Парижский мирный договор установил мир между Францией и Великобританией, Россией, Австрией и Пруссией, которые в марте определили свою общую цель войны в Шомоне.[2] Подписавшие его были.
Почему Францию не разделили и не наказали после поражения Наполеона?
Опиц «Дрожки его они попытались обыскать по дороге между городами. Таможенники обвинили офицера в том, что он отказался показать содержимое своей телеги, попытался уехать и попутно их обругал. Сам же Пустошкин оправдывался тем, что французского языка не разумеет и потому не понял, что «дуанщики» от него хотят. Обругать же кого-то он за незнанием языка просто не мог», — говорилось в отчете. Случались и более печальные истории: например, известны отчеты о драках и убийствах русских французами.
Отдельного внимания заслуживают грабежи — они усилились, когда царь и большая часть войска вернулись в Россию. Однако неизбежные конфликты русское оккупационное командование старалось разрешать миром, убеждая солдат и население решать проблемы путем подачи официальных жалоб. Довольно быстро французы поняли, что жалоба русскому начальству может быть более эффективной, чем насилие против вооруженных русских солдат, и стали охотно жаловаться. Солдаты же за обиды в свой адрес все-таки предпочитали отвечать своими силами.
Русский оккупационный корпус находился во Франции до 1818 года. Многие русские генералы, сохранявшие порядок и защищавшие мирное население от солдатских бесчинств, получали на память от горожан подарки — медали или шпаги. Армия оставила долгов перед французскими торговцами, трактирщиками и ремесленниками на 1,5 млн рублей — астрономическую по тем временам сумму. Шеф оккупационного корпуса граф Михаил Воронцов напоследок сделал широкий и благородный жест и закрыл все долги из своего кармана.
Что думаешь? Ру» 1999-2024 — Главные новости дня Название: Газета. Ru Gazeta. Ru Учредитель: АО «Газета.
Москва, Варшавское шоссе, д.
Several other versions with some differences in capitalisation, spelling, style and translation are included in the References and Further reading sections. In the name of the most Holy and Undivided Trinity. The high contracting parties shall devote their best attention to maintain, not only between themselves, but, inasmuch as depends upon them, between all the states of Europe, that harmony and good understanding which are so necessary for their tranquillity. It shall farther receive the increase of territory comprised within the line established by the following article: III. The frontier on this side shall be formed by the line above described, and afterwards by that which separates the canton of Arneval from that of Bliescastel. The new demarkation from the point in the neighbourhood of Obersteinbach. From this radius, which remains as it was in 1792, the new frontier shall follow the arm of the river de la Queich, which on leaving the said radius at Queichheim that place remaining to France, flows near the villages of Merlenheim, Knittelsheim, and Belheim these places also belonging to France to the Rhine, which from thence shall continue to form the boundary of France and Germany. The mainstream Thalweg of the Rhine, shall constitute the frontier; provided, however, that the changes which may hereafter take place in the course of that river shall not affect the property of the islands. The right of possession in these islands shall be re-established as it existed at the signature of the treaty of Luneville.
But the cantons of Frangy and of St. The frontier shall follow the limits of these different cantons, and the line which separates the districts continuing to belong to France, from those which she does not retain. On the side of the Pyrenees, the frontiers between the two kingdoms of France and Spain remain such as they were on the 1st of January,1792, and a joint commission shall be named on the part of the two crowns for the purpose of finally determining the line. The powers reserve to themselves, reciprocally, the complete right to fortify any point in their respective states which they may judge necessary for their security.
Практически все историки, включая французов, писали о тех днях с удивлением и восхищением относительно поведения русских офицеров, казаков и солдат. Париж самозабвенно гулял! После войны был созван Венский Конгресс, на котором прозвучал «Концерт наций».
Была объявлена свобода судоходства по Рейну и Шельде. Франция, по особому соглашению с Англией, обязалась уничтожить торговлю рабами в своих колониях. Наконец, было постановлено, что представители всех держав, принимавших участие в войне, соберутся, в двухмесячный срок, на конгресс в Вену для решения не выясненных ещё вопросов. Тайные статьи договора добавляли, что «союзники» распределят спорные территории, по частному соглашению, между собой и только представят о том на утверждение конгресса; было предрешено также, что Австрийские Нидерланды будут присоединены к Голландии, а Австрия взамен получит Венецию и Ломбардию. Франция заранее обязалась подчиниться всем решениям Венского конгресса.
СОДЕРЖАНИЕ
- К 200-летию окончания заграничного похода русской армии
- Парижский мирный договор – триумф российской дипломатии · Родина на Неве
- 31 мая - Подписание Парижского мирного договора
- Парижский мирный договор (1814)
Почему Францию не разделили и не наказали после поражения Наполеона?
Мирный договор между участниками шестой антифранцузской коалиции (Россией, Великобританией, Австрией и Пруссией), с одной стороны, и Францией — с другой был подписан в Париже 30 мая. В полдень 31 марта 1814 года кавалерия во главе с царем Александром I триумфально вступила в Париж. Парижский договор, подписанный 30 мая 1814 года, положил конец войне между Францией и Шестой коалицией, частью наполеоновских войн, после перемирия, подписанного 23 апреля между Карлом, графом Артуа, и союзниками. Подписание Парижского мира 1814 года.
История в лицах
Парижский договор, подписанный 30 мая 1814 года, положил конец войне между Францией и Шестой коалицией, входившей в наполеоновские войны, после перемирия, подписанного 23 апреля. Парижский мирный договор стал результатом антинаполеоновских воин, ключевую роль в победе над которым сыграла Россия. На пути к Парижскому миру. Результатом кампании 1814 г. стало подписание Парижского мирного договора между участниками шестой антифранцузской коалиции. Был заключён Парижский мир. Иногда его называют Первым Парижским миром, после которого последовал еще один в 1815 году.
30 Мая 1814 – Парижский мирный договор. Фр. Вернулась к границам 1792 г.
| Новоалександровские Красногвардейские Вести | Русские войска весной 1814 года разгромили армию Наполеона и взяли Париж. |
| 30 мая 1814 г был заключен Парижский мирный договор | Однако близость к цивилизованному миру сыграла злую шутку: Наполеон на острове не усидел и устроил всей Европе знаменитые стодневные переживания. |
| Мир Европе. 1814 год — Узнай Москву | ПАРИЖСКИЙ МИРНЫЙ ДОГОВОР 1814 – 5 просмотров, продолжительность: 04:46 мин. Смотреть бесплатно видеоальбом ИСТОРИЯ. |
| К 200-ЛЕТИЮ ВЗЯТИЯ ПАРИЖА РУССКОЙ АРМИЕЙ: vasilii_ch — LiveJournal | Взятие Парижа Император Александр I во главе русского войска триумфально вступил в Париж 31 марта 1814 года. |
210 лет назад союзные войска взяли столицу Франции
20 ноября 1815 года в Париже был подписан новый договор между Францией и участниками 7-й коалиции, условия которого оказались более тяжелыми для Франции, чем по договору 1814 года. Листок "Новости из армии" с условиями капитуляции Парижа и с декларацией союзников. Парижский договор установил мир между Францией и Великобританией, Россией, Австрией и Пруссией, которые в марте определили общую цель войны в Шомоне. Парижский мирный договор 1814, мирный договор между участниками шестой антифранцузской коалиции (Россией, Великобританией, Австрией и Пруссией), с одной стороны, и Францией — с другой.
30 Мая 1814 – Парижский мирный договор. Фр. Вернулась к границам 1792 г.
Немецкие княжества объединялись в союз. Была объявлена свобода судоходства по Рейну и Шельде. Франция, по особому соглашению с Англией, обязалась уничтожить торговлю рабами в своих колониях. Наконец, было постановлено, что представители всех держав, принимавших участие в войне, соберутся, в двухмесячный срок, на конгресс в Вену для решения не выясненных ещё вопросов. Тайные статьи договора добавляли, что «союзники» распределят спорные территории, по частному соглашению, между собой и только представят о том на утверждение конгресса. Было предрешено также, что Австрийские Нидерланды будут присоединены к Голландии, а Австрия взамен получит Венецию и Ломбардию.
Мнение редакции может не совпадать с мнением авторов. Скачать презентацию: Медиа-кит При перепечатке или цитировании материалов сайта Sila-rf.
На париж! С начала января 1814 года союзники гонялись по Франции за Наполеоном, который энергично маневрировал и наносил контрудары.
В союзных войсках установился полный интернационал: пруссаки командовали русскими частями, а русские — пруссаками. Над всеми возвышалась фигура Александра I. В конце февраля казаки, находившиеся в подчинении у прусского фельдмаршала Гебхарда фон Блюхера, перехватили наполеоновского курьера. Тот вез письмо Наполеона жене. По прихоти судьбы, хотя Наполеон обычно шифровал свои письма, именно это оказалось незашифрованным. Блюхер снял с него копию, а письмо отправил адресату со словами, что он и в будущем планирует передавать письма в ее адрес. Из перехваченного письма следовало, что Наполеон решил двинуться на восток и оттянуть силы союзников от Парижа. Вскоре был перехвачен еще один французский курьер, который вез конфиденциальные сообщения ряда французских сановников. В этих письмах положение дел во Франции рисовалось в пессимистическом свете.
Шла речь и о недовольстве парижан. Кому первому пришла в голову блестящая идея марш-броска на Париж, точно не известно. По мнению историка Василия Карловича Надлера, первоначально идея похода на Париж пришла в голову самому Александру. Он сказал им: «По соединении наших армий представляются нам два случая: первый — идти за Наполеоном в гораздо превосходнейших силах и атаковать его, а второй — скрывая от него наши движения, идти на Париж. Какое ваше мнение, господа? Барклай-де-Толли считал, что надо следовать за Наполеоном и напасть на него. Дибич предложил промежуточный вариант: большая часть войск идет за Наполеоном, а меньшая — к Парижу. Волконский предпочел промолчать. Толь высказался за то, чтобы отправить небольшие силы — главным образом кавалерию — и приказать им изображать дело так, как будто за Наполеоном идут главные силы союзников.
А самим направиться на Париж. Александр I одобрил предложение Толя и распорядился двинуть ускоренными маршами к Парижу все находившиеся при нем войска. Шильдер заканчивает обсуждение вопроса, кто первый, следующими словами: Но как бы то ни было, кто бы ни предлагал в Сомепюи двинуться к Парижу, во всяком случае заслуга этого подвига составляет неоспоримое достояние того, кто принял на себя ответственность и приведение в исполнение этой мысли: поэтому смелое решение идти на Париж, бросив свои сообщения, принадлежит всецело императору Александру. При продвижении на Париж произошло несколько сражений. В одном из них, согласно Александру Ивановичу Михайловскому-Данилевскому, Александр I лично участвовал в атаке: «…Сам понесся с конницей на французские каре, осыпаемый пулями. Бог хранил Великого Монарха! Еще один историк Модест Иванович Богданович более подробно говорит о том, почему Александр действовал подобным образом: …Кавалергарды, лейб-уланы и северские драгуны первыми ворвались в каре. Сам Александр со своим лейб-казачьим конвоем, въехав туда, остановил кавалергардов, в пылу боя кинувшихся на один из батальонов, только что положивший оружие. Напрасно напоминали Государю об угрожавшей ему опасности.
В ходе марша Александр объезжал войска и подбадривал их: «Ребята! До Парижа уже недалеко! Время от времени он заезжал на ближайшие возвышенности и наблюдал за движением войсковых колонн, спешивших к Парижу. Спешить у них было веское основание: как только Наполеон узнал о продвижении союзных войск к Парижу, он немедленно приказал своим войскам как можно быстрее двинуться на помощь городу. Наполеон не ожидал таких действий от союзников и высоко оценил их: «Это превосходный шахматный ход. Вот никогда бы не поверил, что какой-нибудь генерал у союзников способен это сделать». По Парижу тем временем поползли страшные слухи о приближении союзников, собирающихся сжечь город, как была сожжена Москва. На отдельные патриотические призывы строить баррикады и защищаться парижане в своей массе не откликнулись. Наполеоновское правление вместе с предшествовавшим ему революционным привили им привычку «не высовываться» и во всем полагаться на начальство.
Кроме того, для многих из них мегаполис Париж сам по себе представлял не меньшую ценность, чем государство, и уж тем более власть Наполеона. Уже 26 марта парижане могли слышать отдаленные раскаты артиллерийской стрельбы. Парижские власти объявили, что идут учения французских войск. Однако частая отправка войск из Парижа, прибытие большого количество раненых и пленных заставляли сомневаться в таком объяснении. Тем временем союзники подходили к Парижу тремя колоннами: с севера, с юга и с востока, откуда к городу приближались главные силы под командованием Барклая-де-Толли. Ранним утром 29 марта в Париж стали прибывать многочисленные беженцы со своим скарбом. В то же утро парижане прочитали военную сводку от 26 марта, в которой говорилось о победных боях их императора. Между тем столицу начали патрулировать части национальной гвардии. Вечером того же дня передовые части союзников увидели вдали высоты Монмартра и парижские башни.
Измотанные долгим маршем войска расположились на ночлег. На следующий день ожидался штурм французской столицы. Тем временем Александр I вместе с князем Волконским и графом Карлом Васильевичем Нессельроде разрабатывали план действий на следующий день. Александр отдал распоряжение взять штурмом высоты Монмартра и ряд других, чтобы не дать возможности французам на них закрепиться. Вместе с тем он приказал, желая избежать кровопролития, использовать любую возможность для переговоров с парижанами о сдаче Парижа. В ту ночь было составлено обращение к жителям Парижа, которое начиналось следующими словами: Жители Парижа! Союзные войска пред вратами Парижа. Они пришли к столице Франции с тою уверенностью, что могут теперь совершенно и навсегда примириться с сим государством. Двадцать лет Европа плавает в крови и слезах.
Все старания положить конец толиким бедствиям были безполезны: непреодолимое препятствие к миру полагает тот, в чьих руках теперь верховная власть, под тиранством которой вы воздыхаете. И нет ни одного француза, кто бы не был в том внутренне удостоверен. Союзные государи искренно желают видеть во Франции такую верховную власть с которою могли бы все народы и все правительства вступить и пребывать в прочном и надежном согласии… На подступах к парижу Утром 30 марта начался штурм высот. Бои были тяжелыми. Французы прилагали все силы, чтобы отстоять подступы к своей столице. Большая часть парижан, однако, не была проинформирована о приближении к их городу войск союзников. В 10 часов утра парижские власти распространили сообщение о том, что император спешит им на помощь и что противник численностью в 25—30 тысяч войск не представляет большой угрозы огромному городу, а пока император идет на выручку, всем надо защищать город. Однако не успела полиция распространить это воззвание, как тут же неожиданно стала изымать и сжигать его… Так или иначе, доносившиеся с утра звуки мощной канонады вряд ли могли кого-нибудь обмануть. Полиция стала реквизировать повозки для раненых.
Военные настаивали на закрытии магазинов. Как вспоминал один из очевидцев, когда по улице провели нескольких пленных, в том числе раненого, кто-то предложил убить их, но большинство открыто выражало им свое сочувствие. Популярное кафе «Тортони» с прилегающими местами на улице было переполнено модно одетыми посетителями, которые, сидя за столиками, лениво разглядывали прибывавших раненых солдат… Постепенно союзники оттеснили французов к границе Парижа. Приблизившись к Александру I и сняв свой головной убор, посланный Мармоном французский офицер произнес: «Маршал Мармон просит Ваше Величество прекратить военныя действия и условиться о перемирии». После нескольких минут раздумий Александр ответил французу: Соглашаюсь на просьбу вашего маршала. Прикажу сейчас остановить сражение, но с условием немедленной сдачи Парижа. Иначе к вечеру не узнаете того места, где была ваша столица! Французский офицер не имел полномочий принимать такие решения и попросил, чтобы кого-нибудь из российских офицеров отправили к маршалу для переговоров. Для этой цели был тотчас же отряжен флигель-адъютант Михаил Федорович Орлов.
Около переднего края французской обороны он встретил маршала Мармона, который нетерпеливо расхаживал среди своих солдат с обнаженной шпагой. Последовал примерно следующий диалог: — Кто вы? Император хочет спасти Париж для Франции и мира. Какие ваши условия? Я и герцог Тревизский поедем к Пантенской заставе для переговоров. Итак, к делу; прекратим, не мешкая, огонь по всей линии. До свидания! После возвращения Орлова Александр I велел статс-секретарю графу Карлу Васильевичу Нессельроде ехать к заставе для заключения перемирия. В то же время были разосланы адъютанты с приказанием остановить сражение.
Однако это было не очень-то легко осуществить. Орлов вспоминал позднее: …Барабаны ударили сбор; офицеры разъезжали по рядам, и только небольшое количество самых отчаянных солдат упорно продолжали стрелять в неприятеля. Никогда не забуду комического неудовольствия одного русского гренадера, которого я не допустил выстрелить, приказав ему воротиться к его роте. Он взглянул на меня с видом упрека и сказал умоляющим голосом, указывая рукой на французского стрелка, которого, вероятно, почитал личным врагом своим: «Ваше высокоблагородие, позвольте мне только этого подстрелить». Разумеется, что я не дал свободы его мщению или гневу, и он, возвратясь в ряды, ворчал против того, что называл моей непонятной несправедливостью. В другом случае приказ о прекращении огня запоздал, одна из частей союзников открыла по французам огонь и пошла в атаку. Артиллерия уже открыла огонь по Парижу, но, так или иначе, постепенно стрельба стихла, и сражение прекратилось. Один из участников событий Николай Николаевич Муравьев-Карский писал: Когда перемирие было заключено, Государь в сопровождении главной квартиры, поскакал на высоту Пельвиля, оттуда город открылся у наших ног. Торжество и радость, которую произвело на нас cие зрелище, невыразимы.
Мы не верили глазам своим. Я думал, не сон ли вижу и опасался пробуждения. Государь тут же поздравил Барклая-де-Толли фельдмаршалом. Стало ясно, что скоро войска окажутся в Париже, а это значит, что будут предъявлены повышенные требования к их внешнему виду. С этим связан любопытный эпизод, о котором вспоминал Иван Михайлович Казаков, служивший в то время в чине прапорщика: Еще накануне вечером Государь после сражения объявил, что он утвердил новую форму — рейтузы с нашитыми красными лампасами и что сам нынче явится в ней; почему и приказал, чтобы полк был в новой форме. Тогда генерал Потемкин еще вечером послал в Париж полковаго казначея Лодомирскаго купить сукна, а ночью всем офицерам нашили лампасы. После приветствования полка генералом Потемкиным полковой адъютант Федор Сергеевич Панютин поскакал по батальонам, вызывая г. В 7 часов вечера 30 марта часть парижских учреждений начала эвакуацию. Другие ждали распоряжений префектуры.
Вечером с прекращением канонады парижане вышли на улицы. Уже прошел первый слух о перемирии. Жители верхних этажей могли наблюдать многочисленные бивуачные огни союзников на Монмартровских высотах. С наступлением темноты парижские улицы опустели. В отличие от предыдущей ночи теперь на улицах царила тишина. Город замер в ожидании… Капитуляция парижа Вышеупомянутая ошибочная атака союзников произошла в то время, когда проходили переговоры графа Нессельроде с двумя французскими маршалами. Выдвинутые союзниками а фактически Россией условия перемирия состояли в том, что союзники займут Париж, а французские войска сложат оружие. С первой частью маршалы соглашались, а вторую отвергали. Мармон говорил, что они лучше погибнут, чем примут такое условие.
Так как переговоры зашли в тупик, граф Нессельроде отправился к Александру I за инструкциями.
Опасения его сбылись: в Оранже раздались крики «Смерть тирану! Наполеон для предосторожности переоделся в иностранный мундир.
В Оргоне народ явился с виселицей и бросился к карете; но графу Шувалову, комиссару с русской стороны, который один мог объясняться легко по-французски, удалось утишить толпу. Среди этих сцен Наполеон однажды не выдержал — и заплакал. Когда оканчивали с Наполеоном, нужно было начинать с Бурбонами.
Из них первый, с которым парижане познакомились трудно сказать, чтобы возобновили знакомство , был граф Артуа, брат короля Людовика и наследник престола; Артуа въехал торжественно в Париж в мундире национальной гвардии, но с белой кокардой и поместился в Тюльери. Переступая порог этого старого жилища французских королей, принц так был взволнован, что его нужно было поддержать. Сначала были довольны этим представителем восстановленной династии: Артуа был живее, обходительнее, симпатичнее обоих старших братьев, в нем было более французского, национального, и теперь он находился в особенно хорошем настроении, был со всеми ласков, всем жал руки, давал на все стороны обещания, говорил без умолку и заговорился до того, что совершенно забыл о старшем брате, короле; только уже после, надававши обещаний, закричал: «А брат!
Мы о нем не подумали: что он скажет? Но теперь предстоял вопрос: как должен царствовать новый король? Решение этого вопроса взял на себя наполеоновский сенат, не пользовавшийся сочувствием как раболепное орудие падшего властителя и желавший теперь прежде всего удержать за своими членами важное и выгодное положение.
Сенат определяет, что Людовик призывается на престол свободной волей народа, причем сенат превращается в палату наследственных пэров и новые пэры могут быть назначены королем только на вакантные места, — условие, поставленное для того, чтобы король не ввел в палату эмигрантов; наполеоновский законодательный корпус должен составить нижнюю палату впредь до возобновления ее новыми выборами. Понятно, что эмигранты должны были взволноваться такими условиями; но император Александр за условия; он велел внушить советникам графа Артуа, что Бурбоны обязаны всем сенату и, как бы ни нападали на него, все же он заключает в себе лучших людей; не с эмигрантами, не знающими Франции, Европы и века, можно управлять страшным французским народом. Эти внушения раздражают людей, которые считали лучшими себя, верных слуг законной династии, а не сенаторов, рабов похитителя; около Артуа начали уже раздаваться крики, оскорбительные для императора Александра.
Кричать было можно, но противиться воле Агамемнона союза было поздно, и Артуа объявляет сенату, что хотя он и не получал от брата полномочия принять конституцию, но уверен, что король примет ее основания. Король прежде торжественного въезда в Париж торжественно въехал в Лондон и сказал принцу-регенту: «После Провидения я буду всегда приписывать восстановление мое на троне предков советам вашего королевского высочества, вашей славной стране и доверию ее жителей». В этих словах была доля правды; хотелось также польстить Англии, сблизиться с нею, найти в ней опору в будущем, хотелось и уколоть русского императора; но вышло, что эти слова больше всего оскорбили французов, которые мечтали, что свободно призывают Бурбонов, а, по признанию самого короля, им жаловала их Англия.
Переехавши во Францию, Людовик остановился в Компьене, и здесь-то должен был решиться вопрос о конституции. Еще прежде Александр отправил к нему Поццо-ди-Борго с письмом, где говорилось: «Ваше величество покорите все сердца, если обнаружите либеральные идеи, клонящиеся к поддержанию и утверждению органических уставов Франции». Совет был принят холодно.
Император Александр, по своей привычке к личному действию, не удержался и тут, поехал в Компьен уговаривать Людовика принять условия сената. Король принял его величаво, как старик принимает молодого человека, выслушивал спокойно, ничего не отверг, ничего не уступил; соблюдая строго старинный этикет, удерживал за собою первое место, что не могло не оскорбить высокого гостя, а этот гость низверг Наполеона! Торопливость законодательного корпуса уничтожила все впечатление, какое могло быть произведено на Людовика представлениями русского императора: прежде чем было решено дело о конституции, депутаты законодательного корпуса явились в Компьен поклониться своему новому государю.
Таким образом, Людовик был признан безусловно и в качестве законного короля, а не короля по призванию пожаловал конституционную хартию. Франция вошла в границы 1790 года с ничтожными прибавками: наполеонская добыча — произведения искусства разных стран остались в Париже: о них умолчали. Но Парижским миром, определявшим границы Франции, не могла быть успокоена Европа, взволнованная революцией и Наполеоном, перемешавшим старые грани и старые отношения.
Для того чтобы разобраться в развалинах, причиненных страшною бурею, надобен был конгресс. Новая христианская Европа привыкла к действиям, в которых принимают участие несколько государств; привыкла к войнам, которые велись целыми союзами государств; привыкла и к общим мирным переговорам, для которых уполномоченные разных государей составляли съезды или конгрессы. Знаменит был в XVII веке конгресс Вестфальский, кончивший Тридцатилетнюю войну; но конгресс, к которому теперь готовилась Европа, был гораздо важнее, ибо он должен был установить отношения после небывалой борьбы, в которой все европейские державы принимали участие.
Конгресс был назначен в Вене на осень 1814 года. В ожидании великого конгресса государи и министры их разъехались из Парижа по своим странам, где ждали их приветствия торжествующих, освобожденных народов. Но с какими чувствами съедутся союзники в Вену?
Союз их в прежней ли силе? Цель союза была достигнута в Париже. Страшный враг пал пред его усилиями; но мы видели, что, когда еще союз был только в зародыше, союзники начали осматривать друг друга и определять отношения между собою и началось опасное действие — дележ добычи, дележ влияния.
С самого начала наступательных движений со стороны Франции, в конце XVIII века, уже обозначалось, что она встретит себе главное препятствие в России, и действительно, борьба до самого ее окончания шла преимущественно между двумя сильнейшими государствами континентальной Европы — между Францией и Россией, столкновения Франции с другими государствами являлись только поводами к борьбе ее с Россией, которая сознала необходимость постоянно поддерживать слабых. Государства, находившиеся между Францией и Россией, не могли иметь самостоятельности и подчинялись влиянию той или другой. Это всего лучше обозначилось в 1812 и 1813 годах, когда сначала вся Европа пошла с Францией против России, а потом пошла с Россией против Франции.
Император французов пал окончательно в этой борьбе и своим падением очищал первое место императору русскому, «вождю бессмертной коалиции, стяжавшему славу умиротворителя вселенной». Но так величать Александра могли англичане, и то в первые минуты восторга от падения Наполеона, потому что в Англии это падение было самым желанным делом. Мы видели, что Австрия не хотела падения Наполеона именно потому, что хотела его силою уравновешивать силу России, а самой при этом играть роль посредствующей державы, быть третьей европейской силой.
Страшно досадовали, что эти желания не исполнились; страшно досадовали на Наполеона, который был сам причиною своего падения, вел себя так, что помочь ему не было никакой возможности. Но одною досадою не ограничивались. Потерпев неудачу в стремлении удержать для русского государя одного могущественного соперника, начали стараться поднять многих, хотя и менее сильных, сдержать Александра коалицией.
Летом 1814 года всюду слышались толки о властолюбивых замыслах русского императора. Поццо-ди-Борго, назначенный русским посланником в Париже, писал своему государю: «Меттерних закутался в свои собственные интриги, и Австрия стремится к огромным завоеваниям — с тоном великого уничижения». Что распространялось в это время из Вены, видно из одного письма Генца: «Искреннее желание австрийского кабинета было примириться с Наполеоном, ограничить его могущество, обеспечить его соседей от замыслов его беспокойного честолюбия, но сохранить его и его семейство на троне французском.
Меттерних был убежден в своей мудрости, что восстановление Бурбонов гораздо больше послужит частному интересу России и Англии, чем Австрии или общему интересу Европы; что Франция, истощенная до последней степени всем тем, что претерпела она в последние двадцать лет, впадет под слабым скипетром Бурбонов в состояние бессилия и совершенного ничтожества, которое долго не позволит ей поддерживать политическое равновесие. И следовательно, Россия, гордая своими успехами, своею славою, влиянием своим в Германии, тесно и постоянно связанная с Англией, не боящаяся более Швеции и мало сдерживаемая, особенно в первые годы, Пруссией, получит свободное и обширное поле для своих честолюбивых предприятий, снова будет грозить Порте, будет держать Австрию в постоянном беспокойстве и достигнет перевеса, опасного для соседей и для всей Европы». Толковали о замыслах Александра относительно Польши.
Что он признавал преждевременным в 1813 году, то считал возможным в 1814-м, когда его провозглашали вождем бессмертной коалиции, умиротворителем вселенной; а восстановление Польши разве не относилось прямо к этому умиротворению? Главное затруднение со стороны Пруссии было улажено. Мы видели, как давно Пруссия была готова отказаться от польских областей, если бы получила за них вознаграждение в Германии, причем имелась постоянно в виду Саксония.
Теперь это могло устроиться: саксонский король вследствие преданности своей Наполеону находился в плену у союзников и считался у германских патриотов изменником народному делу, потерявшим поэтому право на корону. Россия и Пруссия были согласны; но легко понять, как должна была смотреть на это соглашение Австрия, подле которой, с одной стороны, поднималось страшное могущество русского императора и вместе короля Польского, с другой — не менее страшное могущество Пруссии. Сильнее всех заметалась Бавария.
Но не в Баварии пока было дело: что скажет четвертый великий член союза, Англия? Из Парижа «вождь бессмертной коалиции» отправился в Лондон и был принят там с восторгом необыкновенным. Но туда же отправился и Меттерних.
Судя по результатам, поведение кн. Меттерниха в Лондоне было верхом совершенства». Но, судя по результатам, английский кабинет не вполне поддался внушениям Меттерниха, ибо Меттерних, конечно, не стал бы делать внушений в пользу Пруссии.
Англия поставила вопрос между прошедшим и будущим: прошедшее показало, как опасно для Европы усиление Франции, как необходимо, следовательно, поставить оплот этому усилению; но Франция, по крайней мере на время, была ослаблена, а в ближайшем будущем грозно было могущество России, поднявшееся на развалинах французского могущества. Следовательно, в средней Европе должны существовать сильные государства, которые могли бы сдерживать и натиск с Запада, со стороны Франции, и натиск с Востока, со стороны России, эти государства — Австрия и Пруссия, и потому Англия была согласна на усиление Пруссии чрез присоединение Саксонии, но никак не хотела согласиться на усиление России чрез присоединение к ней восстановленного Польского королевства. Только два союзника были вполне согласны, третий был против, четвертый был против наполовину; но легко было предвидеть, что когда дело пойдет на что-нибудь решительное, то Англия примкнет совершенно к Австрии.
Итак, между союзниками ссора при дележе: двое надвое. Кто же будет больше всех рад этому? Разумеется, та держава, против которой был составлен союз, — Франция.
Несмотря на провозглашение союзников, что они воюют с Наполеоном, а не с Францией, по свержении Наполеона, по восстановлении Бурбонов Франция была державой опальной: ее обрезывали, против нее строили плотины — из соединения Голландии с Бельгией образовывали Нидерландское королевство, усиливали королевство Сардинское присоединением к нему генуэзских владений, хлопотали об усилении Германии. Слова явно не ладили с делом: все эти предосторожности были направлены не против эльбского императора, а прямо против Франции. Положение нового короля Людовика XVIII было тяжело и унизительно, ибо его восшествие на престол не избавило Францию от унижения и враждебности со стороны остальной Европы.
Надобно было, следовательно, для приобретения популярности среди славолюбивого народа поднять значение Франции, дать ей место среди великих держав. Несогласия между союзниками представляли лучшее к тому средство: в Вене, среди столкновений дипломатических между четырьмя державами, ловкий представитель Франции легко найдет возможность занять почетное место, заставить себя выслушивать; рассорившиеся союзники, естественно, будут стараться привлечь французского уполномоченного каждый на свою сторону; положение его будет чрезвычайно выгодное, потому что Франция при этом столкновении интересов, подобно Англии, ничего не будет требовать для себя и потому получит значение бескорыстной, беспристрастной решительницы споров. А если эти споры поведут к войне между союзниками, Франция примкнет к одной из сторон, и новому правительству Франции представится случай восстановить военное значение своего народа, воспользоваться победами для изменения условий последнего мира, новой славой ослабить воспоминание старой наполеоновской славы и вместе дать упражнение беспокойным силам, оставшимся от императорских времен и столь опасным для восстановленной династии.
Заранее можно было угадать, к какой стороне примкнет Франция: Людовик XVIII был оскорблен равнодушием русского императора к его интересам; притом старания Александра о том, чтобы реставрация получила наиболее либеральные формы, никак не могли содействовать примирению его с Бурбонами старой линии и их безусловными приверженцами. Но, чем более чувствовали побуждений удаляться от России, тем более хлопотали о теснейшем сближении с Англией. Мы видели, что Людовик уже признал торжественно Англию виновницею своего восстановления.
Заискивания Франции приводили в затруднениеанглийское министерство, лорд Касльри считал неприличным чрез сближение с Францией преждевременно порвать союз; притом же сближение с Францией было непопулярно в Англии. Но Людовик XVIII и его министр иностранных дел Талейран не отчаивались: у них в Париже остался герцог Веллингтон, которого Талейран скоро успел убедить в необходимости англо-французского союза; Веллингтон писал к Касльри: «Положение дел таково, что Англии и Франции будет естественно принадлежать решение всех вопросов на конгрессе, если только они поймут друг друга, и это понимание может сохранить общий мир». Веллингтон считал нужным, чтобы Касльри на дороге в Вену заехал в Париж для соглашения с Талейраном, хотя это и произведет неприятное впечатление на союзников.
Герцог Беррийский был отправлен в Лондон с объявлением, что король, его дядя, считает тождественными интересы обоих государств. После этих приготовлений Талейран отправился в Вену быть представителем Франции на конгрессе. Он повез с собою следующие инструкции, им самим написанные: «Конгресс должен быть общий, и все государства, принимавшие участие в войне, должны прислать на него своих уполномоченных, не исключая самых малых.
Самые малые государства, которые можно было бы исключить по их слабости, все или почти все находятся в Германии. Германия должна образовать конфедерацию, которой они будут членами; следовательно, организация ее интересует их в высшей степени; ее нельзя сделать без них, не нарушая их естественной независимости, признанной VI параграфом трактата 30 мая; организация будет сделана на конгрессе — следовательно, несправедливо исключать их из участия в конгрессе. Кроме справедливости присутствия уполномоченных от мелких государств требует и польза Франции.
Интересы мелких государств тесно связаны с ее интересами. Все они захотят сохранить свое существование: Франция должна желать этого сохранения. Некоторые из них могут желать распространения своих пределов: Франции выгодно это распространение, во сколько оно препятствует распространению больших государств.
Политика Франции должна состоять в покровительстве мелким державам; но это надобно делать так, чтобы не возбудить подозрения. Покровительствовать им будет неудобно, если уполномоченные их не будут присутствовать на конгрессе, когда придется предъявлять за них требования, вместо того чтобы только поддерживать требования, заявленные их уполномоченными. С другой стороны, нужда, которую они будут чувствовать в помощи Франции, даст последней влияние на них.
Публичное право имеет два основные положения: власть над государством не может быть приобретена простым фактом завоевания, ни перейти к завоевателю, если государь не уступит ему ее; никакое право на власть не имеет силы для других государств, пока они не признали его. Государь, которого владения завоеваны, не переставая быть государем если только сам не уступил или не отказался от своих прав , сохраняет право послать своего уполномоченного на конгресс. Таким образом, саксонский король может прислать своего уполномоченного на конгресс, и не только может, но это необходимо, потому что в случае, когда станут распоряжаться его владениями, всеми или частию, этого нельзя сделать законно без уступки или отказа с его стороны и надобно, чтобы кто-нибудь, им уполномоченный, мог уступить или отказаться его именем.
И так как третье положение публичного европейского права говорит, что уступка или отказ недействительны, если они сделаны не свободно самим государем, не находящимся на свободе, то посланники французские должны стараться, чтобы кто-нибудь на конгрессе потребовал освобождения саксонского короля, и должны поддерживать это требование; в случае же нужды должны сами сделать его. В Италии надобно препятствовать господству Австрии, противопоставляя ее влиянию влияния противные; в Германии надобно противодействовать Пруссии. Физическая конституция Прусской монархии делает для нее честолюбие необходимостью.
Всякий предлог для нее хорош. Никакое внушение совести ее не останавливает. Таким образом в 1763 году она увеличила свое народонаселение от 4 до 10 миллионов и образовала кадры громадной монархии, захватывая здесь и там отдельные области, которые старается соединить, подбирая и области междулежащие.
Страшное падение, навлеченное ее честолюбием, не исправило ее. В эту минуту ее эмиссары и приверженцы волнуют Германию — толкуют, что Франция снова готова напасть на нее и что одна Пруссия в состоянии защитить ее; кричат, что для сохранения Германии нужно отдать ее Пруссии. Пруссия хочет иметь Бельгию и все пространство земель между нынешними границами Франции, Маасом и Рейном.
Она хочет и Люксембурга. Все потеряно, если ей не дадут Майнца; нет для нее безопасности, если она не владеет Саксонией. Говорят, союзники обязались восстановить Пруссию в прежнем ее могуществе, то есть с 10.
Пусть дадут ей волю: скоро у нее будет 20 миллионов, и Германия целиком будет в ее руках. Итак, необходимо положить преграду ее честолюбию, ограничивая, по возможности, ее владения в Германии и потом ограничивая ее влияние федеральною организацией. Распространение ее владений будет ограничено сохранением всех мелких государств и увеличением средних.
Все мелкие государства должны быть сохранены, потому что они существуют. Но если мелкие государства должны быть сохранены, то тем более королевство Саксонское. Король Саксонский сорок лет управлял своими подданными как отец, подавая пример добродетелей частного человека и государя.
Застигнутый бурею в возраст, долженствующий быть возрастом покоя, и восстановленный тою же самою рукой, которая низложила его, если он и оказался виновным, то разве в законной боязни и в том чувстве, которое всегда почтенно, кто бы ни был предметом этого чувства. Те, которые его упрекают, виноваты гораздо более его, не имея тех извинений, какие имеет он. Что было ему дано — было дано без его просьбы, без его желания, даже без его ведома.
Он перенес счастье с умеренностью и теперь переносит бедствия с достоинством. К этим побуждениям, которые одни могли заставить короля не покидать короля Саксонского, присоединяются узы родства, их соединяющие, и необходимость воспрепятствовать, чтобы Саксония не досталась Пруссии, которая этим приобретением сделает решительный шаг к безусловному владычеству над Германией. Если короля Саксонии захотят переместить на другой престол, то и в таком случае Саксония должна оставаться независимым королевством; пусть ее отдадут герцогской линии, что будет особенно приятно русскому императору, ибо наследником Саксонии будет тогда его зять, наследник Веймарский.
Если нельзя отдать Саксонию пруссакам, то нельзя отдать и Майнца, нельзя отдать ни клочка земли на левом берегу Мозеля. Пусть с этой стороны распространит свои границы Голландия; пусть увеличивают свои владения Бавария, Гёссен, Брауншвейг и особенно Ганновер, чтобы доля Пруссии была как можно меньше. Восстановление королевства Польского было бы благом — и великим благом, но только под тремя условиями: 1 чтоб оно было независимо; 2 чтобы получило крепкую конституцию; 3 чтобы не нужно было вознаграждать Австрию и Пруссию за те польские области, которыми они владели по разделам; но эти условия все невозможны, и второе более, чем другие.
Прежде всего Россия не хочет восстановления Польши с условием потери приобретенного для себя; она хочет этого восстановления с тем, чтобы приобрести и то, чем не владеет. Но восстановить Польшу, с тем чтобы всецело отдать ее России и увеличить народонаселение последней в Европе до 44 миллионов и границы ее распространить до Одера, — это значит создать для Европы опасность столь великую и столь близкую, что хотя следует все сделать для сохранения мира, но если исполнение такого плана может быть остановлено только силою оружия, не должно колебаться ни минуты для объявления войны. Тщетная надежда, что Польша, таким образом соединенная с Россиею, отложится от нее сама собою.