На даче его ждали длинный теплый вечер с неспешными разговорами на открытой веранде, высота перил на веранде, веранде это где, веранду 32.05. ным семьянином, нежно любил жену и сына и обожал свою мать, которая пос- тоянно жила как раз на теплой благоустроенной даче и к которой он с ог- ромным удовольствием ездил. Онлан сервис от Текстовода по бесплатному автоматическому разбору предложений по членам.
New videos
- New videos
- Источники:
- Алгоритм выполнения задания 16 ЕГЭ по русскому языку:
- Краткое содержание гранин блокадная книга точный пересказ сюжета за 5 минут
- Зимнее утро жанр
«живые мощи» и. тургенева — краткое содержание
Хомяк любит семечки. Здесь слово «хомяк» выступает подлежащим, так как отвечает на вопрос «Кто». Найти сказуемое. Оно, также является главным чл предложения, отвечающим на вопросы: «что делать? На письме нужно указать двумя сплошными линиями.
Хомяк кушает семечки. Хомяк что делает? Это и есть сказуемое. Найти второстепенные члены предложения.
Татьяничевой Ю. На одном из коттеджей, предоставляемых гостям города, расположенном в поселке «Березки», обнаружена табличка с надписью: «здесь работала в 1934—1944 гг. Биографии южноуральских писателей, в честь которых названы улицы Челябинска, в т. Мемориальная доска Л. Татьяничевой в г. Именем Л. Да не померкнет слава наших дней!
О присвоении имени Л. В честь 100-летнего юбилея по инициативе магнитогорского отделения Союза филателистов России и Магнитогорского историко-краеведческого музея были выпущены и погашены именной конверт и штемпель. Татьяничевой 1998; г. Магнитогорска — вторая в Челябинской области, которая будет носить имя уральской поэтессы Людмилы Татьяничевой. Подольская и др. Урал литературный: крат, биобиблиогр. Шмаков, Т.
Хакимова и др. Поэты: совет. Тарковский — А. Голубева пред. Азиатцев и др. Если бы к человеческим судьбам, как к поэмам или повестям, принято было давать эпиграфы, то эпиграфом к судьбе моего поколения я взяла бы известные строки Маяковского: Я думала об этом возле памятника комсомольцам первой пятилетки, установленного недавно в одном из новых скверов правобережного Магнитогорска — вечно юного города моей юности… Жизнь, в её неудержимо стремительном движении, редко дарит нам такие минуты, когда действительность прошлого, оживая в памяти, сливается с настоящим. События давних лет с новой силой волнуют тебя, и ты понимаешь, что всё лучшее, всё главное в твоей судьбе, как ветвь с могучим стволом, связано с жизнью народной.
Да иначе и не могло быть — ведь моё поколение росло и мужало вместе с революцией! Революции, советскому строю я обязана решительно всем. И прежде всего нелёгкой, но единственно необходимой для меня судьбой поэта… Родилась я в декабре 1915 года в тихом среднерусском городке Ардатове, что стоит на высоком берегу реки Алатырь. Отца своего не помню. Он умер, когда мне было три года. Моя мать, Агриппина Степановна Татьяничева, учительствовала. По отзывам людей, знавших её, была она человеком одарённым и необычайно добрым.
Людям, попавшим в беду, готова была отдать последнее. Она писала стихи, вела дневник. К сожалению, мне не пришлось прочитать ни одной строки. Стихи её не сохранились… Последние годы мы жили в мордовском селе Хлыстовка Чамзинского района. Отчётливо помнится небольшое школьное здание с двумя классными комнатами и боковушкой, в которой мы ютились. Через тонкую перегородку я слышала спокойный голос матери, терпеливо и методично обучавшей малышей азам русской грамоты. В те годы вся Россия садилась за ученические парты.
По вечерам мама уходила в Народный дом — учить грамоте взрослых. Одной мне оставаться было страшно, и мама брала меня с собой. Эти вечера в полутёмном холодном клубе запомнились на всю жизнь. Взрослые, а нередко и совсем пожилые люди, в лаптях и латаной-перелатаной домотканой одежде, подобно детворе, хором повторяли: «Мы-не-ра-бы». Острой болью врезался в память день смерти Ленина. Лютый мороз. Скорбные лица.
Немая тишина… Мамины тонкие руки обвивают траурной сатиновой лентой портрет улыбающегося Ильича. В глазах у мамы — непролитые слёзы. От этого глаза кажутся ещё темнее и больше. А два года спустя на мои плечи обрушилось новое большое горе. После неудачной операции в Казани умерла моя мать. Мне очень хотелось запомнить её могилку, тот бедный холмик, в изголовье которого не было ни креста, ни памятника, ни красной звезды. Я сняла со своей шеи шерстяной шарфик и обвязала им тёплый ствол берёзки, росшей поблизости, искренне веря, что по этой примете смогу безошибочно отыскать дорогую для меня могилу.
Так оборвалось моё детство… Мне было всего десять лет, когда я впервые самостоятельно отправилась в дальний путь. В старом фанерном баульчике уместился весь небогатый скарб. А путь мой лежал на Урал, в Свердловск, где жили дальние родственники Кожевниковы. Своих детей у них не было, и они решили взять меня на воспитание. Семья была интеллигентной. Константин Рафаилович Кожевников был человеком незаурядным. Он беззаветно любил свою профессию преподавателя физики.
Апухтина Н. Литературное краеведение. Челябинская область: [учеб.
Сборник стихов Л. Татищев и культурное наследие Урала в исторической динамике: докл. О поэтессе Л.
Каменская, А. Воспоминания русской поэтессы. Прогулка по литературному Челябинску: [воспоминания о писателях Л.
Татьяничевой, Ю. Либединском, С. Власовой и др.
Воспоминания внука Л. Воспоминания уральского поэта о Л. Она не была человеком трибуны.
Вспоминая Л. О праздничных мероприятиях, посвященных 100-летию Л. Татьяничевой, на Южном Урале.
Планета под номером 3517: биогр. Экспозиция в Магнитогорском историко-краеведческом музее — дань памяти уральской поэтессе. Статья написана на основе записок Н.
В Магнитогорске прошли праздничные мероприятия, посвященные 100-летнему юбилею уральской поэтессы Людмилы Татьяничевой, на которых в качестве гостя присутствовал сын писательницы Юрий Смелянский. О встрече с семьей старшего сына Л. Татьяничевой Ю.
На одном из коттеджей, предоставляемых гостям города, расположенном в поселке «Березки», обнаружена табличка с надписью: «здесь работала в 1934—1944 гг. Биографии южноуральских писателей, в честь которых названы улицы Челябинска, в т. Мемориальная доска Л.
Татьяничевой в г. Именем Л. Да не померкнет слава наших дней!
О присвоении имени Л. В честь 100-летнего юбилея по инициативе магнитогорского отделения Союза филателистов России и Магнитогорского историко-краеведческого музея были выпущены и погашены именной конверт и штемпель. Татьяничевой 1998; г.
Магнитогорска — вторая в Челябинской области, которая будет носить имя уральской поэтессы Людмилы Татьяничевой. Подольская и др. Урал литературный: крат, биобиблиогр.
Шмаков, Т. Хакимова и др. Поэты: совет.
Тарковский — А. Голубева пред. Азиатцев и др.
Если бы к человеческим судьбам, как к поэмам или повестям, принято было давать эпиграфы, то эпиграфом к судьбе моего поколения я взяла бы известные строки Маяковского: Я думала об этом возле памятника комсомольцам первой пятилетки, установленного недавно в одном из новых скверов правобережного Магнитогорска — вечно юного города моей юности… Жизнь, в её неудержимо стремительном движении, редко дарит нам такие минуты, когда действительность прошлого, оживая в памяти, сливается с настоящим. События давних лет с новой силой волнуют тебя, и ты понимаешь, что всё лучшее, всё главное в твоей судьбе, как ветвь с могучим стволом, связано с жизнью народной. Да иначе и не могло быть — ведь моё поколение росло и мужало вместе с революцией!
Революции, советскому строю я обязана решительно всем. И прежде всего нелёгкой, но единственно необходимой для меня судьбой поэта… Родилась я в декабре 1915 года в тихом среднерусском городке Ардатове, что стоит на высоком берегу реки Алатырь. Отца своего не помню.
Он умер, когда мне было три года. Моя мать, Агриппина Степановна Татьяничева, учительствовала. По отзывам людей, знавших её, была она человеком одарённым и необычайно добрым.
Людям, попавшим в беду, готова была отдать последнее. Она писала стихи, вела дневник. К сожалению, мне не пришлось прочитать ни одной строки.
Стихи её не сохранились… Последние годы мы жили в мордовском селе Хлыстовка Чамзинского района. Отчётливо помнится небольшое школьное здание с двумя классными комнатами и боковушкой, в которой мы ютились.
Была ранняя осень и ещё радовали солнечные дни и напоминали о лете яркие клумбы оранжевых бархоток и пёстрых петуний. Изредка мы устраивали на чердаке раскопки и находили то ящик от масляных красок то сломанный веер то большую книгу с красивыми иллюстрациями. Дул с моря бриз и месяц чистым рогом стоял за длинной улицей села.
На даче его ждали длинный теплый
На даче его ждали тёплый вечер с неспешными разговорами на открытой веранде и чай с вишнёвым вареньем. На даче его ждали длинный теплый вечер с неспешными разговорами на открытой веранде, высота перил на веранде, веранде это где, веранду 32.05. Морфологический и синтаксический разбор предложения, программа разбирает каждое слово в предложении на морфологические признаки. За один раз вы сможете разобрать текст до 5000 символов. Июльским вечером Простая новая дача была ярко освещена лампой и изготовленными вручную канделябрами, расставленными на длинном черном столе. На даче его ждали длинный теплый вечер. Расставьте пропущенные знаки препинания. На даче его ждали длинный теплый егэ.
Теплым вечером ближе к ночи друзья подходили к волге
| Иван Бунин — На даче: Рассказ | Весна - 26 апреля 2024 - Новости Иркутска - |
| Иван Бунин - На даче: читать рассказ, текст полностью онлайн - РуСтих | Был тёплый летний вечер, Зонтик сидел в своей комнате и пил чай смотря на красивый вечерний пейзаж в окне. |
| Теплым вечером ближе к ночи друзья подходили к волге | 1) На даче его ждали длинный тёплый вечер с Ееспешными разговорами на открытоЙ веранде и чай с неизменЕым вишнёвым вареньем. |
Стихотворение батюшкова к. н. «срубленное дерево»
Главные новости к вечеру 26 апреля. На даче его ждали длинный теплый вечер с неспешными разговорами на открытой веранде, высота перил на веранде, веранде это где, веранду 32.05. Издание входит в длинную ассортиментную линейку серии «Детская энциклопедия», которую отличает великолепное полиграфическое исполнение, интересное содержание, современный дизайн, яркие фотоиллюстрации. Отправив жену с сыном на три недели во Францию, на Лазурный берег, Аякс все это время приезжал каждый день к матери на дачу, где его ждал горячий вкусный ужин, длинный теплый вечер с неспешными разговорами на открытой веранде и чай с неизменным вишневым. старую, заслуженную, пережившую много житейских испытаний и всё повидавшую пластинку ставили мы в тот вечер на скрипучий диск бессчётное число раз. Главная» Новости» На даче его ждали длинный теплый вечер с неспешными разговорами егэ.
Стихотворение батюшкова к. н. «срубленное дерево»
Главная» Новости» На даче его ждали длинный теплый вечер с неспешными разговорами егэ. Николай Третьяков утром на даче. Процессор отозвался теплым ламповым звуком, все напряжения подались, ничего не задымилось, не загорелось. ным семьянином, нежно любил жену и сына и обожал свою мать, которая пос- тоянно жила как раз на теплой благоустроенной даче и к которой он с ог- ромным удовольствием ездил.
Теплым вечером ближе к ночи друзья подходили к волге
Занимало и то, что теперь он может похвалиться, что знает «живого толстовца». В доме отца Гриша с детства видел самых разнохарактерных людей: тузов разных служб и профессий, имеющих всегда такой вид, словно они только что плотно пообедали, богатых толстых евреев, которые важно, по-гусиному, переваливались на ходу, известных докторов и адвокатов, профессоров и бывших радикалов. И отец называл за глаза тузов мошенниками, евреев - «жидовскими мордами», остальных - болтунами, ничтожеством. Когда Гриша только что начал читать серьезные книги, знакомиться со студентами, ему часто приходилось удивляться: вдруг оказывалось, что какой-нибудь писатель или знаменитый профессор, который представлялся человеком необыкновенным - ни больше ни меньше, как «идиот», «посредственность», вся известность которой основывается на энциклопедических иностранных словарях да на приятельстве с людьми влиятельными. И говорил это не кто-нибудь иной, а сам Петр Алексеич, которому было достаточно рассказать в шутливом тоне, что такая-то знаменитость затыкает уши вагой, любит чернослив и, как огня, боится жены, чтобы авторитет этой знаменитости навсегда померк и глазах Гриши.
Такие же новости привозил из столицы и Игнатий, а он, как человек крайне нервный, был еще более резок в мнениях. Что ж, и терпентин на что-нибудь полезен, - сказал он однажды словами Пруткова, когда зашел разговор о толстовцах и толстовском учении, - этой «доморощенной философии самоучки с недисциплинированной головой». И Гриша, робея Каменского, усвоил себе манеру насмешливо щуриться, думая о нем. Жил Каменский на мельнице, в версте от деревни.
Мельница стояла на зеленом выгоне, к югу от дачных садов , там, где местность еще более возвышалась над долиной. Хозяин почему-то забросил ее: маленькое поместье с высоким тополем над соломенной крышей избушки, с бурьяном на огороде, медленно приходило в запустение. Внизу, в широкой долине, темным бархатом синели и, сливаясь, округлялись вершины лесов. Мельница, как объятья, простирала над долиной свои изломанные крылья дикого цвета.
Она, казалось, все глядела туда, где горизонт терялся в меланхолической дымке, а хлеба со степи все ближе подступали к ней; двор зарос высокой травою; старые серые жернова, как могильные камни, уходили в землю и скрывались в глухой крапиве; голуби покинули крыши. Одни кузнечики таинственно шептались в знойные летние дни у порога избушки, мирно дремлющей на солнце. Вот и келья под елью! Он уже представлял себе, как Каменский начнет поучать его, спасать его душу, и заранее вооружился враждебной холодностью.
Однако Каменский только показал ему, как надо распиливать доски; и это даже обидело Гришу: «Не хочет снизойти до меня», - думал он, искоса поглядывая на работающего учителя и стараясь подавить в себе чувство невольного почтения к нему. Сегодня он подходил к этой келье в девятом часу. Обыкновенно Каменский в это время работал. Но теперь в сенцах, где стоял верстак, никого не было.
Алексей Александрович! Но и в мельнице было пусто. Только воробьи стаей снялись с пола, да ласка таинственно, как змейка, шмыгнула по стояку в развалившийся мучной ларь. В сенцах, обращенных дверями к северу, было прохладно от глиняного пола; в сумраке стоял уксусный залах стружек и столярного клея.
Грише нравился этот запах, и он долго сидел на пороге, помахивая на себя картузом и глядя в поле, где дрожало и убегало дрожащими волнами марево жаркого майского дня. Дачные сады казались в нем мутными, серыми набросками на стекле. Грачи, как всегда в жару, кричали где-то в степи тонкими томными голосами. А на дворе мельницы не было ни малейшего дуновения ветерка, на глазах сохла трава...
Разгоняя дремоту, Гриша поднялся с порога. Близ порога валялся топор. На верстаке, среди инструментов, в белой пыли пиленого дерева, лежали две обгорелые печеные картошки и книга в покоробленном переплете. Гриша развернул ее: Евангелие.
На заглавном листе его было написано: «Боже мой! Я стыжусь и боюсь поднять лицо мое к тебе, боже мой, ибо беззакония наши стали выше головы и вина наша возросла до небес... Странный человек! На одной было начало стихотворения: Долго я бога искал в городах и селениях шумных, Долго на небо глядел - не увижу ли бога...
На другой опять тексты: «Итак, станьте, препоясав чресла ваши истиною и облекшись в броню праведности... Гриша вздрогнул и долго следил за ней в небе. Вспомнилось нынешнее утро, купальня, балкон, теплица - и все это вдруг показалось чужим и далеким... Он постоял перед дверью в избу, тихо отворил ее.
В передней узкой комнате загудели мухи; воздух в ней был душный, обстановка мрачная, почти нищенская: почерневшие бревенчатые стены, развалившаяся кирпичная печка, маленькое, тусклое окошечко. Постель была сделано ил обрубков полей и досок, прикрытых только попоной; в головах лежал свернутый полушубок, а вместо одеяла - старое драповое пальто. На столе, среди истрепанных книг, валялись странные для этой обстановки предметы - бронзовый позеленевший подсвечник, большой нож из слоновой кости, головная щетка и фотографический портрет молодой женщины с худощавым грустным лицом. Из деликатности Гриша отвел глаза от стола - и сердце его сжалось при взгляде на эти старые, засиженные мухами, уже давно не бывшие в употреблении вещи и на этот портрет.
Зачем это самоистязание? Он смотрел на бревенчатые стены, на нищенское ложе, стараясь понять душу того странного человека, который одиноко спал на нем. Были, значит, и у него другие дни, был и он когда-то другим человеком... Что же заставило его надеть мужицкие вериги?
Это было жестокое изображение крестной смерти, написанное резко, с болью сердца, почти с озлоблением. Все, что вынесло человеческое тело , пригвожденное по рукам и ногам к грубому тяжелому кресту, было передано в лице почившего Христа, исхудалого, измученного допросами, пытками и страданием медленной кончины. И тяжело было глядеть на стриженую, уродливую голову привязанного к другому кресту и порывающегося вперед разбойника, на его лицо с безумными глазами и раскрытым ртом, испустившим дикий крик ужаса и изумления перед смертью того, кто назвал себя сыном божиим... Морщась, Гриша отворил дверь в другую комнату.
Тут было очень светло от солнца, совершенно пусто и пахло закромом. По полу когда-то прошелся широкими полукругами веник, но не докончил своего дела, и мучная пыль белела в углах и на карнизах. У одного окна, на котором грудами лежали литографированные тетрадки, учебник «Эсперанто», изречения Эпиктета, Марка Аврелия и Паскаля, стоял стул. На нем Каменский, должно быть, отдыхал и читал.
На простенке были приклеены хлебом печатные рассуждения под разными заглавиями: «О Слове», «О Любви», «О плотской жизни». Среди же них еще стихотворение, крупно написанное на белом листе бумаги: Боже! Жизнь возьми — она Дни возьми - пусть каждый час Слышишь ты хвалебный глас! А ниже - из псалмов Давида: «Ты дал мне познать путь жизни; ты исполнишь меня радостью перед лицом твоим!
Он с изумлением смотрел кругом, прислушивался к тишине этого заглохшего поместья и к тому, что пробуждалось в его сердце, долго ходил из угла в угол... Потом вернулся в полутемную комнату, вышел в сени, снова развернул Евангелие… «Дети! Недолго уже быть мне с вами... Отняв глаза от книги, Гриша долго и напряженно глядел в угол, ничего не видя перед собою.
И он, этот странный человек, терпит скорбь, «ибо беззакония наши стали выше головы! Запах избы от ветхого переплета книги напомнил Грише тяжелую работу, кусок корявого хлеба, жесткое деревянное ложе, черные бревенчатые стены. А пустая, безмолвная и вся озаренная солнцем комната - светлое одиночество в минуты отдыха и созерцательной, тихой жизни. Пришел час, прославь сына твоего, да и сын твой прославит тебя...
Я открыл имя твое человекам... Соблюди их во имя твое!.. В чем вы извиняетесь? Да вот залез в ваши книги, - ответил Гриша небрежно.
Так что ж тут дурного? Я говорю, взял вашу книгу... Что это значит? Как это значит?
Да так. Зачем вы все такие слова употребляете? Они стояли друг против друга, и Гриша чувствовал, что пристальный взгляд улыбающихся глаз Каменского все более подчиняет его себе. Что это вы покупали?
А вот луку немного и хлеба. И Каменский опустил мешок на землю. Гриша встрепенулся. Нет, нет, вы сначала разведите.
Успеется, - отозвался Каменский. Гриша с преувеличенным вниманием стал слушать, как надо работать фуганком, и помогать заправлять доску в верстак. Ну-ка попробуйте! Гриша взял фуганок и с такой силой зашаркал им по доске, что в два-три взмаха испортил ее.
Да вы потише! Он ушел в избу, вынес оттуда чугунчик с водой, поставил его на таган около порога и развел огонь. Синий дымок поплыл по двору. Поглядывая на него, Каменский взял из-за верстака кадушку, сел на порог и стал набивать обручи.
Стук молотка звонко отдавался в пустой кадке. Подлаживая под этот стук, Гриша пристально шмыгал фуганком по доске. Стружки кремового цвета, красиво загибаясь, падали на пол. Вы живете только с матерью?
Нет, и отец часто приезжает, - поспешно ответил Гриша, поднимая запотевшее и возбужденное лицо. Он что же - все города украшает? Как города украшает? Строит дома богатым людям?
Созидает Вавилон? Ах, вот что... Если хотите, да. Ну, этого-то я не хочу!
И, положив в воду картофелю и луку, поправив огонь, опять сел на порог за работу. Да, - сказал он задумчиво. Он только что кончил курс... Теперь служит...
Так, - сказал Каменский. А вы тоже думаете этим заняться? Гриша помолчал. Не знаю, - сказал он тихо.
Каменский тоже помолчал. Это хорошо, что не знаете, - сказал он почти строго и стал задумчиво глядеть вдаль. Но и египтяне - люди, а не бог, и кони их - плоть, а не дух. И, подняв глаза на Гришу, прибавил: И вы будете также… также несчастны и одиноки, если будете не жить, а служить.
Вы скоро забудете людей, будете знать только отношения вместо людей, и вам будет очень тяжело... Гриша вспомнил свою семью и опустил глаза. Я испытал это на себе, - опять заговорил Каменский. И когда я приехал в деревню к своим, где думал начать новую жизнь, я ясно увидел, как велика эта пропасть.
Я мог только с крыльца слушать говор и весь этот смутный шум деревни, наблюдать жизнь простых и добрых людей , которых я прежде намеревался учить злым и ненужным делам, думая, что эти дела добрые и нужные дела, - только наблюдать: между нами была пропасть. Я был как человек, стоящий у ручья, которому хотелось пить, но которому сказали, что, прежде чем пить, надо взмутить воду, и он стал пить мутную воду, хотя и знал, что мутить воду было не нужно... Гриша слушал, стараясь не проронить ни одного слова. Но, боясь сказать это невпопад, неумело, боясь, что Каменский заговорит с ним как с мальчиком, молчал.
А про Египет, - спросил он наконец, - это чьи слова? Вы не читали? Завтра воскресенье, - сказал он, - мы не будем работать.
Топ вопросов за вчера в категории Русский язык Русский язык 18. Подбери слова к схемам. Запиши в три столбика. Жёлтенькие, заходи, отгадка, берёзонька, отвезу, Ответов: 2 Русский язык 03.
В каком ряду все слова образованы приставочным способом? Послушай чтение одноклассника. Определи, како художественный или нехудожественный. Оглядись, Ответов: 1 Русский язык 03. Выбери Ответов: 2 Русский язык 29. Укажите правильный вариант ответа: Ответов: 3 Русский язык 30. Найдите пример с ошибкой в образовании Ответов: 2 Русский язык 19.
Ответов: 3.
При списывании разделите его на абзацы. Расставьте знаки препинания, графически объясните их. Вставьте пропущенные буквы. Просторная новая те раса дачи была ярко освещ на лампой и четырьмя канделябрами рас тавле ными на дли ном ч рном столе. Июльский вечер быстро темнел.
Старый липовый сад густо обступивший со всех сторон дачу потонул в темном мраке. Только листья с рени в упор осв щаемые лампой ре ко и странно выступали из темноты. Не подвижные гладкие бл стящие точно выреза ные из зеленой жести. Несмотря на раздвинутые полотняные занавески, свечи г рели ровным не мигающим пламенем. Было душно и чу ствовалось что в нагретом наэлектризова ном воздухе медленно надвигалась ночная гроза.
Может быть, и правда лучше, что недолго мучилась… Вечером Вера Ивановна с облегчением подумала, что не надо больше возиться с клизмами и лекарствами, заботиться о кашке и молоке, а Непенин ходил взад и вперед по кабинету и радовался трусливой, скрытной радостью, что не слышно больше детского плача, который был так надоедлив и мешал по вечерам сидеть над срочными банковскими ведомостями или играть в стуколку. Девочку при ее жизни он, все-таки, насколько мог и умел, любил, но эта чахлая любовь легко и спокойно умерла вместе с самой Ниночкой. Через два дня после похорон Вера Ивановна была на свиданье в меблированных комнатах. И, так как похороны были еще слишком живы в воспоминаниях, то много говорили о них в промежутках между поцелуями и объятиями. Вера Ивановна думала вслух: — Вот, она умерла и для всех это лучше, даже для нее самой. Зачем есть на свете такие бесполезные жизни, которые только мешают другим? Конечно, он живет не так, как жила Ниночка, доволен своей жизнью и совсем не хочет умирать, но все-таки было бы хорошо, если бы его тоже не стало больше. Кулаковский оттолкнул ее от себя так грубо, что она посмотрела на него с недоумением и гримасой боли на лице. VI Тоскливые дни тянутся долго, но в памяти оставляют мало следов. И когда прошла зима, то воспоминание о ней было смутно и далеко, а давно минувшее лето все еще было ближе мыслям и сердцу. Все напоминало о нем и только о нем, едва дворники успели собрать в кучи последний грязный снег, а меховые шубы отправились на покой в пропитанные вонью нафталина сундуки. Непенин получил на две недели отпуск из банка. Необходимо присмотреть лично за окончанием работ на собственной даче. Оставил пока жену в городе, а сам отправился туда, нагруженный всякими хозяйственными принадлежностями, образцами красок и дверных приборов. Дача сияла свежей окраской. Только что вымытые стекла блестели, и, конечно, вертелся флюгер над остроконечной крышей. Спешно нанятый садовник с двумя подручными чухонцами проводил дорожки, разбивал клумбы, сажал цветы и кустарники. Непенин суетился, командовал, путаясь в собственных распоряжениях и сбивая с толку рабочих. Весь был исполнен сознанием, что он полновластный хозяин этого зеленого уголка, и гордился этим сознанием, как маленький гимназистик круглой пятеркой в аттестате. Казалось, что и вся прежняя жизнь была прожита только для того, чтобы приобрести, в конце концов, этот дачный участок, ходить по только что проложенным дорожкам, усыпанным скрипучим крупным песком, взбегать в верхний этаж по чистенькой лестнице с лакированными перилами и видеть, что все эти чужие, нанятые люди трудятся для него одного, для его счастья и удобства. Мечтал о дне новоселья, хотел, чтобы он наступил возможно скорее и для этого торопил рабочих, — и в то же время намеренно тянул лишние дни, чтобы продлить именно это острое удовольствие ожидания. Наконец, все было готово: последний гвоздь заколочен и посажен последний куст в цветнике. Тогда рассчитал рабочих и поехал в город, чтобы пригласить знакомых, сделать закупки и, вообще, приготовиться к торжеству. Торжество состоялось пышное. За обедом сидело больше двадцати человек, в том числе и банковское начальство. Дамы помоложе были в открытых туалетах, а на Вере Ивановне шуршало платье из тяжелого муара. У Непенина топорщился на круглом животе новый сюртук, и лысина лоснилась от пота, хотя день был холодный и пасмурный. К вечеру тучи разошлись, показалось бледно-голубое небо. Настроение у гостей повысилось, потому что было выпито много шампанского, а за десертом — ликеров. Только Кулаковский был сумрачен и неразговорчив и слишком много пил, не пьянея. За обеденном столом Непенин — должно быть, нарочно, — поместил его подальше от Веры Ивановны, И до самого десерта они, среди общего шума, не могли перекинуться двумя словами. А под конец, за рюмкой зеленого шартреза, хозяйка оставила свою сдержанность, громко переговаривалась через весь стол со своим любовником и улыбалась ему открыто и вызывающе. Когда стемнело настолько, насколько вообще темнеет в белые северные ночи, Непенин пригласил гостей на веранду, а сам отправился в сад — зажигать фейерверк. Шипели отсыревшие ракеты, хлопали римские свечи, выкидывая тусклые разноцветные горошинки, трещало и нелепо разбрасывало во все стороны красные искры китайское колесо, которое никак не хотело вертеться. Гости снисходительно аплодировали стараниям хозяина, который возился со своими пиротехническими принадлежностями весь в поту и со сбившимся набок галстуком. Кулаковский смотрел издали на это скучное веселье и беззвучно шевелил губами, как человек, который о чем-то сосредоточенно думает. Потом сжал крепкий, тяжелый кулак и погрозил им в ту строну, откуда доносился голос хозяина. После фейерверка гости торопливо разъехались, чтобы не опоздать к последнему поезду. Китайское колесо еще дымилось и чадило, а площадка перед цветником уже опустела. Слышались у калитки садика прощальные приветствия и мокро шлепали дамские поцелуи. Когда разъезд кончился, Кулаковский вышел из своего убежища, отыскал запыхавшегося Непенина и протянул ему руку, — ту же самую, которою только что грозил: — До свиданья, брат… Пора и мне. Верочка, не пускай его, пусть остается. Показал товарищу прожженную полу сюртука. И все это проклятое колесо. Не горело, не горело, а потом разом и пыхнуло. Хорошо еще, в глаза не попало. Пойдем на балкон, там, кажется, есть бутылочка красного. Кулаковский машинально пошел за хозяином. Вспышка злобы уже погасла и, вместе с нею, ушла вся энергия. И было приятно, что можно молчать и слушать, потому что Непенин болтал все время счастливо и беззаботно, хвастался тем, что уже сделано, и обещал в ближайшем будущем устроиться еще лучше. Вера Ивановна была тут же и жала под столом ногу гостя. Спать уложили Кулаковского на кушетке в гостиной. Спальня супругов была поблизости, отделенная от кушетки только дощатой стеной, которую не хотели штукатурить до будущего года, пока не сядет сруб. Сквозь эту стену гость долго слышал возню Непенина, его шепот, шорох снимаемого платья и шелковых юбок. Зажал уши, чтобы не слышать, — но все-таки угадывал звуки поцелуев. Когда все затихло, долго еще метался на неудобной, слишком короткой кушетке и беззвучно шевелил губами… Утром Кулаковский отправился в город вместе с Непениным, у которого было там какое-то дело по расчету с подрядчиками. Вера Ивановна одна осталась на даче. Всю дорогу в душном, провонявшем дезинфекцией, вагоне Кулаковский думал все о том же, что давно уже не давало ему покоя. Сегодня вечером Непенин, все такой же счастливый и довольный собою, вернется к жене и домашнему уюту, будет наслаждаться всем тем счастьем, глубины которого он не способен даже понимать. А он — Кулаковский — будет по-прежнему тянуть давно надоевшую лямку своей жизни через чопорно-тоскливые банковские залы, через грязные меблированные комнаты и дешевые рестораны. И в его жизни никогда не будет ничего, похожего на счастье, потому что связь с Верой Ивановной, вместо долгожданных радостей, приносила только обиду и горькую ненависть. О том же самом думал и за своей конторкой на службе, был невнимателен и рассеян, и получил лишний выговор от начальника, — сухопарого аккуратного немца с геморроидальным лицом, который ненавидел своего подчиненного обычной ненавистью больных уродов к здоровым и сильным. После службы обедал в ресторане: три блюда и кофе — пятьдесят копеек. Потом — все одна и та же чуждая суета большого города, партия на биллиарде с маркером, от которого пахло чесноком и селедкой, — и пьяный угар перед сном. В следующую свободную субботу, незадолго до полудня, Кулаковский поехал, как всегда, на вокзал, и остановился уже перед кассой, чтобы получить билет, но вдруг передумал, вышел на улицу и вскочил в первый попавшийся трамвай. Хотелось хотя бы этим неожиданным поступком нарушить цепь жизни. Там, на даче, будут ждать, недоумевать о причине. И, конечно, сам Непенин в глубине души образуется отсутствию обычного гостя, а Вера Ивановна будет беспокоиться и строить тысячи разных предположений, которые все сведутся к одному: разлюбил, изменяет. Впрочем, будет ли рад Непенин? Конечно, он ревнует, но привык уже к своей ревности, как к досадному, но необходимому неудобству, вроде слишком крутой лестницы у квартиры. А без постоянного воскресного гостя ему будет скучно, потому что без него весь день придется распределять иначе. Или завтра, под каким-нибудь предлогом, сам прикатит в город, чтобы узнать, в чем дело. Шевельнулась неожиданная, злорадная мысль: «А вот как-нибудь под сердитую руку возьму и скажу ему все. Скажу прямо, что его жена — моя любовница». Но и это глупости. Просто тот сделает вид, что не верит, — и тесный круг нисколько не сделается от этого шире. Все будет по-старому. Вышел из трамвая на ближайшей остановке, заметив вывеску знакомого ресторана. Там еще не кончили утреннюю уборку, пахло сырыми опилками, и венские стулья были нагорожены кверху ножками на столиках. Спросил водки и жадно выпил несколько рюмок, не закусывая. А если разорвать все? Сказать ей, что разлюбил, что нашел другую? Это будет тяжело, но характера, может быть, хватит. И кроме того, можно ведь для того, чтобы отвлечься, завести какую-нибудь новую интрижку. Женщин так много. К чему это приведет? Лишнее страдание себе и лишняя радость ему, лишняя ступень к лестнице его счастья. Нет, и это нелепо. Спросил еще водки, и невыспавшийся лакей смотрел на него подозрительно и сурово, принося новый маленький графинчик. A там, на новой даче, его ждали, и даже отложили на целый час обед, в надежде, что гость еще приедет. Поэтому перестоялся слоеный пирог и пережарилось жаркое. Кухарка в третий раз пришла с жалобой, и тогда сели обедать вдвоем, оба недовольные и злые. Вера Ивановна побледнела, и от тревожного ожидания у нее заболел висок, но за все время обеда, словно по уговору, ни словом не обмолвилась о Кулаковском. Хозяин копался вилкой на блюде и жаловался на неудачные кушанья. Настоящая кухарка не должна пересушивать. Что из того, что немножко запоздали? Можно было отставить к сторонке, а не толкать в самый жар. Искоса поглядывал на жену, на ее нервное побледневшее лицо с темными подглазицами. Хорошо знал, что когда она такая, то нужно быть осторожным. Вот тут есть сочный кусочек. Дай, я положу тебе. Вера Ивановна порывисто отодвинула тарелку. Я не нуждаюсь в твоих заботах. Лучше постарался бы не изводить меня своим дурацким брюзжаньем. Непенин обиделся. Сейчас упадет что-нибудь на пол, — вернее всего дорогой стаканчик для вина из только что купленной дюжины, — потом поднимутся к лицу дрожащие пальцы, и придется бежать за холодной водой, за нашатырным спиртом. И, не дожидаясь ответа, так как Непенин уже трусил и извинялся, а, между тем, так хотелось помучить этого противного надоевшего человека, заговорила, не стесняясь прислуги, громким, надорванным голосом: — Они, наконец, выведут меня из терпения, эти твои намеки и подозрения. Я тебе говорила уже, если хочешь, откажи ему от дома или сделай еще что-нибудь в этом роде. Все равно, ты постоянно унижаешь меня, а это будет только лишним унижением. И я не понимаю, чего ты добиваешься… Да, он нравится мне, очень нравится, потому что ты — безобразный дурак, а он — красив и умен, и как бы ты ни старался, ты никогда не будешь похож на него. Это ты хотел знать, да? А когда его нет, мне скучно, и это тоже правда. Чего же ты еще хочешь? Непенин был сбит с толку и растерянно мигал. Он все-таки еще надеялся, что жена только ценит и любит Кулаковского, как старого знакомого и друга. И он не понимал, как следует теперь принять эти ее слова: как полное признание в вине или, наоборот, как подтверждение его собственных оптимистических предположений. Меня даже очень радует, что тебе так нравится Кулаковский. Право, меня очень радует. Я и сам его люблю, и прекрасно, что он развлекает тебя, когда приезжает. Я, конечно, немножко устарел, тяжел на подъем, а он — молодец. Хочешь, я пошлю ему телеграмму с уплаченным ответом? Вера Ивановна бросила на пол, вместо стаканчика, только салфетку. Проговорила медленно, с расстановкой: — Ах, какая же ты гадина. Тогда, наконец, и он, как будто бы что-то понял, но ничего не ответил, а только смотрел на жену, широко открыв глаза. Та подождала с минуту и ушла из-за стола к себе в будуар. Заперлась там на замок, теребила зубами кружево платка и плакала. И ей казалось, так же, как и Кулаковскому, который в это время скандалил с лакеем в городском ресторане, что жить на свете, в конце концов, очень скучно и скверно, потому что мелких неприятностей гораздо больше, чем маленьких радостей, и слишком тесен тот круг, по которому приходится ходить изо дня в день, как одиночному заключенному на тюремной прогулке. Непенин, докончив обед, лег отдохнуть, но спал плохо и поднялся с постели раньше обычного. Чтобы заполнить время до вечернего чаю, совершил прогулку по своим владениям, попробовал прочность недавно поставленного решетчатого забора, выполол грядку с земляникой «королева Виктория», обругал дворника за то, что не закрывает помойную яму. Осталось до чаю еще около получаса. Постучался к жене в будуар. Из-за двери женский голос ответил грубо: — Отвяжись… Но Непенин терпеливо топтался у двери, прильнул глазом к замочной скважине, потом постучал еще раз. Непенин сел рядом с женой на диван, обнял ее и начал целовать заплаканные глаза. Ни слова не сказал о том, что случилось за обедом. А она покорно подставляла лицо его поцелуям и думала, что муж, несмотря на ее слезы и истерики, всегда одерживает над нею верх, и она, в сущности, только его раба, бунт которой против властелина смешон и нелеп. Кулаковский приехал на другой день, в воскресенье, когда хозяева потеряли уже всякую надежду его увидеть. Непенин встретил его с распростертыми объятиями, долго жал руку гостя и повторял убедительно, словно это была не самая настоящая правда, а хитрая ложь, в которой во что бы то ни стало следовало уверить: — А мы-то заждались тебя, совсем заждались. Ей Богу, так-таки и заждались… Даже обед вчера испортили, — и все из-за тебя… У Кулаковского опухло от пьянства лицо, и голова болела после вчерашнего разгула. Глаза смотрели сумрачно и дико, и Непенин вздохнул облегченно, когда к гостю вышла Вера Ивановна. Вы тут займитесь чем-нибудь, а мне нужно еще кое-что обделать по хозяйству. Ушел, торопливо семеня коротенькими ножками, а гость и хозяйка остались вдвоем. Вера Ивановна дулась. Думала уже, что ты заболел, или, еще хуже, увлекся кем-нибудь, а ты, кажется, просто кутил. Ты разлюбил меня. Просто скучно и… и досадно на многое… Посмотри, что я купил вчера. Достал по случаю, очень дешево, у какого-то пьянчужки. Вынул из кармана револьвер, черный, словно траурный. Вера Ивановна отшатнулась и растерянно посмотрела по сторонам, — не подслушивает ли кто. Кулаковский заметил это и, усмехнувшись, спрятал револьвер. Не для кого-нибудь другого, понимаешь? Просто на тот случай, если станет слишком скучно. С деланной усмешкой заговорил о каких-то пустяках и с такою же деланной грубостью обнял свою любовницу, так что та слегка застонала от боли. Но ей нравилась эта грубость, и, прижимаясь к нему, она шептала испуганная и в то же время, счастливая: — Ведь ты не сделаешь этого, нет? А если уже так, то — вместе? И в эту минуту ей казалось, что умереть вместе с этим грубым и сильным человеком, у которого такая мускулистая грудь и горячие губы, радостно, очень радостно, радостнее, чем жить. VII До половины лета все шло по-прежнему. Топтались по давно проторенной сомкнутой в круг тропинке. Воровали поцелуи и ласки и, как будто, притворялись, что эти ласки приносят настоящее счастье, а Непенин тоже притворялся, что ничего не видит и не знает, вкусно ел и каждую неделю расставлял жилеты. В конце июня по какому-то вздорному поводу вздумали слегка покутить. Из банка Непенин вместе с товарищем отправились по магазинам. Кулаковский выбирал вина и закуски, а Непенин расплачивался. Приехали на дачу нагруженные кульками и свертками. После обеда хорошо будет погулять. Я, пожалуй, даже и спать не лягу. Кулаковский хмуро поздоровался с хозяйкой. Вера Ивановна опять испугалась, как тогда, с револьвером. Выбрав минуту, когда муж ушел на кухню отдавать хозяйственные распоряжения, торопливо спросила: — Что это ты такой? Не нужно, милый, не нужно… — Да ничего и не будет. Просто напьемся — и только. А где же омары? Тут была большая коробка… Непенин посмеивался и с довольным видом потирал руки. Со временем из тебя выработается порядочный гурман. И меня, брат, за пояс заткнешь. Как ты думаешь, Верочка? За последнее время ей становилось все тяжелее переносить постоянную близость мужа. Прежде она думала, что все войдет, наконец, в привычку, сгладится. А на самом деле то, что прежде было совсем легко и просто, теперь тяготило и делало длинные летние дни невыносимо томительными. Непенин чувствовал это и угодничал перед женой, как лакей перед взыскательным барином, и это угодничество делало его еще противнее. И сейчас он робко отошел в сторону и заговорил уже из другого конца комнаты: — Все ты сердишься, Верочка, все сердишься… Ты бы полечилась немножко… Право же, у тебя печень больная. Кулаковский привык к этим маленьким семейным сценам в его присутствии настолько же, насколько супруги привыкли ссориться. И эти сцены доставляли ему злобное наслаждение, потому что видно было, что Непенин страдает от них и теряет почву под ногами. Фамильярно хлопнул по плечу хозяина. Ничего, терпи. Это, друг мой, неизбежные тернии у супружеских роз. Сели обедать. Пили много и за закуской, и за жарким и за десертом. У Веры Ивановны зрачки расширились, и глаза от этого казались темнее и глубже. Хозяин распьянел, по несколько раз повторял одни и те же фразы и обтирал лоб салфеткой. Кулаковский выпил значительно больше, но держался за столом прямо, говорил мало и сдержанно и твердой рукой наливал новые рюмки. Только лицо у него сильно покраснело и усы топорщились над вздрагивающими губами. В конце обеда, очищая от кожицы апельсин, Непенин, прищурив один глаз, посмотрел на гостя, потом перевел взгляд на свою тарелку и сказал тягучим, пьяным голосом: — А ты, брат, ловкий человек… Да. Ловкий и все тут. И насчет роз это ты хорошо сказал, хотя и не оригинально. Только нехорошо, брат, что ты все шипы оставляешь другим. Это не по-товарищески. Старательно отделил от апельсина одну дольку, засунул ее в рот и обсосал, причмокивая жирными, мягкими губами. Над столом на несколько мгновений повисло неловкое, недоумевающее молчание. Кулаковский насторожился, отставил рюмку, сквозь которую смотрел, как сквозь лорнет, на Веру Ивановну, и потом ответил глухим, сдержанным голосом: — Может быть. Но ты вот, пьешь, пьянеешь и начинаешь говорить глупости. Это уже нехорошо. Все хорошо. Только не беспокой меня, пожалуйста. Не люблю я все эти неприятности. У меня за последнее время жена ведет себя, как ведьма, а это пищеварение портит. Ты бы повлиял на нее. Вера Ивановна встала. Сам треплется в городе по ночам, черт знает где, и еще смеет… Непенин испугался и выплюнул апельсинную дольку. С внезапно обострившейся наблюдательностью всматривался в лицо жены и гостя, и ему показалось, что они искренно возмущены его намеком, и что, стало быть, между ними все-таки нет ничего серьезного. Это обрадовало его, даже отрезвило немного. Он потянулся к жене, поймал ее за руку и почти насильно усадил на прежнее место. Ведь я же шутя… Неужели я мог бы подумать? Ну, извини же, пожалуйста… Хочешь еще шартрезу? И до тех пор, пока не встали, наконец, из-за стола, он все шутил и смеялся, ласково трепал по плечу Кулаковского и пытался целовать руки Веры Ивановны. Но гость и жена молчали, и жена часто прикладывала руку к груди, потому что сердце у нее билось тревожно и болезненно. Должно быть, она тоже слишком много выпила. И в то же время близость Кулаковского возбуждала ее, и временами горячая волна приливала к вискам, путая мысли. Воспользовавшись тем, что Непенин опять было потянулся к графинчику с ликером, она встала из-за стола, и вместе с нею поднялся Кулаковский. Строго сказала мужу. Иди спать. До другого раза оставим. Покорно поплелся в спальную. В дверях придержался рукой за притолоку: ноги не совсем твердо ступали, и грузное тело раскачивалось из стороны в сторону. Свободной рукой послал воздушный поцелуй. Кулаковский подождал, пока муж скрылся за дверью, потом надел шляпу. В нем трепетало остро и настойчиво желание, обостренное вином и ссорой. Но у Веры Ивановны все еще сильно билось сердце и голова кружилась. Позвала гостя к себе в будуар. Там все равно никто их не увидит, даже прислуга, а Непенин уснет теперь, наверное, как мертвый. Непенин улегся, как был, в пиджаке и в высоком крахмальном воротничке. Воротничок давил ему шею, но он никак не мог понять, отчего происходит это неудобство, ворочался и бормотал вполголоса. Потом затошнило от слишком обильного обеда. И мешали мухи, ползали по лысине, щекотали сладкие от ликера губы. Забылся на несколько минут тяжелой пьяной дремотой, но скоро проснулся, как от толчка. Тошнило все сильнее, и густая слюна набралась во рту. Хорошо было бы теперь выпить сельтерской, — холодной, со льда. Лень было подниматься, но поборол себя и встал. Неровно ступая, выбрался в столовую, оттуда к дверям будуара. Новая дверь с хорошо смазанными петлями подалась без скрипа. Прямо напротив, в голубоватом полумраке, потому что шторы на окнах были плотно опущены, увидел жену и гостя. И смотрел на них долгие мгновения, пока, наконец, жена тоже не увидела и с легким криком оттолкнула от себя Кулаковского. Слюны во рту набралось еще больше, и озноб пробежал по телу. С необыкновенной быстротой заработала сразу отрезвевшая мысль. Так неожиданна была после недавнего успокоения эта полная несомненная очевидность. Сначала хотел было, сжав кулаки, броситься прямо вперед, топтать, рвать зубами. Доказать этим насилием свое неотъемлемое право, право собственника, так грубо нарушенное. В сумраке вырисовалось лицо любовника, бледное и, как будто, растерянное. Это лицо приближалось. Непенин сделал шаг назад, тяжело перевел дыхание, крепко потер ладонью по лысине. И, глядя, как жена торопливо оправляется, внезапно нашел другое, более удобное и простое решение. Сказал своим обыкновенным, заискивающим голосом, в котором чуть слышно сказывалось что-то надорванное: — Верочка, ты приготовь мне бутылочку сельтерской. А я пойду сейчас, прогуляюсь с полчасика.
На даче — рассказ И.А.Бунина
| Николай Олигер. Рассказ «Дачный уголок» | 1. На даче его ждали длинный тёплый вечер с неспешными разговорами на открытой веранде и чай с неизменным вишнёвым вареньем. |
| За окном урал в руках у меня томик людмилы татьяничевой егэ ответы | Процессор отозвался теплым ламповым звуком, все напряжения подались, ничего не задымилось, не загорелось. |
| Теплым вечером ближе к ночи друзья подходили к волге | 1) На даче его ждали длинный тёплый вечер с неспешными разговорами на открытой веранде и чай с неизменным вишнёвым вареньем. |
| Иллюзия греха | 1) На даче его ждали длинный теплый вечер с неспешными разговорами на. |
«живые мощи» и. тургенева — краткое содержание
С секирой грозною в руках, На брег низвергнет сей… О страх! Я чувствую в душе невольно содроганье!.. Величественный, гордый вяз! Прости, прости в последний раз!
Когда лягушка заберется на веточку и начнет квакать, значит, скоро пойдет дождь. Лягушка была очень благодарна Тане за спасение.
Она долго думала, как отблагодарить девочку и однажды ночью выбралась из банки и отправилась к ласточке. Квакша попросила ласточку привести к людям дождевую тучу. Ласточка сначала не была уверена, что сможет привести тучу, но потом она додумалась, что надо собрать очень много ласточек, чтобы справиться с тучей. Лягушка вернулась в банку и начала громко квакать, сообщая людям, что скоро пойдет дождь. И действительно утром тысячи ласточек пригнали дождевую тучу, и дождь напоил всю землю в округе.
Люди были очень рады. А Таня выпустила лягушку из банки, и больше никто квакшу не трогал. Ведь она приносила людям пользу — предсказывала дождь. Таково краткое содержание сказки. Главный смысл сказки К.
Паустовского «Квакша» в том, что на добро надо всегда отвечать добром. Благодарная квакша так и поступила. Будучи маленькой и неприметной, она сумела привести в действие огромные силы и подарить людям дождь. Сказка «Квакша» учит нас с уважением относиться ко всем живым существам, включая маленьких неприметных лягушек. И лягушки умеют приносить пользу людям.
В сказке мне понравилась девочка Таня, которая трепетно относилась ко всем живым существам и не позволила наказать квакшу, отдав ее на съедение курице. Таня умеет с пониманием относиться к любым проблемам. Она даже плакала над кустиком малины, который засох и почернел от жары. Какие пословицы подходят к сказке «Квакша»? Доброму делу — добрый ответ.
Рыбаку дождь не помеха. Будет дождик — будет и урожай. Эта запись защищена паролем. Введите пароль, чтобы посмотреть комментарии. Немец поддерживает идею при условии, что их покой не нарушит Паншин.
Появляется Марья Дмитриевна. Фёдор просит семейство посетить его деревню, Калитины с радостью соглашаются. Лаврецкий шёпотом извиняется перед Лизой. Дружная компания — Марья, Лиза, Лена и Шурочка — в назначенный день отправляется в путь. Марфа Тимофеевна останется дома в компании Настасьи Карповной.
До третьих петухов друзья жарко спорят о жизни.
Лукерья считала, что Бог её любит, потому что послал ей испытание. На вопрос Петра Петровича, спит ли она, Лукерья ответила, что спит редко, но видит хорошие сны, во сне она всегда молодая и здоровая. Она рассказала барину о трёх своих снах: про Христа, про покойных родителей и про свою смерть. Когда Пётр Петрович стал прощаться, Лукерья попросила, чтобы он уговорил свою матушку хоть немного сбавить оброку со здешних бедных крестьян, так как у них мало земли. Барин обещал ей это сделать.
Через несколько недель Пётр Петрович узнал, что Лукерья скончалась. Ему сказали, что в день кончины она слышала звон колоколов, но не из церкви, до которой 5 вёрст, а сверху. Топ вопросов за вчера в категории Русский язык Русский язык 18. Подбери слова к схемам. Запиши в три столбика. Жёлтенькие, заходи, отгадка, берёзонька, отвезу, Ответов: 2 Русский язык 03.
В каком ряду все слова образованы приставочным способом? Послушай чтение одноклассника.
Хомяк держит семечку лапой. Здесь дополнением выступает слово «лапой», так как оно отвечает на вопрос «чем». Обстоятельство тоже зависит от сказуемого, но оно означает признак предмета. Вопросы, относящиеся к обстоятельству: «где? Данный член предложения означается штрих-пунктирной линией. Хомяк живет в клетке. Ищем слово, отвечающее но вопрос «где? Обстоятельство здесь - в клетке.
Помимо основного разбора на члены, программа находит и указывает дополнительные характеристики предложения.
На даче его ждали длинный теплый
Открытки классных выходных. Поздравления с выходными прикольные. Открытка хороших выходных мужчине. Поздравления с выходными днями прикольные. Открытка классных выходных мужчине. Пятница ура лето.
Хорошего дня и отличного настроения прикольные пятница. Долгожданная пятница картинки. Открытки с днём недели пятница. Хорошей пятницы котики. Доброй пятницы котики.
Позитивные открытки с пятницей. Хорошей пятницы прикольные. Гиф открытки с пятницей. Самые красивые открытки с пятницей. Хорошего настроения в пятницу.
Отличного пятничного настроения. Хорошей пятницы друзья. Открытки отличной пятницы. Хорошего пятничного дня и отличного настроения. Хорошей пятницы.
Открытки с окончанием рабочей недели. Открытки доброе утро пятница. Отличного настроения и завершения рабочей недели. Поздравление с выходными. Открытки с выходными днями.
Удачи в пятницу. Открытка любимая пятница. Привет с пятницей тебя. Открытка поздравляю с пятницей. Фото открытки с пятницей.
Пятница цветы пожелания. Фото поздравление с пятницей. Красивые поздравления с пятницей. С пятницей картинки. Открытки счастливой пятницы.
Пожелания прекрасной пятницы. Красивые открытки с пятницей и цветами. С пятницей хороших выходных картинки.
Я оказался прав, ибо в предварительном разговоре с ними получил подтверждение своей уверенности. При встрече перед концертом я рассказал им о невероятной престижности этого концерта, о том, с какими трудностями я столкнулся при добывании билетов. О том, как нелегко нам будет пробираться через толпу из тысяч людей, которые надеются на чудо — лишний билетик. Рассказал и о том, сколько смог бы заработать денег, если бы сейчас продал все 15 билетов.
В общем, подготовил, как мог. Единственное, о чем я им не рассказал, ЧТО это будет за концерт. Ни слова. Это — сюрприз. И единственная просьба, которую я изложил моим ГПТУшникам, — написать на листе бумаги свои впечатления от концерта. Итак, эксперимент начался! Мы продирались через тысячи людей, ищущие глаза которых напоминали глаза голодных волков, пытающихся в зимнем лесу рассмотреть хотя бы одного зайца, чтобы не умереть с голоду Спасительными зайцами на этот раз были лишние билеты, которые удовлетворили бы духовный голод многих тысяч людей.
Мои спутники были потрясены. А они-то думали, что такие толпы народу встречаются только перед входом на концерты «Аббы» Боже! Как давно это было! Листы бумаги я храню все эти годы. Все 14 листочков — впечатления, полученные «любыми» людьми на концерте, где самый великий музыкант играл самую великую музыку. Несколько фрагментов: «Какой-то театр для глухонемых. Бывают же ненормальные, которым это нравится».
Играл долго и скучно. Потом кончил играть. Публика кричала как ненормальная. Я смотрел на них как на дурачков. Думал, потом будет юмор. И вдрук выходит тот же дядька. Я посмотрел в бумагу программа.
И играл еще скушнее». Потом надоело. Потом смотрел картинки на стене. На меня зашыпели всюду орфография оригинала. Оказывается, нельзя ворочаться. А играли только на фано. Весь вечер.
Не мелодии, только удары». Это не может нравится орфография оригинала. Грамматический уровень записок оставим на совести всех, начиная от министерства образования и кончая школьными учителями русского языка. Главное же — в другом. Не было ни одного положительного отзыва. Ни одного!!! Переписывать все отзывы целиком мне не хочется.
Слишком печально. Но столь печально это не закончилось, ибо наш эксперимент продолжился. Мы с ребятами договорились о встрече. В небольшом помещении с роялем и проигрывателем. И там мы разговаривали. О жизни, о Бетховене, о смерти, о любви. Постепенно перешли на поэзию.
Мы говорили о том, чем слово в стихе отличается от слова в жизни. Кое-что из того, о чем я говорил, есть в книге. Но главной задачей было привести моих собеседников к возможности услышать последнюю часть последней сонаты Бетховена и попытаться вызвать у них настоящее потрясение. И здесь у меня был величайший образец для подражания — фрагмент книги Томаса Манна «Доктор Фаустус». Эпизод, где Кречмар беседует с двумя провинциальными немецкими мальчиками на тему о том, почему в Тридцать второй сонате Бетховена только две части. Велико искушение дать весь гениальный фрагмент этой беседы. Но я удерживаюсь.
Ибо тот, на кого я рассчитываю в моей книге, раньше или позже прочтет книгу Томаса Манна. Или, в крайнем случае, прочитает именно эпизод с сонатой. Этот эпизод, быть может, лучшее, что написано о музыке в европейской культуре. Мы общались очень долго в этот вечер. Никто из них никуда не спешил. И когда я понял, что никому из них не хочется уходить, то испытал невероятное ощущение радости. А когда я начал играть вторую часть Тридцать второй сонаты Бетховена, то мгновенно почувствовал, что музыку и слушателей объединяет ток высочайшего напряжения.
Затем мы создали полумрак: погасили свет и зажгли свечи. А потом в записи великого Святослава Рихтера слушали эту длиннейшую часть — музыку бетховенского прощания с миром. И произошло чудо. Тот просто стучал по клавишам. И что то было громко и скучно. Иногда — тихо и скучно. А музыка, которую они услышали сегодня, — просто прекрасна.
Что же случилось? Почему не подтвердились слова великого музыканта о «хорошей музыке в хорошем исполнении»? Казиник Михаил. Текст 16 Я не мог заставить себя спрыгнуть с мусорного ящика, и мама сказала, что я трус. Возможно, что это было действительно так. Входя в темную комнату, я кричал на всякий случай: «Дурак! Еще больше я боялся петухов, в особенности после того, как один из них сел мне на голову и чуть не клюнул, как царя Додона.
Я боялся, что кучера, приходившие с нянькиным Павлом, начнут ругаться, и когда они действительно начинали, мне — очевидно, тоже от трусости — хотелось заплакать. Правда, в Черняковицах я переплыл речку, но храбро ли я ее переплыл? Я так боялся утонуть, что потом целый день еле ворочал языком и совершенно не хвастался, что в общем было на меня непохоже. Значит, это была храбрость от трусости? Странно, но тем не менее я, по-видимому, был способен на храбрость. Прочитав, например, о Муции Сцеволе, положившем руку на пылающий жертвенник, чтобы показать свое презрение к пыткам и смерти, я сунул в кипяток палец и продержал почти десять секунд. Но я все-таки испугался, потому что палец стал похож на рыбий пузырь, и нянька закричала, что у меня огневица.
Потом палец вылез из пузыря, красный, точно обиженный, и на нем долго, чуть не целый год, росла тоненькая, заворачивающаяся, как на березовой коре, розовая шкурка. Словом, похоже было, что я все-таки трус. А «от трусости до подлости один шаг», как сказала мама. Она была строгая и однажды за обедом хлопнула Пашку суповой ложкой по лбу. Отца мы называли на «ты», а ее — на «вы». Она была сторонницей спартанского воспитания. Она считала, что мы должны спать на голых досках, колоть дрова и каждое утро обливаться до пояса холодной водой.
Мы обливались. Но Пашка утверждал, что мать непоследовательна, потому что в Спарте еще и бросали новорожденных девочек с Тарпейской скалы, а мама не только не сделала этого, а, наоборот, высылала Лизе двадцать рублей в месяц, чтобы она могла заниматься в Петербургской консерватории. Когда она заметила, что я не спрыгнул с мусорного ящика, у нас произошел разговор. Она посоветовала мне сознаться, что я струсил, потому что человек, который способен сознаться, еще может впоследствии стать храбрецом. Но я не сознался, очевидно сделав тот шаг, о котором сказала мама. Интересно, что мне ужасно не нравилась мысль, будто я трус, и хотелось как-нибудь забыть о ней. Но оказалось, что это трудно.
Читая Густава Эмара «Арканзасские трапперы», я сразу же догадывался, что эти трапперы не пустили бы меня даже на порог своего Арканзаса. Роберт — один из детей капитана Гранта — вдвоем с Талькавом отбился от волчьей стаи, а между тем он был на год моложе меня. В каждой книге на трусов просто плевали, как будто они были виноваты в том, что родились нехрабрыми, или как будто им нравилось бояться и дрожать, вызывая всеобщее презрение. Мне тоже хотелось плевать на них, и Пашка сказал, что это характерно. Иначе они могут зачахнуть. В нашем дворе красили сарай, и для начала он предложил мне пройти по лестнице, которую маляры перебросили с одной крыши на другую. Я прошел, и Пашка сказал, что я молодец, но не потому, что прошел, — это ерунда, — а потому, что не побледнел, а, наоборот, покраснел.
Он объяснил, что Юлий Цезарь таким образом выбирал солдат для своих легионов: если от сильного чувства солдат бледнел, значит, он может струсить в бою, а если краснел, значит, можно было на него положиться. Потом Пашка посоветовал мне спрыгнуть с берега на сосну и тут как раз усомнился в том, что Цезарь пригласил бы меня в свои легионы, потому что я побледнел, едва взглянул на эту сосну с толстыми, выгнутыми, как лиры, суками, которая росла на крутом склоне берега. Сам он не стал прыгать, сказав небрежно, что это для него пустяки. Главное, объяснил он, прыгать сразу, не задумываясь, потому что любая мысль, даже самая незначительная, может расслабить тело, которое должно разогнуться, как пружина. Я сказал, что, может быть, лучше отложить прыжок, потому что одна мысль, и довольно значительная, все-таки промелькнула в моей голове. Он презрительно усмехнулся, и тогда я разбежался и прыгнул. Забавно, что в это мгновение как будто не я, а кто-то другой во мне не только рассчитал расстояние, но заставил низко наклонить голову, чтобы не попасть лицом в сухие торчавшие ветки.
Я метил на самый толстый сук и попал, но не удержался, соскользнул и повис, вцепившись в гущу хвои, исколовшей лицо и руки. Потом подлец Пашка, хохоча, изображал, с каким лицом я висел на этой проклятой сосне. Но все-таки он снова похвалил меня, сказав, что зачатки храбрости, безусловно, разовьются, если время от времени я буду повторять эти прыжки, по возможности увеличивая расстояние. На Великой стояли плоты, и Пашка посоветовал мне проплыть под одним из них, тем более что в то лето я научился нырять с открытыми глазами. Это было жутковато — открыть глаза под водой: сразу становилось ясно, что она существует не для того, чтобы через нее смотреть, и что для этого есть воздух, стекло и другие прозрачные вещи. Но она тоже была тяжело-прозрачна, и все сквозь нее казалось зеленовато-колеблющимся — слоистый песок, как бы с важностью лежавший на дне, пугающиеся стайки пескарей, пузыри, удивительно непохожие на выходящий из человека воздух. Плотов было много.
Но Пашке хотелось, чтобы я проплыл под большим, на котором стоял домик с трубой, сушилось на протянутых веревках белье и жила целая семья — огромный плотовщик с бородой, крепкая, поворотливая жена и девчонка с висячими красными щеками, всегда что-то жевавшая и относившаяся к нашим приготовлениям с большим интересом. Мне, наоборот, казалось, что зачатки храбрости продолжали бы развиваться, если бы я проплыл под другим, небольшим плотом, но Пашка доказал, что небольшой может годиться только для тренировки. Ведь это только кажется, что дышать необходимо. Йоги, например, могут по два-три месяца обходиться без воздуха. Я согласился и три дня с утра до обеда просидел под водой, вылезая только, чтобы отдохнуть и поговорить с Пашкой, который лежал на берегу голый, уткнувшись в записную книжку: он отмечал, сколько максимально времени человеческая особь может провести под водой. Не помню, когда еще испытывал я такую гнетущую тоску, как в эти минуты, сидя на дне с открытыми глазами и чувствуя, как из меня медленно уходит жизнь. Я выходил синим, а Пашка почему-то считал, что нырять нельзя, пока я не стану выходить красным.
Наконец однажды я вышел не очень синим, и Пашка разрешил нырять. Он велел мне углубляться постепенно, под углом в двадцать пять — тридцать градусов, но я сразу ушел глубоко, потому что боялся напороться на бревно с гвоздями. Но поздно было думать о гвоздях, потому что плот уже показался над моей головой — неузнаваемый, темный, с колеблющимися водяными мхами. По-видимому, я заметил эти мхи прежде, чем стал тонуть, потому что сразу же мне стало не до них и захотелось схватиться за бревна, чтобы как-нибудь раздвинуть их и поскорее вздохнуть. Но и эта мысль только мелькнула, а потом слабый свет показался где-то слева, совсем не там, куда я плыл, крепко сжимая губы. Нужно было повернуть туда, где был этот свет, эта зеленоватая вода, колеблющаяся под солнцем. И я повернул.
Теперь уже я не плыл, а перебирал бревна руками, а потом уже и не перебирал, потому что все кончилось, свет погас… Я очнулся на плоту и еще с закрытыми глазами услышал те самые слова, за которые не любил друзей нянькиного Петра. Слова говорил плотовщик, а Пашка сидел подле меня на корточках, похудевший, с виноватым лицом. Я утонул, но не совсем. Щекастая девочка, сидевшая на краю плота, болтая в воде ногами, услышала бульканье, и плотовщик схватил меня за голову, высунувшуюся из-под бревен. Лето кончилось, и начались занятия, довольно интересные. В третьем классе мы уже проходили алгебру и латынь. Юрка Марковский нагрубил Бороде — это был наш классный наставник, — и тот велел ему стоять всю большую перемену у стенки в коридоре, а нам — не разговаривать с ним и даже не подходить.
Это было возмутительно. Юрка стоял, как у позорного столба, и растерянно улыбался. Он окликнул Таубе и Плескачевского, но те прошли, разговаривая, — притворились, подлецы, что не слышат. Мне стало жарко, и я вдруг подошел к нему, заговорив как ни в чем не бывало. Мы немного поболтали о гимнастике: правда ли, что к нам приехал чех, который будет преподавать сокольскую гимнастику с третьего класса? Борода стоял близко, под портретом царя. Он покосился на меня своими глазками, но ничего не сказал, а после урока вызвал в учительскую и вручил «Извещение».
Ничего более неприятного нельзя было вообразить, и, идя домой с этой аккуратной, великолепно написанной бумагой, я думал, что лучше бы Борода трижды записал меня в кондуит. Отец будет долго мыться и бриться, мазать усы каким-то черным салом, чтобы они стояли, как у Вильгельма II, а потом наденет свой парадный мундир с медалями — и все это сердито покряхтывая, не укоряя меня ни словом. Лучше бы уж пошла мать, которая прочтет «Извещение», сняв пенсне, так что станут видны покрасневшие вдавленные полоски на переносице, а потом накричит на меня сердито, но как-то беспомощно. Ужасная неприятность! Пошла мать и пробыла в гимназии долго, часа полтора. Должно быть, Борода выложил ей все мои прегрешения. Их было у меня немало.
Географ запнулся, перечисляя правые притоки Амура, и я спросил: «Подсказать? Все ему было ясно, все он объяснял тоненьким уверенным голосом, так что я от души удивился, узнав, что он не понимает, как происходит размножение в природе, которое мы как раз проходили. Я объяснил, и он в тот же день изложил своей бонне это поразившее его естественно-историческое явление. Бонна упала в обморок, хотя в общем я держался в границах урока. Словом, были причины, по которым я бледнел и краснел, ожидая маму и нарочно громко твердя латынь в столовой. Она пришла расстроенная, но чем-то довольная, как мне показалось. Больше всего ее возмутило, что я хотел подсказать географу притоки Амура.
Это был позор, тем более что еще утром Пашка рассказал мне о спартанском мальчике, который запрятал за пазуху украденную лису и не заплакал, хотя она его истерзала. Но я не заревел, а просто вдруг закапали слезы. Мама села на диван, а меня посадила рядом. Пенсне на тонком шелковом шнурке упало, вдавленные красные полоски на переносице подобрели. Она стала длинно объяснять, как, по ее мнению, должен был в данном случае поступить классный наставник. Я не слушал ее. Неужели это правда?
Я не трус? Целое лето я старался доказать себе, что я не трус, и, даже сидя под водой, мучился, думая, что лучше умереть, чем бояться всю жизнь, может быть, полстолетия. А оказалось, что для этого нужно было только поступить так, чтобы потом не было стыдно. Вениамин Каверин. Текст 17 Часы бьют восемь — поворачивается начищенная до блеска ручка двери, Павел Михайлович Третьяков, первый посетитель, вступает из внутренних комнат дома в зал своей галереи. Всегда ровно в восемь, после всегдашнего утреннего кофея, и если бы часы вдруг перестали отсчитывать и отбивать время, можно, заведя их, поставить стрелки по этому бесшумному, но мгновенно улавливаемому служителями повороту медной ручки. Всегда в костюме одинакового цвета и покроя будто всю жизнь носит один и тот же , прямой, суховатый, даже как бы несколько скованный в движениях, он шествует размеренной, чуть деревянной походкой вдоль густо завешанных картинами стен — служители следом, — останавливается, сосредоточенно, будто впервые, рассматривает до последнего мазка знакомое полотно — и неожиданно: «Перова — во второй ряд возле угла».
Из-под кустистой брови взглянет быстро жгучим глазом в удивленное лицо служителя: «Я во сне видел, что картина там висит, — хорошо... И там же, за окном, на широкий, устланный камнем двор въезжают ломовики, груженные льняными товарами с Костромской мануфактуры Третьяковых, — плотные кипы складывают в амбары. В девять Павел Михайлович покидает галерею и, пройдя по двору, скрывается за дверью с маленькой вывеской «Контора». Девять конторщиков, увидя его, громче и старательнее щелкают костяшками счетов: «Доставлено товаров... С двенадцати до часу — завтрак, к трем — в Купеческий банк, оттуда в магазин на Ильинке, к шести его ждут обедать. В экипаже Павел Михайлович открывает журнал — он любит читать дорогою, — но часто книга отложена в сторону: возле Третьякова, на сиденье или стоймя у ног его, нежно придерживаемая им, свернутая рулоном или натянутая на подрамник картина — «самое дорогое» он говаривал. Родные и служащие поздравляют с покупкой, когда он, передавая полотно в их бережные руки, вылезает из коляски; все радостно возбуждены, и по серьезному лицу Павла Михайловича домашние называют его «неулыба» пробегает тень улыбки, и за обедом, который у него тоже почти всегда один и тот же «А мне щи да кашу» , он объявляет, что сегодня все едут в театр или в концерт, слушать музыку.
Ежедневная аудитория портала Проза. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей. Портал работает под эгидой Российского союза писателей.
Открытки доброй пятницы и хорошего настроения. Доброй чудесной пятницы. Удачной и счастливой пятницы. Удачной пятницы.
Хорошей пятницы и отличного настроения. Хорошей пятницы и отличных выходных. Хорошего дня пятницы. Поздравляю с пятницей. С пятницей друзья и хороших вам выходных. Ура пятница. Поздравления с тяпницей.
Открытки с тяпницей. С пятницей девочки. С пятницей подруга. Хо-ошей пятницы девочки. Пожелания хорошей пятницы. Пятница впереди выходные. С пятницей картинки красивые необычные.
Картинки по настроению с надписями прикольные. Поздравления c пятницей. Прикольные открытки поздравления с пятницей. Открытки с пятницей и хороших выходных. Доброй пятницы и хороших выходных. Хороших выходных открытки. С пятницей прикольные пожелания.
Веселые открытки с пятницей. Классно пятницы мальчики. Открытки на пятницу с пожеланиями. С пятницей прикольные. Доброго дня пятницы. Поздравление с пятницей и добрым утром. Открытки с добрым утром пятницы прикольные.
Вот и пятница. Анимационные открытки с пятницей. Открытка с белкой пятница. Открытки с праздником пятницы. Открытки bonnycards. Пятница Конев рабочей недели. Поздравление с концом рабочей недели.
На даче — рассказ И.А.Бунина
Толстой А.Н. Повесть про девятилетнего мальчика Никиты, любознательного и романтичного, росшего в дворянской семье. Знакомства Игры Встречи Новости Создать анкету Войти Войти. Ищите друзей и любовь, знакомьтесь, участвуйте в конкурсах, играйте в игры и весело проводите время! На даче его ждали тёплый вечер с неспешными разговорами на открытой веранде и. 1) На даче его ждали длинный тёплый вечер с Ееспешными разговорами на открытоЙ веранде и чай с неизменЕым вишнёвым вареньем.