По мнению Людендорфа, тотальная война — это военный конфликт, в котором страна-участник использует все доступные ресурсы и методы, чтобы одолеть противника. Речь Геббельса о тотальной войне до победного конца в феврале 1943 года, когда немецкие войска терпели тяжелейшие поражения на всех фронтах Европы и Африки, стала ярким примером использования нейролингвистического программирования через обращение к. Речь о тотальной войне — речь рейхсминистра народного просвещения и пропаганды Германии Пауля Йозефа Геббельса, произнесённая им перед многотысячной аудиторией в Берлинском дворце спорта 18 февраля 1943 года.
Тотальная война. Дневники Йозефа Геббельса июнь-август 1944г
| Речь о тотальной войне - Йозеф Геббельс | Йозеф Геббельс. 05:05. Слушать. Скачать MP3. |
| Wollt Ihr den totalen Krieg? | Аннотация: Впервые, без купюр и изъятий, представлены тексты дневников Йозефа Геббельса периода ведения тотальной войны. |
| Пропаганда последних дней | Пикабу | Ложь тем отличается от правды, что непременно становится явью. Правда с нами. И светит она как свет во тьму, и тьма не победит ее. |
| «Мир — непригодный для людей способ жизни, упразднен в 1939 г.»: «Тотальная война» Геббельса | Йозеф Геббельс призывает к тотальной войне перед толпой в Берлине, 1943 год. |
| Князь лжи. Как Геббельс из поклонника России превратился в рупор рейха | Йозеф Геббельс. 05:05. Слушать. Скачать MP3. |
"...И пусть грянет буря!" - Знаменитая речь о тотальной войне
Мы вытолкнуты в этот мир не для страдания и смерти... Мы должны выполнить возложенную на нас миссию... Борьба требует крови. Но каждая капля крови - зерно...
Мы все должны жертвовать чем-то... Геббельс, когда писал книгу, еще не мог знать, что кумир Михаэля придет к власти именно в этот день. Описывая смерть и похороны Михаэля, Геббельс призвал на помощь всю свою фантазию.
Михаэль умирает трагической смертью в окружении своих товарищей. И похороны его обставлены на героический манер - он «пионер нового рейха», «рабочий, студент и солдат», библейский ученик, Фауст и Заратустра. Геббельс использовал в книге полный энтузиазма романтический язык германского молодежного движения.
Язык Геббельса стал использоваться для культивирования национал-социалистического культа смерти и преображения, героизма и жертвенности. Терминология романа, понятия, постоянно встречающиеся на его страницах в местах, имеющих наибольшую смысловую нагрузку, таковы: смерть, Воскресение, борьба, вера, творческий порыв, народ, война, фатерланд, гений, готовность к самопожертвованию, молодежь, товарищ, труд, признание веры, жертва, гордость, миссия, кровь, солдат. Его темперамент не подходил для академической деятельности.
Нет никаких свидетельств о том, что он серьезно желал такой карьеры. Геббельс обращался в ведущие берлинские газеты и журналы, включая «Берлинер Тагеблатт», но запросы его оставались без ответа. Амбициозный, наделенный живым умом и даром пера, помноженными на критический, хоть и несколько поверхностный тип мышления, молодой доктор Геббельс может показаться вполне подходящим для мира литературной журналистики.
Германско-еврейская интеллигенция, игравшая доминирующую роль в этом анклаве, внушала ему отвращение. Провинциал из Рейнской области, человек не очень счастливой личной судьбы так и не смог простить пренебрежение к себе. Его незрелый юношеский романтизм, как и незрелый литературный стиль, еще не обретший дисциплинированного слога, не искушенный в жизненных проблемах, - вероятно, это раздражало редакторов газет и журналов, которым он в начале двадцатых предлагал свои статьи.
Особую ненависть Геббельс питал к «Берлинер Тагеблатт». В 1929 году, когда он уже был восходящей звездой в нацистской партии, в плакатах и в партийной литературе Геббельс заявлял, что международные еврейские финансовые дельцы контролировали выплаты репараций Германией и что в случае, если Германия задержит выплаты, то должна будет поставлять юношей и девушек за исключением евреев в качестве рабов. Более десятилетия спустя, в знаменитом фильме Эмиля Яннингса «Папаша Крюгер», в первой сцене фильма толстяк, омерзительный, самоуверенный, ищущий во всем выгоду для себя еврей-фотограф, работает в «Берлинер Тагеблатт».
В статье, которая была написана в самом начале второй мировой войны, Геббельс снова решил вспомнить о нападках на него со стороны «еврейской прессы Берлина». В 1926 году Гитлер боролся за то, чтобы объединить осколки, мелкие группы разного рода нацистских движений. Геббельс предал братьев Штрассеров, Георга и Отто, которые были лидерами рейнского и северо-германского национал-социализма, и перешел к Гитлеру, к мюнхенским нацистам.
Его преданность новому фюреру вкупе с его интеллектуальной натурой и дарованиями сразу же сделала Геббельса заметной фигурой в движении, которое не могло похвастаться притоком в него людей с действительно выдающимися способностями - журналистов, ораторов, организаторов. Геббельс стал гауляйтером и к его гау относился район Большого Берлина, по сути говоря, неблагоприятная должность в этом «оплоте красных», но не без перспектив для восходящей звезды на тверди небесной нацизма. Берлин во весь голос взывал о таком нацистском агитаторе, который бы реорганизовал крохотную нацистскую партию в столице рейха, создал бы базис лояльности к Гитлеру, завоевал бы общественное мнение, взяв в оборот «красных», и стал бы автором нового стиля в политической журналистике - печатное слово и рисунок, агитация и демагогия в чистом виде.
В окружении нескольких сотен нацистов Геббельс в 1926-1927 годах упорно создавал легенду о «малютке-докторе» с большим сердцем, о бесподобном агитаторе и ораторе, «покорителе Берлина», который в пух и прах разбил «красных», пропагандисте, равных которому не было и нет, луче света, зове фанфар, возвещающем о свободе и конце «еврейской Веймарской республики» и скором явлении миру гитлеризма. Геббельс Берлина так и не завоевал, но партию там он создал и заявлял о себе все громче и громче. Он бросился в битву с врагом: 11 февраля 1927 года, например, нацисты собрали митинг в Веддинге, красном районе Берлина, в зале «Фарус».
Нацистов было больше, чем тех, кто пришел сюда, чтобы сорвать их митинг, и, воспользовавшись численным преимуществом, они быстренько покончили с коммунистами. По Геббельсу, это служило доказательством тому, что буржуазное государство, бессильное перед «красными», было ничто по сравнению с нацистским движением, которое представляло своей целью уничтожить «Ротфронт». Геббельс быстренько сотворил легенду из этой заурядной митинговой драчки; умение тщательно подобрать героизированную лексику и нужную музыку были результатом его необыкновенной проницательности как пропагандиста.
Эта идея была в 1928 году воплощена в предвыборном плакате с силуэтом солдата, павшего в первой мировой войне. Геббельс понимал, что «не хлебом единым жив человек», что немцы неравнодушны к пафосу и героизму, причем именно они способны тронуть их сердца и гораздо сильнее, чем новые экономические условия. На заре движения в Мюнхене Гитлер намеревался нагнать страху на трусливую, «респектабельную» буржуазию.
Буржуа последуют за ними позже, когда военизированная партия покажет, что ей одной под силу сразиться с красными в пивных залах и на улицах. Геббельс теперь использовал те же самые методы. Митинг без потасовки считался неудавшимся, потому что к вербальному насилию требовалось небольшое дополнение в виде насилия физического, необходимого для поддержки роста движения.
Те, кто задавал слишком много каверзных вопросов, избивались, красные - тоже, разоблачалась «еврейская пресса», да и самому государству бросали вызов. И если небольшая берлинская партия будет запрещена, так пусть будет так. Она проигнорирует этот «фербот», реорганизуется, проведет соответствующую агитационную работу и легализуется снова.
Рупором Геббельса был «Дер Ангриф» 49 , небольшая газетенка, скорее представлявшая собой некий агитпамфлет, чем журнал. Геббельс прекрасно понимал, какую ценность могут представить призывы и кусачие карикатуры, и чем более они будут вызывающими, тем лучше. Его сотрудничество с художником-карикатуристом Хансом Швейцером «Мьельнир» - его псевдоним оказалось плодотворным и длительным.
Восемнадцати лет от роду, Швейцер уже имел опыт публикаций своих антисемитских карикатур, он был блудным сыном в своем избранном им самим поле деятельности. Геббельс писал Швейцеру: «Лишь вы можете рисовать так». Сотрудничество Геббельса и Швейцера шло ни шатко, ни валко, но, в конце концов, наметился прорыв, который к 1930 году вышел далеко за пределы Большого Берлина.
Удачным примером их сотрудничества стала «Книга Исидора», или «Современный портрет со смехом и ненавистью», написанный в 1931 году. Йозеф Геббельс считал себя одним из величайших пропагандистов всех времен. Во время второй мировой войны он выкраивал время для того, чтобы вспомнить о своих достижениях ранних лет.
Геббельс приписывал себе четыре заслуги: 1 создание основы национал-социализма в рабочих областях Рейнланда Рейнской области , предположительно, в качестве соратника отправленного в отставку Штрассера, которого он предал и о котором он в этой связи не упоминает; 2 завоевание Берлина. После того, как в 1933 году он стал министром пропаганды, Геббельс так резюмировал свое отношение к этому: «Пропаганда сама по себе не обладает каким-то набором фундаментальных методов. Она имеет одно-единственное предназначение: завоевание масс.
И всякий метод, не способствующий его осуществлению, плох... Методы пропаганды проистекают из ежедневной борьбы. Среди нас нет пропагандистов от природы».
Этой фразой он намекал на себя и своих соратников агитаторов в Рейнланде и Берлине. Насколько же далеко ушел Геббельс от времени создания «Михаэля»! Юный романтик превратился в циничного манипулятора людскими умами.
Геббельс открыл агитационную злобу черного юмора, и вместе с Швейцером они на полную катушку использовали его особенности среди берлинцев, каковые снискали у немцев репутацию остроумных людей. Пусть пока они не станут голосовать за нацистов, но заметят их обязательно. Как впоследствии писал еще один нацистский журналист Ханс Шварц ван Берк: ««Дер Ангриф» напомнил Берлину, как смеяться».
Когда партия была запрещена в Берлине, ее члены стали расхаживать в экстравагантных, но в то же время смешных одеждах, как на день всех святых. Один журналист из «Ангрифа», Даргоберт Дюрр, вспоминал, что ««Ангриф» «эры борьбы», вероятно, обладал особой притягательной силой для каждого больного, которого выпускали на волю из сумасшедшего дома в Виттенау». Швейцер был склонен идеализировать членов СА, рассматривая их как бездумных фанатиков, чья жестокость была проявлением святого дела защиты немецкой свободы.
Это были «борцы за свободу», и коль скоро партия была запрещена с 1927 года по 1928 , то «Дер Ангриф» стал «голосом преследуемых». Геббельс бросил вызов Веймарской республике, призывая на помощь и желание поплакаться, и осмеяние, насилие и ненависть, броские плакаты, бесконечную агитацию и литавры. Никакой другой гау не бурлил так, как столица рейха.
Но если Веймар не был в состоянии поддерживать порядок в Берлине, то где же он в таком случае мог? И в бесчисленном множестве немецких городков и городишек, деревень и мелких ферм, в крупных городах представители среднего класса и крестьяне стали удивляться, но не поведению нацистов, а слабости государства. Геббельс не победил Берлин, зато Гитлер победил Германию.
И это была первая победа, которую Геббельс подарил Гитлеру, и которая являлась лишь прелюдией к победе гораздо более крупной, и не просто к победе, а разгрому. Где-то в конце 1929 года или начале 1930 года точная дата не установлена доктор Геббельс, столь известный в Берлине, стал начальником пропагандистского аппарата НСДАП. Он участвовал в жесточайшей по накалу избирательной кампании по выборам в рейхстаг, назначенным на 14 сентября.
К тому времени Геббельс уже стал спорной фигурой как внутри партии, так и вне ее. Он находился в постоянной борьбе со своими же собственными институтами СА, в борьбе за политическую власть. Ему все еще требовалось заглаживать вину за предательство своих патронов - братьев Штрассеров.
Геббельс, при всей его героической лексике и культуре силы, был, тем не менее, интеллектуалом среди убийц, таинственной мефистофельской фигурой. Один бывший гауляйтер помнит его как «наполовину офранцузившегося ученика иезуитской школы» и вспоминает его «поверхностную диалектику, латынь и дикцию, остроумие и леденящую иронию». Молодой штурмовик, идеалист, говоря о развратном Рипербане квартал развлечений в Гамбурге , спросил Геббельса, что будет с этим местом после революции.
Геббельс решительно заявил ему, что нацисты выметут его как мусор. Когда он уходил, молодой человек смотрел на «малютку-доктора» восторженными, полными слез глазами. Его многочисленные враги так никогда и не смогли оценить по достоинству это воззвание, эту власть над эмоциями подчиненных, которую Геббельс сохранил до конца своей жизни.
Эрнст Никиш, независимый левый, видел в Геббельсе лишь способность «выскальзывать из пальцев подобно угрю», его «ничтожность», «театральность». Его стиль был его сущностью, внутренним содержанием. Объективность ведь не имеет ничего общего с пропагандой, как и пропаганда не имеет ничего общего с истиной.
Не основанный на истине выбор, а апелляция к массам являлась ключом к успеху партийной журналистики. Гитлер, вспоминая в 1942 году о начинавшей выходить в Мюнхене «Фелькишер Беобахтер», говорил о том, что «интеллектуал» Альфред Розенберг в годы «эры борьбы» как редактор был никуда не годным. Из-за высокомерно-снисходительного представления о сущности выполняемых функций: «...
Это докторишка, ростом с пивную бутылку, карьерист-демократ, стряпчий-выскочка для грязных дел, одичавший горожанин». Описывая территории, где в основном преобладали представители еврейской буржуазии и, как правило, никогда евреи-пришельцы из Польши и России их называли «остюден» , Геббельс намеренно противопоставлял их, этих «спекулянтов и паразитов», страданиям бывших солдат рейхсвера. Поэтому мы и требуем уничтожения этой эксплуататорской системы!
Мы не сложим оружие! Эта фраза постоянно муссировались Гитлером и Геббельсом до самого 1945 года, и ни тот, ни другой так и не капитулировали. А как мастерски Геббельс умел комбинировать черный юмор с идеалистическими воззваниями!
Он проклинал «спекулянтов-евреев» и разносчиков сплетен - Бармата, Гольдшмидта, Склярека, соединяя их с теми, кто поддерживал в Германии республику и кого Геббельс называл «шадрес». Это термин происходит от смешно звучащего на иврите сокращения слов из призыва «Все на защиту республики! Злорадствуя по поводу экономического кризиса, в начале 1930 года, Геббельс называл 1929 год годом «подъема нации» и предрекал в этом году начало революции, называя его «годом бури».
Фюрер должен был повести страну потому, что он воплощал «характер, волю, способность и удачу... Лидер обязан уметь все». И действительно, этот «малютка-доктор» умел все: говорить, агитировать, писать, организовывать гау, сломить сопротивление оппортунистов из штурмовых отрядов и направить пропагандистов в национальном масштабе.
И среди этой кучи отбросов, в атмосфере морального упадка и социальной деградации Геббельс казался человеком, шагнувшим прямиком из Ренессанса, и его тщеславие наконец-то было если уж не до конца удовлетворительно, то, по крайней мере, хоть частично утихомирено. А как здорово он создавал миф о Гитлере! Здесь можно быть или его другом, или его врагом.
В этом секрет его могущества: его фанатическая вера в Движение и Германию». Мистические подъемы силы, поддерживаемые верой, облеченные в сказанное слово и эпические подвиги, - этот идеализм Геббельс вполне мог волочить за собой в национал-социализм. Нацистский культ смерти и преображения извлекался из многочисленных традиций; некоторые из них относились к эпохе наполеоновских войн, но Йозеф Геббельс сделал самый большой вклад в эту «религию» именно в «эру борьбы».
В 1927 году, в канун поминовения павших в первой мировой войне, слова Геббельса прозвучали как зов фанфар во славу ненависти и памяти: «Мы обращаемся в своих помыслах к двум миллионам тех, кто изнемогал в окопах Фландрии и Польши... Наши думы о солдатах германской революции, бросивших свои жизни на алтарь будущего ради того, чтобы Германия воспряла снова... День его грядет...
Мы склоняем наши головы перед вами, мертвыми. Германия начинает пробуждаться в отблесках вашей пролитой крови... Пусть раздастся маршевая поступь коричневых батальонов: за свободу!
Солдаты бури! Армия мертвых марширует с вами в будущее! Геббельс был в авангарде тех нацистов, которые превращали эти символы в своего рода эмоциональный оплодотворитель движения.
Когда в 1927 году семь сотен членов маленькой берлинской партии организовали поход на Нюрнберг на свой съезд, гауляйтер писал о священном знамени, которое развевалось перед ними во время их марша, когда они шествовали перед фюрером. Берлинский контингент маршировал первым потому, что уже снискал славу героев в побоищах в пивных залах, где происходили митинги. Проза Геббельса в этот период по-прежнему носила налет подросткового пафоса и энтузиазма.
К 1928-30 годам стиль повзрослевшей прозы Геббельса стал более сдержанным и дисциплинированным. Никто не мог создавать мучеников при помощи слов так, как это умел делать Геббельс. В 1928 году отмечалась дата, посвященная «павшему мученической смертью» нацисту Кютемайеру, убитому красными во время очередной стычки так это представлял Геббельс.
Когда Геббельс чуял запах крови потенциального мученика, объективность становилась для него пустым звуком, а покойный - боевым кличем, призывом к героизму и отмщению. Принцип товарищества в рядах штурмовых отрядов СА был «живительной силой движения», живым присутствием Идеи. Кровь жертвы-мученика питала живое тело партии.
Когда в начале 1930 года Хорст Вессель, вечный студент и человек без определенных занятий, написавший слова к нацистскому гимну «Выше знамена! Он заставил Весселя погибнуть с умиротворенной улыбкой на устах, человеком, верившим в победу национал-социализма до последнего вздоха, «... Его песня обессмертила его!
Ради этого он жил, ради этого он отдал свою жизнь. Странник меж двух миров, днем вчерашним и днем завтрашним, так было и так будет. Солдат немецкой нации!
Очень возможно, что в последние недели жизни Вессель и вовсе собирался отдалиться от партии. Но все это не играло никакой роли: Геббельс знал, что от него требовалось, и действовал, как полагалось. Многое из агитационной деятельности Геббельса было продиктовано желанием примириться со своим собственным прошлым, с одной стороны, и политическим контекстом периода его деятельности, с другой.
А прошлое Геббельса было «радикальным», начиная с дней содружества с Ричардом Флисгесом и вплоть до сотрудничества с Грегором и Отто Штрассерами в период с 1919 по 1925 годы. Его левацкие замашки были не более чем проявлением отвращения к мелкой буржуазии и абстрактной идеализацией «рабочего», нежели конкретным марксистским подходом к окружающему миру. Геббельс не выносил «реакционеров» и консерваторов, стабильную буржуазию.
Дома он ощущал нападки прусских реакционеров и от души приветствовал строку из «Хорста Весселя», воспевавшую мученичество «товарища, павшего от рук Ротфронта и реакции». Геббельс в 1929 году верил в то, что «идолы и иллюзии» буржуазно-республиканской Германии уничтожены. Этот распад он наблюдал с ликованием, ибо именно из этого распада должен возникнуть «Третий рейх».
Геббельс обвинял националистические настроенную буржуазию в том, что она повинна в поражении Германии, ибо этот класс демонстрировал свой патриотизм лишь для того, чтобы скрыть свою основную и главную страсть - наживу. Он писал: «Мы - барабанщики, а они - политики. Мы составляем авангард, а они плетутся в обозе...
Революционная идея... Так, у него не было стройной идеологической модели, он, тем не менее, мог какое-то время просуществовать и с этим оппортунизмом, лишь меняя его окраску. Теперь же он заводит речь об объединенной «Национальной оппозиции», будто он никогда не бросался в атаку на реакционеров, превознося Гитлера после 1926 года, будто он никогда не атаковал и его как «мелкобуржуазного предателя социализма».
Геббельс сохранял душок старого, прежнего «радикализма» потому, что это гармонировало с чувством обиды и его ролью крепкого парня на улицах Берлина периода Веймарской республики. Но он не был идеологом, как Альфред Розенберг, который пережил настоящий душевный кризис после того, как в 1939 году был подписан пакт между Гитлером и Сталиным. Геббельса нельзя было назвать человеком думающим, думающим постоянно, его мировоззрение зависело от настроений и разочарований и, следовательно, было фрагментарным.
Он никогда не пытался выйти за пределы самого себя и использовать свой собственный разум для создания нового мировоззрения или идеологии, которая могла бы трансформировать это мировоззрение в силу, способную изменить мир в историческом смысле. В течение последних лет, предшествующих «приходу к власти», Геббельс тесно сотрудничал с Адольфом Гитлером, занимаясь вопросами национальной пропаганды. Теперь партия уже могла быть названа национальной.
Вслед за экономикой Веймарской республики рухнула и республиканская политическая система. Но рост нацистского движения не оттеснил Гитлера в тень, вопреки надеждам некоторых консерваторов. Геббельс занимался теперь тем, что впоследствии он назовет мифом о Гитлере.
Пропаганда Геббельса являлась связующим звеном между общественным имиджем Гитлера и широкими массами. Альберт Шпеер позднее вспоминал о реакции на Гитлера до и после нацистского триумфа: «Три часа спустя я вышел из этого пивного зала на открытый воздух совершенно другим человеком. Я видел те же грязные плакаты на рекламных тумбах, но смотрел на них уже другими глазами.
Гипертрофированная фигура Гитлера и его воинственная поза, которую я еще по пути сюда воспринимал с оттенком комизма, вдруг враз утратила всю свою прежнюю комичность». Во время войны он с видимым удовольствием цитировал слова адъютанта Гитлера, Шмундта: «... Если кратко резюмировать их, они близки к тому, чтобы произвести впечатление на читающего их, сравнимое с апофеозом фюрера».
Гитлер был и оставался ключевой фигурой во всей деятельности Геббельса, потому что он собирал воедино нелепую машину из чувств, импульсов и отвращений, которую представляла собой нацистская пропаганда. В течение всего лишь дня Гитлер посещает несколько городов, повсюду десятки и сотни тысяч одних и тех же плакатов. И если авторитет Геббельса рос, то это происходило лишь благодаря Гитлеру.
В апреле 1932 года он так выразился о фюрере: «Для настоящего политика нация - это то же самое, что для скульптора кусок мрамора». Имидж Гитлера, создаваемый Геббельсом, не ограничивался одним лишь героическим аспектом его личности. Портрет фюрера его работы представлял собой попурри из всего на свете.
Студентам и интеллектуалам он представлял Гитлера в качестве художника и архитектора, оторванного от своей учебы в 1914 году необходимостью служить нации. Для особ сентиментальных у Геббельса имелся Гитлер, который питал любовь к детям. Рабочим он подавал Гитлера-рабочего.
Перед ветеранами Гитлер представлялся в образе Неизвестного солдата первой мировой войны. Возникает вопрос, а откуда же в 1932-33 годах брались деньги на всю эту пропаганду? И Геббельс, и Гитлер были людьми чрезвычайно уязвимыми в случае всякого рода возможных расследований в этом направлении, но и с этой проблемой Геббельс расправлялся, как всегда, мастерски.
Он лгал. Как партия рабочих, мы вынуждены финансировать себя сами». К 1932 году Геббельс возомнил себя великим оратором.
Он обратился уже не к сотне или двум клакеров в пивных залах, теперь в берлинском парке «Люстгартен» ему внимали десятки тысяч. Медоточивый голос, аргументированные осуждения некомпетентного правительства, иронические или «диалектические» повороты фраз, воззвания к идеализму и героизму - все эти характеристики сделали Йозефа Геббельса вторым оратором в нацистской иерархии. Его голос не дрожал, как у Гитлера, он не оставлял аудиторию в состоянии экстатического изнурения, но всегда достигал своей цели.
За годы, предшествовавшие «приходу к власти», Геббельс приобрел еще один навык. Он так искусно манипулировал германской историей, что ему удавалось вызывать глубокий отклик в сердцах немцев, жаждущих общности со своим национальным наследием. И дело было не в том, что Геббельс знал немецкую историю очень уж глубоко, он ее вообще не знал.
Скорее всего, он просто интуитивно чувствовал значение символики прошлого, символики, пробуждающей героические мифы. Играть на этой символике он начал в 1930 году, и к 1944 году оркестровка исторического мифа достигла крещендо. К 1932 году Геббельс говорил своей аудитории, что нацисты апеллировали к народу с призывом к новой войне за освобождение, к народному восстанию.
Он цитировал Теодора Кернера, великого германского поэта периода войн против Наполеона: «Нация поднимается, буря грядет! Геббельс очень умно ставил эти символы рядом с ничтожностью и нуждой дня сегодняшнего: «четырнадцать лет обмана, голода, иностранного гнета, годы обмана мерзкой буржуазией, реакционными политиками, ненасытными марксистами и евреями». Он запоем читал литературные произведения времен «освобождения».
Йозеф Геббельс примирился с альянсом Гитлера и кругов реакционных националистов, но такое положение ему было не по душе. Когда перед выборами в ноябре 1932 года коалиция нацистов и националистов на время распалась, Геббельс вернулся к традиционно-благожелательному отношению к Альфреду Гугенбергу и Германской национальной народной партии ДНВП. Разрыв этот стоил нацистам голосов и помог националистам и коммунистам.
Он доказывал, что ДНВП является частью веймарской системы и что она находилась у власти в период с 1925 по 1927 годы.
В дневниках подробно излагаются впечатления Геббельса, а также самого Гитлера, связанные с путчем 20 июля и последующим военно-политическим кризисом. Рассмотрены факты и обстоятельства, предшествующие переходу тотальной войны в ее практическую стадию. Издание снабжено обстоятельными комментариями и развернутым содержанием. Похожие издания Тотальная война.
In my speech to you and the German people, I shall remember the heroes of Stalingrad, who put me and all of us under a deep obligation. I do not know how many millions of people are listening to me over the radio tonight, at home and at the front. I want to speak to all of you from the depths of my heart to the depths of yours. I believe that the entire German people has a passionate interest in what I have to say tonight. I will therefore speak with holy seriousness and openness, as the hour demands. The German people, raised, educated and disciplined by National Socialism, can bear the whole truth. It knows the gravity of the situation, and its leadership can therefore demand the necessary hard measures, yes even the hardest measures. We Germans are armed against weakness and uncertainty. Now is not the time to ask how it all happened. That can wait until later, when the German people and the whole world will learn the full truth about the misfortune of the past weeks, and its deep and fateful significance. The heroic sacrifices of heroism of our soldiers in Stalingrad has had vast historical significance for the whole Eastern Front. It was not in vain. The future will make clear why. When I jump over the past to look ahead, I do it intentionally. The time is short! There is no time for fruitless debates. We must act, immediately, thoroughly, and decisively, as has always been the National Socialist way. The movement has from its beginning acted in that way to master the many crises it faced and overcame. The National Socialist state also acted decisively when faced by a threat. We are not like the ostrich that sticks its head in the sand so as not to see danger. We are brave enough to look danger in the face, to coolly and ruthlessly take its measure, then act decisively with our heads held high. Both as a movement and as a nation, we have always been at our best when we needed fanatic, determined wills to overcome and eliminate danger, or a strength of character sufficient to overcome every obstacle, or bitter determination to reach our goal, or an iron heart capable of withstanding every internal and external battle. So it will be today. My task is to give you an unvarnished picture of the situation, and to draw the hard conclusions that will guide the actions of the German government, but also of the German people. We face a serious military challenge in the East. The crisis is at the moment a broad one, similar but not identical in many ways to that of the previous winter. Later we will discuss the causes. Now, we must accept things as they are and discover and apply the ways and means to turn things again in our favor. There is no point in disputing the seriousness of the situation. I do not want to give you a false impression of the situation that could lead to false conclusions, perhaps giving the German people a false sense of security that is altogether inappropriate in the present situation. The storm raging against our venerable continent from the steppes this winter overshadows all previous human and historical experience. The German army and its allies are the only possible defense. What dangers would have followed, faster than we could then have suspected, and what powers of defense would we have had to meet them? Ten years of National Socialism have been enough to make plain to the German people the seriousness of the danger posed by Bolshevism from the East. Now one can understand why we spoke so often of the fight against Bolshevism at our Nuremberg party rallies. We raised our voices in warning to our German people and the world, hoping to awaken Western humanity from the paralysis of will and spirit into which it had fallen. We tried to open their eyes to the horrible danger from Eastern Bolshevism, which had subjected a nation of nearly 200 million people to the terror of the Jews and was preparing an aggressive war against Europe. We knew the dangers and difficulties. But we also knew that dangers and difficulties always grow over time, they never diminish. It was two minutes before midnight. Waiting any longer could easily have led to the destruction of the Reich and a total Bolshevization of the European continent. Only now do we see its true scale. That is why the battle our soldiers face in the East exceeds in its hardness, dangers and difficulties all human imagining. It demands our full national strength. This is a threat to the Reich and to the European continent that casts all previous dangers into the shadows. If we fail, we will have failed our historic mission. Everything we have built and done in the past pales in the face of this gigantic task that the German army directly and the German people less directly face. I speak first to the world, and proclaim three theses regarding our fight against the Bolshevist danger in the East. This first thesis: Were the German army not in a position to break the danger from the East, the Reich would fall to Bolshevism, and all Europe shortly afterwards. Second: The German army, the German people and their allies alone have the strength to save Europe from this threat. Third: Danger faces us. We must act quickly and decisively, or it will be too late. I turn to the first thesis. Bolshevism has always proclaimed its goal openly: to bring revolution not only to Europe, but to the entire world, and plunge it into Bolshevist chaos. Clearly, the nearer Stalin and the other Soviet leaders believe they are to realizing their world-destroying objectives, the more they attempt to hide and conceal them. We cannot be fooled. We are not like those timid souls who wait like the hypnotized rabbit until the serpent devours them. We prefer to recognize the danger in good time and take effective action. We see through not only the ideology of Bolshevism, but also its practice, for we had great success with that in our domestic struggles. The Kremlin cannot deceive us. We had fourteen years of our struggle for power, and ten years thereafter, to unmask its intentions and its infamous deceptions. The goal of Bolshevism is Jewish world revolution. They want to bring chaos to the Reich and Europe, using the resulting hopelessness and desperation to establish their international, Bolshevist-concealed capitalist tyranny. I do not need to say what that would mean for the German people. A Bolshevization of the Reich would mean the liquidation of our entire intelligentsia and leadership, and the descent of our workers into Bolshevist-Jewish slavery. The revolt of the steppes is readying itself at the front, and the storm from the East that breaks against our lines daily in increasing strength is nothing other than a repetition of the historical devastation that has so often in the past endangered our part of the world. That is a direct threat to the existence of every European power. No one should believe that Bolshevism would stop at the borders of the Reich, were it to be victorious. The goal of its aggressive policies and wars is the Bolshevization of every land and people in the world. In the face of such undeniable intentions, we are not impressed by paper declarations from the Kremlin or guarantees from London or Washington. We know that we are dealing in the East with an infernal political devilishness that does not recognize the norms governing relations between people and nations. The European powers are facing the most critical question. The West is in danger. It makes no difference whether or not their governments and intellectuals realize it or not. The German people, in any event, is unwilling to bow to this danger. Behind the oncoming Soviet divisions we see the Jewish liquidation commandos, and behind them terror, the specter of mass starvation and complete anarchy. International Jewry is the devilish ferment of decomposition that finds cynical satisfaction in plunging the world into the deepest chaos and destroying ancient cultures that it played no role in building. We also know our historic responsibility. Two thousand years of Western civilization are in danger. One cannot overestimate the danger. It is indicative that when one names it as it is, International Jewry throughout the world protests loudly. Things have gone so far in Europe that one cannot call a danger a danger when it is caused by the Jews. That does not stop us from drawing the necessary conclusions. That is what we did in our earlier domestic battles. We could see, if the danger were not overcome, the specter of hunger, misery, and forced labor by millions of Germans. We could see our venerable part of the world collapse, and bury in its ruins the ancient inheritance of the West. That is the danger we face today. My second thesis: Only the German Reich and its allies are in the position to resist this danger. The European nations, including England, believe that they are strong enough to resist effectively the Bolshevization of Europe, should it come to that. This belief is childish and not even worth refuting. If the strongest military force in the world is not able to break the threat of Bolshevism, who else could do it? The neutral European nations have neither the potential nor the military means nor the spiritual strength to provide even the least resistance to Bolshevism. In the capitals of the mid-sized and smaller European states, they console themselves with the idea that one must be spiritually armed against Bolshevism laughter. That reminds us of the statements by bourgeois parties in 1932, who thought they could fight and win the battle against communism with spiritual weapons. That was too stupid even then to be worth refuting. Eastern Bolshevism is not only a doctrine of terrorism, it is also the practice of terrorism. It strives for its goals with an infernal thoroughness, using every resource at its disposal, regardless of the welfare, prosperity or peace of the peoples it ruthlessly oppresses. Will London perhaps persuade Bolshevism to stop at the English Channel? I have already said that Bolshevism has its foreign legions in the form of communist parties in every democratic nation. None of these states can think it is immune to domestic Bolshevism. In a recent by-election for the House of Commons, the independent, that is communist, candidate got 10,741 of the 22,371 votes cast. This was in a district that had formerly been a conservative stronghold. Within a short time, 10,000 voters, nearly half, had been lost to the communists. That is proof that the Bolshevist danger exists in England too, and that it will not go away simply because it is ignored. We place no faith in any territorial promises that the Soviet Union may make. Bolshevism set ideological as well as military boundaries, which poses a danger to every nation. The world no longer has the choice between falling back into its old fragmentation or accepting a new order for Europe under Axis leadership. The only choice now is between living under Axis protection or in a Bolshevist Europe. I am firmly convinced that the lamenting lords and archbishops in London have not the slightest intention of resisting the Bolshevist danger that would result were the Soviet army to enter Europe. Jewry has so deeply infected the Anglo-Saxon states both spiritually and politically that they are no longer have the ability to see the danger. It conceals itself as Bolshevism in the Soviet Union, and plutocratic-capitalism in the Anglo-Saxon states. The Jewish race is an expert at mimicry. They put their host peoples to sleep, paralyzing their defensive abilities. Our insight into the matter led us to the early realization that cooperation between international plutocracy and international Bolshevism was not a contradiction, but rather a sign of deep commonalities. The hand of the pseudo-civilized Jewry of Western Europe shakes the hand of the Jewry of the Eastern ghettos over Germany. Europe is in deadly danger. I do not flatter myself into believing that my remarks will influence public opinion in the neutral, much less the enemy, states. That is also not my goal or intention. I know that, given our problems on the Eastern Front, the English press tomorrow will furiously attack me with the accusation that I have made the first peace feelers loud laughter. That is certainly not so. No one in Germany thinks any longer of a cowardly compromise. The entire people thinks only of a hard war. As a spokesman for the leading nation of the continent, however, I claim the right to call a danger a danger if it threatens not threatens not only our own land, but our entire continent. My third thesis is that the danger is immediate. The paralysis of the Western European democracies before their deadliest threat is frightening. International Jewry is doing all it can to encourage such paralysis. During our struggle for power in Germany, Jewish newspapers tried to conceal the danger, until National Socialism awakened the people. It is just the same today in other nations. Jewry once again reveals itself as the incarnation of evil, as the plastic demon of decay and the bearer of an international culture-destroying chaos. This explains, by the way, our consistent Jewish policies. We see Jewry as a direct threat to every nation.
Фетшер в этом сомневался, приводя хорошие аргументы: «Речь Геббельса не смогла надолго улучшить настроения среди населения, так же как и набрать рабочую силу для оборонной промышленности и желаемое количество дополнительных солдат для армии». На самом деле показатели, например, оборонной промышленности не указывают на то, что 18 февраля 1943 года был существенным поворотным моментом. Кстати, это признавал и сам Геббельс: 17 месяцев спустя, 18 июля 1944 года, он послал Гитлеру памятную записку с повторным напоминанием о необходимости усиленной мобилизации. Он понял, что одной только пропаганды недостаточно. Неделю спустя Гитлер назначил своего министра пропаганды еще и «имперским уполномоченным по тотальной военной мобилизации». Это назначение еще сильнее увеличило влияние Геббельса и превратило его в могущественнейшего человека во внутренней политике; он уже давно этого желал. Теперь он занялся тем, чтобы фактически взять на себя управление: «Я бы объединил в круг примерно десять человек, все из которых являются солидными фигурами, и с ними я бы стал править, то есть осуществлять внутриполитическое руководство», — диктовал он своему секретарю. Но в хаосе последних девяти месяцев войны он уже не смог реализовать свой план. Он остался на том же уровне, что и Шпеер, Гиммлер и начальник партийной канцелярии Мартин Борман. Лишь в конце, после самоубийства Гитлера, он унаследовал пост рейхсканцлера, пробыв в должности всего один день. Следите за нами в Telegram. Оставьте комментарий.
Wollt Ihr den totalen Krieg?
Вот примерно что-то такое чревовещал Геббельс в своей знаменитой речи о тотальной войне. Гитлер наконец принял концепцию тотальной войны и назначил его уполномоченным по тотальной мобилизации. Йозеф Геббельс, Речь о тотальной войне Йозеф Геббельс считается одним из самых страшных преступников Второй мировой войны. Речь Геббельса о тотальной войне против капиталистического империализма и восточного большевизма.
Речь Йозефа Геббельса о тотальной войне в Берлине, 1943 год.
| Пропаганда последних дней | Пикабу | Главная» Новости» Выступление геббельса о тотальной войне. |
| «Тихий государственный переворот». Почему Геббельс действительно объявил «тотальную войну»? | Загрузить музыку / рингтон Речь Йозефа Геббельса Тотальная война 1943 год в формате MP3. |
| Тень Геббельса. Что такое «тотальная война»? | О сервисе Прессе Авторские права Связаться с нами Авторам Рекламодателям Разработчикам. |
Князь лжи. Как Геббельс из поклонника России превратился в рупор рейха
Do you want total war? English translation at Речь о тотальной войне Йозеф Геббельс — один из самых страшных военных преступников Второй мировой войны и не менее страшный пример того, как ораторское мастерство может служить вдохновением не только демократических свобод, но и тоталитарной пропаганды. Главная» Новости» Выступление геббельса о тотальной войне.
Нацистская пропаганда в конце войны
«Тотальная война», которая, возможно, должна была стать чем-то вроде «тихого государственного переворота», впрочем, довольно громкого, не привела Йозефа Геббельса к статусу второго человека в Третьем рейхе. Геббельс: тотальная война «Ложь, сказанная сто раз, становится правдой» Пауль Йозеф Геббельс находился — вместе с Германом Герингом, Мартином Борманом и Генрихом Гиммлером — на высшей ступени у подножья фюрера. Йозеф Геббельс Враги Речь Вы хотите тотальной войны на немецком.
Геббельс 18 февраля 1943 года, после Сталинграда
Во-первых, согласно Геббельсу, нападение на Советский Союз было превентивным, совершённым «за две минуты до полуночи» до планировавшегося сталинского наступления. Целью большевизма якобы была «мировая еврейская революция», которая бы установила «интернациональную большевистско-капиталистическую sic! Во-вторых, гауляйтер заявил, будто только нацистская Германия способна справиться с большевистской угрозой. В подтверждение этого Геббельс Берлин, Берлинский край! Правду о Холокосте нацисты пытались скрывать и от собственного народа в тылу. Наконец, третий тезис был самым важным. Так как Германия оказалась перед лицом смертельной опасности, то единственный выход — тотальная война.
К этому призывал и развёрнутый над трибуной огромный транспарант: «Тотальная война — наикратчайшая война! Она подразумевала сокращение отсрочек и «броней» для мужчин и внедрение трудовой повинности для женщин.
В конце Первой мировой войны Людендорф совместно с генерал-фельдмаршалом Паулем фон Гинденбургом составлял дуумвират — военную диктатуру, которая де-факто правила Германией. В Веймарской республике Людендорф считался автором "легенды об ударе ножом в спину", объяснявшей поражение Германии в Первой мировой "предательством социал-демократов и евреев". В 1935 году в Мюнхене вышла в свет книга Людендорфа "Тотальная война", в которой престарелый генерал пришел к выводу, что к началу XX века война из "сражения армий" перешла в "сражение наций" — тотальную войну.
Для победы в ней необходимо, с одной стороны, мобилизовать все материальные и человеческие ресурсы собственной нации, а с другой — подорвать дух противника, заставив население противоборствующей страны требовать от своих властей прекращения военного конфликта. Ими, увы, уже традиционно стали США и Украина, которые 12 ноября проголосовали против принятия Генеральной Ассамблеей ООН российской резолюции о борьбе с героизацией нацизма и неонацизмом Заслуженный генерал Людендорф относился к Адольфу Гитлеру без особого почтения, хотя в начале 20-х был близок к нему, стал одним из организаторов "пивного путча" 1923 года попав после него в тюрьму Гитлер написал свой "Mein Kampf" , а в 1924 году даже стал депутатом рейхстага от НСДАП. Побыв депутатом он, однако, в политике разочаровался, в 1928-м вышел из партии, а в 1935-м отказался принять от фюрера звание генерал-фельдмаршала и был отодвинут от властных кругов. Однако идея генерала была использована нацистами — правда, не сразу. В феврале 1943 года нацистская верхушка убедилась, что после разгрома армий Роммеля при Эль-Аламейне и Паулюса в Сталинграде искусственно поддерживать относительно сытную жизнь немцев в тылу за счёт разграбления завоёванных стран и подконтрольных территорий , равно как и скрывать от немецкого народа растущие потери и поражения на фронтах, стало невозможно.
Перед Третьим рейхом замаячила перспектива поражения. Чтобы попытаться переломить ход войны в свою пользу, нацистское руководство вынуждено было резко ужесточить внутреннюю политику и перейти к мобилизационной экономике. Следовало срочно подготовить страну к "новой реальности", в которой немцам придётся гибнуть от сокрушительных ударов советских войск и налетов англо-американских "летающих крепостей", но продолжать усиленно работать в тылу и стойко сражаться на фронтах. При этом надо было отвести народное недовольство от гитлеровского режима. Так родилась пропагандистская идея использовать последний резерв — объявить тотальную войну.
Конечно, по логике нацистов, объявлять её должен был сам фюрер Третьего Рейха. Но на такой риск Адольф Гитлер идти не хотел. Он решил лично выступить с публичной речью лишь после того, как настанет переломный момент на Восточном фронте. Поднять боевой дух нации было поручено Йозефу Гёббельсу. Гёббельс, воспользовавшись термином Людендорфа, наполнил понятие "тотальная война" дополнительным содержанием.
По его представлениям, НСДАП в тотальной войне должна была мобилизовать все ресурсы Германии и оккупированных территорий. Рейх превращался в военный лагерь.
They want to bring chaos to the Reich and Europe, using the resulting hopelessness and desperation to establish their international, Bolshevist-concealed capitalist tyranny. I do not need to say what that would mean for the German people. A Bolshevization of the Reich would mean the liquidation of our entire intelligentsia and leadership, and the descent of our workers into Bolshevist-Jewish slavery. The revolt of the steppes is readying itself at the front, and the storm from the East that breaks against our lines daily in increasing strength is nothing other than a repetition of the historical devastation that has so often in the past endangered our part of the world. That is a direct threat to the existence of every European power. No one should believe that Bolshevism would stop at the borders of the Reich, were it to be victorious. The goal of its aggressive policies and wars is the Bolshevization of every land and people in the world. In the face of such undeniable intentions, we are not impressed by paper declarations from the Kremlin or guarantees from London or Washington.
We know that we are dealing in the East with an infernal political devilishness that does not recognize the norms governing relations between people and nations. The European powers are facing the most critical question. The West is in danger. It makes no difference whether or not their governments and intellectuals realize it or not. The German people, in any event, is unwilling to bow to this danger. Behind the oncoming Soviet divisions we see the Jewish liquidation commandos, and behind them terror, the specter of mass starvation and complete anarchy. International Jewry is the devilish ferment of decomposition that finds cynical satisfaction in plunging the world into the deepest chaos and destroying ancient cultures that it played no role in building. We also know our historic responsibility. Two thousand years of Western civilization are in danger. One cannot overestimate the danger.
It is indicative that when one names it as it is, International Jewry throughout the world protests loudly. Things have gone so far in Europe that one cannot call a danger a danger when it is caused by the Jews. That does not stop us from drawing the necessary conclusions. That is what we did in our earlier domestic battles. We could see, if the danger were not overcome, the specter of hunger, misery, and forced labor by millions of Germans. We could see our venerable part of the world collapse, and bury in its ruins the ancient inheritance of the West. That is the danger we face today. My second thesis: Only the German Reich and its allies are in the position to resist this danger. The European nations, including England, believe that they are strong enough to resist effectively the Bolshevization of Europe, should it come to that. This belief is childish and not even worth refuting.
If the strongest military force in the world is not able to break the threat of Bolshevism, who else could do it? The neutral European nations have neither the potential nor the military means nor the spiritual strength to provide even the least resistance to Bolshevism. In the capitals of the mid-sized and smaller European states, they console themselves with the idea that one must be spiritually armed against Bolshevism laughter. That reminds us of the statements by bourgeois parties in 1932, who thought they could fight and win the battle against communism with spiritual weapons. That was too stupid even then to be worth refuting. Eastern Bolshevism is not only a doctrine of terrorism, it is also the practice of terrorism. It strives for its goals with an infernal thoroughness, using every resource at its disposal, regardless of the welfare, prosperity or peace of the peoples it ruthlessly oppresses. Will London perhaps persuade Bolshevism to stop at the English Channel? I have already said that Bolshevism has its foreign legions in the form of communist parties in every democratic nation. None of these states can think it is immune to domestic Bolshevism.
In a recent by-election for the House of Commons, the independent, that is communist, candidate got 10,741 of the 22,371 votes cast. This was in a district that had formerly been a conservative stronghold. Within a short time, 10,000 voters, nearly half, had been lost to the communists. That is proof that the Bolshevist danger exists in England too, and that it will not go away simply because it is ignored. We place no faith in any territorial promises that the Soviet Union may make. Bolshevism set ideological as well as military boundaries, which poses a danger to every nation. The world no longer has the choice between falling back into its old fragmentation or accepting a new order for Europe under Axis leadership. The only choice now is between living under Axis protection or in a Bolshevist Europe. I am firmly convinced that the lamenting lords and archbishops in London have not the slightest intention of resisting the Bolshevist danger that would result were the Soviet army to enter Europe. Jewry has so deeply infected the Anglo-Saxon states both spiritually and politically that they are no longer have the ability to see the danger.
It conceals itself as Bolshevism in the Soviet Union, and plutocratic-capitalism in the Anglo-Saxon states. The Jewish race is an expert at mimicry. They put their host peoples to sleep, paralyzing their defensive abilities. Our insight into the matter led us to the early realization that cooperation between international plutocracy and international Bolshevism was not a contradiction, but rather a sign of deep commonalities. The hand of the pseudo-civilized Jewry of Western Europe shakes the hand of the Jewry of the Eastern ghettos over Germany. Europe is in deadly danger. I do not flatter myself into believing that my remarks will influence public opinion in the neutral, much less the enemy, states. That is also not my goal or intention. I know that, given our problems on the Eastern Front, the English press tomorrow will furiously attack me with the accusation that I have made the first peace feelers loud laughter. That is certainly not so.
No one in Germany thinks any longer of a cowardly compromise. The entire people thinks only of a hard war. As a spokesman for the leading nation of the continent, however, I claim the right to call a danger a danger if it threatens not threatens not only our own land, but our entire continent. My third thesis is that the danger is immediate. The paralysis of the Western European democracies before their deadliest threat is frightening. International Jewry is doing all it can to encourage such paralysis. During our struggle for power in Germany, Jewish newspapers tried to conceal the danger, until National Socialism awakened the people. It is just the same today in other nations. Jewry once again reveals itself as the incarnation of evil, as the plastic demon of decay and the bearer of an international culture-destroying chaos. This explains, by the way, our consistent Jewish policies.
We see Jewry as a direct threat to every nation. We do not care what other peoples do about the danger. What we do to defend ourselves is our own business, however, and we will not tolerate objections from others. Jewry is a contagious infection. Enemy nations may raise hypocritical protests against our measures against Jewry and cry crocodile tears, but that will not stop us from doing that which is necessary. Germany, in any event, has no intention of bowing before this threat, but rather intends to take the most radical measures, if necessary, in good time After this sentence, the chants of the audience prevent the minister from going on for several minutes. The military challenges of the Reich in the East are at the center of everything. The war of mechanized robots against Germany and Europe has reached its high point. In resisting the grave and direct threat with its weapons, the German people and its Axis allies are fulfilling in the truest sense of the word a European mission. Our courageous and just battle against this world-wide plague will not be hindered by the worldwide outcry of International Jewry.
German women, to work! The tragic battle of Stalingrad is a symbol of heroic, manly resistance to the revolt of the steppes. It has not only a military, but also an intellectual and spiritual significance for the German people. Here for the first time our eyes have been opened to the true nature of the war. We want no more false hopes and illusions. We want bravely to look the facts in the face, however hard and dreadful they may be. The history of our party and our state has proven that a danger recognized is a danger defeated. Our coming hard battles in the East will be under the sign of this heroic resistance. It will require previously undreamed of efforts by our soldiers and our weapons. A merciless war is raging in the East.
The German nation knows that. Its healthy instincts have led it through the daily confusion of intellectual and spiritual difficulties. We know today that the Blitzkrieg in Poland and the campaign in the West have only limited significance to the battle in the East. The German nation is fighting for everything it has. We know that the German people are defending their holiest possessions: their families, women and children, the beautiful and untouched countryside, their cities and villages, their two thousand year old culture, everything indeed that makes life worth living. It did not do so even for its own people. Terrorist Jewry had 200 million people to serve it in Russia. It cynically used its methods on to create out of the stolid toughness of the Russian people a grave danger for the civilized nations of Europe. A whole nation in the East was driven to battle. Men, women, and even children are employed not only in armaments factories, but in the war itself.
The masses of tanks we have faced on the Eastern Front are the result of 25 years of social misfortune and misery of the Bolshevist people. We have to respond with similar measures if we do not want to give up the game as lost. My firm conviction is that we cannot overcome the Bolshevist danger unless we use equivalent, though not identical, methods. The German people face the gravest demand of the war, namely of finding the determination to use all our resources to protect everything we have and everything we will need in the future. Total war is the demand of the hour. Every sentence is met with growing applause and agreement. The danger facing us is enormous. The efforts we take to meet it must be just as enormous. The time has come to remove the kid gloves and use our fists. A cry of elemental agreement rises.
Chants from the galleries and seats testify to the full approval of the crowd. We can no longer make only partial and careless use of the war potential at home and in the significant parts of Europe that we control. We must use our full resources, as quickly and thoroughly as it is organizationally and practically possible. Unnecessary concern is wholly out of place. The future of Europe hangs on our success in the East. We are ready to defend it. The German people are shedding their most valuable national blood in this battle. The rest of Europe should at least work to support us. There are many serious voices in Europe that have already realized this. Others still resist.
That cannot influence us. If danger faced them alone, we could view their reluctance as literary nonsense of no significance. But the danger faces us all, and we must all do our share. Those who today do not understand that will thank us tomorrow on bended knees that we courageously and firmly took on the task. It bothers us not in the least that our enemies abroad claim that our total war measures resemble those of Bolshevism. They claim hypocritically that that means there is no need to fight Bolshevism. The question here is not one of method, but of the goal, namely eliminating the danger. Applause for several minutes The question is not whether the methods are good or bad, but whether they are successful. The National Socialist government is ready to use every means. We do not care if anyone objects.
We are voluntarily giving up a significant part of our living standard to increase our war effort as quickly and completely as possible. This is not an end in itself, but rather a means to an end. Our social standard of living will be even higher after the war.
Обстоятельно рассмотрены бои на Восточном фронте с последующим крушением фронта группы армий «Центр». Тексты за 23 июля — 3 августа 1944 г. В дневниках подробно излагаются впечатления Геббельса, а также самого Гитлера, связанные с путчем 20 июля и последующим военно-политическим кризисом.
Доктор Гёббельс, тотальная война и Зеленский
Рисс писал: «Он объяснил им, какие требования они обязаны неукоснительно выполнять: их репортажи должны быть максимально реалистичными, ничто не должно приукрашиваться, никакие трудности, с которыми сталкиваются войска, не должны затушевываться. Он ставил задачу заставить население в тылу понять, что значит идти вперед по крови и грязи, что значит вспыхнувший от вражеского снаряда танк, что значит голод и трескучие русские морозы. Он требовал от своих людей очистить свои репортажи от показного героизма, ему нужна более или менее правдивая картина тяжелой войны». Геббельс нервничал. У него открылась язва желудка.
Он страдал от бессонницы и вызывал среди ночи массажиста, чтобы массаж успокоил его. Вопреки запрету Гитлера он вылетел в его ставку, где предложил развернуть массированную пропагандистскую кампанию на оккупированных советских территориях. Гитлер отослал Геббельса к Розенбергу, но тот снисходительно заявил, что он знает, как обращаться с русскими. Узнав о начале советского контрнаступления под Москвой, Геббельс не скрывал тревоги.
В циркуляре для пропагандистов он писал: «Потери на фронте невозможно восполнить». В одной из своих статей он утверждал: «Сегодня у немецкого народа есть шанс — самый большой, но в то же время последний… Победа принесет всем нам процветание, а поражение — гибель всему народу». Геббельс обратился к населению Германии сдавать теплые вещи. В этом обращении он признавал, что тыловые службы не смогли обеспечить германские войска подходящей одеждой.
Геббельс писал: «Но наш фронт в тылу поможет спасти своих отцов и сыновей от жестокой зимы. Если у вас дома есть какие-то теплые вещи, отправьте их на фронт». Это обращение вызвало недовольство военачальников. Они считали, что сбор теплых вещей будет шоком для страны.
Однако Геббельс добивался именно такого эффекта. Своим сотрудникам он говорил: «Я привел людей в шок, когда сказал им, катастрофа неминуема, если они не начнут тотчас же действовать… Я привел весь народ в состояние шока, и люди, осознав опасность, застыли, как парализованные. Затем загремел наш призыв: «Сдавайте теплую одежду! Но испуг уже прошел!
Геббельс попытался повторить операцию по дезинформации советского руководства. После того, как Гитлер сообщил ему о планах наступления к Волге и Кавказу, Геббельс сообщил своим помощникам: «Начинаем бить в барабаны. Пусть все поверят, что группа армий «Центр» скоро будет задействована в решающем прорыве на Москву.
У него открылась язва желудка. Он страдал от бессонницы и вызывал среди ночи массажиста, чтобы массаж успокоил его. Вопреки запрету Гитлера он вылетел в его ставку, где предложил развернуть массированную пропагандистскую кампанию на оккупированных советских территориях. Гитлер отослал Геббельса к Розенбергу, но тот снисходительно заявил, что он знает, как обращаться с русскими. Узнав о начале советского контрнаступления под Москвой, Геббельс не скрывал тревоги.
В циркуляре для пропагандистов он писал: «Потери на фронте невозможно восполнить». В одной из своих статей он утверждал: «Сегодня у немецкого народа есть шанс — самый большой, но в то же время последний… Победа принесет всем нам процветание, а поражение — гибель всему народу». Геббельс обратился к населению Германии сдавать теплые вещи. В этом обращении он признавал, что тыловые службы не смогли обеспечить германские войска подходящей одеждой. Геббельс писал: «Но наш фронт в тылу поможет спасти своих отцов и сыновей от жестокой зимы. Если у вас дома есть какие-то теплые вещи, отправьте их на фронт». Это обращение вызвало недовольство военачальников. Они считали, что сбор теплых вещей будет шоком для страны.
Однако Геббельс добивался именно такого эффекта. Своим сотрудникам он говорил: «Я привел людей в шок, когда сказал им, катастрофа неминуема, если они не начнут тотчас же действовать… Я привел весь народ в состояние шока, и люди, осознав опасность, застыли, как парализованные. Затем загремел наш призыв: «Сдавайте теплую одежду! Но испуг уже прошел! Геббельс попытался повторить операцию по дезинформации советского руководства. После того, как Гитлер сообщил ему о планах наступления к Волге и Кавказу, Геббельс сообщил своим помощникам: «Начинаем бить в барабаны. Пусть все поверят, что группа армий «Центр» скоро будет задействована в решающем прорыве на Москву. А потом, когда мы убедим противника, что так оно и будет, мы внезапно нападем с юга.
Днем я пошлю в издательства за доктором Кригом, расскажу о наших планах и отправлю на Балканы. Криг человек общительный и болтливый, его стараниями все узнают, что мы готовим наступление на Москву». Разгром немецко-фашистских войск под Сталинградом подействовал на Геббельса отрезвляюще.
Мы не можем мириться с той ситуацией, при которой бремя войны несет бОльшая часть народа, в то время как его малая, пассивная часть пытается уклониться от бремени и ответственности.
Те меры, которые мы приняли, и те меры, которые нам еще только предстоит принять, будут наполнены духом национал-социалистической справедливости. Мы не обращаем внимания на класс или положение в обществе. Богатые и бедные, люди из высших и низших слоев общества должны распределять ношу поровну. Все должны выполнять свой долг в эту трудную минуту — хотят они того или нет.
И мы знаем, что народ это полностью одобряет. Уж лучше сделать слишком много, чем слишком мало, лишь бы только это привело к победе. Еще ни одна война за всю историю не была проиграна из-за слишком большого количества солдат или оружия. Зато многие войны были проиграны из-за того, что имело место противоположное.
Настало время заставить лодырей работать. Бурное согласие. За работу должны взяться миллионы рук по всей стране... Отсюда возникает ряд мер, учитывающих оптику войны.
Так, например, мы распорядились закрыть бары и ночные клубы. Я просто представить себе не могу, чтобы у людей, выполняющих свой долг для военной экономики, еще оставались силы на то, чтобы сидеть по ночам в местах такого рода. Отсюда я могу сделать только один вывод — они относятся к своим обязанностям несерьезно. Мы закрыли эти заведения из-за того, что они стали для нас оскорбительными, и из-за того, что они нарушают картину войны.
Мы ничего не имеем против развлечений как таковых. После войны мы с радостью станем придерживаться правила: «Живи и дай жить другим». Однако во время войны лозунг должен быть таким: «Сражайся и дай сражаться другим! Вполне возможно, что кое-кто считает, что во время войны самым важным является его желудок.
Однако мы не можем принимать во внимание таких людей. На фронте все, начиная с простого солдата и заканчивая фельдмаршалом, едят с полевой кухни. Я не думаю, что это слишком много — требовать, чтобы мы, находящиеся в тылу, уделяли внимание по крайней мере самым основным законам общественного мышления. Когда закончится война, мы вновь сможем стать гурманами.
Сейчас же у нас есть дела и поважнее забот о своем желудке. Бесчисленные дорогие магазины также были закрыты. Нередко они попросту оскорбляли покупателей. Там, как правило, и покупать-то было нечего, если только люди вместо денег не платили маслом или яйцами.
Какая польза от магазинов, которым больше нечего продавать и которые только расходуют электроэнергию, отопление и труд рабочих, которого так не хватает в других местах, в особенности на военных заводах? Мы скорее походим несколько лет в изношенной одежде, нежели допустим, чтобы наш народ носил лохмотья столетиями. Какая польза сегодня от модных салонов? Они только используют свет, тепло и рабочих.
Они появятся снова тогда, когда закончится война. Какая польза от салонов красоты, которые поощряют культ красоты и отнимают колоссальное количество времени и энергии? В мирное время они замечательны, но во время войны они являются пустой тратой времени. Когда наши солдаты будут возвращаться с победой, наши женщины и девушки смогут поприветствовать их и без пышных нарядов!
Правительственные учреждения будут работать более быстро и менее бюрократично. Оставляет не очень хорошее впечатление, когда учреждение закрывается ровно через восемь часов работы, минута в минуту. Не люди для учреждений, а учреждения для людей. Нужно работать до тех пор, пока не будет выполнена вся работа.
Таково требование войны. Если фюрер может так работать, то государственные служащие тем более. Недопустимо, что некоторые мужчины и женщины неделями отдыхают на курортах и в санаториях, отнимая места у солдат в увольнении или у рабочих, имеющих право на отпуск после года тяжелого труда.
Союз с Гитлером Коллаж.
Этому предшествовал короткий "конфетно-букетный" этап отношений: Гитлер ухаживал за скромным провинциальным гауляйтером главой регионального отделения партии как за любимой девушкой. Он присылал за ним личный автомобиль, ужинал тет-а-тет, демонстрировал всяческие знаки расположения. Геббельс переступил через свои убеждения и присягнул Гитлеру. В благодарность он был отправлен с мандатом гауляйтера в Берлин.
Хотя шефство над столичным отделением партии придавало статус, в действительности дела в городе шли не очень хорошо. Нацисты имели прочные позиции в Мюнхене и Баварии, а вот Берлин традиционно считался красным городом из-за сильного влияния социал-демократов и коммунистов. Всё отделение тогда насчитывало несколько сотен человек, а финансовые дела были столь плачевны, что Геббельсу пришлось вкладывать свои личные средства в создание новой газеты "Атака". Новоиспечённый гауляйтер решил бороться с левыми методом "клин клином", и газета была наполнилась самым неистовым популизмом в расчёте на то, что в нём им удастся превзойти даже левых и переманить часть колеблющихся сторонников на свою сторону.
Газета не являлась официальным партийным изданием, и Геббельс развлекался как хотел. Поток оскорблений и клеветы был таким неистовым, что Йозеф практически каждый день судился и даже провёл три недели за решёткой за оскорбления в адрес заместителя шефа берлинской полиции Вайса который был излюбленной мишенью для нападок Геббельса, поскольку являлся одновременно и евреем, и левым. Однако тактика Геббельса не принесла успеха. На выборах 1928 года результат партии в Берлине был почти вдвое ниже, чем по стране.
В Берлине нацисты не получили и полутора процентов голосов. Тем не менее Гитлер верил в Геббельса и рассматривал его как потенциального сменщика своего конкурента Штрассера, который пока ещё возглавлял партийную пропаганду. Теперь между Геббельсом и Штрассером развернулось соперничество по линии пропаганды. Последний раскритиковал своего недавнего помощника за провал выборов в Берлине и развернул в столице свою газету, популяризовавшую его левые взгляды.
Теперь уже Геббельс жаловался Гитлеру, что красный Штрассер в красном Берлине работает на раскол и подрывает те успехи, которых удалось добиться тяжким трудом. В конце концов вождь партии принял решение отстранить "вольнодумца" Штрассера и назначить новым главой партийной пропаганды лояльного Геббельса. Это произошло на фоне начавшегося экономического кризиса. Великая депрессия задела и Германию.
Экономические невзгоды совпали с политическим кризисом, который привёл к новым выборам в рейхстаг. Предвыборную кампанию вёл Геббельс, его хлёсткие и простые популистские лозунги отлично работали в условиях начавшейся повальной безработицы. Конечно, значительную роль в этом успехе сыграл финансовый кризис, но Гитлер твёрдо уверовал в счастливую звезду нового шефа пропаганды и больше в нём не сомневался. У власти Коллаж.
Но вскоре ему сделали поистине королевский подарок. Для него было создано целое новое Министерство пропаганды, совмещавшее также обязанности народного просвещения. Не в последнюю очередь появление целого министерства для нужд пропаганды объяснялось убеждением многих нацистов, что поражение в Первой мировой было вызвано не только "предательством социал-демократов и евреев", но и неудачами военной пропаганды. Гитлер был убеждён, что союзники переиграли Германию на пропагандистском поле боя, и больше не был намерен повторять старых ошибок.
Геббельс не имел дивизий, не руководил влиятельными спецслужбами, но именно он стал одной из ключевых фигур нацистской Германии, потому что именно он создавал её облик. Практически все знаменитые пиар-акции, с которыми ассоциируется Германия того периода, были либо непосредственной инициативой Геббельса, либо были организованы при его участии. Сожжение книг "вредных авторов", бойкот еврейских магазинов, создание культа Хорста Весселя, выставка "дегенеративного искусства" — все эти пиар-акции были организованы при непосредственном участии рейхсминистра. Геббельс сплёл паутину, в которую вовлёк все сферы культурной деятельности.
Музыканты, скульпторы, живописцы, режиссёры, писатели, сценаристы, поэты, журналисты — все они теперь находились под строгим контролем Геббельса. Региональные радиостанции были сведены в единую имперскую сеть. По настоянию рейхсминистра было развёрнуто массовое производство дешёвых радиоприёмников, чтобы каждый немец имел возможность слышать выступления самого Геббельса и, конечно, фюрера. Он не уставал выступать с речами и постепенно превратился в главного оратора партии, поскольку Гитлер, занятый государственными делами, уже не мог часто выступать.
Речь Геббельса после Сталинграда
Об этом же шла речь в донесении разведгруппы Харро Шульце — Бойзена из Берлина, в котором говорилось, что «началу военных действий должен предшествовать ультиматум Советскому Союзу с предложением о присоединении к пакту трех». В ночь с 21 на 22 июня Геббельс собрал руководителей своих отделов и сообщил им о том, что должно было произойти через несколько часов. Им не разрешалось покидать здание и пользоваться телефоном. Через несколько часов после пресс-конференции Риббентропа, на котором было объявлено о начале войны против Советского Союза, Геббельс лично зачитал по радио обращение Гитлера в этой связи.
В инструкциях говорилось: «Вопрос о важности большевистского государства как источника продовольствия и промышленного сырья для Германии не обсуждать и даже не затрагивать… Война ведется не против народов страны большевиков, а против еврейского большевизма и тех, кто его представляет… Еврейско-большевистские главари нарушили договор… Необходимо обращать внимание на неоднократные усилия фюрера, направленные на поиски мира, и на его долготерпение по отношению к постоянным нарушениям договора большевиками». Однако как человек, знакомый с русской культурой и внимательно изучавший советскую систему, в своем дневнике он достаточно трезво оценивал перспективы войны с СССР. Он также понимал, что, благодаря его пропаганде, немцы не знали правды о войне в России.
Вследствие этого мы вынуждены в течение нескольких тяжелых дней скрывать от народа истинную картину». Они стоят насмерть… Приблизительное определение советской боеспособности было ошибочно и ввело нас в заблуждение». Видимо, ряд отечественных авторов и пропагандирующие их труды российские СМИ до сих пор верят официальной геббельсовской пропаганде и твердят о разгроме Красной Армии в первые месяцы войны и ее паническом отступлении.
Автор же этих утверждений, Геббельс, не принимал всерьез сочиненную им чушь. Когда 9 октября 1941 г. Он кричал о «немыслимой безответственности» и о «грубейшей пропагандистской ошибке» за всю войну.
Он запретил печатать речь Дитриха в газетах и передавать ее по радио. На следующий день Геббельс высказал более осторожную оценку: «Сегодняшние сражения, которые ведутся на центральном и южном направлении в России, предопределили исход кампании. Однако это нельзя понимать как окончание войны».
В октябре Геббельс провел совещание пропагандистов и журналистов. Рисс писал: «Он объяснил им, какие требования они обязаны неукоснительно выполнять: их репортажи должны быть максимально реалистичными, ничто не должно приукрашиваться, никакие трудности, с которыми сталкиваются войска, не должны затушевываться. Он ставил задачу заставить население в тылу понять, что значит идти вперед по крови и грязи, что значит вспыхнувший от вражеского снаряда танк, что значит голод и трескучие русские морозы.
Он требовал от своих людей очистить свои репортажи от показного героизма, ему нужна более или менее правдивая картина тяжелой войны». Геббельс нервничал. У него открылась язва желудка.
Он страдал от бессонницы и вызывал среди ночи массажиста, чтобы массаж успокоил его. Вопреки запрету Гитлера он вылетел в его ставку, где предложил развернуть массированную пропагандистскую кампанию на оккупированных советских территориях.
Фетшер в этом сомневался, приводя хорошие аргументы: «Речь Геббельса не смогла надолго улучшить настроения среди населения, так же как и набрать рабочую силу для оборонной промышленности и желаемое количество дополнительных солдат для армии». На самом деле показатели, например, оборонной промышленности не указывают на то, что 18 февраля 1943 года был существенным поворотным моментом. Кстати, это признавал и сам Геббельс: 17 месяцев спустя, 18 июля 1944 года, он послал Гитлеру памятную записку с повторным напоминанием о необходимости усиленной мобилизации. Он понял, что одной только пропаганды недостаточно. Неделю спустя Гитлер назначил своего министра пропаганды еще и «имперским уполномоченным по тотальной военной мобилизации». Это назначение еще сильнее увеличило влияние Геббельса и превратило его в могущественнейшего человека во внутренней политике; он уже давно этого желал. Теперь он занялся тем, чтобы фактически взять на себя управление: «Я бы объединил в круг примерно десять человек, все из которых являются солидными фигурами, и с ними я бы стал править, то есть осуществлять внутриполитическое руководство», — диктовал он своему секретарю.
Но в хаосе последних девяти месяцев войны он уже не смог реализовать свой план. Он остался на том же уровне, что и Шпеер, Гиммлер и начальник партийной канцелярии Мартин Борман. Лишь в конце, после самоубийства Гитлера, он унаследовал пост рейхсканцлера, пробыв в должности всего один день. Следите за нами в Telegram. Оставьте комментарий.
В-третьих, длившееся 109 минут обращение было попыткой указать нейтральным государствам и противникам войны на Западе на угрозу большевизма. В-четвертых, и прежде всего, Геббельс хотел укрепить свое собственное положение среди нацистского руководства, потому что его оттеснили на второй план шеф СС Генрих Гиммлер Heinrich Himmler и особенно исполнявший в течение года обязанности рейхсминистра вооружений и боеприпасов Альберт Шпеер Albert Speer. Среди них были такие знаменитости, как актер Генрих Георге Heinrich George , но также, очевидно, и заранее подготовленные клакеры и подстрекатели. Например, они ликовали, когда Геббельс оглашал четвертый из десяти своих риторических вопросов: «Хотите ли вы тотальную войну? Если потребуется, хотите ли вы более тотальную и радикальную войну, чем мы ее можем сегодня представить?
Впервые в Германии эту идею во время Первой мировой войны озвучил Эрих Людендорф Erich Ludendorff , который с 1916 по 1918 год в должности генерал-квартирмейстера верховного командования армией был действительно весьма влиятельным человеком в империи. Под этим термином он подразумевал мобилизацию последних резервов. Его изданная в 1935 году под этим же названием книга, напротив, привлекла уже меньше внимания: Людендорф был уже давно исключен из властных кругов как отступник. Но Геббельс осознал силу влияния термина и наполнил его дополнительным содержанием. По его представлениям, НСДАП в «тотальной войне» должна была мобилизовать все еще имеющиеся ресурсы; между родиной и фронтом больше не делалось различий. Каждый мужчина, которого можно было каким-либо образом заменить на родине, должен был быть послан на фронт, экономика должна была быть еще сильнее переориентирована на производство вооружения и, наконец, новым усилением пропаганды следовало побороть пораженческие настроения, а при необходимости жестко их подавить. Полная мобилизация общества обеспечила бы новое значение для НСДАП, которая с 1933 года на государственном уровне все сильнее теряла свое влияние на вермахт, органы государственного управления и СС. Она одна обладает «необходимой инициативой и даром импровизации» для того, чтобы полностью использовать последний резерв сил немецкого народа.
Our insight into the matter led us to the early realization that cooperation between international plutocracy and international Bolshevism was not a contradiction, but rather a sign of deep commonalities. The hand of the pseudo-civilized Jewry of Western Europe shakes the hand of the Jewry of the Eastern ghettos over Germany. Europe is in deadly danger. I do not flatter myself into believing that my remarks will influence public opinion in the neutral, much less the enemy, states. That is also not my goal or intention. I know that, given our problems on the Eastern Front, the English press tomorrow will furiously attack me with the accusation that I have made the first peace feelers loud laughter. That is certainly not so. No one in Germany thinks any longer of a cowardly compromise. The entire people thinks only of a hard war. As a spokesman for the leading nation of the continent, however, I claim the right to call a danger a danger if it threatens not threatens not only our own land, but our entire continent. My third thesis is that the danger is immediate. The paralysis of the Western European democracies before their deadliest threat is frightening. International Jewry is doing all it can to encourage such paralysis. During our struggle for power in Germany, Jewish newspapers tried to conceal the danger, until National Socialism awakened the people. It is just the same today in other nations. Jewry once again reveals itself as the incarnation of evil, as the plastic demon of decay and the bearer of an international culture-destroying chaos. This explains, by the way, our consistent Jewish policies. We see Jewry as a direct threat to every nation. We do not care what other peoples do about the danger. What we do to defend ourselves is our own business, however, and we will not tolerate objections from others. Jewry is a contagious infection. Enemy nations may raise hypocritical protests against our measures against Jewry and cry crocodile tears, but that will not stop us from doing that which is necessary. Germany, in any event, has no intention of bowing before this threat, but rather intends to take the most radical measures, if necessary, in good time After this sentence, the chants of the audience prevent the minister from going on for several minutes. The military challenges of the Reich in the East are at the center of everything. The war of mechanized robots against Germany and Europe has reached its high point. In resisting the grave and direct threat with its weapons, the German people and its Axis allies are fulfilling in the truest sense of the word a European mission. Our courageous and just battle against this world-wide plague will not be hindered by the worldwide outcry of International Jewry. German women, to work! The tragic battle of Stalingrad is a symbol of heroic, manly resistance to the revolt of the steppes. It has not only a military, but also an intellectual and spiritual significance for the German people. Here for the first time our eyes have been opened to the true nature of the war. We want no more false hopes and illusions. We want bravely to look the facts in the face, however hard and dreadful they may be. The history of our party and our state has proven that a danger recognized is a danger defeated. Our coming hard battles in the East will be under the sign of this heroic resistance. It will require previously undreamed of efforts by our soldiers and our weapons. A merciless war is raging in the East. The German nation knows that. Its healthy instincts have led it through the daily confusion of intellectual and spiritual difficulties. We know today that the Blitzkrieg in Poland and the campaign in the West have only limited significance to the battle in the East. The German nation is fighting for everything it has. We know that the German people are defending their holiest possessions: their families, women and children, the beautiful and untouched countryside, their cities and villages, their two thousand year old culture, everything indeed that makes life worth living. It did not do so even for its own people. Terrorist Jewry had 200 million people to serve it in Russia. It cynically used its methods on to create out of the stolid toughness of the Russian people a grave danger for the civilized nations of Europe. A whole nation in the East was driven to battle. Men, women, and even children are employed not only in armaments factories, but in the war itself. The masses of tanks we have faced on the Eastern Front are the result of 25 years of social misfortune and misery of the Bolshevist people. We have to respond with similar measures if we do not want to give up the game as lost. My firm conviction is that we cannot overcome the Bolshevist danger unless we use equivalent, though not identical, methods. The German people face the gravest demand of the war, namely of finding the determination to use all our resources to protect everything we have and everything we will need in the future. Total war is the demand of the hour. Every sentence is met with growing applause and agreement. The danger facing us is enormous. The efforts we take to meet it must be just as enormous. The time has come to remove the kid gloves and use our fists. A cry of elemental agreement rises. Chants from the galleries and seats testify to the full approval of the crowd. We can no longer make only partial and careless use of the war potential at home and in the significant parts of Europe that we control. We must use our full resources, as quickly and thoroughly as it is organizationally and practically possible. Unnecessary concern is wholly out of place. The future of Europe hangs on our success in the East. We are ready to defend it. The German people are shedding their most valuable national blood in this battle. The rest of Europe should at least work to support us. There are many serious voices in Europe that have already realized this. Others still resist. That cannot influence us. If danger faced them alone, we could view their reluctance as literary nonsense of no significance. But the danger faces us all, and we must all do our share. Those who today do not understand that will thank us tomorrow on bended knees that we courageously and firmly took on the task. It bothers us not in the least that our enemies abroad claim that our total war measures resemble those of Bolshevism. They claim hypocritically that that means there is no need to fight Bolshevism. The question here is not one of method, but of the goal, namely eliminating the danger. Applause for several minutes The question is not whether the methods are good or bad, but whether they are successful. The National Socialist government is ready to use every means. We do not care if anyone objects. We are voluntarily giving up a significant part of our living standard to increase our war effort as quickly and completely as possible. This is not an end in itself, but rather a means to an end. Our social standard of living will be even higher after the war. We do not need to imitate Bolshevist methods, because we have better people and leaders, which gives us a great advantage. But things have shown that we must do much more than we have done so far to turn the war in the East decisively in our favor. As countless letters from the homeland and the front have shown, by the way, the entire German people agrees. Everyone knows that if we lose, all will be destroyed. The people and leadership are determined to take the most radical measures. The broad working masses of our people are not unhappy because the government is too ruthless. If anything, they are unhappy because it is too considerate. Ask anyone in Germany, and he will say: The most radical is just radical enough, and the most total is just total enough to gain victory. The total war effort has become a matter of the entire German people. No one has any excuse for ignoring its demands. A storm of applause greeted my call on 30 January for total war. The people are willing to bear any burden, even the heaviest, to make any sacrifice, if it leads to the great goal of victory. Lively applause This naturally assumes that the burdens are shared equally. Loud approval We cannot tolerate a situation in which most people carry the burden of the war, while a small, passive portion attempts to escape its burdens and responsibilities. The measures we have taken, and the ones we will yet take, will be characterized by the spirit of National Socialist justice. We pay no heed to class or standing. Rich and poor, high and low must share the burdens equally. Everyone must do his duty in this grave hour, whether by choice or otherwise. We know this has the full support of the people. We would rather do too much rather than too little to achieve victory. No war in history has ever been lost because of too many soldiers or weapons. Many, however, have been lost because the opposite was true. It is time to get the slackers moving. Stormy agreement They must be shaken out of their comfortable ease. We cannot wait until they come to their senses. That might be too late. The alarm must sound throughout the nation. Millions of hands must get to work throughout the country. The measures we have taken, and the ones we will now take, and which I shall discuss later in this speech, are critical for our whole public and private life. The individual may have to make great sacrifices, but they are tiny when compared to the sacrifices he would have to make if his refusal brought down on us the greatest national disaster. It is better to operate at the right time than to wait until the disease has taken root. One may not complain to the doctor or sue him for bodily injury. Again let me say that the heavier the sacrifices the German people must make, the more urgent it is that they be fairly shared. The people want it that way. No one resists even the heaviest burdens of war. But it angers people when a few always try to escape the burdens. The National Socialist government has both the moral and political duty to oppose such attempts, if necessary with draconian penalties. We are therefore compelled to adopt a series of measures that are not essential for the war effort in themselves, but seem necessary to maintain moral at home and at the front. The optics of the war, that is, how things outwardly appear, is of decisive importance in this fourth year of war. In view of the superhuman sacrifices that the front makes each day, it has a basic right to expect that no one at home claims the right to ignore the war and its demands. And not only the front demands this, but the overwhelming part of the homeland. The industrious have a right to expect that if they work ten or twelve or fourteen hours a day, a lazy person does not stand next to them who thinks them foolish. The homeland must stay pure and intact in its entirety. Nothing may disturb the picture. We have ordered, for example, the closing of bars and night clubs. I cannot imagine that people who are doing their duty for the war effort still have the energy to stay out late into the night in such places. I can only conclude that they are not taking their responsibilities seriously. We have closed these establishments because they began to offend us, and because they disturb the image of the war. We have nothing against amusements as such. It may be that an occasional person thinks that, even during war, his stomach is the most important thing. We cannot pay him any heed.
Геббельс (О тотальной войне. Часть 1)
Способом ведения экзистенциальной войны является война тотальная, и 18 февраля исполнилось 80 лет со дня произнесения самой известной речи министра пропаганды Третьего рейха Йозефа Гёббельса, которая так и назвалась — "О тотальной войне". В ноябре 2014 года тогдашний президент Украины Пётр Порошенко заявил в интервью немецкой газете Bild: "я не боюсь войны с российскими войсками, и мы подготовились к сценарию тотальной войны". Издание вынесло слова о "тотальной войне" в подзаголовок, но их бы и так заметили, поскольку для Германии это словосочетание имеет особое — и крайне неприятное — значение. Авторство термина "тотальная война" принадлежит кайзеровскому генералу Эриху Людендорфу.
Но многие погибали, не осознав преступной деятельности своей нации в этой страшной тотальной войне. Кстати, и у Пол-Пота палаческие функции возлагались именно на подростков. А поубивали они людей миллионами, истребив треть населения своей страны. Вот кто являлся еще много более крутыми социалистами, нежели германские. Но не только в коммунистической Кампучии именно дети представляли собой то зверье, каковым являлись их родители: «Пленные, которым удалось освободиться, рассказывают, что чеченские дети и стрелять на них учились, и палками насмерть забивали… Это — нелюди! Он выбрал Крест.. Все то же, что выясняется, немцы приучали делать и своих подростков: на фронте от них толку не было — животный страх, присущий их возрасту, не позволял, так как рученки-то тряслись, сделать точный выстрел. Но вот убивать безоружных и связанных женщин, насильно угнанных в Германию, они очень даже были способны. И убивали с более чем звериной жестокостью, достреливая раненых. О чем сами и свидетельствуют. Так что и этот крысиный выводок жалеть особо не стоит — и у него руки по локоть в крови. В чем они и сами сознаются: «Они нас всех убьют, ведь мы все виноваты» [63] Кнопп Г. Нехватку солдат мужчин а с лета 1944-го — и подростков немцы пытались в какой-то степени компенсировать частичной заменой их женщинами. Но их женщины, что затем выяснится, с нашими, отстреливающими немцев сотнями, будучи снайперами, или сбрасывающими на их головы бомбы, имея прозвище «ночных ведьм», не говоря уже за женщин медсестер, которые будучи хрупкими с поля боя под пулями вытаскивали здоровенных мужиков, ни в какое и малейшее сравнение не шли. Курица не птица. Девушки, которые ее обслуживали, испугались столь многочисленных разрывов бомб и удрали в убежище. Так что и с женщинами своими этот социалистический режим, будучи национальным, боролся не менее успешно, чем с подрастающим поколением и даже со стариками. Но даже и такие суровые меры, как заградотряды, чья организация, вместо немцев, в процессе фальсификации хода 2-й мировой войны, в конце концов списана на нас, не помогли этой крысиной державе отстоять свою нору.
Затем последовали три основополагающих тезиса речи. Во-первых, согласно Геббельсу, нападение на Советский Союз было превентивным, совершённым «за две минуты до полуночи» до планировавшегося сталинского наступления. Целью большевизма якобы была «мировая еврейская революция», которая бы установила «интернациональную большевистско-капиталистическую sic! Во-вторых, гауляйтер заявил, будто только нацистская Германия способна справиться с большевистской угрозой. В подтверждение этого Геббельс Берлин, Берлинский край! Правду о Холокосте нацисты пытались скрывать и от собственного народа в тылу. Наконец, третий тезис был самым важным. Так как Германия оказалась перед лицом смертельной опасности, то единственный выход — тотальная война. К этому призывал и развёрнутый над трибуной огромный транспарант: «Тотальная война — наикратчайшая война!
Один из людей, стоявших с нами, сказал: «Хлоп! Вы должны хлопать в ладоши! Неужели мы теперь вообще не спим, не будем ничего есть, увидим всех убитых людей, мирное население тоже? Я просто не мог представить себе эскалацию. Это было достаточно ужасно! Однако тотальная война привела к поражению.
Йозеф Геббельс - Речь о тотальной войне
Загрузить музыку / рингтон Речь Йозефа Геббельса Тотальная война 1943 год в формате MP3. A translation of the written text Goebbels' 1943 speech on total war, delivered after the battle of Stalingrad. Речь Геббельса о тотальной войне до победного конца в феврале 1943 года, когда немецкие войска терпели тяжелейшие поражения на всех фронтах Европы и Африки. Речь о тотальной войне — речь рейхсминистра народного просвещения и пропаганды нацистской Германии Йозефа Геббельса перед многотысячной аудиторией в Берлинском.