по картинам Лучшие сочинения Примеры сочинений Сочинения ЕГЭ — Итоговое сочинение ЕГЭ — Аргументы к сочинению ЕГЭ — Историческое сочинение Анализ произведения ЕГЭ по обществознанию Топики по английскому — Эссе по английскому. Пример сочинения ЕГЭ №3 Примеров проявления трусости в человеческом обществе немало. Особенно труден комментарий, который даёт 5 баллов. Типовые тестовые задания ЕГЭ 2019». Проверенное сочинение ЕГЭ по тексту М. Агеева тогда, когда началась большая перемена, когда всех нас по случаю холодной, 8 готовых примеров сочинений проблема текста с аргументами из литературы с реального ЕГЭ прошлых лет по русскому языку для 11 класса.
Задача по теме: "Сочинения из сборника 2023"
Сочинение из сборника Цыбулько на 2024 год 11 вариант: Я хочу вам рассказать, какая перемена. Сочинение ЕГЭ о бесчеловечности войны по тексту Паустовского. Это большой труд и большая удача, не всякому дающаяся, – найти друга и не потерять его. Итоги: Хорошее сочинение, видно, что очень старалась, но лично ты можешь еще лучше! Это была первая Санина ночь в тайге (ЕГЭ по русскому) Благодаря таким внутренним ресурсам, как душевные силы, человек наделяется способностью к ведению полноценной жизни, преодолению трудностей, выполнению работы, и творчеству. Сочинение к варианту №10 сборника «36 типовых вариантов» под редакцией И.П. Цыбулько, Р.А. Дощинского по тексту а " Это происходило в большой оранжерее, принадлежавшей очень странному человеку ".
Сочинение я хочу вам рассказать какая перемена произошла во мне егэ по русскому
Больше всего на свете я любил музыку больше всех в ней скрябина сочинение егэ 11 класс. Сочинение ЕГЭ по тексту Чехова А.П я хочу вам рассказать какая перемена. Любовь это для сочинения ЕГЭ. После тяжелого сталинградского сражения загорелся немецкий госпиталь, где находилось много раненых. Больше сочинений, проверенных экспертами, вы найдете в группе ЕГЭ100баллов, где действует ежегодная рубрика 24БАЛЛА. По тексту С. А. Пророковой «Ночь была особенно тяжёлой. Больной страдал. Сердце так болело, что казалось будто сквозь него протягивают такие верёвки».
Задача по теме: "Сочинения из сборника 2023"
Они получают не только физические раны, которые способен излечить врач, но и душевные, от которых нет никакого лекарства. Эта невозможность исцеления и есть еще одним проявлением бесчеловечности войны. Примеры дополняют друг друга. Они позволяют понять: война очень жестока, она не щадит ни тело, ни чувства тех, кто находится на фронте и тех, кто ждет в тылу.
Авторская позиция мне ясна. Паустовский пишет, что бесчеловечность войны заключается в том, что это событие касается всех. Кроме того, война несет только горе и страдание, потому она — худшее, что может случиться с человечеством.
Эти понятия рассматриваются в школьном курсе синтаксиса. Именно поэтому, наверное, эти средств выразительности чаще всего в рецензии называют синтаксическими. Тексты на егэ-2022 по русскому языку Подборка текстов с основного периода ЕГЭ-2022. На экзамене тексты могли быть в сокращённом виде.
Чего же мне еще? Не просит голова свободы, простора? Не тесно тебе в этой рамке? Ведь в глазах, вблизи — все вон этот забор, вдали — вот этот купол церкви, дома… под носом… — А под носом — вон что!
Книги, ученики… жена в придачу, — он засмеялся, — да душевный мир… Чего больше? Разве это жизнь? Старые книги сделали свое дело; люди рвутся вперед, ищут улучшить себя, очистить понятия, прогнать туман, условиться поопределительнее в общественных вопросах, в правах, в нравах: наконец привести в порядок и общественное хозяйство… А он глядит в книгу, а не в жизнь! Умей напасть на свою форму, а она готова.
Не отступай только — и будешь знать, что делать. Позади найдешь образцы форм и политических и общественных порядков. И лично для себя то же самое: кто ты: полководец, писатель, сенатор, консул, или невольник, или школьный мастер, или жрец? Смотри: вот они все живые здесь — в этих книгах.
Учи их жизнь и живи, учи их ошибки и избегай, учи их добродетели и, если можно, подражай. Да трудно! Их лица строги, черты крупны, характеры цельны и не разбавлены мелочью! Трудно вливаться в эти величавые формы, как трудно надевать их латы, поднимать мечи, секиры!
Не поднять и подвигов их! Мы и давай выдумывать какую-то свою, новую жизнь! Вот отчего мне никогда ничего и никуда дальше своего угла не хотелось: не верю я в этих нынешних великих людей… Он говорил с жаром, и черты лица у самого у него сделались, как у тех героев, о которых он говорил. Ты не веришь в развитие, в прогресс?
Вся эта дрянь, мелочь, на которую рассыпался современный человек, исчезнет: все это приготовительная работа, сбор и смесь еще не осмысленного материала. Эти исторические крохи соберутся и сомнутся рукой судьбы опять в одну массу, и из этой массы выльются со временем опять колоссальные фигуры, опять потечет ровная, цельная жизнь, которая впоследствии образует вторую древность. Как не веровать в прогресс! Мы потеряли дорогу, отстали от великих образцов, утратили многие секреты их бытия.
Наше дело теперь — понемногу опять взбираться на потерянный путь и… достигать той же крепости, того же совершенства в мысли, в науке, в правах, в нравах и в твоем «общественном хозяйстве»… цельности в добродетелях и, пожалуй, в пороках! Все нянчишься с отжившей жизнью, а о себе не подумаешь, кто ты сам? Я так же нянчусь с этими отжившими людьми, как ты с своими никогда не жившими идеалами и образами. А ты кто?
Ведь ты художник, артист? Что же ты удивляешься, что я люблю какие-нибудь образцы? Давно ли художники перестали черпать из древнего источника… — Да, художник! Ведь ты рисовал какую-то большую картину: ты писал, что готовишь ее на выставку… — Черт с ними, с большими картинами!
В одну большую картину надо всю жизнь положить, а не выразишь и сотой доли из того живого, что проносится мимо и безвозвратно утекает. Я пишу иногда портреты… — Что же ты делаешь теперь? Туда уходит и живопись, и музыка — и еще там есть то, чего не дает ни то, ни другое… — Что ж ты, пишешь стихи? Ими споешь любовь, пир, цветы, соловья… лирическое горе, такую же радость — и больше ничего… — А сатира?
Сатира — плеть: ударом обожжет, но ничего тебе не выяснит, не даст животрепещущих образов, не раскроет глубины жизни с ее тайными пружинами, не подставит зеркала… Нет, только роман может охватывать жизнь и отражать человека! Райский махнул рукой. В современной литературе всякого червяка, всякого мужика, бабу — всё в роман суют… Возьми-ка предмет из истории, воображение у тебя живое, пишешь ты бойко. Помнишь, о древней Руси ты писал!..
А то далась современная жизнь!.. Это газетная литература! О газетах потише — это Архимедов рычаг: они ворочают миром… — Ну уж мир! Вон почитай, у monsieur Шарля есть книжечка.
Он современного Цесаря представляет в настоящем виде: как этот Регул во фраке дал клятву почти на форуме спасать отечество, а потом… — А твой титан — настоящий Цесарь, что: не то же ли самое хотел сделать? Обращусь опять к своему вопросу: ужели тебе не хочется никуда отсюда, дальше этой жизни и занятий? Козлов отрицательно покачал головой. Оставим римлян и греков — они сделали свое.
Будем же делать и мы, чтоб разбудить это он указал вокруг на спящие улицы, сады и дома. Будем превращать эти обширные кладбища в жилые места, встряхивать спящие умы от застоя! За водочку, потом вечером за карты или трусь у губернатора по вечерам: ни-ни! Вот моя академия, — говорил он, указывая на беседку, — вот и портик — это крыльцо, а дождь идет — в кабинете: наберется ко мне юности, облепят меня.
Я с ними рассматриваю рисунки древних зданий, домов, утвари, — сам черчу, объясняю, как, бывало, тебе: что сам знаю, всем делюсь. Кто постарше, с теми вперед заглядываю, разбираю им Софокла, Аристофана. Не все, конечно; нельзя всего: где наготы много, я там прималчиваю… Толкую им эту образцовую жизнь, как толкуют образцовых поэтов: разве это теперь уж не надо никому? Многое умерло из того, что было, и многое родилось, чего не ведали твои греки и римляне.
Нужны образцы современной жизни, очеловечивания себя и всего около себя. Это задача каждого из нас… — Ну, за это я не берусь: довольно с меня и того, если я дам образцы старой жизни из книг, а сам буду жить про себя и для себя. А живу я тихо, скромно, ем, как видишь, лапшу… Что же делать? А ты хочешь жить барашком!
Жизнь достанет везде, и тебя достанет! Что ты тогда будешь делать, не приготовленный к ней? Я такой маленький человек, что она и не заметит меня. Есть у меня книги, хотя и не мои… он робко поглядел на Райского.
Но ты оставляешь их в моем полном распоряжении. Нужды мои не велики, скуки не чувствую; есть жена: она меня любит… Райский посмотрел в сторону. Смотри, смотри: линия затылка, очерк лба, падающая на шею коса! Что, не римская голова?
Он загляделся на жену, и тайное умиление медленным лучом прошло у него по лицу и застыло в задумчивых глазах. Даже румянец пробился на щеках. Видно было, что рядом с книгами, которыми питалась его мысль, у него горячо приютилось и сердце, и он сам не знал, чем он так крепко связан с жизнью и с книгами, не подозревал, что если б пропали книги, не пропала бы жизнь, а отними у него эту живую «римскую голову», по всей жизни его прошел бы паралич. Глава VIII.
Текст 2 Сочинение 1 Солдаты, расположившиеся вокруг своей пушки, были заняты каждый своим делом. Ю Мальчик обернулся и увидел наводчика1 Ковалёва. ЗО Бывают наводчики талантливые. Валентин Петрович Катаев.
Текст 3 Желтые кувшинки плавали в стоячей воде. Пахло тиной и речной сыростью. Раздевшись, Николай выстирал гимнастерку и портянки, сел на песок, обнял руками колени. Лопахин прилег рядом.
Не вижу оснований. Ну и радуйся. Смотри, денек-то какой выдался! Солнце, речка, кувшинки вон плавают… Красота, да и только!
Удивляюсь я тебе: старый ты солдат, почти год воюешь, а всяких переживаний у тебя, как у допризывника. Ты что думаешь: если дали нам духу — так это уже все? Конец света? Войне конец?
Николай досадливо поморщился, сказал: — При чем тут конец войне? А ты именно так и относишься и делаешь вид, будто ничего особенного не случилось. Для меня ясно, что произошла катастрофа. Размеров этой катастрофы мы с тобой не знаем, но кое о чем можно догадываться.
Идем мы пятый день, скоро уже Дон, а потом Сталинград… Разбили наш полк вдребезги. А что с остальными? С армией? Ясное дело, что фронт наш прорван на широком участке.
Немцы висят на хвосте, только вчера оторвались от них и все топаем, и, когда упремся, неизвестно. Ведь это же тоска — вот так идти и не знать ничего! А какими глазами провожают нас жители? С ума сойти можно!
Николай скрипнул зубами и отвернулся. С минуту он молчал, справляясь с охватившим его волнением, потом заговорил уже спокойнее и тише: — Ото всего этого душа с телом расстается, а ты проповедуешь — живой, мол, ну и радуйся, солнце, кувшинки плавают… Иди ты к черту со своими кувшинками, мне на них смотреть-то тошно! Ты вроде такого дешевого бодрячка из плохой пьески, ты даже ухитрился вон в медсанбат сходить… Лопахин с хрустом потянулся, сказал: — Жалко, что ты со мной не пошел. Там, Коля, есть одна такая докторша третьего ранга, что посмотришь на нее — и хоть сразу в бой, чтобы немедленно тебя ранили.
Не докторша, а восклицательный знак, ей-богу! При таких достоинствах женщина, при такой красоте, что просто ужас! Не докторша, а шестиствольный миномет, даже опаснее для нашего брата солдата, не говоря уже про командиров. Николай молча, угрюмо смотрел на отражение белого облачка в воде, и тогда Лопахин сдержанно и зло заговорил: — А я не вижу оснований, чтобы мне по собачьему обычаю хвост между ног зажимать, понятно тебе?
Бьют нас? Значит, поделом бьют. Воюйте лучше, сукины сыны! Цепляйтесь за каждую кочку на своей земле, учитесь врага бить так, чтобы заикал он смертной икотой.
А если не умеете, — не обижайтесь, что вам морду в кровь бьют и что жители на вас неласково смотрят. Чего ради они будут нас с хлебом-солью встречать? Говори спасибо, что хоть в глаза не плюют, и то хорошо. Вот ты, не бодрячок, объясни мне: почему немец сядет в какой-нибудь деревушке, и деревушка-то с чирей величиной, а выковыриваешь его оттуда с великим трудом, а мы иной раз города почти без боя сдаем, мелкой рысью уходим?
Брать-то их нам же придется или дядя за нас возьмет? А происходит это потому, что воевать мы с тобой, мистер, как следует еще не научились и злости настоящей в нас маловато. А вот когда научимся да когда в бой будем идти так, чтобы от ярости пена на губах кипела, — тогда и повернется немец задом на восток, понятно? Я, например, уже дошел до такого градуса злости, что плюнь на меня — шипеть слюна будет, потому и бодрый я, потому и хвост держу трубой, что злой ужасно!
А ты и хвост поджал, и слезой облился: «Ах, полк наш разбили! Ах, армию разбили! Ах, прорвались немцы! Прорваться он прорвался, но кто его отсюда выводить будет, когда мы соберемся с силами и ударим?
Если уж сейчас отступаем и бьем — то при наступлении вдесятеро больнее бить будем! Худо ли, хорошо ли, но мы отступаем, а им и отступать не придется: не на чем будет! Как только повернутся задом на восток — ноги сучьим детям повыдергиваем из того места, откуда они растут, чтобы больше по нашей земле не ходили. Я так думаю, а тебе вот что скажу: при мне ты, пожалуйста, не плачь, все равно слез твоих утирать не буду, у меня руки за войну стали жесткие — не ровен час, еще поцарапаю тебя… — Я в утешениях не нуждаюсь, дурень, ты красноречия не трать понапрасну, а лучше скажи, когда же, по-твоему, мы научимся воевать?
Когда в Сибири будем? Вот тут научимся, вот в этих самых степях, понятно? А Сибирь давай временно вычеркнем из географии. Вчера мне Сашка — мой второй номер — говорит: «Дойдем до Урала, а там в горах мы с немцем скоро управимся».
А я ему говорю: «Если ты, земляная жаба, еще раз мне про Урал скажешь — бронебойного патрона не пожалею, сыму сейчас свой мушкет и прямой наводкой глупую твою башню так и собью с плеч! Отвечаю ему, что и я, мол, пошутил, разве по таким дуракам бронебойными патронами стреляют, да еще из хорошего противотанкового ружья? Ну, на том приятный разговор и покончили. Михаил Александрович Шолохов.
Текст 4 Сочинение «Зачем я от времени зависеть буду? Пускай же лучше оно зависит от меня»[2]. Мне часто вспоминаются эти гордые слова Базарова. Вот были люди!
Как они верили в себя! А я, кажется, настоящим образом в одно только и верю — это именно в неодолимую силу времени. Оно не отвечает; оно незаметно захватывает тебя и ведет, куда хочет; хорошо, если твой путь лежит туда же, а если нет? Сознавай тогда, что ты идешь не по своей воле, протестуй всем своим существом, — оно все-таки делает по-своему.
Я в таком положении и находился. Время тяжелое, глухое и сумрачное со всех сторон охватывало меня, и я со страхом видел, что оно посягает на самое для меня дорогое, посягает на мое миросозерцание, на всю мою душевную жизнь… Гартман[3] говорит, что убеждения наши — плод «бессознательного», а умом мы к ним лишь подыскиваем более или менее подходящие основания; я чувствовал, что там где-то, в этом неуловимом «бессознательном», шла тайная, предательская, неведомая мне работа и что в один прекрасный день я вдруг окажусь во власти этого «бессознательного». Мысль эта наполняла меня ужасом: я слишком ясно видел, что правда, жизнь — все в моем миросозерцании, что если я его потеряю, я потеряю все. То, что происходило кругом, лишь укрепляло меня в убеждении, что страх мой не напрасен, что сила времени — сила страшная и не по плечу человеку.
Каким чудом могло случиться, что в такой короткий срок все так изменилось? Самые светлые имена вдруг потускнели, слова самые великие стали пошлыми и смешными; на смену вчерашнему поколению явилось новое, и не верилось: неужели эти — всего только младшие братья, вчерашних. В литературе медленно, но непрерывно шло общее заворачивание фронта, и шло вовсе не во имя каких-либо новых начал, — о нет! Дело было очень ясно: это было лишь ренегатство — ренегатство общее, массовое и, что всего ужаснее, бессознательное.
Литература тщательно оплевывала в прошлом все светлое и сильное, но оплевывала наивно, сама того не замечая, воображая, что поддерживает какие-то «заветы»; прежнее чистое знамя в ее руках давно уже обратилось в грязную тряпку, а она с гордостью несла эту опозоренную ею святыню и звала к ней читателя; с мертвым сердцем, без огня и без веры, говорила она что-то, чему никто не верил… Я с пристальным вниманием следил за всеми этими переменами; обидно становилось за человека, так покорно и бессознательно идущего туда, куда его гонит время. Но при этом я не мог не видеть и всей чудовищной уродливости моего собственного положения: отчаянно стараясь стать выше времени как будто это возможно! Путаясь все больше в этом безвыходном противоречии, заглушая в душе горькое презрение к себе, я пришел, наконец, к результату, о котором говорил: уничтожиться, уничтожиться совершенно — единственное для меня спасение. Я не бичую себя, потому что тогда непременно начнешь лгать и преувеличивать; но в этом-то нужно сознаться, — что такое настроение мало способствует уважению к себе.
Заглянешь в душу, — так там холодно и темно, так гадко-жалок этот бессильный страх перед окружающим! И кажется тебе, что никто никогда не переживал ничего подобного, что ты — какой-то странный урод, выброшенный на свет теперешним странным, неопределенным временем… Тяжело жить так. Меня спасала только работа; а работы мне, как земскому врачу, было много, особенно в последний год, — работы тяжелой и ответственной. Этого мне и нужно было; всем существом отдаться делу, наркотизироваться им, совершенно забыть себя — вот была моя цель.
Викентий Викентьевич Вересаев. Текст 5 И вот опять родные места встретили меня сдержанным шепотом ольшаника. Забелела чешуей драночных крыш старая моя деревня, вот и дом с потрескавшимися углами. По этим углам залезал я когда-то под крышу, неутомимый в своем стремлении к высоте, и смотрел на синие зубчатые леса, прятал в щелях витых кряжей нехитрые мальчишечьи богатства.
Из этой сосновой крепости, из этих удивительных ворот уходил я когда-то в большой и грозный мир, наивно поклявшись никогда не возвращаться, но чем дальше и быстрей уходил, тем яростней тянуло меня обратно… Старый наш дом заколочен. Я ставлю поклажу на крыльцо соседки и ступаю в солнечное поле, размышляя о прошлом. Смешное детство! Оно вписалось в мою жизнь далеким неверным маревом, раскрасило будущее яркими мечтательными мазками.
В тот день, когда я уходил из дому, так же, как и сегодня, вызванивали полевые кузнечики, так же лениво парил надо мной ястреб, и только сердце было молодым и не верящим в обратную дорогу. И вот опять уводит меня к лесным угорам гибельная долгая гать, и снова слушаю я шум летнего леса. Снова торжественно и мудро шумит надо мной старинный хвойный бор, и нет ему до меня никакого дела. И над бором висит в синеве солнце.
Не солнце — Ярило. Оно щедро, стремительно и бесшумно сыплет в лохматую прохладу мхов свои червонцы, а над мхами, словно сморенные за пряжей старухи, дремлют смолистые ели; они глухо шепчут порой, как будто возмущаясь щедростью солнца, а может быть, собственным долголетием. Под елями — древний запах папоротника. Я иду черной лошадиной тропой, на лицо липнут невидимые нити паутины, с детским беззащитным писком вьются передо мной комары, хотя кусают они совсем не по-детски.
Мой взгляд останавливается на красных, в белых накрапах, шапках мухоморов, потом вижу, как дятел, опершись на растопыренный хвост, колотит своим неутомимым носом сухую древесину; в лицо мне хлещут ветки крушины, и вот уже я на сухом месте, и нога едет на скользких иглах. Загудел в сосенной бронзе сухоросный ветер, и сосны отозвались беззащитным ропотом, и мне кажется, что в их кронах вздыхает огромный богатырь-тугодум, который с наивностью младенца копит свою мощь не себе, а другим. Под это добродушное дыхание, словно из древних веков, нечеткой белопарусной армадой выплывают облачные фрегаты. Мне кажется, что я слышу, как растет на полях трава, я ощущаю каждую травинку, с маху сдергиваю пропотелые сапоги и босиком выбегаю на рыжий песчаный берег, снова стою над рекой и бросаю лесные шишки в синюю тугую воду, в эту прохладную русалочью постель, и смотрю, как расходятся и умирают водяные круги.
Тихая моя родина, ты все так же не даешь мне стареть и врачуешь душу своей зеленой тишиной! Но будет ли предел тишине! Как хитрая лисичка, вильнула хвостом моя тропа и затерялась в траве, а я выхожу не к молодым березам, а к белым сказкам моей земли. Омытые июльскими дождями, они стыдливо полощут ветками, приглушая двухнотный, непонятно откуда слышимый голос кукушки: «Ук-ку, ук-ку!
И вновь трепетно нарастает березовый шелест. Я сажусь у теплого стога, курю и думаю, что вот отмашет время еще какие-то полстолетия, и березы понадобятся одним лишь песням, а песни тоже ведь умирают, как и люди. И мне чудится в шелесте берез укор вечных свидетельниц человеческого горя и радости. Веками роднились с нами эти деревья, дарили нашим предкам скрипучие лапти и жаркую, бездымную лучину, растили пахучие веники, розги, полозья, копили певучесть для пастушьих рожков и мстительную тяжесть дубинам… Я выхожу на зеленый откос и гляжу туда, где еще совсем недавно было так много деревень, а теперь белеют одни березы.
Нет, в здешних местах пожары не часты, и лет пятьсот уже не было нашествий. Может быть, так оно и надо? Исчезают деревни, а взамен рождаются веселые, шумные города… Я обнимаю родную землю, слышу теплоту родимой травы, и надо мной качаются купальницы с лютиками. Шумят невдалеке сосны, шелестят березы.
И вдруг в этот шум вплетается непонятный нарастающий свист, он разрастается, заполняет весь этот тихий зеленый мир. Я смотрю в небо, но серебряное туловище реактивного самолета уже исчезает за горизонтом. Как мне понять, что это? Или мои слезы, а может быть, выпала в полдень скупая соленая роса?
Текст 6 До чего же красива река Лобань! Просто как девочка-подросток играет и поёт на перекатах. А то шлёпает босиком по зелени травы, по желтизне песка, то по серебру лопухов мать-и-мачехи, а то прячется среди тёмных елей. Или притворится испуганной и жмётся к высокому обрыву.
Но вот перестаёт играть и заботливо поит корни могучего соснового бора. Давно сел и сижу на берегу, на брёвнышке. Тихо сижу, греюсь предвечерним теплом. Наверное, и птицы, и рыбы думают обо мне, что это какая-то коряга, а коряги они не боятся.
Старые деревья, упавшие в реку, мешают ей течь плавно, зато в их ветвях такое музыкальное журчание, такой тихий плавный звон, что прямо чуть не засыпаю. Слышу — к звону воды добавляется звоночек, звяканье колокольчика. А это, оказывается, подошла сзади корова и щиплет траву. Корова входит в воду и долго пьёт.
Потом поднимает голову и стоит неподвижно и смотрит на тот берег. Колокольчик её умолкает. Конечно, он надоел ей за день, ей лучше послушать говор реки. Из леса с того берега выходит к воде лосиха.
Я замираю от счастья. Лосиха смотрит по сторонам, смотрит на наш беpeг, оглядывается. И к ней выбегает лосёнок. Я перестаю дышать.
Лосёнок лезет к маминому молочку, но лосиха отталкивает его. Лосёнок забегает с другого бока. Лосиха бедром и мордой подталкивает его к воде. Она после маминого молочка не очень ему нравится, он фыркает.
Всё-таки он немного пьёт и замечает корову. А корову, видно, кусает слепень, она встряхивает головой, колокольчик на шее брякает, лосёнок пугается. А лосиха спокойно вытаскивает завязшие в иле ноги и уходит в кусты. Начинается закат.
Такая облитая светом чистая зелень, такое режущее глаза сверкание воды, такой тихий, холодеющий ветерок. Ну и где же такая река Лобань? А вот возьму и не скажу. Она не выдумана, она есть.
Я в ней купался. Я жил на её берегах. Ладно, для тех, кто не сделает ей ничего плохого, скажу. Только путь к Лобани очень длинный, и надо много сапогов сносить, пока дойдёшь.
Хотя можно и босиком. Надо идти вверх и вверх по Волге — матери русских рек, потом будут её дочки: сильная суровая Кама и ласковая Вятка, а в Вятку впадает похожая на Иордан река Кильмезь, а уже в Кильмезь — Лобань. Вы поднимаетесь по ней, идёте по золотым пескам, по серебристым лопухам мать-и-мачехи, через сосновые боры, через хвойные леса, вы слышите ветер в листьях берёз и осин и вот выходите к тому брёвнышку, на котором я сидел, и садитесь на него. Вот и всё.
Идти больше никуда не надо и незачем. Надо сидеть и ждать. И с той, близкой, стороны выйдет к воде лосиха с лосятами. А на этом берегу будет пастись корова с колокольчиком на шее.
И редкие птицы будут лететь по середине Лобани и будут забывать о своих делах, засмотревшись в её зеркало. Ревнивые рыбы будут тревожить водную гладь, подпрыгивать, завидовать птицам и шлепаться обратно в чистую воду. Все боли, все обиды и скорби, все мысли о плохом исчезнут навсегда в такие минуты. Только воздух и небо, только облака и солнышко, только вода в берегах, только Родина во все стороны света, только счастье, что она такая красивая, спокойная, добрая.
И вот такая течёт по ней река Лобань. Владимир Крупин. Текст 7 Сочинение 1 Порой мне с удивительной ясностью вспоминаются вечера моего раннего детства.
В течение нескольких месяцев город был подвержен беспрерывным бомбардировкам и артиллерийским обстрелам, и жители не могли найти убежища от этой смертельной угрозы. Но в эту ночь, внезапно, все стихло. Небо было ясным, звезды сверкали, и тишина была настолько глубокой, что казалось, будто весь город замер в ожидании чего-то неизвестного. Жители Сталинграда, которые еще не были эвакуированы, вышли на улицы, чтобы оценить ситуацию.
В нем автор ставит проблему ощущения родины. Чтобы привлечь внимание читателей к этому вопросу, Конецкий приводит пример из жизни, в котором рассказывает о том, как "маленькие бесстрашные птицы" заставили автора вспомнить картину Саврасова. И это наполнило его радостью и глубоким ощущением родины. Автор восхищается работами русских художников, которые источают "вечную в искусстве радость жизни", позволяют гордиться красотой своей родины. Конецкий считает, что пробуждает любовь к родине именно искусство, в частности русская живопись.
Сочинение я хочу вам рассказать какая перемена произошла во мне егэ по русскому
Это приём экспрессивного синтаксиса слишком эмоционально для сочинения ЕГЭ сын или муж, или отец, или брат вернётся живым вернУТся K10 - Соблюдение речевых норм: 0 балов Ошибки: Сколько жизней она уносит за собой лишние слова рассказчик вспоминает годы Великой Отечественной войны, когда он работал кондуктором трамвая, выполняя функцию перевозки раненых с вокзала в военные госпитали Москвы. С какой целью Вы его использовали? Церковнославские слова делают стиль книжным, высоким. Насколько уместно это здесь, а не в финале сочинения, к примеру?
Лишняя частица Действительно, простой человек не может распоряжаться своей судьбой в условиях войны, которая без всякого разбора подминает под себя людские судьбы повтор , лишая их кого: судьбы или людей? Невольно лишнее слово, для красного словца. Мы Кто?
Кого Вы имеете в виду? Рекомендация Устойчивая фраза допустима. Но у Вас есть склонность говорить красиво и не особенно мотивировать применений "красивостей".
Когда работа готова, подумайте, что можно убрать в окончательной редакции проблем с количеством слов у Вас точно нет. А вот излишества есть. Можно сделать сочинение менее "водянистым": Вы владеете речью и широкий кругозор тоже чувствуется.
Да, в условия войны простые люди не имеют права выбора своей судьбы, но этот выбор есть у людей, имеющих власть повтор подчас судьбы миллионов людей зависят от амбиций правящей верхушки общества, и именно они решают жить простому человеку или умирать. Они- амбиции или верхушка общества? Если второе, то почему тогда ОНИ?
Диана, в Вас чувствуется сильная ученица. Проанализируйте мою рецензию и продолжайте шлифовать навыки.
В данном тексте В. Тендряков заставляет нас задуматься над тем, что же делает человека человеком? Как сохранить человечность в самых страшных условиях? Автор вспоминает эпизод из своего военного прошлого, когда в одну из редких тихих ночей загорелся немецкий госпиталь. Писатель обращает наше внимание на то, что в тот страшный момент, когда запылало деревянное здание, не было ни одного равнодушного человека: и русские и немецкие солдаты были объединены единым желанием помочь.
Стерлись все границы, в этот момент не стало врагов: плечо к плечу стояли русские и немецкие солдаты и вместе «испускали единый вздох». И в глазах у каждого застыло «одинаковое выражение боли и покорной беспомощности». Один из героев рассказа, Аркадий Кириллович, заметив дрожащего от страха и холода, покалеченного немца, отдал ему свой полушубок. А позже он же делится тем, что сам не видел, но что произвело на него впечатление: в порыве человечности один из немцев с криком бросился в огонь, а за ним бросился татарин, оба были охвачены жаждой помочь и оба в тот же момент погибли. Владимир Федорович Тендряков считает, что абсолютно в каждом человеке, кем бы он ни был, в какой бы ситуации не находился и что бы он ни пережил, есть неистраченные запасы человечности. И ничто не способно убить в человеке человека — «ни вывихи истории, ни ожесточенные идеи сбесившихся маньяков, ни эпидемические безумия». Я полностью согласна с мнением автора и тоже считаю, что невозможно уничтожить в человеке искру милосердия, доброты, сострадания — всего, что включает в себя понятие «человечность», её можно лишь на время притушить.
И именно это искреннее чувство способно объединять людей и исправлять все «вывихи истории». Главный герой романа М. Шолохова «Судьба человека» обладал огромным количеством нерастраченной любви, нежности, доброты и сострадания. Автор знакомит нас с огромным пластом жизни Андрея Соколова, и мы убеждаемся, что судьба подготовила ему много жестоких испытаний. Война, плен, голод, ранения, герой лишился всех близких ему людей и погрузился в полное одиночество, однако даже все это не смогло убить в Андрее Соколове человека. Свою нерастраченную любовь и нежность Соколов дарит беспризорнику, маленькому Ване, чья судьба была схожа с судьбой главного героя: жизнь также не была к нему великодушна.
Мне особенно запомнился эпизод с горящим немецким госпиталем. Главный герой Аркадий Кириллович, тогда еще гвардии капитан, стоял и наблюдал за пожаром вместе с толпой. Капитан испытывал чувство радости, потому что он находился под мирным небом, ведь «это была первая ночь в освобожденном Сталинграде». А рядом с Аркадием Кирилловичем стоял успевший спастись из пламени немец, который съёжился от холода. И главный герой накрыл немца своим полушубком, проявив человеколюбие. Он, будучи счастливым, не забыл и о несчастном. Второй аргумент. Говоря о человеколюбии, невозможно не вспомнить Сашку из одноименной повести В. Главный герой испытывал огромное чувство радости, когда взял в плен немца, а особенно — когда вел пленного в соседнюю часть на допрос. Но после приказа «пустить немца в расход» главный герой испытывал мучения, медлил: в нем говорило человеколюбие, ведь в тот момент немец был не враг, а просто человек. И время, потраченное Сашкой на раздумья, спасло жизнь немцу: командир передумал и успел отменить приказ. Заключение Жизнь — это череда потерь и приобретений.
Капитан испытывал чувство радости, потому что он находился под мирным небом, ведь «это была первая ночь в освобожденном Сталинграде». А рядом с Аркадием Кирилловичем стоял успевший спастись из пламени немец, который съёжился от холода. И главный герой накрыл немца своим полушубком, проявив человеколюбие. Он, будучи счастливым, не забыл и о несчастном. Второй аргумент. Говоря о человеколюбии, невозможно не вспомнить Сашку из одноименной повести В. Главный герой испытывал огромное чувство радости, когда взял в плен немца, а особенно — когда вел пленного в соседнюю часть на допрос. Но после приказа «пустить немца в расход» главный герой испытывал мучения, медлил: в нем говорило человеколюбие, ведь в тот момент немец был не враг, а просто человек. И время, потраченное Сашкой на раздумья, спасло жизнь немцу: командир передумал и успел отменить приказ. Заключение Жизнь — это череда потерь и приобретений. Одни грустят об утрате, другие радуются приобретениям. Так давайте же для того, чтобы в мире хоть что-то обстояло благополучнее, будем, радуясь за себя, не забывать помогать несчастным!
В чём заключается смысл жизни? По А. П. Чехову
(1)Ночью было видно, как горел Ленинград. Проверенное сочинение ЕГЭ по тексту М. Агеева тогда, когда началась большая перемена, когда всех нас по случаю холодной, 8 готовых примеров сочинений проблема текста с аргументами из литературы с реального ЕГЭ прошлых лет по русскому языку для 11 класса. (11) Особенно тяжело было ночью. 5 готовых индивидуальных сочинений по тексту Ф. М. Достоевскому (в эту ночь снились мне безобразнейшие сны.), для варианта №8 нового сборника ЕГЭ 2023 Цыбулько И.П по русскому языку 36 тренировочных вариантов.
Ночь выдалась парной теплой. Сочинение егэ
Лопахин прилег рядом. Не вижу оснований. Ну и радуйся. Смотри, денек — то какой выдался!
Солнце, речка, кувшинки вон плавают… Красота, да и только! Удивляюсь я тебе: старый ты солдат, почти год воюешь, а всяких переживаний у тебя, как у допризывника. Ты что думаешь: если дали нам духу — так это уже все?
Конец света? Войне конец? Николай досадливо поморщился, сказал: — При чем тут конец войне?
А ты именно так и относишься и делаешь вид, будто ничего особенного не случилось. Для меня ясно, что произошла катастрофа. Размеров этой катастрофы мы с тобой не знаем, но кое о чем можно догадываться.
Идем мы пятый день, скоро уже Дон, а потом Сталинград… Разбили наш полк вдребезги. А что с остальными? С армией?
Ясное дело, что фронт наш прорван на широком участке. Немцы висят на хвосте, только вчера оторвались от них и все топаем, и, когда упремся, неизвестно. Ведь это же тоска — вот так идти и не знать ничего!
А какими глазами провожают нас жители? С ума сойти можно! Николай скрипнул зубами и отвернулся.
С минуту он молчал, справляясь с охватившим его волнением, потом заговорил уже спокойнее и тише: — Ото всего этого душа с телом расстается, а ты проповедуешь — живой, мол, ну и радуйся, солнце, кувшинки плавают… Иди ты к черту со своими кувшинками, мне на них смотреть — то тошно! Ты вроде такого дешевого бодрячка из плохой пьески, ты даже ухитрился вон в медсанбат сходить… Лопахин с хрустом потянулся, сказал: — Жалко, что ты со мной не пошел. Там, Коля, есть одна такая докторша третьего ранга, что посмотришь на нее — и хоть сразу в бой, чтобы немедленно тебя ранили.
Не докторша, а восклицательный знак, ей — богу! При таких достоинствах женщина, при такой красоте, что просто ужас!
Он не озлобился на весь мир, на людей, он не ропщет, а живет. И не как животное, а как человек. Размышляя над судьбами людей, попавших в страшные, нечеловеческие условия, поражаешься их духовной силе, помогающей им остаться людьми, несмотря ни на что. Похожие материалы:.
Жители Сталинграда могли наконец-то отдохнуть от постоянной угрозы смерти и насладиться моментом мира.
Они могли забыть о войне и наслаждаться прекрасной ночью. Но это была только первая тихая ночь в разбитом Сталинграде. Война продолжалась, и жители города продолжали жить в постоянном страхе.
Человечность многолика.
Человек проявляет лучшие свои качества в самых тяжелых жизненных условиях. Об этом сказал в рассказе «Неизвестный солдат» писатель Н. Два солдата, русский Алексей и француз Гастон, находившиеся в Восточной Пруссии и работавшие на немцев, думали не столько о себе, сколько о том, как русским самолётам указать место, где находится склад с боеприпасами. Однажды они косили пшеницу и решили прокосить такие полосы, которые поняли бы летчики, — в виде стрелок, которые указывали на этот склад.
Они работали так, как никогда еще не работали. Русские поняли эти знаки, и началась бомбежка. Обоим пленным в это время тоже непоздоровилось — Гастону куском черепицы стукнуло по затылку, а Алешу ударило дверью, которую сорвало с петель. Много синяков они получили в неволе, а этими синяками они гордились.