Шоу Джордж Бернард (Shaw George Bernard) (1856 г. – 1950 г.) -ирландский драматург, философ, прозаик, выдающийся критик своего времени и самый прославленный драматург второй половины XIX века. Родиной Шоу была Ирландия, он родился в городе Дублин. Эта книга, выпущенная в Москве в 1968 году издательством «Молодая Гвардия», хранится в фонде Российской государственной библиотеки для слепых вместе с произведениями Бернарда Шоу в форматах, доступных для чтения слепыми и слабовидящими людьми. Шоу, Бернард. Полное собрание сочинений. Москва: В. М. Саблин, 1910-1911. Шоу Бернард электронные книги автора для чтения онлайн и в мобильном приложении. Подписка для организаций.
Бернард Шоу: «Пигмалион» и еще четыре лучших пьесы о людях и пороках
| Джордж Бернард Шоу - список книг по порядку, биография | Все книги автора Бернард Шоу, биография и интересные факты из жизни только на сайте ReadRate. Подпишитесь на рассылку и будьте в курсе последних событий любимого автора. |
| Дьявольское обаяние классики: почему стоит перечитать Бернарда Шоу | Джордж Бернард Шоу. |
Полное собрание сочинений : Т. 1- / Б. Шоу Волокита; Маленькие драмы
Здесь особенно проявлялись политическое и социальное неравенство, что помогло юному автору закалить характер и в дальнейшем отобразить все волновавшие его конфликты в творчестве. В конце 70-х годов Б. Шоу окончательно определился со своим будущим и выбрал литературу в качестве профессии. В 80-х он начинает работать музыкальным критиком, литературным рецензентом и театральным обозревателем. Яркие и оригинальные статьи тут же вызывают интерес у читателей. Пробы пера Первые произведения автора — это романы, в которых он старается выработать свой специфический метод со множеством парадоксов и ярких сцен. Уже в это время в произведениях Бернарда Шоу, которые, скорее, являются первыми литературными набросками, есть живой язык, интересные диалоги, запоминающиеся персонажи, все то, что так необходимо, чтобы стать выдающимся автором. В 1885 году Бернард Шоу, пьесы которого становились все более профессиональными, начал работу над произведением «Дом вдовца», которое положило начало новой драме в Англии. Социальные взгляды Важную роль в становлении Шоу как автора сыграли его политические и социальные взгляды. В 80-е годы он являлся членом Фабианского сообщества.
Идеи, которые пропагандирует эта ассоциация, просто понять, если узнать, откуда произошло ее название. Сообщество названо в честь римского полководца Фабия Кунктатора, который смог одержать победу над жестоким карфагенским правителем Ганнибалом именно потому, что сумел выждать и выбрать подходящий момент. Этой же тактике следовали и фабианцы, которые тоже предпочитали выжидать, пока появится возможность раздавить капитализм. Бернард Шоу, произведения которого преследуют цель открыть читателю новые проблемы современности, был ярым приверженцем изменений в обществе. Он хотел изменить не только закоренелые устои капитализма, но и провести тотальные инновации в драматическом искусстве. Бернард Шоу и Ибсен Невозможно отрицать тот факт, что Шоу являлся самым верным поклонником таланта Ибсена. Он полностью поддерживал взгляды норвежского драматурга на необходимые изменения в современной литературе. Кроме того, Шоу занимался активной пропагандой идей своего кумира. В 1891 году он стал автором книги «Квинтэссенция ибсенизма», в которой он демонстрирует свою ненависть к буржуазной лжеморали и стремление к разрушению фальшивых идеалов.
В Нью-Йорке впервые была исполнена актерами Театра комедии 16 сентября 1912 г. На сценических подмостках лондонских театров комедия появлялась как произведение анонимного автора. Шоу скрывал свое имя до 1914 г. В пьесе Шоу сводит счеты со своими литературными противниками.
Неожиданно шофер вырвал у восторженного Шоу руль. Шоу часто любил сам вести машину, забирая руль у личного шофера Один писатель пригласил Бернарда Шоу на премьеру своей новой комедии. Когда они прибыли в театр, контролер согласился пропустить только автора пьесы, а Бернарда Шоу ни за что не пропускал. Писатели попали в зал только после вмешательства администратора. Шоу смотрел пьесу с большим вниманием, но ничем не проявлял своего отношения к ней. Когда, наконец, занавес опустился, он вышел из зала, разыскал контролера, который не хотел его пропустить, вручил ему фунт стерлингов и сказал: — Прошу прощения! Я убедился: относительно меня у вас были наилучшие намерения. На вопрос о том, какие 5 книг вы бы взяли с собой на необитаемый остров, драматург ответил, что взял бы 5 книг с чистыми страницами. Эту концепцию в 1974 году воплотило американское издательство Harmony Books, выпустив книгу под названием «Книга Ничто», которая состояла исключительно из 192 пустых страниц.
Со временем пьесы становились все более популярными: зрителям нравились сюжеты, в которых автор поднимал острые социальные проблемы. Главным трудом, обеспечившим славу Бернарду Шоу, стал «Пигмалион», написанный в 1912 году. Позже он получил «Оскар» за сценарий фильма, снятого по этой пьесе. В 1925 году Шоу получил Нобелевскую премию по литературе, но от денег отказался.
Бернард Шоу (пьесы)
Ведь именно благодаря текстам и книгам мы способны передавать мысли, создавать целые миры, уничтожать вселенные и заставить даже самых черствых людей плакать! Здесь вы можете прочитать интересные книжные топы и рекомендации, узнать новые факты о писателях и книжных новинках, да и просто найти хорошую книгу перед сном. По тегам «Что почитать? Показать полностью Правила сообщества Мы не тоталитаристы, здесь всегда рады новым людям и обсуждениям, где соблюдаются нормы приличия и взаимоуважения.
Эйзенштейна в драматическом театре в качестве актера, художника и режиссера, начиная с любительских спектаклей в армейской труппе в период Гражданской войны и иностранной интервенции.
Раку М. Знаете, как улучшить работу учреждений культуры? Напишите — решим!
На сценических подмостках лондонских театров комедия появлялась как произведение анонимного автора.
Шоу скрывал свое имя до 1914 г. В пьесе Шоу сводит счеты со своими литературными противниками. Превратив комедию в плацдарм борьбы с враждебной ему консервативной критикой, драматург вместе с тем в духе «самоиронии» дает скептическую оценку и собственной деятельности.
Звавич Четвертый том содержит произведения, написанные в 1910-1917 гг. Том снабжен комментариями, раскрывающими творческую и сценическую историю пьес. Том 5. Том 6.
Галина, Елена Голышева, А. Большинство пьес с предисловием драматурга.
Книги и аудиокниги автора: Бернард Шоу
Шоу Джордж Бернард (Shaw George Bernard) (1856 г. – 1950 г.) -ирландский драматург, философ, прозаик, выдающийся критик своего времени и самый прославленный драматург второй половины XIX века. Родиной Шоу была Ирландия, он родился в городе Дублин. Джордж Бернард Шоу — единственный человек, удостоенный и Нобелевской премии в области литературы, и премии «Оскар» – Самые лучшие и интересные новости по теме: Бернард Шоу, мудрости, цитаты на развлекательном портале Описание. Джордж Бернард Шоу — известный британский (ирландский и английский) писатель, романист, драматург, лауреат Нобелевской премии в области литературы.
Отзывы читателей
- Бернард Шоу - биография, жизнь и произведения писателя
- Джордж Бернард Шоу — Викицитатник
- О жизни и творчестве Бернард Шоу рассказали в библиотеке № 172
- Primary Sidebar
- Бернард Шоу в России | МУК "Городская Централизованная Библиотека"
- Бернард Шоу - ТОП КНИГ
Бернард Шоу (пьесы)
Джордж Бернард Шоу — известный британский (ирландский и английский) писатель, романист, драматург, лауреат. скачать бесплатно все книги автора. Книги 1—25 из 31. В юбилейную дату Бернарда Шоу Тобольская районная библиотека представляет подборку книг о жизни и творчестве ирландского писателя. В юбилейную дату Бернарда Шоу Тобольская районная библиотека представляет подборку книг о жизни и творчестве ирландского писателя. Книги онлайн» Облако тегов» Бернард Шоу.
Бернард Шоу — книги
Раньше, чем я думаю! Если вы приготовили мне сюрприз, я вас прощу. Надеюсь, мы увидимся завтра у миссис Локсли-Холл. Он подтвердил это и поспешил уйти, видимо, боясь выдать свой план.
После его ухода она подошла к окну и залюбовалась звездами. Глядя на нее, я забыл о своем нетерпении; зубы мои перестали лязгать. Я вынул корнет из сака.
Линда вздохнула, закрыла окно и опустила белую штору. Одного вида ее руки в этот миг было достаточно, чтобы я превзошел все свои прежние достижения. Линда села у окна, и я увидел на шторе ее тень.
Она сидела ко мне боком. Мой час настал. Парк-Лейн почти затихла, а Оксфорд-стрит была слишком далеко, и шум движения не мешал мне.
Я начал. При первой же ноте Линда вздрогнула и прислушалась. Когда я закончил фразу и стало ясно, что именно я играю, она отложила книгу.
Мундштук был холодный, как лед, губы у меня замерзли и не повиновались, поэтому, несмотря на величайшие старания, я никак не мог избежать тех хриплых, булькающих звуков, которые порой возникают даже у лучших корнетистов. Тем не менее, хотя я продрог и очень нервничал, справился я со своей задачей весьма прилично. Преисполняясь все большей уверенности в своих силах по мере того, как дело подвигалось к концу, я частично загладил несовершенство начала властной звучностью заключительных тактов и даже добился неплохой трели на предпоследней ноте.
По возгласам одобрения, которые донеслись с улицы, когда я кончил, мне стало ясно, что там собралась толпа и что о немедленном бегстве не может быть и речи. Я положил корнет в сак и стал ждать, чтобы толпа рассеялась и можно было уйти. А пока я не отрывал глаз от тени в окне.
Она писала. Неужели, подумал я, она пишет мне? Потом она поднялась; тень закрыла все окно, и я уже не мог различить ее движений.
Я услышал звон колокольчика. Через минуту дверь дома отворилась. Я отступил за кадку с алоэ, но, узнав подкупленного мной слугу, тихо свистнул.
Он подошел ко мне с письмом в руке. Сердце у меня забилось, когда я увидел его. Когда она позвонила, я позаботился, чтобы никто другой меня не опередил.
Она сказала мне: «Вы найдете в саду джентльмена. Отдайте ему эту записку и попросите его идти домой. Он не должен читать ее здесь».
Благодарю вас, сэр. Спокойной ночи, сэр. Я бежал до самой Гамильтон-Плейс, а там взял кеб.
Десять минут спустя я был у себя в кабинете и дрожащими руками разворачивал письмо. Оно было без конверта, просто аккуратно сложено. Я развернул его и прочел: «714, Парк-Лейн, пятница.
Дорогой мистер Порчерлестер…» Я остановился. Неужели она приписала ему мою Серенаду? Но тут возникал куда более важный и неотложный вопрос: имею ли я право читать письмо, адресованное не мне?
Однако любопытство и любовь взяли верх над щепетильностью. Дальше в письме говорилось: «Весьма сожалею, что мое увлечение Серенадой Шуберта Вам представилось всего лишь поводом для насмешек. Я понимаю, это увлечение может показаться странным, но я бы не рассказала Вам о нем, если бы не считала Вас способным его понять.
Возможно, Вам будет приятно узнать, что Вы совершенно излечили меня от него, а потому поверьте: отныне Серенада не будет вызывать у меня ничего, кроме смеха и горечи. Я даже не подозревала, что человеческое горло способно издавать подобные звуки, и, конечно, не догадывалась, какое представление Вы собираетесь устроить, когда Вы пообещали, что я услышу Ваш голос раньше, чем ожидаю. Еще только одно слово: прощайте!
Я не буду иметь удовольствия встретиться с Вами у миссис Локсли-Холл, так как очень занята и не смогу быть у нее. По той же причине, к сожалению, я вынуждена отказаться от удовольствия принимать Вас у себя в этом сезоне. Искрение Ваша, дорогой мистер Порчерлестер, Линда Фицнайтингейл».
Я почувствовал, что переслать это письмо Порчерлестеру значило бы причинить ему лишнюю боль. Я понял также, что мой наставник был прав и что я не рожден для игры на корнет-а-пистоне. И я решил оставить этот инструмент.
Линда стала моей женой. Иногда я спрашиваю ее, почему она упорно отказывается принимать Порчерлестера, который дал мне слово офицера и джентльмена, что не знает, чем и когда он мог оскорбить ее. Но она каждый раз уклоняется от ответа.
Если, по-вашему, мне неприлично так говорить, то вам следует обратиться к рассказам тех, чьи представления о женской скромности совпадают с вашими. Моя красота доказывается тем, что мужчины бросают на ветер немало времени и денег, выставляя себя на посмешище ради меня. Нот почему, хотя я всего лишь провинциальная красавица, я разбираюсь в тонкостях ухаживания и флирта не хуже любой другой женщины моего возраста и могу заранее предсказать — если вы из тех мужчин, которых я привлекаю, — что вы станете мне говорить и как вы станете это говорить во время нашей первой беседы, или второй, или третьей и так далее.
Я много раз была помолвлена и иногда расторгала помолвку сама, когда думала, что он этого хочет, а иногда заставляла его сделать это, давая понять, что я так хочу. В перлом случае сожалела я, во втором — он; впрочем, несмотря на всю Соль разрыва, возникавшее при этом чувство облегчения было совершенно одинаково у обеих сторон. Я полагаю, теперь вы — кто бы вы ни были — вполне поняли мой характер или, по крайней мере, так вам кажется.
Что же, тешьтесь этой мыслью сколько хотите. Но позвольте сказать вам, что флирт — это единственное развлечение, которого мне никогда не приходилось искать и которому я никогда не должна была учиться. Я люблю платья, танцы и теннис, о чем вы уже догадались.
Кроме того, я люблю хорошую музыку, хорошие книги, ботанику, люблю сельские работы и люблю учить детей, о чем вы не догадывались. И если в наших краях я больше известна как красавица и кокетка и гораздо меньше как ботаник и учительница, то лишь потому что все твердо убеждены, будто мое назначение в жизни — поиски хорошей партии, и только. Мужчины, даже самые лучшие из них, ищут моего общества единственно для того, чтобы пожирать меня глазами, а вовсе не для того, чтобы упражнять свой ум.
Сначала мне нравилось ощущение власти, которая давала мне возможность мучить их; но потом я поняла, что эти мучения им нравятся, как детям нравится, когда их щекочут, и пользоваться этой властью — значит напрягать все силы, чтобы забавлять их. Если бы не глупые мальчики, которые не пожирали меня глазами, а были в самом деле влюблены — бедняжки! Как-то вечером в октябре я получила телеграмму из столицы нашей провинции двадцать пять миль по железной дороге от одних знакомых, которые сообщали, что у них есть ложа в оперу и лишнее место для мепя.
Если вы лондонец, то мне следует упомянуть, что оперные и другие труппы ездят в провинцию на гастроли и часто их принимают там гораздо лучше, чем в Лондоне. У меня хватило времени только вбежать в спальню, придать блеск моей красоте, наспех выпить чашку чаю и успеть к поезду шесть пятьдесят. Я ехала одна: если бы я не могла ходить без провожатых, мне просто пришлось бы все время сидеть дома.
Мои братья слишком заняты, чтобы быть моими лакеями; отец и мать — люди пожилые, большие домоседы, и нельзя требовать, чтобы они жертвовали своим покоем ради развлечений дочери и ложились спать за полночь, а что касается горничной, то мне достаточно хлопот с самой собой, и я не могу заботиться еще об одной взрослой женщине. Кроме того, в наших местах в поезде чувствуешь себя, как дома; каждый кондуктор на линии знает пассажиров так же хорошо, как свою собственную семью. Вот почему вы совершенно напрасно усматриваете здесь нарушение благопристойности — да, я часто езжу в город по железной дороге, подъезжаю к театру, нахожу ложу моих знакомых, еду обратно на станцию и в довершение всех моих грехов сажусь в одиннадцатичасовой поезд, то есть возвращаюсь домой ночью, и все это без компаньонки или провожатого.
Давали «Дон-Жуана», и, разумеется, спектакль был отвратительным обманом. Таково большинство оперных спектаклей — для тех, кто настолько хорошо разбирается в музыке, что способен читать оперные партитуры, как другие читают Шекспира. Дон-Жуана пел самодовольный француз с невыразительным, глухим, гнусавым голосом и таким тремоло, что он ни одной ноты не держал достаточно долго и нельзя было понять, есть она в мелодии или нет.
Лепорелло был толстый, вульгарный итальянский комик, который не пел, а крякал. Тенор, худой, как жердь, пропустил арию «Dali sua расе», не надеясь справиться с ней. Партии Мазетто и Командора исполнял один и тот же певец, — судя по всему, помощник режиссера.
Что касается женщин, то донну Анну изображала толстуха пятидесяти лет, у Эльвиры было пронзительное, задыхающееся «драматическое» сопрано, и каждый раз, когда она забиралась выше фа диез, я ждала, что она совсем сорвет голос; Церлина, начинающая певица, взятая в испытательную поездку, закончила «Batti, Batti» и «Vedrai саrino» каденциями из сцены сумасшествия Лючии [7] и по требованию публики бисировала и то и другое. Оркестр был усилен местными любителями, а медь заимствована у оркестра 10-го гусарского полка. Все были в восторге от оперы, а когда я сказала, что я его не разделяю, они ответили: «О!
Вы так строги, что на вас трудно угодить. Не кажется ли вам, что своей взыскательностью вы только лишаете себя многих удовольствий? Когда помощник режиссера и француз под звуки труб 10-го гусарского полка и кряканье толстяка провалились в яму, из которой вырывались языки красного пламени, я, возмущенная и разочарованная, пошла к выходу, удивляясь, почему люди еще приплачивают, чтобы послушать оперу, изуродованную и поставленную так плохо, как никто не позволил бы поставить современную комедию или фарс «Бокс и Кокс».
Эта задержка встревожила меня, потому что я боялась опоздать на последний поезд; правда, я немного успокоилась, успев вскочить в вагон за три минуты до отхода, но, когда кондуктор запер меня одну в купе первого класса, настроение у меня все еще было не очень веселое. Сначала я уселась в угол и попыталась заснуть. Но едва поезд отошел от станции, как ударил колокол, предупреждая о тумане, и мы остановились.
Пока я, разбуженная и очень недовольная, ждала, когда мы снова тронемся, тоскливый стук дождя по стеклу заставил меня повернуться к окну, где в черной, как смола, ночи я не увидела ничего, кроме отражения купе, включая, конечно, и себя. Никогда в жизни не выглядела я прелестнее. Я была прекрасна в полном смысле этого слова.
Сначала я испытала тщеславное удовольствие. Потом огорчилась, что мое очарование пропадает понапрасну, раз в вагоне нет никого, кто мог бы посмотреть на меня. Если вы, дорогой читатель, настолько непривлекательны, что считали ниже своего достоинства заниматься вопросами красоты, то позвольте объяснить вам, что даже самые красивые и интересные люди кажутся такими только время от времени.
Бывают печальные дни, когда на вас, в общем, не стоит смотреть, и счастливые дни, когда вы неотразимы и сами испытываете волнение, видя в зеркале свое лицо и глаза. Но так выглядишь не каждый день: никаким количеством мыла, воды, краски, пудры, никаким вниманием к прическе и туалету нельзя этого добиться. Зато когда это случается, право же, есть смысл жить на свете, если только вы не лишаетесь всей славы как это было со мной в тот раз, о котором я рассказываю из-за того, что находитесь в какой-нибудь глуши, или одна, или в кругу близких, которым, естественно, нет никакого дела до вашей внешности.
Во всяком случае, я была так счастлива, что даже не простудилась, хотя я всегда подхватываю насморк, когда возвращаюсь домой поздно и не в духе. Наконец раздалось сильное лязганье цепей и стук буферов; это означало, что товарный поезд освободил нам путь. Мы дернулись и поехали; я села в своем углу лицом к окну и получше всмотрелась в свое отражение.
Не забудьте: я больше не закрывала глаз ни на минуту; я бодрствовала так же, как и сейчас. Я думала о множестве разных вещей; опера продолжала звучать в моих ушах; помню, мне пришло в голову, что, если бы Дон-Жуан встретился мне, я смогла бы понять его лучше, чем другие женщины, и из нас получилась бы хорошая пара. Во всяком случае, я не сомневалась, что он не обманул бы меня так же легко, как обманывал их, в особенности если он был похож на француза с тремоло.
Однако в жизни Дон-Жуан мог быть совершенно иным, ибо я знала по опыту, что люди, которыми много восхищаются, часто неспособны устоять против лести или настойчивости, отчего то и дело оказываются втянутыми в любовную интригу с теми, кого они с радостью оставили бы в покое, если бы их самих тоже оставили в покое. Дойдя до этого в своих мыслях, я обернулась — не знаю, почему, во всяком случае, у меня не было ни малейшего подозрения, что я могу увидеть в купе кого-то или что-то неожиданное, — и оказалось, что прямо против меня сидит джентльмен, закутанный в плащ из прелестной тонкой ярко-красной с коричневым ткани, который очень изящно облегал его и к тому же, насколько я могла судить, был из тех, которым нет износа. На нем была великолепная шляпа из превосходного черного фетра, круглая, с большими полями.
Сапоги, доходившие до колен, были сделаны из мягкой лайки цвета спелого терновника; я никогда не видела ничего подобного, кроме туфель, которые купила однажды в Париже за сорок франков и которые были мягкими, как кожа ребенка. И чтобы завершить его портрет, надо упомянуть шпагу с золотым эфесом без всяких украшений, но такой формы, что нельзя было без восхищения смотреть на это сокровище. Трудно сказать, почему я заметила все это, еще не задумавшись о том, как он попал сюда; но это было именно так.
Возможно, конечно, что он возвращался с костюмированного бала и вошел в купе, когда поезд встал, отъехав от станции. Но вот я осмелилась искоса бросить взгляд на его лицо — надо ли говорить, что опытная молодая женщина не станет сразу же пристально смотреть прямо в глаза мужчине, оказавшись наедине с ним в купе, — и всякая мысль о костюмированном бале в сочетании с ним отпала, как глупая нелепость. Это было твердое, спокойное, благородное лицо; глаза смотрели поверх моей головы в пространство.
Я почувствовала себя маленькой и жалкой, хотя и вспомнила со смиренной благодарностью, что выгляжу на редкость одухотворенно. Затем мне пришло в голову, что это абсурд: ведь он был только мужчина. Едва эта, мысль пробудила худшие стороны моей натуры, как меня охватил внезапный ужас и я уже была готова броситься к сонетке, но тут он, слегка нахмурившись, словно я его обеспокоила, впервые показал, что замечает мое присутствие.
Я всего лишь то, что вы пазываете привидением, и у меня нет ни малейшего намерения докучать вам. Мой язык прилип к гортани. Мне пришло в голову, что, если я не преодолею охвативший меня ужас, мои волосы поседеют, а хуже этого я ничего не могла себе представить.
Я приложила сложенный веер к его рукаву. Веер прошел сквозь него так, как будто руки не было, и я вскрикнула, словно это был нож, пронзивший мое тело. Мой спутник брезгливо поморщился и сказал уничтожающе: — Так как мое присутствие беспокоит вас, мне лучше перейти в другой вагон.
И, вероятно, он тотчас исчез бы, но тут я пролепетала чуть не со слезами, пытаясь схватить его за край неосязаемого плаща: — О нет, пожалуйста, не уходите! Теперь, после того как я увидела вас, я не отважусь остаться здесь одна. Нельзя сказать, чтобы он улыбнулся, по его лицо смягчилось, и он поглядел на меня с жалостью и в то же время с интересом.
Еще не изобретен микроскоп, в который можно разглядеть столь ничтожно малое существо, каким я почувствовала себя тогда. Затем, чтобы переменить тему, так как он пропустил мое извинение мимо ушей, я добавила: — Но так странно, что вам приходится пользоваться поездом. Но чопорность ему как будто не претила.
Он ответил вполне любезно: — Да, я настроен именно так. Я могу передвигаться с места на место — проецировать себя, как вы выразились. Но поезд избавляет меня от хлопот.
Я поняла, как глупо с моей стороны было не сообразить этого. Он снова нахмурился и слегка тряхнул плащом. Потом сказал строго: — Я готов ответить на ваши вопросы и помочь вам, насколько хватит моих способностей и осведомленности.
Но должен сказать вам, что мне скучны извинения, оправдания, раскаяния и ненужные объяснения. Будьте любезны запомнить, что вы ничем не можете обидеть, оскорбить или разочаровать меня. Если вы глупы или неискренни, мой разговор с вами будет бесполезен, только и всего.
Оправившись после этого выговора, я рискнула спросить: — Должна ли я задавать вам вопросы? По традиции надо расспрашивать прмви… людей с… леди и джентльменов с того света. Я почувствовала, что краснею, но не посмела оправдываться.
В то же время, поскольку правом на знание обладают все, ни одно привидение, если это не вор и не скряга по натуре, не откажет в ответе спрашивающему. Но не ждите, чтобы мы сами начали пустой разговор. У меня было множество вопросов, если бы только я могла их вспомнить.
Правда, те, которые приходят мне в голову, кажутся слишком личными и бестактными. Он был так восхитительно терпелив в своем презрении ко мне, что я сдалась. Кроме того, я была на четыре года старше, чем он думал.
Конечно, если эта тема не будет для вас тягостна. Если же… Он не стал ждать окончания моих нелепых извинений. Я был испанским дворянином и значительно превосходил в духовном развитии большинство своих современников — мстительных, суеверных, жестоких, обжорливых, ревностно приверженных традициям своего сословия, грубых и глупых в любви, неискренних и трусливых.
Они считали меня чудаком, легкомысленным человеком без твердых моральных устоев. Я ахнула, пораженная его удивительным красноречием. Но это меня очень мало беспокоило.
У меня были деньги, здоровье и полная свобода. Больше всего я любил книги, путешествия и приключения. В юности и в первые годы зрелости благодаря своему равнодушию к общепринятым мнениям и насмешливой манере вести беседу я приобрел среди строгих блюстителей нравственности репутацию атеиста и распутника, хотя на самом деле я был просто начитанным и немного романтичным вольнодумцем.
Изредка женщина поражала мое юное воображение, и я долго поклонялся ей на расстоянии, никогда не осмеливаясь искать знакомства с нею. Если случайно мы оказывались в одном обществе, я бывал слишком робок, слишком простодушен, слишком рыцарственно почтителен, чтобы воспользоваться тем, что, несомненно, было самым откровенным поощрением, и в конце концов награда доставалась более опытному поклоннику без единого слова протеста с моей стороны. Наконец одна знатная вдова, в доме которой я иногда появлялся и о чувствах которой ко мне не догадывался вовсе, доведенная до отчаяния моей тупостью, бросилась мне в объятия и призналась в своей страсти.
Это было так неожиданно при моей неопытности и так польстило моему самолюбию, а сама она страдала столь очаровательно, что я был покорен. Я не мог решиться на такую грубость, как отказ; более того, около месяца я без угрызений совести наслаждался теми радостями, которые она дарила мне, и искал ее общества всякий раз, когда у меня в виду не было ничего другого. Это была моя первая любовная интрига; но хотя у вдовы почти два года не было оснований подозревать меня в неверности, романтичность, которой она окружала нашу связь и без которой не могла жить, стала казаться мне скучной, бессмысленной, надуманной и фальшивой, за исключением тех редких моментов, когда сила любви делала ее прекрасной душой и телом.
К несчастью, едва мои иллюзии, робость и мальчишеский интерес к женщинам исчезли, как я стал для пих неотразим. Вначале это меня забавляло, но вскоре превратилось в источник неприятностей. Я сделался причиной неистовой ревности; несмотря на весь мой такт, у меня не осталось ни одного женатого друга, с которым я рано или поздно не оказывался на волосок от дуэли без всяких к тому оснований.
Мой слуга развлекался, составляя список покоренных мною женщип и даже не подозревая, что я никогда не пользовался плодами таких побед и — более того — что предпочтение, которое я выказывал молодым и незамужним своим поклонницам и над которым он подшучивал, насколько осмеливался, было вызвано тем, что их невинность и застенчивость защищали меня от прямых атак, предпринимавшихся без малейшего стеснения многими матронами, как только они замечали мое полное к ним безразличие. Неоднократно, чтобы выпутаться из неприятного положения, мне приходилось покидать очередной город, что, впрочем, было легко, ибо я привык путешествовать, но что вместе с тем, боюсь, создало мне сомнительную репутацию бродяги. С течением времени обо мне начали распространяться слухи, источником которых были глупые выдумки моего слуги, и, наконец, я прославился как неисправимый распутник, после чего стал еще притягательней для женщины, которой я страшился больше всего.
Такая репутация растет, как снежный ком. Светские сплетни были полны самых невероятных историй обо мне. Моя семья порвала со мной, и у меня оставалось достаточно испанской надменности, чтобы презреть все попытки к примирению.
Вскоре после этого я оказался вне закона. С одним из моих друзей была обручена глубоко набожная девица, дочь командора Севильи. Находясь под впечатлением того, что обо мне рассказывали, она питала ко мне крайнее отвращение, но мой друг, щадя мои чувства, скрывал это от меня.
К несчастью, однажды я подумал, что мне следовало бы познакомиться с его будущей женой. И вот, памятуя о том, что род командора находился в свойстве с моим родом, я отважился нанести ей визит. Был поздний вечер, и, когда меня провели к ней, она в полумраке гостиной приняла меня за моего друга и заключила в объятия.
Мои протесты вывели ее из заблуждения, но вместо того, чтобы извиниться за свою ошибку, о которой сам я догадался только впоследствии, она подняла крик и, когда прибежал ее отец с обнаженной шпагой, заявила, что я нанес ей оскорбление. Командор, не ожидая моих объяснений, сделал решительный выпад, явно намереваясь заколоть меня, и ему, несомненно, удалось бы это, если бы я, защищаясь, не проткнул его насквозь. Впоследствии он признал, что был неправ, и теперь мы с ним друзья, особенно потому, что я не посягнул на лавры более искусного фехтовальщика, чем он, но без спора согласился, что роковой удар нанес ему в темноте и случайно.
Чтобы не забегать вперед, скажу, что он умер меньше чем через пять минут после того, как я поразил его, и нам — моему слуге и мне — пришлось спасаться бегством, чтобы с нами не расправились его домочадцы. К моему несчастью, дочь командора была слишком добродетельна и мстительна даже для испанки-католички. Когда совет города Севильи воздвиг прекрасную конную статую в память о ее отце, она несколькими умело преподнесенными подарками добилась постановления, чтобы на одной из плит пьедестала была высечена надпись, гласящая, что командор молит небо покарать своего убийцу.
Она принялась гонять меня с места на место, вынуждая судебных чиновников то и дело обращаться ко мне с просьбами покинуть подведомственные им области, дабы общественное мнение ее стараниями не заставило их выполнить свой долг и арестовать меня, невзирая на мое высокое положение. Кроме того, она отказалась выйти замуж за моего друга, пока я не отвечу за свое преступление, как она это называла. Бедный Оттавио, человек мягкий и рассудительный, отнюдь не был огорчен, избавившись от вспыльчивого и деспотичного тестя, и прекрасно знал, что в случившемся она виновата не меньше меня.
Поэтому при ней он клялся всеми святыми не вкладывать шпагу в ножны, пока не обагрит ее кровью моего сердца, а сам тайно сообщал мне. Наконец моя нелепая репутация, мои поклонницы и мои севильские преследователи так мне надоели, что я решил сразу со всем этим покончить, став добропорядочным женатым человеком. Надеясь, что в Старой Кастилии жешцнны не столь неприлично влюбчивы, как в Андалузии, я поехал в Бургос и там завязал знакомство с молодой особой, которая заканчивала свое образование в монастыре.
Когда я убедился, что она вполне порядочная девушка, не влюбленная ни в меня и ни в кого другого, я женился на ней. Моей целью было не счастье, а спокойствие и возможность иметь досуг для занятий. Но едва она догадалась—инстинктивно, я полагаю, — что я женился не по любви и что я не очень высокого мнения о ее умственных способностях, как стала безумно ревнивой.
Только те, кого постоянно выслеживает ревнивая жена или муж, знают, как невыносим такой шпионаж. Я терпел это, не говоря ни слова, и ей, разумеется, ничего не удалось обнаружить. Тогда она начала терзать себя, наводя справки через друзей, имевших корреспондентов в Севилье; от их сообщений ее ревность возросла до совсем уж невероятной степени, и я был вынужден поверить, что я действительно ее убиваю, как она это постоянно твердила.
Однажды, отбросив сдержанность, которую мое присутствие обычно накладывало на нее, она потребовала, чтобы я либо сознался в своей неверности, либо доказал ей свою любовь, иначе она умрет. Но мне не в чем было сознаваться, а что касается моей любви к ней, то лишь крайнее нежелание оскорблять кого бы то ни было давало мне силы скрывать, как она к этому времени мне надоела. Оставалось только бежать, иного выхода не было.
За некоторое время до этого я отослал своего слугу, чтобы угодить Эльвире, так как ей казалось, будто он носит письма от меня к моим воображаемым любовницам; но он по-прежнему находился у меня на жалованье и был всегда готов продолжать наши странствия, особенно с тех пор, как сам чуть не женился в результате какой-то глупой интрижки. Получив мое письмо, он явился к нам в дом, внушил моей жене подозрение, что у меня после обеда назначено свидание в соборе, и, пока она подкарауливала меня там, уложил пистолеты и смоиу белья и еще засветло присоединился ко мне на дороге в Севилью. От Бургоса до Севильи по прямой сто испанских лиг, и, поскольку в те дни не было железных дорог, я полагал, что моя жена не последует за мной так далеко, даже если и угадает, куда я поехал.
Когда я повернул коня на юг, Бургос показался мне мрачным застенком, логовом ханжей, каким он и был в действительности, а Севилья — сказочной страной. Мы благополучно добрались до нее, но вскоре я заметил, что удача больше не сопутствует мне. Через несколько дней после нашего прибытия я увидел на улице даму, которая была чем-то расстроена.
Я подошел к ней, чтобы предложить помощь, и узнал свою жену. Она потребовала объяснений, но я ничего не мог ответить, понимая, какой грубой и непостижимой должна показаться ей правда. В отчаянии я пробормотал, что Лепорелло ей все расскажет, а сам ускользнул, едва он заговорил с ней.
Как только я скрылся, этот мошенник, опасаясь, что в случае нашего примирения ему придется вернуться со мной в Бургос, показал ей составленный им когда-то список моих побед — там значились тысяча и три женщины в одной Испании и множество в других странах, где я никогда не бывал. Эльвира, которая считала ложью всякую правду обо мне, отнеслась к этой немыслимой цифре — тысяча и три — с полным доверием. Среди прочих в этом списке стояли имена шести женщин, которые были страстно влюблены в меня, и еще пятнадцати, которым я сделал два-три комплимента.
Все остальное было выдумкой, причем многие имена слуга списал из конторских книг своего отца, владельца винной лавки. Сделав все возможное, чтобы окончательно рассорить меня с моей женой, Лепорелло попросту удрал от нее. Я же удалился в свой загородный дом и попытался развлечься в обществе крестьян.
Их простота сначала занимала меня, но вскоре стала действовать удручающе. К тому же невезение продолжало меня преследовать. Однажды, прогуливаясь по выгону, я столкнулся лицом к лицу с дочерью командора, все еще одетой в глубокий траур, который был ей совсем не к лицу, и с бедным Оттавио, шедшим за ней по пятам.
К счастью, при дневном свете она меня не узнала, и я мог бы пройти мимо, сказав несколько вежливых фраз и незаметно обменявшись знаками с Оттавио, но тут неизвестно откуда появилась моя жена и в бешенстве принялась осыпать меня бранью. Если бы она хоть немного владела собой, она первым же словом выдала бы меня невесте Оттавио донне Анне. Но она совсем обезумела, о чем я заявил вслух; тогда она бросилась бежать, что-то громко выкрикивая, а я последовал за ней.
Скрывшись таким образом от Анны и понимая, что я ничем не в силах помочь Эльвире, я поспешил домой. В тот вечер по случаю свадьбы двух моих арендаторов я пригласил к себе на танцы знакомых крестьян, которые от души веселились на моих коврах, пользуясь моей мебелью и моим винным погребом. Если бы не это обстоятельство, я бы тотчас уехал.
Теперь же я решил уехать на другой день рано утром. А пока надо было переодеться и полюбезнее принять моих гостей. Когда их первое смущение улеглось, они повели себя довольно шумно и буйно, но скоро мое внимание отвлекло появление трех масок, в которых я сразу узнал мою жену, Анну и Оттавио.
Разумеется, я притворился, что они мне незнакомы, приветствовал их и продолжал танцы. Спустя некоторое время Оттавио ухитрился передать мне записку, сообщая, что Анна внезапно вспомнила мой голос, отыскала Эльвиру и рассказала ей о своих обидах. Они сразу же подружились и настояли на том, чтобы пойти ко мне в масках и обличить меня в присутствии гостей.
Оттавио не удалось отговорить их, и он мог предложить только одно: если я попробую бежать, он преградит мне путь со шпагой в руке, но постарается подыграть мне в той мере, в какой сможет это сделать под бдительным оком Анны. К этому времени мое терпение истощилось. Я приказал Лепорелло зарядить пистолеты и держать их наготове.
Затем я присоединился к танцующим, пригласив невесту, хотя до сих пор предпочитал держаться от нее подальше, так как жених был склонен к ревности, а она явно поддавалась роковому очарованию, которое помимо воли исходило от меня. Я попробовал пройтись с ней в менуэте, но из этого ничего не получилось. Тогда мы попытались вальсировать.
Но и это оказалось не по силам сельской красотке. Зато когда заиграли контрданс, она принялась плясать с таким пылом, что мне скоро пришлось найти ей кресло в одной из соседних комнат. Я заметил, что две прекрасные маски с большим волнением следили за нашим уходом.
Тогда я повернулся к девушке и, впервые заговорив с ней en grand seigneur, [9] приказал ей беспрекословно выполнять все, чего от нее потребуют. Затем я подошел к двери, закрыл ее и стал ждать. Вскоре вбежал Лепорелло и начал умолять меня ради всего святого подумать о том, что я делаю, — гости уже начали перешептываться.
Я велел ему дать девушке денег в награду за ее послушание. Он повиновался, и я сказал ей повелительным тоном: «Теперь вопи, как сто чертей». Она медлила, но Лепорелло, видя, что я не шучу, ущипнул ее за руку, и она завопила не как сто, а как тысяча чертей.
В следующую минуту дверь рухнула под напором жениха и его друзей, и мы все беспорядочной толпой устремились назад в зал. Если бы не Оттавио, который, взяв на себя руководство событиями, размахивал шпагой и читал мне нравоучения, они могли бы набраться смелости и напасть на меня. Я сказал ему, что если девушку кто и обидел, так это Лепорелло.
Тут разразилась такая буря угроз и обвинений, что я на миг растерялся.
Так же как и Ибсен, Бернард Шоу показывает глубокое несоответствие между видимостью и реальностью, внешней респектабельностью и внутренней ничтожностью своих героев. Главная героиня пьесы — девушка легкого поведения, которая смогла накопить серьезный капитал при помощи своего ремесла. Пытаясь оправдаться перед своей дочерью, которая понятия не имеет об источнике семейного дохода, миссис Уоррен рассказывает о полнейшей нищете, в которой ей приходилось жить ранее, утверждая, что именно это подтолкнуло ее к такому образу жизни. Кому-то такой род деятельности может прийтись не по вкусу, но Бернард Шоу объясняет читателю, что миссис Уоррен стала жертвой несправедливого устройства социума. Автор не осуждает свою героиню, ведь она просто пошла на поводу у общества, которое гласит, что все пути наживы хороши. Ретроспективно-аналитическая композиция, которую Шоу позаимствовал у Ибсена, здесь реализуется по самой своей стандартной схеме: правда, касающаяся жизни миссис Уоррен, открывается постепенно. В финале пьесы решающей является дискуссия между главной героиней и ее дочерью, образ которой стал первой попыткой автора изобразить положительного героя.
Пьесы для пуритан Все свои пьесы автор разделил на три категории: приятные, неприятные и для пуритан. В неприятных пьесах автор стремился изобразить ужасные проявления социального строя Англии. Приятные, напротив, должны были развлечь читателя. Пьесы для пуритан же нацелены на изобличение отношения автора к официальной лжеморали. Высказывания Бернарда Шоу по поводу его пьес для пуритан сформулированы в предисловии к сборнику, вышедшему в 1901 году. Автор утверждает, что он не ханжа и не боится изображать чувства, но против сведения всех событий и действий героев к любовным мотивам. Если руководствоваться таким принципом, утверждает драматург, то никто не сможет быть храбрым, добрым или великодушным, если он не влюблен. Ответственность за критическое положение современной морали автор возложил на английскую интеллигенцию.
Для подтверждения этой мысли в конце пьесы появляется символичный образ корабля, сбившегося с курса, который плывет в неизвестность с капитаном, ушедшим со своего капитанского мостика и покинувшим свою команду в безразличном ожидании катастрофы. В этой пьесе Бернард Шоу, краткая биография которого показывает его стремление к модернизации литературной системы, облачает реализм в новые одежды и придает ему другие, неповторимые черты. Автор обращается к фантастике, символике, политическому гротеску и философской аллегории. В дальнейшем гротескные ситуации и персонажи, отображающие фантастичность художественных типажей и образов, стали неотъемлемой частью его драматургии, а особенно ярко они проявляются в политической сатире.
Pygmalion was first performed in 1914 and was an instant hit which then inspired the hit musical and award winning film, My Fair Lady. It tells the story of Eliza Doolittle and Henry Higgins, who tries to elevate a feisty flower girl out of her working-class roots and into high society. In Major Barbara, idealistic Barbara is a major in the Salvation Army, at odds with her millionaire father as they war over the best route to salvation.
Шоу говорил, что в мире есть ужасная несправедливость, что акценты и произношения разделяют людей на разные социальные классы — и это неправильно. В своей пьесе Шоу рисует нам образ представителей низшего сословия — Cockney, и намеренно путает слова, делает неправильный порядок в предложении, Элиза и ее отец в общении используют более простые слова, а представители аристократии могут неожиданно заговорить на французском или латыни. Как бы там ни было, пьеса имела оглушительный успех, ее показали более сотни раз по всему Лондону, а что более важно — "Пигмалион" принес Шоу "Оскара" за лучший сценарий в 1938 году. Кроме того, пьеса стала основой для знаменитого мюзикла "Моя прекрасная леди" композитора Фредерика Лоу. Сам Шоу принял тогда лишь медаль, а от денежной выплаты отказался, попросив передать средства в помощь переводу шведской литературы на английский язык. В своей автобиографии Шоу сказал, что в подобных книгах все врут. Он говорил, что с ним в жизни не происходило ничего невероятного, а самые интересные вещи для него — это книги или его пьесы. Он никогда не придумывал афоризмов специально, а если у Шоу спрашивали, как ему удается так искрометно шутить, он отвечал: "Я просто всегда говорю правду, ведь нет ничего смешнее этого". Государственным комитетом Российской Федерации по печати. Отдельные публикации могут содержать информацию, не предназначенную для пользователей до 16 лет.
Шоу Джордж Бернард
Бернард Шоу в 1894 году. Ниже приведен список произведений Джорджа Бернарда Шоу. В первом разделе представлены работы в хронологической последовательности по мере написания, во втором эти работы представлены в виде таблиц по жанрам. Бернард Шоу. Английские маффины (Кристи, Уайльд, Оруэлл, Вудхаус и другие). Лучшие и новые книги 2024 автора: Шоу Бернард в интернет-магазине Лабиринт. Рейтинг лучших книг Бернарда Шоу, созданный на основе голосования читателей. За что Бернард Джордж Шоу получил Нобелевскую премию по литературе за какую книгу или книги.
Полное собрание сочинений : Т. 1- / Б. Шоу Волокита; Маленькие драмы
Но это же Бернард Шоу! Поэтому перед нами — светское английское общество. С виду благополучное и счастливое, а на деле прогнившее изнутри, безразличное ко всему и всем, невежественное и творящее гадости лишь от скуки. Здесь все плетут интриги друг против друга, преследуют свои собственные цели и выгоды, втаптывая других в грязь и идя по головам, кто-то кого-то предает, забывает самого себя ради материальных благ. Бернард Шоу собрал в одной пьесе такие типажи героев, что в итоге не остаётся никого, кому можно было бы посочувствовать — они оказываются либо лжецами, либо лицемерами, либо беспринципными, либо бессердечными. Исследователь человеческой души, провидец, создатель духовного моста между земным и вечным. Великого русского писателя Федора Михайловича Достоевского называют также лучшим психологом и психоаналитиком своей поры, сравнивая с австрийским современником Зигмундом Фрейдом. Сам основатель психоанализа говорил, что место литератора в одном ряду с Шекспиром, а «его «Братья Карамазовы» — величайший роман из всех, когда-либо написанных. Узнать подробности «Дом, где разбиваются сердца» — пьеса про пороки современного общества, которые кустисто расцветают перед зрителями, заставляя поёжиться от осознания, в каком мире ты живёшь и вспомнить собственные пороки. Сам Бернард Шоу признавался, что написал её под впечатлением от произведений Антона Чехова, может быть, поэтому пьеса имеет подзаголовок: «Фантазия в русском стиле на английские темы». Хотя на самом деле темы-то не английские, а общемировые.
Профессия миссис Уоррен, 1894 Цитата: «Для меня в жизни нет ни красоты, ни романтики. Жизнь есть жизнь, и я беру ее такой, как она есть» Пьеса «Профессия миссис Уоррен», написанная Бернардом Шоу в 1894 году, на сцене впервые была поставлена только через семь лет из-за цензурного запрета. Одной из главных героинь драматург сделал бывшую проститутку, чем вызвал бурное осуждение английского общества. Но Шоу остался верен себе и менять ничего не стал — по его твёрдому убеждению, люди из «низших» слоёв общества необязательно плохие. Однако Виви, поначалу очарованная её поступком, разочаровывается и оставляет мать. Виви полная противоположность миссис Уоррен.
В это время Шоу больше преуспевал в критике: основной темой его очерков было искусство, в частности, театральное. Шоу видел главную проблему современной драмы в отсутствии правильно поданной социально-конфликтной идеи и хотел это изменить.
Зрелый период В 1885 году Шоу написал пьесу «Дом вдовца», основанную на впечатлениях юного Джорджа от работы клерком, когда ему приходилось собирать квартплату с обитателей трущоб. Эта пьеса считается дебютом Шоу как драматурга.
Единственный человек, удостоенный одновременно и Нобелевской премии в области литературы 1925, «За творчество, отмеченное идеализмом и гуманизмом, за искрометную сатиру, которая часто сочетается с исключительной поэтической красотой» и премии «Оскар» 1938, за сценарий фильма «Пигмалион» англ. Шоу отказался от денежной части Нобелевской премии, однако принял медаль лауреата. Рано увлёкся социал-демократическими идеями; обратил на себя внимание меткими театральными и музыкальными рецензиями; позже выступил сам в роли драматурга и тотчас же вызвал резкие нападки лиц, возмущавшихся их мнимой безнравственностью и чрезмерной смелостью; за последние годы становится всё более популярным у английской публики и находит почитателей на континенте благодаря появлению критических статей о нём и переводов его избранных пьес например, на немецком языке — Требича. Шоу совершенно порывает с чопорной пуританской моралью, всё ещё свойственной значительной части зажиточных кругов английского общества.
Он называет вещи их настоящими именами, считает возможным изображать любое житейское явление и до известной степени является последователем натурализма. У Шоу есть и пьесы в психологическом жанре, иногда соприкасающиеся даже с областью мелодрамы «Candida» и др. Ему принадлежит также написанный в более раннюю пору роман «Любовь в мире артистов». При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона 1890—1907.