Роман Ф.М. Достоевского "Бедные люди" написан в эпистолярном жанре. Бедные люди, Федор Достоевский. Бедный пожилой чиновник Макар Девушкин пишет письма бедной девушке-сироте Вареньке Добросёловой. В этот сборник вошли два ранних произведения Достоевского — «Бедные люди» и «Двойник», которые ознаменовали рождение будущего великого романиста. Бедные люди, Федор Достоевский.
Бедные люди
| Кратко «Бедные люди» Ф. М. Достоевский | Нет чтобы написать что-нибудь полезное, приятное, усладительное, а то всю подноготную в земле вырывают. |
| Бедные люди. Федор Достоевский 2020 слушать онлайн | Новости. О нас. |
Краткое содержание романа Ф.М. Достоевского «Бедные люди»
Пересказав роман «Бедные люди» кратко, мы намеренно опустили ряд деталей. Их могут спросить на уроке литературы или включить в тестирование по предмету. Итак: На момент событий Вареньке 17—18 лет, а Девушкину — около сорока семи. Главный герой зарабатывает на жизнь тем, что 30 лет занимается переписыванием бумаг. Одна из самых больших мечт Девушкина, еле-еле сводящего концы с концами, — новые сапоги. Главная героиня зарабатывает тем, что берёт на дом шитьё. Девушкин не позволяет ей пойти работать в гувернантки из-за её состояния здоровья и потенциального переезда. Варенька живёт с пожилой женщиной Федорой, которая дала ей приют.
Родственницу девушки зовут Анна Фёдоровна. Эта дама после первого отказа Вареньки Быкову преследует и укоряет свою юную родственницу за такой выбор. Варенька присылала Девушкину свой дневник, из которого он узнаёт о её трагической истории любви.
Их общение заключается на надежде радостного и беспечного будущего. И это эпистолярное общение наполняет их ощущением полноты жизни, разжигая огонёк в глазах.
Не отрываясь они за ночь перечитывают весь роман и в четыре часа утра возвращаются к Достоевскому, чтобы под свежими впечатлениями от прочитанного сообщить о своём восторге. Утром того же дня Некрасов везёт рукопись в дом Лопатина , где передаёт её Виссариону Белинскому со словами: «Новый Гоголь явился! Критик встретил такое заявление с недоверием, но уже вечером того же дня он просит Некрасова о скорейшей встрече с автором. Встретившись на следующий день с Достоевским лично Белинский горячо приветствовал его и высоко оценил произведение [3].
Достоевский всю жизнь считал, что эта встреча стала для него поворотным моментом, писатель укрепился в вере в себя, в свой талант и возможности [4]. Это первая попытка у нас социального романа, и сделанная притом так, как делают обыкновенно художники, то есть не подозревая и сами, что у них выходит». Для этого издания автор немного сократил произведение и внёс некоторые стилистические правки.
Это шедевры мировой литературы, которые читают и перечитывают. Роман являлся первым большим произведением начинающего писателя. В 1846 году он был опубликован в «Петербургском сборнике». После публикации роман получил восторженные оценки современников и сделал Достоевского литературной знаменитостью.
По словам литературного критика В. Белинского, «роман открывает такие тайны жизни и характеров на Руси, которые до него и не снилось никому».
Достоевский «Бедные люди»
Меня он по-прежнему считал ребенком, резвой девочкой, на одном ряду с Сашей. Мне было это очень больно, потому что я всеми силами старалась загладить мое прежнее поведение. Но меня не замечали. Это раздражало меня более и более. Я никогда почти не говорила с Покровским вне классов, да и не могла говорить. Я краснела, мешалась и потом где-нибудь в уголку плакала от досады. Я не знаю, чем бы это всё кончилось, если б сближению нашему не помогло одно странное обстоятельство. Однажды вечером, когда матушка сидела у Анны Федоровны, я тихонько вошла в комнату Покровского. Я знала, что его не было дома, и, право, не знаю, отчего мне вздумалось войти к нему. До сих пор я никогда и не заглядывала к нему, хотя мы прожили рядом уже с лишком год. В этот раз сердце у меня билось так сильно, так сильно, что, казалось, из груди хотело выпрыгнуть.
Я осмотрелась кругом с каким-то особенным любопытством. Комната Покровского была весьма бедно убрана; порядка было мало. На стенах прибито было пять длинных полок с книгами. На столе и на стульях лежали бумаги. Книги да бумаги! Меня посетила странная мысль, и вместе с тем какое-то неприятное чувство досады овладело мною. Мне казалось, что моей дружбы, моего любящего сердца было мало ему. Он был учен, а я пыла глупа и ничего не знала, ничего не читала, ни одной книги... Тут я завистливо поглядела на длинные полки, которые ломились под книгами. Мною овладела досада, тоска, какое-то бешенство.
Мне захотелось, и я тут же решилась прочесть его книги, все до одной, и как можно скорее. Не знаю, может быть, я думала, что, научившись всему, что он знал, буду достойнее его дружбы. Я бросилась к первой полке; не думая, не останавливаясь, схватила в руки первый попавшийся запыленный, старый том и, краснея, бледнея, дрожа от волнения и страха, утащила к себе краденую книгу, решившись прочесть ее ночью, у ночника, когда заснет матушка. Но как же мне стало досадно, когда я, придя в нашу комнату, торопливо развернула книгу и увидала какое-то старое, полусгнившее, всё изъеденное червями латинское сочинение. Я воротилась, не теряя времени. Только что я хотела поставить книгу на полку, послышался шум в коридоре и чьи-то близкие шаги. Я заспешила, заторопилась, но несносная книга была так плотно поставлена в ряд, что, когда я вынула одну, все остальные раздались сами собою и силотнились так, что теперь для прежнего их товарища не оставалось более места. Втиснуть книгу у меня недоставало сил. Однако ж я толкнула книги как только могла сильнее. Полка полетела одним концом вниз.
Книги с шумом посыпались на пол. Дверь отворилась, и Покровский вошел в комнату. Нужно заметить, что он терпеть не мог, когда кто-нибудь хозяйничал в его владениях. Беда тому, кто дотрогивался до книг его! Судите же о моем ужасе, когда книги, маленькие, большие, всевозможных форматов, всевозможной величины и толщины, ринулись с полки, полетели, запрыгали под столом, под стульями, по всей комнате. Я было хотела бежать, но было поздно. Я пропала, погибла! Я балую, резвлюсь, как десятилетний ребенок; я глупая девчонка! Я большая дура!! Уйметесь ли вы когда-нибудь?
Я было нагнулась помогать ему. Но, впрочем, немного смягченный моим покорным движением, он продолжал уже тише, в недавнем наставническом тоне, пользуясь недавним правом учителя: «Ну, когда вы остепенитесь, когда вы одумаетесь? Ведь вы на себя посмотрите, ведь уж вы не ребенок, не маленькая девочка, ведь вам уже пятнадцать лет! Я не понимала; я стояла перед ним и смотрела на него во все глаза в изумлении. Он привстал, подошел с смущенным видом ко мне, смешался ужасно, что-то заговорил, кажется, в чем-то извинялся, может быть, в том, что только теперь заметил, что я такая большая девушка. Наконец я поняла. Я не помню, что со мной тогда сталось; я смешалась, потерялась, покраснела еще больше Покровского, закрыла лицо руками и выбежала из комнаты. Я не знала, что мне оставалось делать, куда было деваться от стыда. Одно то, что он застал меня в своей комнате! Целых три дня я на него взглянуть не могла.
Я краснела до слез. Мысли самые странные, мысли смешные вертелись в голове моей. Одна из них, самая сумасбродная, была та, что я хотела идти к нему, объясниться с ним, признаться ему во всем, откровенно рассказать ему всё и уверить его, что я поступила не как глупая девочка, но с добрым намерением. Я было и совсем решилась идти, но, слава богу, смелости недостало. Воображаю, что бы я наделала! Мне и теперь обо всем этом вспоминать совестно. Несколько дней спустя матушка вдруг сделалась опасно больна. Она уже два дня не вставала с постели и на третью ночь была в жару и в бреду. Я уже не спала одну ночь, ухаживая за матушкой, сидела у ее кровати, подносила ей питье и давала в определенные часы лекарства. На вторую ночь я измучилась совершенно.
По временам меня клонил сон, в глазах зеленело, голова шла кругом, и я каждую минуту готова была упасть от утомления, но слабые стоны матери пробуждали меня, я вздрагивала, просыпалась на мгновение, а потом дремота опять одолевала меня. Я мучилась. Я проснулась в ужасе. В комнате было темно, ночник погасал, полосы света то вдруг обливали всю комнату, то чуть-чуть мелькали по стене, то исчезали совсем. Мне стало отчего-то страшно, какой-то ужас напал на меня; воображение мое взволновано было ужасным сном; тоска сдавила мое сердце... Я вскочила со стула и невольно вскрикнула от какого-то мучительного, страшно тягостного чувства. В это время отворилась дверь, и Покровский вошел к нам в комнату. Я помню только то, что я очнулась на его руках. Он бережно посадил меня в кресла, подал мне стакан воды и засыпал вопросами. Не помню, что я ему отвечала.
Я вас разбужу через два часа, успокойтесь немного... Ложитесь же, ложитесь! Усталость отняла у меня последние силы; глаза мои закрывались от слабости. Я прилегла в кресла, решившись заснуть только на полчаса, и проспала до утра. Покровский разбудил меня только тогда, когда пришло время давать матушке лекарство. На другой день, когда я, отдохнув немного днем, приготовилась опять сидеть в креслах у постели матушки, твердо решившись в этот раз не засыпать, Покровский часов в одиннадцать постучался в нашу комнату. Я отворила. Я взяла; я не помню, какая эта была книга; вряд ли я тогда в нее заглянула, хоть всю ночь не спала. Странное внутреннее волнение не давало мне спать; я не могла оставаться на одном месте; несколько раз вставала с кресел и начинала ходить по комнате. Какое-то внутреннее довольство разливалось по всему существу моему.
Я так была рада вниманию Покровского. Я гордилась беспокойством и заботами его обо мне. Я продумала и промечтала всю ночь. Покровский не заходил более; и я знала, что он не придет, и загадывала о будущем вечере. В следующий вечер, когда в доме уж все улеглись, Покровский отворил свою дверь и начал со мной разговаривать, стоя у порога своей комнаты. Я не помню теперь ни одного слова из того, что мы сказали тогда друг другу; помню только, что я робела, мешалась, досадовала на себя и с нетерпением ожидала окончания разговора, хотя сама всеми силами желала его, целый день мечтала о нем и сочиняла мои вопросы и ответы... С этого вечера началась первая завязка нашей дружбы. Во всё продолжение болезни матушки мы каждую ночь по нескольку часов проводили вместе. Я мало-помалу победила свою застенчивость, хотя, после каждого разговора нашего, всё еще было за что на себя подосадовать. Впрочем, я с тайною радостию и с гордым удовольствием видела, что он из-за меня забывал свои несносные книги.
Случайно, в шутку, разговор зашел раз о падении их с полки. Минута была странная, я как-то слишком была откровенна и чистосердечна; горячность, странная восторженность увлекли меня, и я призналась ему во всем... Он посмотрел на меня как-то странно, с замешательством, с изумлением и не сказал мне ни слова. Мне стало вдруг ужасно больно, грустно. Мне показалось, что он меня не понимает, что он, может быть, надо мною смеется. Я заплакала вдруг, как дитя, зарыдала, сама себя удержать не могла; точно я была в каком-то припадке. Он схватил мои руки, целовал их, прижимал к груди своей, уговаривал, утешал меня; он был сильно тронут; не помню, что он мне говорил, но только я и плакала, и смеялась, и опять плакала, краснела, не могла слова вымолвить от радости. Впрочем, несмотря на волнение мое, я заметила, что в Покровском все-таки оставалось какое-то смущение и принуждение. Кажется, он не мог надивиться моему увлечению, моему восторгу, такой внезапной, горячей, пламенной дружбе. Может быть, ему было только любопытно сначала; впоследствии нерешительность его исчезла, и он, с таким же простым, прямым чувством, как и я, принимал мою привязанность к нему, мои приветливые слова, мое внимание и отвечал на всё это тем же вниманием, так же дружелюбно и приветливо, как искренний друг мой, как родной брат мой.
Моему сердцу было так тепло, так хорошо!.. Я не скрывалась, не таилась ни в чем; он всё это видел и с каждым днем всё более и более привязывался ко мне. И право, не помню, о чем мы не переговорили с ним в эти мучительные и вместе сладкие часы наших свиданий, ночью, при дрожащем свете лампадки и почти у самой постели моей бедной больной матушки?.. Воспоминания, радостные ли, горькие ли, всегда мучительны; по крайней мере так у меня; но и мучение это сладостно. И когда сердцу становится тяжело, больно, томительно, грустно, тогда воспоминания свежат и живят его, как капли росы в влажный вечер, после жаркого дня, свежат и живят бедный, чахлый цветок, сгоревший от зноя дневного. Матушка выздоравливала, но я еще продолжала сидеть по ночам у ее постели. Часто Покровский давал мне книги; я читала, сначала чтоб не заснуть, потом внимательнее, потом с жадностию; передо мной внезапно открылось много нового, доселе неведомого, незнакомого мне. Новые мысли, новые впечатления разом, обильным потоком прихлынули к моему сердцу. И чем более волнения, чем более смущения и труда стоил мне прием новых впечатлений, тем милее они были мне, тем сладостнее потрясали всю душу. Разом, вдруг, втолпились они в мое сердце, не давая ему отдохнуть.
Какой-то странный хаос стал возмущать всё существо мое. Но это духовное насилие не могло и не в силах было расстроить меня совершенно. Я была слишком мечтательна, и это спасло меня. Когда кончилась болезнь матушки, наши вечерние свидания и длинные разговоры прекратились; нам удавалось иногда меняться словами, часто пустыми и малозначащими, но мне любо было давать всему свое значение, свою цену особую, подразумеваемую. Жизнь моя была полна, я была счастлива, покойно, тихо счастлива. Так прошло несколько недель... Как-то раз зашел к нам старик Покровский. Он долго с нами болтал, был не по-обыкновенному весел, бодр, разговорчив; смеялся, острил по-своему и наконец разрешил загадку своего восторга и объявил нам, что ровно через неделю будет день рождения Петеньки и что по сему случаю он непременно придет к сыну; что он наденет новую жилетку и что жена обещалась купить ему новые сапоги. Одним словом, старик был счастлив вполне и болтал обо всем, что ему на ум попадалось. День его рождения!
Этот день рождения не давал мне покоя ни днем, ни ночью. Я непременно решилась напомнить о своей дружбе Покровскому и что-нибудь подарить ему. Но что? Наконец я выдумала подарить ему книг. Я знала, что ему хотелось иметь полное собрание сочинений Пушкина, в последнем издании, и я решила купить Пушкина. У меня своих собственных денег было рублей тридцать, заработанных рукодельем. Эти деньги были отложены у меня на новое платье. Тотчас я послала нашу кухарку, старуху Матрену, узнать, что стоит весь Пушкин. Цена всех одиннадцати книг, присовокупив сюда издержки на переплет, была по крайней мере рублей шестьдесят. Где взять денег?
Я думала-думала и не знала, на что решиться. У матушки просить не хотелось. Конечно, матушка мне непременно бы помогла; но тогда все бы в доме узнали о нашем подарке; да к тому же этот подарок обратился бы в благодарность, в плату за целый год трудов Покровского. Мне хотелось подарить одной, тихонько от всех. А за труды его со мною я хотела быть ему навсегда одолженною без какой бы то ни было уплаты, кроме дружбы моей. Наконец я выдумала, как выйти из затруднения. Я знала, что у букинистов в Гостином дворе можно купить книгу иногда в полцены дешевле, если только поторговаться, часто малоподержанную и почти совершенно новую. Я положила непременно отправиться в Гостиный двор. Так и случилось; назавтра же встретилась какая-то надобность и у нас и у Анны Федоровны. Матушке понездоровилось, Анна Федоровна очень кстати поленилась, так что пришлось все поручения возложить на меня, и я отправилась вместе с Матреной.
К моему счастию, я нашла весьма скоро Пушкина, и в весьма красивом переплете. Я начала торговаться. Сначала запросили дороже, чем в лавках; но потом, впрочем не без труда, уходя несколько раз, я довела купца до того, что он сбавил цену и ограничил свои требования только десятью рублями серебром. Как мне весело было торговаться!.. Бедная Матрена не понимала, что со мной делается и зачем я вздумала покупать столько книг. Но ужас! Весь мой капитал был в тридцать рублей ассигнациями, а купец никак не соглашался уступить дешевле. Наконец я начала упрашивать, просила-просила его, наконец упросила. Он уступил, но только два с полтиною, и побожился, что и эту уступку он только ради меня делает, что я такая барышня хорошая, а что для другого кого он ни за что бы не уступил. Двух с половиною рублей недоставало!
Я готова была заплакать с досады. Но самое неожиданное обстоятельство помогло мне в моем горе. Недалеко от меня, у другого стола с книгами, я увидала старика Покровского. Вокруг него столпились четверо или пятеро букинистов; они его сбили с последнего толку, затормошили совсем. Всякий из них предлагал ему свой товар, и чего-чего не предлагали они ему, и чего-чего не хотел он купить! Бедный старик стоял посреди их, как будто забитый какой-нибудь, и не знал, за что взяться из того, что ему предлагали. Старик мне очень обрадовался; он любил меня без памяти, может быть, не менее Петеньки. Вот его день рождения скоро будет, а он любит книжки, так вот я и покупаю их для него... К чему ни приценится, всё рубль серебром, два рубля, три рубля серебром; уж он к большим книгам и не приценивался, а так только завистливо на них посматривал, перебирал пальцами листочки, вертел в руках и опять их ставил на место. Я спросила, много ли у него денег?
Я его тотчас потащила к моему букинисту. Старик обезумел от радости, высыпал все свои деньги, и букинист навьючил на него всю нашу общую библиотеку. Мой старичок наложил книг во все карманы, набрал в обе руки, под мышки и унес всё к себе, дав мне слово принести все книги на другой день тихонько ко мне. На другой день старик пришел к сыну, с часочек посидел у него по обыкновению, потом зашел к нам и подсел ко мне с прекомическим таинственным видом. Сначала с улыбкой, потирая руки от гордого удовольствия владеть какой-нибудь тайной, он объявил мне, что книжки все пренезаметно перенесены к нам и стоят в уголку, в кухне, под покровительством Матрены. Потом разговор естественно перешел на ожидаемый праздник; потом старик распространился о том, как мы будем дарить, и чем далее углублялся он в свой предмет, чем более о нем говорил, тем приметнее мне становилось, что у него есть что-то на душе, о чем он не может, не смеет, даже боится выразиться. Я всё ждала и молчала. Тайная радость, тайное удовольствие, что я легко читала доселе в его странных ухватках, гримасничанье, подмигиванье левым глазком, исчезли. Он делался поминутно всё беспокойнее и тоскливее; наконец он не выдержал. Я взглянула на него; он с робким ожиданием ожидал моего приговора.
Петруше это очень неприятно. Он вот, видите ли, Варвара Алексеевна, сердится, бранит меня и мне морали разные читает. Так вот бы мне и хотелось теперь самому доказать ему подарком моим, что я исправляюсь и начинаю вести себя хорошо. Что вот я копил, чтобы книжку купить, долго копил, потому что у меня и денег-то почти никогда не бывает, разве, случится, Петруша кое-когда даст. Он это знает. Следовательно, вот он увидит употребление денег моих и узнает, что всё это я для него одного делаю. Мне стало ужасно жаль старика. Я думала недолго. Старик смотрел на меня с беспокойством. Добряк был этот старик!
Я уверила его, что я бы рада была подарить что-нибудь, да только у него не хочу отнимать удовольствия. Этим старик совершенно успокоился. Он пробыл у нас еще два часа, но всё это время на месте не мог усидеть, вставал, возился, шумел, шалил с Сашей, целовал меня украдкой, щипал меня за руку и делал тихонько гримасы Анне Федоровне. Анна Федоровна прогнала его наконец из дома. Одним словом, старик от восторга так расходился, как, может быть, никогда еще не бывало с ним. В торжественный день он явился ровно в одиннадцать часов, прямо от обедни, во фраке, прилично заштопанном, и действительно в новом жилете и в новых сапогах. В обеих руках было у него по связке книг. Мы все сидели тогда в зале у Анны Федоровны и пили кофе было воскресенье. Старик начал, кажется, с того, что Пушкин был весьма хороший стихотворец; потом, сбиваясь и мешаясь, перешел вдруг на то, что нужно вести себя хорошо и что если человек не ведет себя хорошо, то значит, что он балуется; что дурные наклонности губят и уничтожают человека; исчислил даже несколько пагубных примеров невоздержания и заключил тем, что он с некоторого времени совершенно исправился и что теперь ведет себя примерно хорошо. Что он и прежде чувствовал справедливость сыновних наставлений, что он всё это давно чувствовал и всё на сердце слагал, но теперь и на деле стал удерживаться.
В доказательство чего дарит книги на скопленные им, в продолжение долгого времени, деньги. Я не могла удержаться от слез и смеха, слушая бедного старика; ведь умел же налгать, когда нужда пришла! Книги были перенесены в комнату Покровского и поставлены на полку. Покровский тотчас угадал истину. Старика пригласили обедать. Этот день мы все были так веселы. После обеда играли в фанты, в карты; Саша резвилась, я от нее не отставала. Покровский был ко мне внимателен и всё искал случая поговорить со мною наедине, но я не давалась. Это был лучший день в целые четыре года моей жизни. А теперь всё пойдут грустные, тяжелые воспоминания; начнется повесть о моих черных днях.
Вот отчего, может быть, перо мое начинает двигаться медленнее и как будто отказывается писать далее. Вот отчего, может быть, я с таким увлечением и с такою любовью переходила в памяти моей малейшие подробности моего маленького житья-бытья в счастливые дни мои. Эти дни были так недолги; их сменило горе, черное горе, которое бог один знает когда кончится. Несчастия мои начались болезнию и смертию Покровского. Он заболел два месяца спустя после последних происшествий, мною здесь описанных. В эти два месяца он неутомимо хлопотал о способах жизни, ибо до сих пор он еще не имел определенного положения. Как и все чахоточные, он не расставался до последней минуты своей с надеждою жить очень долго. Ему выходило куда-то место в учителя; но к этому ремеслу он имел отвращение. Служить где-нибудь в казенном месте он не мог за нездоровьем. К тому же долго бы нужно было ждать первого оклада жалованья.
Короче, Покровский видел везде только одни неудачи; характер его портился. Здоровье его расстраивалось; он этого не примечал. Подступила осень. Он умер в глубокую осень, в конце октября месяца. Я почти не оставляла его комнаты во всё продолжение его болезни, ухаживала за ним и прислуживала ему. Часто не спала целые ночи. Он редко был в памяти; часто был в бреду; говорил бог знает о чем: о своем месте, о своих книгах, обо мне, об отце... В первое время болезни его все наши смотрели на меня как-то странно; Анна Федоровна качала головою. Иногда Покровский узнавал меня, но это было редко. Он был почти всё время в беспамятстве.
Иногда по целым ночам он говорил с кем-то долго-долго, неясными темными словами, и хриплый голос его глухо отдавался в тесной его комнате, словно в гробу; мне тогда становилось страшно. Особенно в последнюю ночь он был как исступленный; он ужасно страдал, тосковал; стоны его терзали мою душу. Все в доме были в каком-то испуге. Анна Федоровна всё молилась, чтоб бог его прибрал поскорее. Призвали доктора. Доктор сказал, что больной умрет к утру непременно. Старик Покровский целую ночь провел в коридоре, у самой двери в комнату сына; тут ему постлали какую-то рогожку. Он поминутно входил в комнату; на него страшно было смотреть. Он был так убит горем, что казался совершенно бесчувственным и бессмысленным. Голова его тряслась от страха.
Он сам весь дрожал и всё что-то шептал про себя, о чем-то рассуждал сам с собою. Мне казалось, что он с ума сойдет с горя. Перед рассветом старик, усталый от душевной боли, заснул на своей рогожке как убитый. В восьмом часу сын стал умирать; я разбудила отца. Покровский был в полной памяти и простился со всеми нами. Я не могла плакать; но душа моя разрывалась на части. Но всего более истерзали и измучили меня его последние мгновения. Он чего-то всё просил долго-долго коснеющим языком своим, а я ничего не могла разобрать из слов его. Сердце мое надрывалось от боли! Целый час он был беспокоен, об чем-то всё тосковал, силился сделать какой-то знак охолоделыми руками своими и потом опять начинал просить жалобно, хриплым, глухим голосом; но слова его были одни бессвязные звуки, и я опять ничего понять не могла.
Я подводила ему всех наших, давала ему пить; но он всё грустно качал головою. Наконец я поняла, чего он хотел. Он просил поднять занавес у окна и открыть ставни. Ему, верно, хотелось взглянуть в последний раз на день, на свет божий, на солнце. Я отдернула занавес; но начинающийся день был печальный и грустный, как угасающая бедная жизнь умирающего. Солнца не было. Облака застилали небо туманною пеленою; оно было такое дождливое, хмурое, грустное. Мелкий дождь дробил в стекла и омывал их струями холодной, грязной воды; было тускло и темно. В комнату чуть-чуть проходили лучи бледного дня и едва оспаривали дрожащий свет лампадки, затепленной перед образом. Умирающий взглянул на меня грустно-грустно и покачал головою.
Первая черновая редакция была готова к ноябрю, но уже в декабре была коренным образом переработана. В феврале — марте 1845 года писатель опять вносит изменения, переписывает этот вариант начисто и снова решает исправить редакцию. Лишь 4 мая 1845 года роман был наконец закончен. Он слова не говорил о том, что пишет; на мои вопросы он отвечал неохотно и лаконически; зная его замкнутость, я перестал спрашивать».
Титульный лист «Петербургского сборника» 1846 , где впервые был опубликован роман «Бедные люди» Окончив в конце мая чистовую переписку финальной версии, Достоевский «в один присест и почти что не останавливаясь»[2] читает роман Григоровичу. Тот, потрясённый, тут же отправляется с рукописью к Николаю Некрасову. Некрасов хоть и был раздосадован поздним визитом, но согласился прочесть хотя бы десять страниц. Не отрываясь они за ночь перечитывают весь роман и в четыре часа утра возвращаются к Достоевскому, чтобы под свежими впечатлениями от прочитанного сообщить о своём восторге.
Утром того же дня Некрасов везёт рукопись в дом Лопатина, где передаёт её Виссариону Белинскому со словами: «Новый Гоголь явился! Критик встретил такое заявление с недоверием, но уже вечером того же дня он просит Некрасова о скорейшей встрече с автором. Встретившись на следующий день с Достоевским лично Белинский горячо приветствовал его и высоко оценил произведение. Достоевский всю жизнь считал, что эта встреча стала для него поворотным моментом, писатель укрепился в вере в себя, в свой талант и возможности.
Достоевский боготворил Шекспира, читал его с юности, в буквальном смысле рыдал над его «Гамлетом». Смею утверждать, что без «Гамлета» не было бы и многих произведений Достоевского, а, может, и самого Достоевского. Как все «книжные мальчики» позапрошлого культурного читающего столетья семнадцатилетний Федя Достоевский вёл читательский дневник, а вы ведёте? Ах да, я забыла, у вас Инстаграм… Так вот, в этом дневнике, а позже в письмах брату Михаилу Достоевский рассказывает о своих впечатлениях от прочитанного. Он сокрушался, насколько слаб и малодушен человек. Речь, конечно, о Гамлете. Слабым и малодушным Достоевский в те годы быть не хотел. Молодой человек двадцати трёх лет от роду мечтал о славе, был замкнут, вспыльчив, весьма уязвим для критики, особенно своих собратьев по перу. Он болезненно реагировал на насмешки, ведь его первые шаги в литературе высоко оценил сам Белинский! Жизнь внесёт свои коррективы в его взгляды, но Шекспир навсегда останется для него кумиром.
В предисловии к своему самому неоднозначному роману «Бесы» он назовёт Шекспира пророком, посланным Богом человечеству. Но сегодня мы будем говорить о другом романе, о том самом, который определил главную тему его творчества и сделал Достоевского Достоевским. Потому что о человеческих слабостях и малодушии лучше Достоевского в нашей литературе, пожалуй, никто не рассказал. Роман называется «Бедные люди». Именно это произведение открыло ему путь в литературу. Насколько роман был важен для Достоевского, говорят три редакции произведения.
История его появления на свет сопровождалась такими яркими событиями, о которых стоит сказать. Когда Достоевский завершил роман, он прочел его Григоровичу, который в это время жил с ним на одной квартире. Григорович понес его показать Некрасову как редактору и издателю. Некрасов с не очень большой охотой взял. Говорит: «Ну давай попробуем, с первых строк будет ясно». Сели и просидели всю ночь, не могли оторваться от первых строк до последних, а потом тут же, как вспоминают, — есть два воспоминания об этом событии, самого Григоровича и Достоевского, — а потом, не утерпев, тут же, не дождавшись даже утра, побежали поздравить Достоевского. Некрасов затем отнес рукопись к Белинскому с восклицанием: «Новый Гоголь явился! Привели Достоевского, и Белинский с изумлением увидел, что перед ним молодой человек, и Белинский сказал ему: «Как же так, вы, такой молодой, могли такое написать и такое понять, почувствовать? Действительно, Достоевский поразил первых читателей, даже искушенных. Причем Григорович вспоминал, что когда они по очереди читали друг другу, то едва сдерживали слезы, особенно в конце. Первый социальный роман Действительно, роман Достоевского «Бедные люди» — роман, переполненный картинами страданий: страдают два главных героя, Варенька Доброселова и Макар Девушкин, страдают и люди вокруг, и эти страдания тоже вписываются в общую картину романа. Это и сосед Горшков, у которого умирает ребенок, и он в полной нищете. Это какой-то мальчик на улице, десятилетний мальчик, который подбегает к Макару Алексеевичу с запиской матери о том, что трое детей, все голодают, и Макар Алексеевич не может помочь. Вот столько, как один из современников Достоевского говорил, вот столько можно набить страданий в одно небольшое произведение. Белинский по поводу романа написал Анненкову: «Роман открывает такие тайны жизни и характеров на Руси, которые до него не снились никому. Я хочу на этом остановиться: социальный роман, что такое социальный роман. Герои — бедные люди, причем бедность их доходит до края. Варенька после смерти отца произносит такую фразу, которая потом отзовется в другом романе Достоевского: «Нам идти некуда». Я напоминаю, Мармеладов в «Преступлении и наказании» говорит: «Понимаете ли вы, что значит, когда уже некуда больше идти? Это и потом будет один из сюжетов Достоевского, который не оставит его до конца жизни: история соблазненной и брошенной женщины. Варенька — еще 18-летняя девушка, а жизнь ее уже сломана. Макар Алексеевич Девушкин — человек, который живет, как бы сейчас сказали, на одну зарплату, при этом он ухитряется помогать Вареньке и доходит до бедности, которая граничит уже с нищетой. И вот у этих первых еще героев Достоевского возникает очень достоевский вопрос, который прозвучит и в последнем романе писателя. Чем же вы-то хуже их всех? Отчего вы такая несчастная? И Белинский по-своему, конечно, был прав, когда называл «Бедных людей» социальным романом. Герцен пошел еще дальше, назвав его социалистическим романом.
►▒"Бедные люди" Ф.М. Достоевский
Книга Бедные люди доступна в 15 форматах Doc, Docx, RTF, TXT, ODT, PDF, DjVu, FB2, HTML, JAVA, ePub, LIT, LRF, Mobi, PDB (для телефона, планшета, компьютера и ридера для электронных книг). «Бедные люди» — первое оригинальное печатное произведение русского писателя XIX века Фёдора Михайловича Достоевского, написанное в. Бедные люди капризны, — это уж так от природы устроено.
Бедные люди
Кстати, Девушкин прочел и этот рассказ, он ему понравился, даже очень. В том-то и состоит вся трагедия маленьких людей, что они ничуть не меньше богатых, избалованных и сытых способны чувствовать и страдать. Бедность не притупила их чувств, не заставила зачерстветь и привыкнуть к унижениям. Напротив — с каждым днем этот ад становится все невыносимее. И особенно ужасно то, что бедность и беззащитность провоцируют сильных мира сего на новые унижения и издевательства по отношению к слабым и беззащитным. Кто мог заступиться за бедную Варю, какой суд защитит ее от богатого и влиятельного насильника? Увы, в романе случается страшное, хотя кому-то это покажется почти счастливым концом. Обнищавшая Варя вынуждена принять предложение и выйти замуж за помещика. Макар Девушкин теряет единственно близкую душу в мире.
А мы понимаем, что одинокая бесприданница Варя никогда не будет счастлива замужем — ее ждут новые издевательства и угнетение, положение взятой в жены из милости. Достоевский впервые вводит читателя в мир униженных и оскорбленных, заставляет приглядеться, прислушаться, а не отворачиваться с омерзением от нищеты. Смысл финала романа Бедные люди Почти в самом конце романа, когда герои оказываются в совершенно безвыходном положении из-за своей нищеты, случается маленькое чудо — начальник безвозмездно дарит Девушкину 100 рублей, немалые деньги по тем временам, когда зарплата школьного учителя составляла 20-25 рублей в месяц. И вот, оба спасены от голодной смерти.
Их общение заключается на надежде радостного и беспечного будущего.
И это эпистолярное общение наполняет их ощущением полноты жизни, разжигая огонёк в глазах.
Все дразнили бедного чиновника Ловеласом. Макар Девушкин обвинил Ратазяева в предательстве. Девушка обожглась утюгом, теперь она не может шить.
Федора болеет третий день. Все несчастья обрушились на бедных людей! Девушка снова упрекает своего друга в пьянстве. Ее репутация тоже страдает. Все твердят, что она сошлась с падшим человеком.
Варвара посылает Девушкину двугривенный и просит прийти в гости. Мужчине стыдно за свой поступок. Он выпил, чтобы хоть ненадолго забыть про свои оторванные подошвы. Девушкин виноват перед Варварой. Он упал духом.
Бедный чиновник отвергнул все свои хорошие качества и опустился до пьянства. Он снова пил и плакал вместе с Емелей, который уже заложил все свое имущество. Варвара пишет о своем детстве в деревне. Осенью там было особенно хорошо. Девушка вспоминает большое чистое озеро, лес, вечерние посиделки в избах.
А в настоящем Варвары Алексеевны нет никакой радости. Она жалуется на слабость, предчувствует близкую смерть. Девушкин пишет о своей прогулке. На Фонтанке унылый народ. Везде грязь и слякоть.
А на Гороховой все иначе: здесь проезжают дорогие экипажи, в них сидят княжны и графини. А Варвара Алексеевна ничем не хуже, только у нее сильного защитника нет. Один мальчик, весь синий от холода подбежал к Макару Алексеевичу и протянул ему записку с просьбой о помощи. Что делать? Дать нечего.
Дома к Девушкину обратился Горшков. Сосед просил хоть немного денег, у них совсем нечего есть. Макар Девушкин отдал последние двадцать копеек. Вчера на службе Девушкина попросили переписать одну бумагу. Дело было срочное.
Он переписал чисто и хорошо, но пропустил одну строчку. Макара Алексеевича вызвали к его превосходительству, корили за неосмотрительность и невнимательность. В самый неподходящий момент Девушкин задел рукой свою пуговицу, она оторвалась и покатилась прямо к ногам его превосходительства. Бедный чиновник чуть не умер со стыда. Кончилось тем, что его превосходительство пожалел Девушкина и дал ему сторублевую.
Девушкин отдает сорок пять рублей ассигнациями Варваре Доброселовой. Варваре было бы достаточно и двадцати рублей. Она просит своего благодетеля не тратить деньги впустую. Макар Девушкин просит своего ангельчика не уезжать, особенно теперь, когда все стало благополучно. Федора встретила на улице господина Быкова.
Женщина упрекнула его в безнравственности. Быков в Петербурге, и Варвара боится, что он опять войдет в ее жизнь. Сегодня окончательно оправдали Горшкова в суде и присудили выплатить ему приличную сумму денег. Горшков не мог прийти в себя от счастья. С его бледного лица не сходила улыбка.
После обеда Горшков внезапно скончался на своей кровати. У Девушкина скоро появится посторонний заработок. Ратазяев свел его с одним писателем. Девушкин будет переписывать сочинения, и получать по сорок копеек с листа. Три дня назад к Варваре приходил Быков.
Он предложил ей выйти за него замуж. Варвара Алексеевна соглашается. После венчания Быков собирается уехать вместе с Варварой в деревню и больше не приезжать в Петербург, потому что в Петербурге гадко. Девушкин считает, что женитьба Быкова на Варваре — это очень благородный поступок. Девушкин обещает зайти к Варваре.
У Варвары свадьба через 5 дней. Девушка сегодня плохо себя чувствует и просит своего друга зайти к мадам Шифон. Нужно кое-что подготовить к свадьбе. Девушкин исполнил все, о чем просила Варвара Алексеевна. Для своего ангельчика он готов обойти хоть все магазины.
Варвара Алексеевна просит Макара Девушкина срочно бежать к брильянтщику, чтобы отменить заказ: слишком дорого. Быков рассердился, когда узнал про расходы. Девушкин все уладил, только сам простудился, не встает с постели. Девушкин сегодня встретил Федору, она все рассказала ему про Варвару. Он желает счастья своему ангельчику.
Макар Алексеевич намерен перебраться на старую квартиру Варвары. Он будет жить с Федорой, доброй и работящей женщиной. Варвара завтра уезжает из Петербурга. Она благодарит своего друга за помощь и поддержку. Ему нужно привыкнуть жить без нее.
Девушка прощается и обещает писать. Душа ее полна слез! Макар Алексеевич получает последнее заплаканное письмо Варвары. Он хочет остановить ее, удержать, спасти от гибели, но ему некуда написать свой ответ. История создания произведения Роман «Бедные люди» — это творческий дебют Федора Михайловича Достоевского.
Произведение было опубликовано в «Петербургском сборнике» в 1845 году. Автор остро чувствовал проблемы своей эпохи и придал роману большое социальное значение. В произведении отражены личные наблюдения писателя и некоторые моменты его биографии. Сестра Ф. Достоевского стала прототипом Варвары Доброселовой, а ее муж — прототипом Быкова.
Мужчина отправляет Варваре Доброселовой в подарок фунтик конфет, а еще горшки с бальзамином и геранью. Варваре очень нравятся цветы, но ей нечем отблагодарить своего друга, который тратит на нее последние деньги. А занавеска зацепилась совершенно случайно, Варвара про нее вовсе не вспоминала. Девушка переживает, что Макару Девушкину будет сложно привыкнуть к новому дому: он любит уединенье.
Она приглашает своего благодетеля в гости. Девушкину досадно, что он придал такое большое значение занавеске. Он приходится Варваре дальним родственником и питает к ней отеческую любовь. Макар Алексеевич согласен, что на прежней квартире ему было лучше, но ничего, он не избалован.
Девушкин стесняется идти в гости, потому что люди начнут спрашивать, интересоваться, куда он ходил. Они все не так истолкуют. Он предлагает увидеться на всенощной. Варвара Алексеевна нисколько не хотела обидеть своего друга.
Девушка очень высоко ценит поступок Макара Алексеевича, он защитил ее от подлых людей. Варвара заболела и снова просит своего благодетеля прийти в гости, — какое дело до того, что скажут люди! Девушкин переживает за Варвару Алексеевну: она совсем не бережет свое здоровье. Он рассказывает про свой новый дом.
Здесь чистая и широкая парадная лестница. Зато черный вход — неприятное место: грязная винтовая лестница, жирные стены, везде мусор и дурной запах. В комнатах душно, но со временем привыкаешь. В доме живут самые разные люди: картежник мичман, чиновник литератор Ратазяев.
Хозяйка — гадкая женщина, совсем не щадит горничную Терезу. Еще здесь живет семья бедняков. Отец — бывший чиновник Горшков, замешан в одном судебном процессе, мать и трое детей. Варвара рассказывает об Анне Федоровне.
Эта ее дальняя родственница. Она приютила ее с матушкой в трудный период. С тех пор Анна Федоровна упрекает Варвару в неблагодарности. Эта женщина утверждает, что Варвара сама виновата в том, что не защитила свою честь.
Хотя все несчастья случились по вине одной Анны Федоровны! Макар Девушкин посылает своему ангельчику немного винограда и розанчиков. Федора лжет, что он продал новый вицмундир. У него все благополучно.
Макар Алексеевич желает скорейшего выздоровления Варваре и обещает устроить встречу вне дома, чтобы избежать сплетен. Варвара отыскала тетрадочку, в которой записывала некоторые моменты из биографии. Она хочет поделиться своими воспоминаниями с Макаром Алексеевичем и отправляет ему тетрадь. Девушкин давно интересовался прежним житьем Варвары Доброселовой и с удовольствием стал читать.
I Мы жили в деревне князя П-го. Батюшка управлял большим имением, а матушка вела хозяйство. Когда мне исполнилось 12 лет, старый князь умер, а наследники отказали в должности батюшке. Мы были вынуждены уехать в Петербург.
У батюшки здесь были свои деньги в оборотах у частников, он постоянно занимался делами. Через три месяца меня отдали учиться в пансион. Сначала было тяжело: гувернантки кричали на меня, девицы дразнили. Уроки мне давались с трудом.
Батюшка последние силы на меня отдавал, а сам становился все мрачнее: дела у него совсем не шли. Матушка стала болеть. Родители попрекали меня тем, что я нерадивая ученица. Заботы и огорчения измучили отца, он кругом задолжал.
Отец умер, когда мне было 14 лет. Для нас с матушкой это был большой удар. Сразу после смерти отца явились кредиторы. Мы остались без дома и пропитания.
Нас приютила наша дальняя родственница Анна Федоровна. Хозяйка часто была занята, к ней заходили разные люди по каким-то вопросам, но чем именно она занималась, неизвестно. Хозяйка часто упрекала нас в неблагодарности. Матушка плакала и чахла на глазах: болезнь точила ее.
Мы целыми днями шили на заказ. Нам нужны были собственные средства на непредвиденные расходы. Мы надеялись когда-нибудь переехать в другое место. Я вместе с Сашей училась у Петра Покровского.
Слабое здоровье не позволяло ему ходить в университет. Он зарабатывал тем, что давал уроки, а на вырученные деньги покупал книги. Иногда к Петру Покровскому приходил его отец — Захар Петрович. Мать Петра умерла довольно рано.
Когда мальчику было 10 лет, его отец снова женился. Помещик Быков — принял ребенка под свое покровительство и поместил в школу. Быков — благодетель семьи Покровских, и близкий друг Анны Федоровны. Когда Петр стал старше, Быков помог ему устроиться к Анне Федоровне.
Старик Покровский безмерно любил Петеньку, но сын не всегда был приветлив с отцом. Захар Петрович часто приходил в пьяном виде и отвлекал от занятий. Иногда старик Покровский заставал сына в хорошем расположении духа — для отца это было настоящее счастье! Матушке становилось все хуже.
Я ухаживала за ней, и на вторую ночь совсем утомилась. К нам в комнату вошел Покровский и заставил меня поспать хотя бы два часа. На следующую ночь он опять зашел и принес книгу. У нас завязалась дружба.
Матушке становилась лучше. Через неделю у Покровского день рождения! У меня было 30 рублей, заработанных рукодельем, и я решила приобрести полное собрание сочинений Пушкина для своего друга. Я сторговалась на Гостином дворе, но мне все еще не хватало 2 рубля с полтиною.
Здесь же я встретила отца Покровского, он тоже выбирал подарок для сына. Мы сложились и приобрели все одиннадцать книг. В день рождения Покровского все веселились.
Письма Девушкина
- Характеристики
- Федор Достоевский ★ Бедные люди читать книгу онлайн бесплатно
- ►▒"Бедные люди" Ф.М. Достоевский
- Меню сайта
Аудиокниги слушать онлайн
175 лет назад закончено создание романа «Бедные люди» русского писателя Фёдора Михайловича Достоевского. В "Бедных людях", написанных под свежим влиянием лучших сторон Гоголя и наиболее жизненных идей Белинского, высоко гуманный идеал», – писал Н. Добролюбов. Бедные люди – роман Федора Михайловича Достоевского, в котором автор, повествуя о нищете, несправедливости и одиночестве, поднимает тему «маленького человека». Бедные люди Бедные люди АСТ В этот сборник вошли два ранних произведения Достоевского — «Бедные люди» и «Двойник», которые ознаменовали рождение будущего великого романиста.
Бедные люди
Роман «Бедные люди» Достоевского был написан в 1845 году и стал первым серьезным успехом начинающего писателя. Здесь Вы можете послушать без регистрации аудиокнигу Бедные люди, автором которой является Федор Достоевский. Первый социальный роман Действительно, роман Достоевского «Бедные люди» — роман, переполненный картинами страданий: страдают два главных героя, Варенька Доброселова и Макар Девушкин, страдают и люди вокруг, и эти страдания тоже вписываются в общую картину.
Федор Достоевский: Бедные люди
| Смысл романа «Бедные люди» Достоевского | краткое содержание романа Достоевского по главам, подробный и доходчивый пересказ доступен для прочтения на нашем сайте. |
| Аудиокнига Бедные люди. Федор Достоевский - слушать онлайн бесплатно | «БЕДНЫЕ ЛЮДИ» В 1845 году Ф.М. Достоевский закончил работу над романом «Бедные люди». |
| Читать "Бедные люди" - Достоевский Федор Михайлович - Страница 1 - ЛитМир Club | О героях произведения мы написали отдельную статью – Главные герои «Бедных людей». |
| Краткое содержание романа Ф.М. Достоевского «Бедные люди» | Главная 10 класс Федор Достоевский Бедные люди. |
Выберите страну или регион
Он смешался, заторопился, поставил книгу вверх ногами, потом хотел поправиться, перевернул и поставил обрезом наружу, улыбался, краснел и не знал, чем загладить свое преступление. Покровский своими советами отучал понемногу старика от дурных наклонностей, и как только видел его раза три сряду в трезвом виде, то при первом посещении давал ему на прощанье по четвертачку, по полтинничку или больше. Иногда покупал ему сапоги, галстух или жилетку. Зато старик в своей обнове был горд, как петух. Иногда он заходил к нам. Приносил мне и Саше пряничных петушков, яблоков и всё, бывало, толкует с нами о Петеньке. Просил нас учиться внимательно, слушаться, говорил, что Петенька добрый сын, примерный сын и вдобавок ученый сын.
Тут он так, бывало, смешно нам подмигивал левым глазком, так забавно кривлялся, что мы не могли удержаться от смеха и хохотали над ним от души, Маменька его очень любила. Но старик ненавидел Анну Федоровну, хотя был пред нею тише воды, ниже травы. Скоро я перестала учиться у Покровского. Меня он по-прежнему считал ребенком, резвой девочкой, на одном ряду с Сашей. Мне было это очень больно, потому что я всеми силами старалась загладить мое прежнее поведение. Но меня не замечали.
Это раздражало меня более и более. Я никогда почти не говорила с Покровским вне классов, да и не могла говорить. Я краснела, мешалась и потом где-нибудь в уголку плакала от досады. Я не знаю, чем бы это всё кончилось, если б сближению нашему не помогло одно странное обстоятельство. Однажды вечером, когда матушка сидела у Анны Федоровны, я тихонько вошла в комнату Покровского. Я знала, что его не было дома, и, право, не знаю, отчего мне вздумалось войти к нему.
До сих пор я никогда и не заглядывала к нему, хотя мы прожили рядом уже с лишком год. В этот раз сердце у меня билось так сильно, так сильно, что, казалось, из груди хотело выпрыгнуть. Я осмотрелась кругом с каким-то особенным любопытством. Комната Покровского была весьма бедно убрана; порядка было мало. На стенах прибито было пять длинных полок с книгами. На столе и на стульях лежали бумаги.
Книги да бумаги! Меня посетила странная мысль, и вместе с тем какое-то неприятное чувство досады овладело мною. Мне казалось, что моей дружбы, моего любящего сердца было мало ему. Он был учен, а я пыла глупа и ничего не знала, ничего не читала, ни одной книги... Тут я завистливо поглядела на длинные полки, которые ломились под книгами. Мною овладела досада, тоска, какое-то бешенство.
Мне захотелось, и я тут же решилась прочесть его книги, все до одной, и как можно скорее. Не знаю, может быть, я думала, что, научившись всему, что он знал, буду достойнее его дружбы. Я бросилась к первой полке; не думая, не останавливаясь, схватила в руки первый попавшийся запыленный, старый том и, краснея, бледнея, дрожа от волнения и страха, утащила к себе краденую книгу, решившись прочесть ее ночью, у ночника, когда заснет матушка. Но как же мне стало досадно, когда я, придя в нашу комнату, торопливо развернула книгу и увидала какое-то старое, полусгнившее, всё изъеденное червями латинское сочинение. Я воротилась, не теряя времени. Только что я хотела поставить книгу на полку, послышался шум в коридоре и чьи-то близкие шаги.
Я заспешила, заторопилась, но несносная книга была так плотно поставлена в ряд, что, когда я вынула одну, все остальные раздались сами собою и силотнились так, что теперь для прежнего их товарища не оставалось более места. Втиснуть книгу у меня недоставало сил. Однако ж я толкнула книги как только могла сильнее. Ржавый гвоздь, на котором крепилась полка и который, кажется, нарочно ждал этой минуты, чтоб сломаться, — сломался. Полка полетела одним концом вниз. Книги с шумом посыпались на пол.
Дверь отворилась, и Покровский вошел в комнату. Нужно заметить, что он терпеть не мог, когда кто-нибудь хозяйничал в его владениях. Беда тому, кто дотрогивался до книг его! Судите же о моем ужасе, когда книги, маленькие, большие, всевозможных форматов, всевозможной величины и толщины, ринулись с полки, полетели, запрыгали под столом, под стульями, по всей комнате. Я было хотела бежать, но было поздно. Я пропала, погибла!
Я балую, резвлюсь, как десятилетний ребенок; я глупая девчонка! Я большая дура!! Уйметесь ли вы когда-нибудь? Я было нагнулась помогать ему. Но, впрочем, немного смягченный моим покорным движением, он продолжал уже тише, в недавнем наставническом тоне, пользуясь недавним правом учителя: «Ну, когда вы остепенитесь, когда вы одумаетесь? Ведь вы на себя посмотрите, ведь уж вы не ребенок, не маленькая девочка, ведь вам уже пятнадцать лет!
Я не понимала; я стояла перед ним и смотрела на него во все глаза в изумлении. Он привстал, подошел с смущенным видом ко мне, смешался ужасно, что-то заговорил, кажется, в чем-то извинялся, может быть, в том, что только теперь заметил, что я такая большая девушка. Наконец я поняла. Я не помню, что со мной тогда сталось; я смешалась, потерялась, покраснела еще больше Покровского, закрыла лицо руками и выбежала из комнаты. Я не знала, что мне оставалось делать, куда было деваться от стыда. Одно то, что он застал меня в своей комнате!
Целых три дня я на него взглянуть не могла. Я краснела до слез. Мысли самые странные, мысли смешные вертелись в голове моей. Одна из них, самая сумасбродная, была та, что я хотела идти к нему, объясниться с ним, признаться ему во всем, откровенно рассказать ему всё и уверить его, что я поступила не как глупая девочка, но с добрым намерением. Я было и совсем решилась идти, но, слава богу, смелости недостало. Воображаю, что бы я наделала!
Мне и теперь обо всем этом вспоминать совестно. Несколько дней спустя матушка вдруг сделалась опасно больна. Она уже два дня не вставала с постели и на третью ночь была в жару и в бреду. Я уже не спала одну ночь, ухаживая за матушкой, сидела у ее кровати, подносила ей питье и давала в определенные часы лекарства. На вторую ночь я измучилась совершенно. По временам меня клонил сон, в глазах зеленело, голова шла кругом, и я каждую минуту готова была упасть от утомления, но слабые стоны матери пробуждали меня, я вздрагивала, просыпалась на мгновение, а потом дремота опять одолевала меня.
Я мучилась. Я не знаю — я не могу припомнить себе, — но какой-то страшный сон, какое-то ужасное видение посетило мою расстроенную голову в томительную минуту борьбы сна с бдением. Я проснулась в ужасе. В комнате было темно, ночник погасал, полосы света то вдруг обливали всю комнату, то чуть-чуть мелькали по стене, то исчезали совсем. Мне стало отчего-то страшно, какой-то ужас напал на меня; воображение мое взволновано было ужасным сном; тоска сдавила мое сердце... Я вскочила со стула и невольно вскрикнула от какого-то мучительного, страшно тягостного чувства.
В это время отворилась дверь, и Покровский вошел к нам в комнату. Я помню только то, что я очнулась на его руках. Он бережно посадил меня в кресла, подал мне стакан воды и засыпал вопросами. Не помню, что я ему отвечала. Я вас разбужу через два часа, успокойтесь немного... Ложитесь же, ложитесь!
Усталость отняла у меня последние силы; глаза мои закрывались от слабости. Я прилегла в кресла, решившись заснуть только на полчаса, и проспала до утра. Покровский разбудил меня только тогда, когда пришло время давать матушке лекарство. На другой день, когда я, отдохнув немного днем, приготовилась опять сидеть в креслах у постели матушки, твердо решившись в этот раз не засыпать, Покровский часов в одиннадцать постучался в нашу комнату. Я отворила. Я взяла; я не помню, какая эта была книга; вряд ли я тогда в нее заглянула, хоть всю ночь не спала.
Странное внутреннее волнение не давало мне спать; я не могла оставаться на одном месте; несколько раз вставала с кресел и начинала ходить по комнате. Какое-то внутреннее довольство разливалось по всему существу моему. Я так была рада вниманию Покровского. Я гордилась беспокойством и заботами его обо мне. Я продумала и промечтала всю ночь. Покровский не заходил более; и я знала, что он не придет, и загадывала о будущем вечере.
В следующий вечер, когда в доме уж все улеглись, Покровский отворил свою дверь и начал со мной разговаривать, стоя у порога своей комнаты. Я не помню теперь ни одного слова из того, что мы сказали тогда друг другу; помню только, что я робела, мешалась, досадовала на себя и с нетерпением ожидала окончания разговора, хотя сама всеми силами желала его, целый день мечтала о нем и сочиняла мои вопросы и ответы... С этого вечера началась первая завязка нашей дружбы. Во всё продолжение болезни матушки мы каждую ночь по нескольку часов проводили вместе. Я мало-помалу победила свою застенчивость, хотя, после каждого разговора нашего, всё еще было за что на себя подосадовать. Впрочем, я с тайною радостию и с гордым удовольствием видела, что он из-за меня забывал свои несносные книги.
Случайно, в шутку, разговор зашел раз о падении их с полки. Минута была странная, я как-то была откровенна и чистосердечна; горячность, странная восторженность увлекли меня, и я призналась ему во всем... Повторяю, что я была в престранном расположении духа; сердце мое было мягко, в глазах стояли слезы, — я не утаила ничего и рассказала всё, всё — про мою дружбу к нему, про желание любить его, жить с ним заодно сердцем, утешить его, успокоить его. Он посмотрел на меня как-то странно, с замешательством, с изумлением и не сказал мне ни слова. Мне стало вдруг ужасно больно, грустно. Мне показалось, что он меня не понимает, что он, может быть, надо мною смеется.
Я заплакала вдруг, как дитя, зарыдала, сама себя удержать не могла; точно я была в каком-то припадке. Он схватил мои руки, целовал их, прижимал к груди своей, уговаривал, утешал меня; он был сильно тронут; не помню, что он мне говорил, но только я и плакала, и смеялась, и опять плакала, краснела, не могла слова вымолвить от радости. Впрочем, несмотря на волнение мое, я заметила, что в Покровском все-таки оставалось какое-то смущение и принуждение. Кажется, он не мог надивиться моему увлечению, моему восторгу, такой внезапной, горячей, пламенной дружбе. Может быть, ему было только любопытно сначала; впоследствии нерешительность его исчезла, и он, с таким же простым, прямым чувством, как и я, принимал мою привязанность к нему, мои приветливые слова, мое внимание и отвечал на всё это тем же вниманием, так же дружелюбно и приветливо, как искренний друг мой, как родной брат мой. Моему сердцу было так тепло, так хорошо!..
Я не скрывалась, не таилась ни в чем; он всё это видел и с каждым днем всё более и более привязывался ко мне. И право, не помню, о чем мы не переговорили с ним в эти мучительные и вместе сладкие часы наших свиданий, ночью, при дрожащем свете лампадки и почти у самой постели моей бедной больной матушки?.. Обо всем, что на ум приходило, что с сердца срывалось, что просилось высказаться, — и мы почти были счастливы... Ох, это было и грустное и радостное время — всё вместе; и мне и грустно и радостно теперь вспоминать о нем. Воспоминания, радостные ли, горькие ли, всегда мучительны; по крайней мере так у меня; но и мучение это сладостно. И когда сердцу становится тяжело, больно, томительно, грустно, тогда воспоминания свежат и живят его, как капли росы в влажный вечер, после жаркого дня, свежат и живят бедный, чахлый цветок, сгоревший от зноя дневного.
Матушка выздоравливала, но я еще продолжала сидеть по ночам у ее постели. Часто Покровский давал мне книги; я читала, сначала чтоб не заснуть, потом внимательнее, потом с жадностию; передо мной внезапно открылось много нового, доселе неведомого, незнакомого мне. Новые мысли, новые впечатления разом, обильным потоком прихлынули к моему сердцу. И чем более волнения, чем более смущения и труда стоил мне прием новых впечатлений, тем милее они были мне, тем сладостнее потрясали всю душу. Разом, вдруг, втолпились они в мое сердце, не давая ему отдохнуть. Какой-то странный хаос стал возмущать всё существо мое.
Но это духовное насилие не могло и не в силах было расстроить меня совершенно. Я была слишком мечтательна, и это спасло меня. Когда кончилась болезнь матушки, наши вечерние свидания и длинные разговоры прекратились; нам удавалось иногда меняться словами, часто пустыми и малозначащими, но мне любо было давать всему свое значение, свою цену особую, подразумеваемую. Жизнь моя была полна, я была счастлива, покойно, тихо счастлива. Так прошло несколько недель... Как-то раз зашел к нам старик Покровский.
Он долго с нами болтал, был не по-обыкновенному весел, бодр, разговорчив; смеялся, острил по-своему и наконец разрешил загадку своего восторга и объявил нам, что ровно через неделю будет день рождения Петеньки и что по сему случаю он непременно придет к сыну; что он наденет новую жилетку и что жена обещалась купить ему новые сапоги. Одним словом, старик был счастлив вполне и болтал обо всем, что ему на ум попадалось. День его рождения! Этот день рождения не давал мне покоя ни днем, ни ночью. Я непременно решилась напомнить о своей дружбе Покровскому и что-нибудь подарить ему. Но что?
Наконец я выдумала подарить ему книг. Я знала, что ему хотелось иметь полное собрание сочинений Пушкина, в последнем издании, и я решила купить Пушкина. У меня своих собственных денег было рублей тридцать, заработанных рукодельем. Эти деньги были отложены у меня на новое платье. Тотчас я послала нашу кухарку, старуху Матрену, узнать, что стоит весь Пушкин. Цена всех одиннадцати книг, присовокупив сюда издержки на переплет, была по крайней мере рублей шестьдесят.
Где взять денег? Я думала-думала и не знала, на что решиться. У матушки просить не хотелось. Конечно, матушка мне непременно бы помогла; но тогда все бы в доме узнали о нашем подарке; да к тому же этот подарок обратился бы в благодарность, в плату за целый год трудов Покровского. Мне хотелось подарить одной, тихонько от всех. А за труды его со мною я хотела быть ему навсегда одолженною без какой бы то ни было уплаты, кроме дружбы моей.
Наконец я выдумала, как выйти из затруднения. Я знала, что у букинистов в Гостином дворе можно купить книгу иногда в полцены дешевле, если только поторговаться, часто малоподержанную и почти совершенно новую. Я положила непременно отправиться в Гостиный двор. Так и случилось; назавтра же встретилась какая-то надобность и у нас и у Анны Федоровны. Матушке понездоровилось, Анна Федоровна очень кстати поленилась, так что пришлось все поручения возложить на меня, и я отправилась вместе с Матреной. К моему счастию, я нашла весьма скоро Пушкина, и в весьма красивом переплете.
Я начала торговаться. Сначала запросили дороже, чем в лавках; но потом, впрочем не без труда, уходя несколько раз, я довела купца до того, что он сбавил цену и ограничил свои требования только десятью рублями серебром. Как мне весело было торговаться!.. Бедная Матрена не понимала, что со мной делается и зачем я вздумала покупать столько книг. Но ужас! Весь мой капитал был в тридцать рублей ассигнациями, а купец никак не соглашался уступить дешевле.
Наконец я начала упрашивать, просила-просила его, наконец упросила. Он уступил, но только два с полтиною, и побожился, что и эту уступку он только ради меня делает, что я такая барышня хорошая, а что для другого кого он ни за что бы не уступил. Двух с половиною рублей недоставало! Я готова была заплакать с досады. Но самое неожиданное обстоятельство помогло мне в моем горе. Недалеко от меня, у другого стола с книгами, я увидала старика Покровского.
Вокруг него столпились четверо или пятеро букинистов; они его сбили с последнего толку, затормошили совсем. Всякий из них предлагал ему свой товар, и чего-чего не предлагали они ему, и чего-чего не хотел он купить! Бедный старик стоял посреди их, как будто забитый какой-нибудь, и не знал, за что взяться из того, что ему предлагали. Я подошла к нему и спросила — что он здесь делает? Старик мне очень обрадовался; он любил меня без памяти, может быть, не менее Петеньки. Вот его день рождения скоро будет, а он любит книжки, так вот я и покупаю их для него...
К чему ни приценится, всё рубль серебром, два рубля, три рубля серебром; уж он к большим книгам и не приценивался, а так только завистливо на них посматривал, перебирал пальцами листочки, вертел в руках и опять их ставил на место. Я спросила, много ли у него денег? Я его тотчас потащила к моему букинисту. Старик обезумел от радости, высыпал все свои деньги, и букинист навьючил на него всю нашу общую библиотеку. Мой старичок наложил книг во все карманы, набрал в обе руки, под мышки и унес всё к себе, дав мне слово принести все книги на другой день тихонько ко мне. На другой день старик пришел к сыну, с часочек посидел у него по обыкновению, потом зашел к нам и подсел ко мне с прекомическим таинственным видом.
Сначала с улыбкой, потирая руки от гордого удовольствия владеть какой-нибудь тайной, он объявил мне, что книжки все пренезаметно перенесены к нам и стоят в уголку, в кухне, под покровительством Матрены. Потом разговор естественно перешел на ожидаемый праздник; потом старик распространился о том, как мы будем дарить, и чем далее углублялся он в свой предмет, чем более о нем говорил, тем приметнее мне становилось, что у него есть что-то на душе, о чем он не может, не смеет, даже боится выразиться. Я всё ждала и молчала. Тайная радость, тайное удовольствие, что я легко читала доселе в его странных ухватках, гримасничанье, подмигиванье левым глазком, исчезли. Он делался поминутно всё беспокойнее и тоскливее; наконец он не выдержал. Так вот, видите ли — и у вас будет что-нибудь подарить, и у меня будет что-нибудь подарить; у нас обоих будет что-нибудь подарить.
Я взглянула на него; он с робким ожиданием ожидал моего приговора. Петруше это очень неприятно. Он вот, видите ли, Варвара Алексеевна, сердится, бранит меня и мне морали разные читает. Так вот бы мне и хотелось теперь самому доказать ему подарком моим, что я исправляюсь и начинаю вести себя хорошо. Что вот я копил, чтобы книжку купить, долго копил, потому что у меня и денег-то почти никогда не бывает, разве, случится, Петруша кое-когда даст. Он это знает.
Следовательно, вот он увидит употребление денег моих и узнает, что всё это я для него одного делаю. Мне стало ужасно жаль старика. Я думала недолго. Старик смотрел на меня с беспокойством. Добряк был этот старик! Я уверила его, что я бы рада была подарить что-нибудь, да только у него не хочу отнимать удовольствия.
Этим старик совершенно успокоился. Он пробыл у нас еще два часа, но всё это время на месте не мог усидеть, вставал, возился, шумел, шалил с Сашей, целовал меня украдкой, щипал меня за руку и делал тихонько гримасы Анне Федоровне. Анна Федоровна прогнала его наконец из дома. Одним словом, старик от восторга так расходился, как, может быть, никогда еще не бывало с ним. В торжественный день он явился ровно в одиннадцать часов, прямо от обедни, во фраке, прилично заштопанном, и действительно в новом жилете и в новых сапогах. В обеих руках было у него по связке книг.
Мы все сидели тогда в зале у Анны Федоровны и пили кофе было воскресенье. Старик начал, кажется, с того, что Пушкин был весьма хороший стихотворец; потом, сбиваясь и мешаясь, перешел вдруг на то, что нужно вести себя хорошо и что если человек не ведет себя хорошо, то значит, что он балуется; что дурные наклонности губят и уничтожают человека; исчислил даже несколько пагубных примеров невоздержания и заключил тем, что он с некоторого времени совершенно исправился и что теперь ведет себя примерно хорошо. Что он и прежде чувствовал справедливость сыновних наставлений, что он всё это давно чувствовал и всё на сердце слагал, но теперь и на деле стал удерживаться. В доказательство чего дарит книги на скопленные им, в продолжение долгого времени, деньги. Я не могла удержаться от слез и смеха, слушая бедного старика; ведь умел же налгать, когда нужда пришла! Книги были перенесены в комнату Покровского и поставлены на полку.
Покровский тотчас угадал истину. Старика пригласили обедать. Этот день мы все были так веселы. После обеда играли в фанты, в карты; Саша резвилась, я от нее не отставала. Покровский был ко мне внимателен и всё искал случая поговорить со мною наедине, но я не давалась. Это был лучший день в целые четыре года моей жизни.
А теперь всё пойдут грустные, тяжелые воспоминания; начнется повесть о моих черных днях. Вот отчего, может быть, перо мое начинает двигаться медленнее и как будто отказывается писать далее. Вот отчего, может быть, я с таким увлечением и с такою любовью переходила в памяти моей малейшие подробности моего маленького житья-бытья в счастливые дни мои. Эти дни были так недолги; их сменило горе, черное горе, которое бог один знает когда кончится. Несчастия мои начались болезнию и смертию Покровского. Он заболел два месяца спустя после последних происшествий, мною здесь описанных.
В эти два месяца он неутомимо хлопотал о способах жизни, ибо до сих пор он еще не имел определенного положения. Как и все чахоточные, он не расставался до последней минуты своей с надеждою жить очень долго. Ему выходило куда-то место в учителя; но к этому ремеслу он имел отвращение. Служить где-нибудь в казенном месте он не мог за нездоровьем. К тому же долго бы нужно было ждать первого оклада жалованья. Короче, Покровский видел везде только одни неудачи; характер его портился.
Здоровье его расстраивалось; он этого не примечал. Подступила осень. Каждый день выходил он в своей легкой шинельке хлопотать по своим делам, просить и вымаливать себе где-нибудь места — что его внутренно мучило; промачивал ноги, мок под дождем и, наконец, слег в постель, с которой не вставал уже более... Он умер в глубокую осень, в конце октября месяца. Я почти не оставляла его комнаты во всё продолжение его болезни, ухаживала за ним и прислуживала ему. Часто не спала целые ночи.
Он редко был в памяти; часто был в бреду; говорил бог знает о чем: о своем месте, о своих книгах, обо мне, об отце... В первое время болезни его все наши смотрели на меня как-то странно; Анна Федоровна качала головою. Но я посмотрела всем прямо в глаза, и за участие мое к Покровскому меня не стали осуждать более — по крайней мере матушка. Иногда Покровский узнавал меня, но это было редко. Он был почти всё время в беспамятстве. Иногда по целым ночам он говорил с кем-то долго-долго, неясными темными словами, и хриплый голос его глухо отдавался в тесной его комнате, словно в гробу; мне тогда становилось страшно.
Особенно в последнюю ночь он был как исступленный; он ужасно страдал, тосковал; стоны его терзали мою душу. Все в доме были в каком-то испуге. Анна Федоровна всё молилась, чтоб бог его прибрал поскорее. Призвали доктора. Доктор сказал, что больной умрет к утру непременно. Старик Покровский целую ночь провел в коридоре, у самой двери в комнату сына; тут ему постлали какую-то рогожку.
Он поминутно входил в комнату; на него страшно было смотреть. Он был так убит горем, что казался совершенно бесчувственным и бессмысленным. Голова его тряслась от страха. Он сам весь дрожал и всё что-то шептал про себя, о чем-то рассуждал сам с собою.
В повести «Двойник» дан глубокий психологический анализ расколотого сознания и блестяще разработана тема двойничества — человеческого «я» и его тени. Драма господина Голядкина, разворачивающаяся на фоне оживленных улиц Петербурга ХIХ века, во многом связана с художественным миром и поэтикой гоголевских петербургских повестей.
И если в начале романа Макар Девушкин еще довольно смутно осознает несоразмерность взятой им на себя задачи своим реальным возможностям, то к финалу сюжетного течения романа, сталкиваясь все с новыми и новыми непреодолимыми препятствиями, «маленький человек» Достоевского оказывается на пороге решительных прозрений. Но для Макара Девушкина, как он сам признается, дороже всего на свете его «амбиция», его гордость бедняка. А какое тебе дело, что у меня локти продраны?.. Достоевский многогранен и не всегда понятен. Часто перечитываю некоторые произведения и с каждым разом открываю для себя, что — то новое. Оценка: нет [ 4 ] KindLion , 12 июля 2020 г. Первый роман Достоевского, написанный им в 1845-м году. Биографы утверждают, что сразу после этого романа писатель стал знаменит. Роман написан в жанре «романа в письмах». Стиль выдержан стопроцентно. Создается полное впечатление, что автор просто собрал все уцелевшие письма Макара Девушкина и Варвары Доброселовой, рассортировал в хронологическом порядке — и готова книжка. Из-за того, что некоторые из писем пропали, создается некий рваный ритм, ряд событий, происходящих в жизни этих людей, остается за кадром, и о них можно догадываться только по косвенным признакам. Так по кругам на глади озера можно попытаться догадаться о камне, брошенном в него. Другие события, напротив, описаны и со стороны Девушкина, и со стороны Варвары. Особой симпатии главные герои не вызывают. Их пытаешься понять, им сочувствуешь, их жалеешь, за них переживаешь, но вот симпатии… Увы… Наибольшее уважение из всех персонажей вызвал большой начальник Девушкина, которого Макар в письме почтительно называет «его превосходительство». Сцена, когда «его превосходительство» одарил Макара сторублевкой, я считаю, самая сильная в романе. А неприглядность и неопрятность, в большинстве своем, бедности, слабость бедности духом… подмечены и выписаны автором замечательно. Впрочем, и богатый господин Быков тоже оказывается скаредным и бедным духом мужичком. Оценка: 8 [ 5 ] igor017 , 9 февраля 2018 г. Дождливый чердачно-подвальный Петербург, мечтательные романтики и кроткие целомудренные барышни, так по-новому для меня говорящие о сложности человеческих взаимоотношений, о житейских трудностях, о пороке и добродетели… Оценка: 10 [ 16 ] KastanedA34 , 22 мая 2013 г. Очень горестно и печально, что в нашем, современном мире, увы, такой дружбы уже и не встретить... Что есть наши с вами друзья и приятели? Никто точно не сможет дать ответ на этот простой и лаконичный вопрос. Хотя, мыслей на этот счет у каждого ни одна сотня. Также и с нашей работой. Уже давно канули в лета тот трепет и страх потерять место труда, ведь вакансий то хоть отбавляй. Я пережила и прочувствовала эту сцену вместе с героем. Разве можно сейчас о таком и говорить, сейчас, в современном XXl? Роман, затронувший до глубины души, до слез, до одуренья! И кто бы что ни говорил, Сей текст достоин уваженья! Давно не читал вообще и классику в частности. Мысль о чтении Достоевского навеял просмотр телесериала «Идиот» за авторством Федора Михайловича. Как я и ожидал, роман оказался грустным, пропитанным безнадежностью и тоской. Напомнил немного гоголевскую «Шинель». Произведение является по сути перепиской двух главных героев — Макара Девушкина и Варвары Доброселовой. Последний — «маленький» человек, похожий на Акакия Акакиевича, аналогичной профессии и статуса, с небольшим намеком на личную жизнь, в виде «бумажного» общения с объектом своего обожания — Варварой. По всей видимости любовь к ней чисто платоническая, так как в гости, несмотря на многочисленные приглашения он заходит крайне редко. Но чувство это очень сильное, очем ярко свидетельствует факт временного отказа от табака, ради покупки гостинцев и другой материальной помощи для «маточки». В каждом письме Макар Алексеевич называет себя «вернейшим другом»,«признательнейшим слугой» и т.
После совместного времяпрепровождения они начинают влюбляться друг в друга. Она изо всех сил старается накопить немного денег, чтобы купить на рынке полное собрание сочинений Пушкина в подарок ему на день рождения, но затем разрешает его отцу отдать книги ему, утверждая, что для её счастья достаточно знать, что он их получил. Покровский внезапно заболевает и умирает, а вскоре после этого умирает и мать Добросёловой. Варенька остаётся жить одна со своей двоюродной сестрой Анной, но издевательства становятся слишком сильными, и она переходит жить к Фёдору через дорогу. Девушкин работает переписчиком и регулярно подвергается унижениям и насмешкам со стороны коллег. Его одежда поношенная и грязная, а условия жизни ещё хуже, чем у Добросёловой. Он считает себя крысой в обществе. Они с Добросёловой обмениваются письмами и случайными визитами, о которых упоминается, но никогда не уточняется; со временем они начинают обмениваться книгами. Таким образом, они сочувствуют друг другу и разделяют бремя жизни среди нищего низшего класса. Добросёлова думает о том, чтобы переехать в другой район города, где она могла бы работать гувернанткой, но, не имея денег, она не может организовать себе этот переезд. Она травмирует руку и не может шить — теряя единственное средство заработать на жизнь.
Анализ произведения «Бедные люди» (Ф. М. Достоевский)
Сегодня мы привычно читаем и перечитываем более поздние романы Достоевского, почти позабыв об этом, первом. Вот только в школе о нем не забывают — видимо, детям это произведение Федора Михайловича дается несколько легче, чем все прочие. Смысл названия романа «Бедные люди» Он очень прост… В романе речь идет о, так называемых, маленьких людях — бедных, не имеющих состояния и положения в обществе. Но не только поэтому они бедные. А еще и потому, что даже самое униженное, забитое существо не лишено человеческого достоинства, гордости и крайне болезненно переносит то унизительное состояние, в котором вынуждено выживать. Это бедный человек, потому что несчастный, обреченный на погибель, а не только потому, что у него нет денег. Сюжет и смысл романа романа Бедные люди Это роман в письмах, в котором соединяются черты сентиментализма и реализма — Достоевский еще только нащупывает собственный, неповторимый стиль. Перед нами 54 письма чиновника Девушкина говорящая фамилия и прелестной девушки Вари, которая живет напротив него, в съемной комнате. Оба беспросветно бедны, потому что работа не может обеспечить им существование — обычное дело в те времена.
Да и в наши, в общем, тоже… Макар Девушкин зарабатывает на хлеб маленькой должностью в конторе, Варя пытается прокормиться шитьем. И тот, и другой явно не преуспевают. В своих письмах чиновник, полный глубокой симпатии, пытается быть интересным и искренним, описывает обычную жизнь с некоторыми писательскими приемами — так он пытается развеять девушку и одновременно впечатлить ее. В жизни Вареньки случилась трагедия — ее обесчестил богатый дворянин и она вынуждена теперь скрываться.
Их общение заключается на надежде радостного и беспечного будущего.
И это эпистолярное общение наполняет их ощущением полноты жизни, разжигая огонёк в глазах.
Потом уж никто со мною и не говорил всё время; да я, по правде, рад был тому.
Не пойду к ним теперь; азарт у них, чистый азарт! Вот у чиновника по литературной части бывают также собрания по вечерам. Ну, у того хорошо, скромно, невинно и деликатно; всё на тонкой ноге.
Ну, Варенька, замечу вам еще мимоходом, что прегадкая женщина наша хозяйка, к тому же сущая ведьма. Вы видели Терезу. Ну, что она такое на самом-то деле?
Худая, как общипанный, чахлый цыпленок. В доме и людей-то всего двое: Тереза да Фальдони, хозяйский слуга. Я не знаю, может быть, у него есть и другое какое имя, только он и на это откликается; все его так зовут.
Он рыжий, чухна какая-то, кривой, курносый, грубиян: всё с Терезой бранится, чуть не дерутся. Вообще сказать, жить мне здесь не так чтобы совсем было хорошо... Чтоб этак всем разом ночью заснуть и успокоиться — этого никогда не бывает.
Уж вечно где-нибудь сидят да играют, а иногда и такое делается, что зазорно рассказывать. Теперь уж я все-таки пообвык, а вот удивляюсь, как в таком содоме семейные люди уживаются. Целая семья бедняков каких-то у нашей хозяйки комнату нанимает, только не рядом с другими нумерами, а по другую сторону, в углу, отдельно.
Люди смирные! Об них никто ничего и не слышит. Живут они в одной комнатке, огородясь в ней перегородкою.
Он какой-то чиновник без места, из службы лет семь тому исключенный за что-то. Фамилья его Горшков; такой седенький, маленький; ходит в таком засаленном, в таком истертом платье, что больно смотреть; куда хуже моего! Жалкий, хилый такой встречаемся мы с ним иногда в коридоре ; коленки у него дрожат, руки дрожат, голова дрожит, уж от болезни, что ли, какой, бог его знает; робкий, боится всех, ходит стороночкой; уж я застенчив подчас, а этот еще хуже.
Семейства у него — жена и трое детей. Старший, мальчик, весь в отца, тоже такой чахлый. Жена была когда-то собою весьма недурна, и теперь заметно; ходит, бедная, в таком жалком отребье.
Они, я слышал, задолжали хозяйке; она с ними что-то не слишком ласкова. Слышал тоже, что у самого-то Горшкова неприятности есть какие-то, по которым он и места лишился... Бедны-то они, бедны — господи, бог мой!
Всегда у них в комнате тихо и смирно, словно и не живет никто. Даже детей не слышно. И не бывает этого, чтобы когда-нибудь порезвились, поиграли дети, а уж это худой знак.
Как-то мне раз, вечером, случилось мимо их дверей пройти; на ту пору в доме стало что-то не по-обычному тихо; слышу всхлипывание, потом шепот, потом опять всхлипывание, точно как будто плачут, да так тихо, так жалко, что у меня всё сердце надорвалось, и потом всю ночь мысль об этих бедняках меня не покидала, так что и заснуть не удалось хорошенько. Ну, прощайте, дружочек бесценный мой, Варенька! Описал я вам всё, как умел.
Сегодня я весь день всё только об вас и думаю. У меня за вас, родная моя, все сердце изныло. Ведь вот, душечка моя, я вот знаю, что у вас теплого салопа нет.
Уж эти мне петербургские весны, ветры да дождички со снежочком, — уж это смерть моя, Варенька! Такое благорастворение воздухов, что убереги меня, господи! Не взыщите, душечка, на писании; слогу нет, Варенька, слогу нет никакого.
Хоть бы какой-нибудь был! Пишу, что на ум взбредет, так, чтобы вас только поразвеселить чем-нибудь. Ведь вот если б я учился как-нибудь, дело другое; а то ведь как я учился?
Ваш всегдашний и верный друг Макар Девушкин. Апреля 25. Сегодня я двоюродную сестру мою Сашу встретила!
Услышала я тоже со стороны, что Анна Федоровна всё обо мне выведывает. Она, кажется, никогда не перестанет меня преследовать. Она говорит, что хочет забыть всё прошедшее и что непременно сама навестит меня.
Говорит, что вы мне вовсе не родственник, что она ближе мне родственница, что в семейные отношения наши вы не имеете никакого права входить и что мне стыдно и неприлично жить вашей милостыней и на вашем содержании... И матушку-то она пощадить не хотела! А если бы знала бедная матушка, что они со мною сделали!
Бог видит!.. Анна Федоровна говорит, что я по глупости моей своего счастия удержать не умела, что она сама меня на счастие наводила, что она ни в чем остальном не виновата и что я сама за честь свою не умела, а может быть, и не хотела вступиться. А кто же тут виноват, боже великий!
Она говорит, что господин Быков прав совершенно и что не на всякой же жениться, которая... Жестоко слышать такую неправду, Макар Алексеевич! Я не знаю, что со мною теперь делается.
Я дрожу, плачу, рыдаю; это письмо я вам два часа писала. Я думал, что она по крайней мере сознает свою вину предо мною; а она вот как теперь! Ради бога, не тревожьтесь, друг мой, единственный доброжелатель мой!
Федора все преувеличивает: я не больна. Я только простудилась немного вчера, когда ходила на Волково к матушке панихиду служить. Зачем вы не пошли вместе со мною; я вас так просила.
Ах, бедная, бедная моя матушка, если б ты встала из гроба, если бы ты знала, если б ты видела, что они со мною сделали!.. Мая 20. Голубчик мой, Варенька!
Посылаю вам винограду немного, душечка; для выздоравливающей это, говорят, хорошо, да и доктор рекомендует для утоления жажды, так только единственно для жажды. Вам розанчиков намедни захотелось, маточка; так вот я вам их теперь посылаю. Есть ли у вас аппетит, душечка?
Впрочем, слава богу, что всё прошло и кончилось и что несчастия наши тоже совершенно оканчиваются. Воздадим благодарение небу! А что до книжек касается, то достать покамест нигде не могу.
Есть тут, говорят, хорошая книжка одна и весьма высоким слогом написанная; говорят, что хороша, я сам не читал, а здесь очень хвалят. Я просил ее для себя; обещались препроводить. Только будете ли вы-то читать?
Вы у меня на этот счет привередница; трудно угодить на ваш вкус, уж я вас знаю, голубчик вы мой; вам, верно, всё стихотворство надобно, воздыханий, амуров, — ну, и стихов достану, всего достану; там есть тетрадка одна переписанная. Я-то живу хорошо. Вы, маточка, обо мне не беспокойтесь, пожалуйста.
А что Федора вам насказала на меня, так всё это вздор; вы ей скажите, что она налгала, непременно скажите ей, сплетнице!.. Я нового вицмундира совсем не продавал. Да и зачем, сами рассудите, зачем продавать?
Вот, говорят, мне сорок рублей серебром награждения выходит, так зачем же продавать? Вы, маточка, не беспокойтесь; она мнительна, Федора-то, она мнительна. Заживем мы, голубчик мой!
Только вы-то, ангельчик, выздоравливайте, ради бога, выздоравливайте, на огорчите старика. Кто это говорит вам, что я похудел? Клевета, опять клевета!
Здоровехонек и растолстел так, что самому опять становится совестно, сыт и доволен по горло; вот только бы вы-то выздоравливали! Ну, прощайте, мой ангельчик; целую все ваши пальчики и пребываю вашим вечным, неизменным другом Макаром Девушкиным. Ах, душенька моя, что это вы опять в самом деле стали писать?..
Разве темнотою ночною пользуясь; да вот теперь и ночей-то почти не бывает: время такое. Я и то, маточка моя, ангельчик, вас почти совсем не покидал во всё время болезни вашей, во время беспамятства-то вашего; но и тут я и сам уж не знаю, как я все эти дела обделывал; да и то потом перестал ходить; ибо любопытствовать и расспрашивать начали. Здесь уж и без того сплетня заплелась какая-то.
Я на Терезу надеюсь; она не болтлива; но всё же, сами рассудите вы, маточка, каково это будет, когда они всё узнаю про нас? Что-то они подумаю и что они скажут тогда? Так вот вы скрепите сердечко, маточка, да переждите до выздоровления; а мы потом уж так, вне дома, где-нибудь рандеву дадим.
Июня 1. Любезнейший Макар Алексеевич! Мне так хочется сделать вам что-нибудь угодное и приятное за все ваши хлопоты и старания обо мне, за всю вашу любовь ко мне, что я решилась наконец на скуку порыться в моем комоде и отыскать мою тетрадь, которую теперь и посылаю вам.
Я начала ее еще в счастливое время жизни моей. Вы часто с любопытством расспрашивали о моем прежнем житье-бытье, о матушке, о Покровском, о моем пребывании у Анны Федоровны и, наконец, о недавних несчастиях моих и так нетерпеливо желали прочесть эту тетрадь, где мне вздумалось, бог знает для чего, отметить кое-какие мгновения из моей жизни, что я не сомневаюсь принести вам большое удовольствие моею посылкою. Мне же как-то грустно было перечитывать это.
Мне кажется, что я уже вдвое постарела с тех пор, как написала в этих записках последнюю строчку. Всё это писано в разные сроки. Прощайте, Макар Алексеевич!
Мне ужасно скучно теперь, и меня часто мучит бессонница. Прескучное выздоровление! I Мне было только четырнадцать лет, когда умер батюшка.
Детство мое было самым счастливым временем моей жизни. Началось оно не здесь, но далеко отсюда, в провинции, в глуши. Батюшка был управителем огромного имения князя П—го, в Т—й губернии.
Мы жили в одной из деревень князя, и жили тихо, неслышно, счастливо... Я была такая резвая маленькая; только и делаю, бывало, что бегаю по полям, по рощам, по саду, а обо мне никто и не заботился. Батюшка беспрерывно был занят делами, матушка занималась хозяйством; меня ничему не учили, а я тому и рада была.
Бывало, с самого раннего утра убегу или на пруд, или в рощу, или на сенокос, или к жнецам — и нужды нет, что солнце печет, что забежишь сама не знаешь куда от селенья, исцарапаешься об кусты, разорвешь свое платье, — дома после бранят, а мне и ничего. И мне кажется, я бы так была счастлива, если б пришлось хоть всю жизнь мою не выезжать из деревни и жить на одном месте. А между тем я еще дитею принуждена была оставить родные места.
Мне было еще только двенадцать лет, когда мы в Петербург переехали. Ах, как я грустно помню наши печальные сборы! Как я плакала, когда прощалась со всем, что так было мило мне.
Я помню, что я бросилась на шею батюшке и со слезами умоляла остаться хоть немножко в деревне. Батюшка закричал на меня, матушка плакала; говорила, что надобно, что дела этого требовали. Старый князь П—й умер.
Наследники отказали батюшке от должности. У батюшки были кой-какие деньги в оборотах в руках частных лиц в Петербурге. Надеясь поправить свои обстоятельства, он почел необходимым свое личное здесь присутствие.
Всё это я узнала после от матушки. Мы здесь поселились на Петербургской стороне и прожили на одном месте до самой кончины батюшки. Как тяжело было мне привыкать к новой жизни!
Мы въехали в Петербург осенью. Когда мы оставляли деревню, день был такой светлый, теплый, яркий; сельские работы кончались; на гумнах уже громоздились огромные скирды хлеба и толпились крикливые стаи птиц; всё было так ясно и весело, а здесь, при въезде нашем в город, дождь, гнилая осенняя изморозь, непогода, слякоть и толпа новых, незнакомых лиц, негостеприимных, недовольных, сердитых! Кое-как мы устроились.
Помню, все так суетились у нас, всё хлопотали, обзаводились новым хозяйством. Батюшки всё не было дома, у матушки не было покойной минуты — меня позабыли совсем. Грустно мне было вставать поутру, после первой ночи на нашем новоселье.
Окна наши выходили на какой-то желтый забор. На улице постоянно была грязь. Прохожие были редки, и все они так плотно кутались, всем так было холодно.
А дома у нас по целым дням была страшная тоска и скука. Родных и близких знакомых у нас почти не было. С Анной Федоровной батюшка был в ссоре.
Он был ей что-то должен. Ходили к нам довольно часто люди по делам. Обыкновенно спорили, шумели, кричали.
После каждого посещения батюшка делался таким недовольным, сердитым; по целым часам ходит, бывало, из угла в угол, нахмурясь, и ни с кем слова не вымолвит. Матушка не смела тогда и заговорить с ним и молчала. Я садилась куда-нибудь в уголок за книжку — смирно, тихо, пошевелиться, бывало, не смею.
Три месяца спустя по приезде нашем в Петербург меня отдали в пансион. Вот грустно-то было мне сначала в чужих людях! Всё так сухо, неприветливо было, — гувернантки такие крикуньи, девицы такие насмешницы, а я такая дикарка.
Строго, взыскательно! Часы на всё положенные, общий стол, скучные учителя — всё это меня сначала истерзало, измучило. Я там и спать не могла.
Плачу, бывало, целую ночь, длинную, скучную, холодную ночь. Бывало, но вечерам все повторяют или учат уроки; я сижу себе за разговорами или вокабулами, шевельнуться не смею, а сама всё думаю про домашний наш угол, про батюшку, про матушку, про мою старушку няню, про нянины сказки... Об самой пустой вещице в доме, и о той с удовольствием вспоминаешь.
Думаешь-думаешь: вот как бы хорошо теперь было дома! Сидела бы я в маленькой комнатке нашей, у самовара, вместе с нашими; было бы так тепло, хорошо, знакомо. Как бы, думаешь, обняла теперь матушку, крепко-крепко, горячо-горячо!
Думаешь-думаешь, да и заплачешь тихонько с тоски, давя в груди слезы, и нейдут на ум вокабулы. Как к завтра урока не выучишь; всю ночь снятся учитель, мадам, девицы; всю ночь во сне уроки твердишь, а на другой день ничего не знаешь. Поставят на колени, дадут одно кушанье.
Я была такая невеселая, скучная. Сначала все девицы надо мной смеялись, дразнили меня, сбивали, когда я говорила уроки, щипали, когда мы в рядах шли к обеду или к чаю, жаловались на меня ни за что ни про что гувернантке. Зато какой рай, когда няня придет, бывало, за мной в субботу вечером.
Так и обниму, бывало, мою старушку в исступлении радости. Она меня оденет, укутает, дорогою не поспевает за мной, а я ей всё болтаю, болтаю, рассказываю. Домой приду веселая, радостная, крепко обниму наших, как будто после десятилетней разлуки.
Начнутся толки, разговоры, рассказы; со всеми здороваешься, смеешься, хохочешь, бегаешь, прыгаешь. С батюшкой начнутся разговоры серьезные, о науках, о наших учителях, о французском языке, о грамматике Ломонда — и все мы так веселы, так довольны. Мне и теперь весело вспоминать об этих минутах.
Я всеми силами старалась учиться и угождать батюшке. Я видела, что он последнее на меня отдавал, а сам бился бог знает как. С каждым днем он становился всё мрачнее, недовольнее, сердитее; характер его совсем испортился: дела не удавались, долгов было пропасть.
Матушка, бывало, и плакать боялась, слова сказать боялась, чтобы не рассердить батюшку; сделалась больная такая; всё худела, худела и стала дурно кашлять. Я, бывало, приду из пансиона — всё такие грустные лица; матушка потихоньку плачет, батюшка сердится. Начнутся упреки, укоры.
Батюшка начнет говорить, что я ему не доставляю никаких радостей, никаких утешений; что они из-за меня последнего лишаются, а я до сих пор не говорю по-французски; одним словом, все неудачи, все несчастия, всё, всё вымещалось на мне и на матушке. А как можно было мучить бедную матушку? Глядя на нее, сердце разрывалось, бывало: щеки ее ввалились, глаза впали, в лице был такой чахоточный цвет.
Мне доставалось больше всех. Начиналось всегда из пустяков, а потом уж бог знает до чего доходило; часто я даже не понимала, о чем идет дело. Чего не причиталось!..
И французский язык, и что я большая дура, и что содержательница нашего пансиона нерадивая, глупая женщина; что она об нашей нравственности не заботится; что батюшка службы себе до сих пор не может найти и что грамматика Ломонда скверная грамматика, а Запольского гораздо лучше; что на меня денег много бросили по-пустому; что я, видно, бесчувственная, каменная, — одним словом, я, бедная, из всех сил билась, твердя разговоры и вокабулы, а во всем была виновата, за всё отвечала! И это совсем не оттого, чтобы батюшка не любил меня: во мне и матушке он души не слышал. Но уж это так, характер был такой.
Заботы, огорчения, неудачи измучили бедного батюшку до крайности: он стал недоверчив, желчен; часто был близок к отчаянию, начал пренебрегать своим здоровьем, простудился и вдруг заболел, страдал недолго и скончался так внезапно, так скоропостижно, что мы все несколько дней были вне себя от удара. Матушка была в каком-то оцепенении; я даже боялась за ее рассудок. Только что скончался батюшка, кредиторы явились к нам как из земли, нахлынули гурьбою.
Всё, что у нас ни было, мы отдали. Наш домик на Петербургской стороне, который батюшка купил полгода спустя после переселения нашего в Петербург, был также продан. Не знаю, как уладили остальное, но сами мы остались без крова, без пристанища, без пропитания.
Матушка страдала изнурительною болезнию, прокормить мы себя не могли, жить было нечем, впереди была гибель. Мне тогда только минуло четырнадцать лет. Вот тут-то нас и посетила Анна Федоровна.
Она всё говорит, что она какая-то помещица и нам доводится какою-то роднею. Матушка тоже говорила, что она нам родня, только очень дальняя. При жизни батюшки она к нам никогда не ходила.
Явилась она со слезами на глазах, говорила, что принимает в нас большое участие; соболезновала о нашей потере, о нашем бедственном положении, прибавила, что батюшка был сам виноват: что он не по силам жил, далеко забирался и что уж слишком на свои силы надеялся. Обнаружила желание сойтись с нами короче, предложила забыть обоюдные неприятности; а когда матушка объявила, что никогда не чувствовала к ней неприязни, то она прослезилась, повела матушку в церковь и заказала панихиду по голубчике так она выразилась о батюшке. После этого она торжественно помирилась с матушкой.
После долгих вступлений и предуведомлений Анна Федоровна, изобразив в ярких красках наше бедственное положение, сиротство, безнадежность, беспомощность, пригласила нас, как она сама выразилась, у ней приютиться. Матушка благодарила, но долго не решалась; но так как делать было нечего и иначе распорядиться никак нельзя, то и объявила наконец Анне Федоровне, что ее предложение мы принимаем с благодарностию. Как теперь помню утро, в которое мы перебирались с Петербургской стороны на Васильевский остров.
Утро было осеннее, ясное, сухое, морозное. Матушка плакала; мне было ужасно грустно; грудь у меня разрывалась, душу томило от какой-то неизъяснимой, страшной тоски... Тяжкое было время.
II Сначала, покамест еще мы, то есть я и матушка, не обжились на нашем новоселье, нам обеим было как-то жутко, дико у Анны Федоровны. Анна Федоровна жила в собственном доме, в Шестой линии. В доме всего было пять чистых комнат.
В трех из них жила Анна Федоровна и двоюродная сестра моя, Саша, которая у ней воспитывалась, — ребенок, сиротка, без отца и матери. Потом в одной комнате жили мы, и, наконец, в последней комнате, рядом с нами, помещался один бедный студент Покровский, жилец у Анны Федоровны. Анна Федоровна жила очень хорошо, богаче, чем бы можно было предполагать; но состояние ее было загадочно, так же как и ее занятия.
Она всегда суетилась, всегда была озабочена, выезжала и выходила по нескольку раз в день; но что она делала, о чем заботилась и для чего заботилась, этого я никак не могла угадать. Знакомство у ней было большое и разнообразное. К ней всё, бывало, гости ездили, и всё бог знает какие люди, всегда по каким-то делам и на минутку.
Матушка всегда уводила меня в нашу комнату, бывало, только что зазвенит колокольчик. Анна Федоровна ужасно сердилась за это на матушку и беспрерывно твердила, что уж мы слишком горды, что не по силам горды, что было бы еще чем гордиться, и по целым часам не умолкала. Я не понимала тогда этих упреков в гордости; точно так же я только теперь узнала или по крайней мере предугадываю, почему матушка не решалась жить у Анны Федоровны.
Злая женщина была Анна Федоровна; она беспрерывно нас мучила. До сих пор для меня тайна, зачем именно она приглашала нас к себе? Сначала она была с нами довольно ласкова, — а потом уж и выказала свой настоящий характер вполне, как увидала, что мы совершенно беспомощны и что нам идти некуда.
Впоследствии со мной она сделалась весьма ласкова, даже как-то грубо ласкова, до лести, но сначала и я терпела заодно с матушкой. Поминутно попрекала она нас; только и делала, что твердила о своих благодеяниях. Посторонним людям рекомендовала нас как своих бедных родственниц, вдовицу и сироту беспомощных, которых она из милости, ради любви христианской, у себя приютила.
За столом каждый кусок, который мы брали, следила глазами, а если мы не ели, так опять начиналась история: дескать, мы гнушаемся; не взыщите, чем богата, тем и рада; было ли бы еще у нас самих лучше. Батюшку поминутно бранила: говорила, что лучше других хотел быть, да худо и вышло; дескать, жену с дочерью пустил по миру, и что не нашлось бы родственницы благодетельной, христианской души, сострадательной, так еще бог знает пришлось бы, может быть, среди улицы с голоду сгнить. Чего-чего она не говорила!
Не так горько, как отвратительно было ее слушать. Матушка поминутно плакала; здоровье ее становилось день от дня хуже, она видимо чахла, а между тем мы с нею работали с утра до ночи, доставали заказную работу, шили, что очень не нравилось Анне Федоровне; она поминутно говорила, что у нее не модный магазин в доме. Но нужно было одеваться, нужно было на непредвидимые расходы откладывать, нужно было непременно свои деньги иметь.
Мы на всякий случай копили, надеялись, что можно будет со временем переехать куда-нибудь. Но матушка последнее здоровье свое потеряла на работе: она слабела с каждым днем. Болезнь, как червь, видимо подтачивала жизнь ее и близила к гробу.
Я всё видела, всё чувствовала, всё выстрадала; всё это было на глазах моих! Дни проходили за днями, и каждый день был похож на предыдущий. Мы жили тихо, как будто и не в городе.
Анна Федоровна мало-помалу утихала, по мере того как сама стала вполне сознавать свое владычество. Ей, впрочем, никогда и никто не думал прекословить. В нашей комнате мы были отделены от ее половины коридором, а рядом с нами, как я уже упоминала, жил Покровский.
Он учил Сашу французскому и немецкому языкам, истории, географии — всем наукам, как говорила Анна Федоровна, и за то получал от нее квартиру и стол; Саша была препонятливая девочка, хотя резвая и шалунья; ей было тогда лет тринадцать. Анна Федоровна заметила матушке, что недурно бы было, если бы и я стала учиться, затем что в пансионе меня недоучили. Матушка с радостию согласилась, и я целый год училась у Покровского вместе с Сашей.
Покровский был бедный, очень бедный молодой человек; здоровье его не позволяло ему ходить постоянно учиться, и его так, по привычке только, звали у нас студентом. Жил он скромно, смирно, тихо, так что и не слышно бывало его из нашей комнаты. С виду он был такой странный; так неловко ходил, так неловко раскланивался, так чудно говорил, что я сначала на него без смеху и смотреть не могла.
Саша беспрерывно над ним проказничала, особенно когда он нам уроки давал. А он вдобавок был раздражительного характера, беспрестанно сердился, за каждую малость из себя выходил, кричал на нас, жаловался на нас и часто, не докончив урока, рассерженный уходил в свою комнату. У себя же он по целым дням сидел за книгами.
У него было много книг, и всё такие дорогие, редкие книги.
Его превосходительство тотчас обратили внимание на фигуру мою и на мой костюм. Я вспомнил, что я видел в зеркале: я бросился ловить пуговку!
Нашла на меня дурь! Поняв, в сколь стеснённом положении находится Девушкин, высокопоставленный чиновник пожалел его — и вместо того, чтобы объявить выговор, протянул бедняге сторублёвую купюру. От этого жеста герой пришёл в восторг.
Достоевского — повести «Белые ночи», которую десятиклассник, читающий эту статью, проходил годом ранее. Но если Мечтатель обитает в мире фантазий и представляет себя то непризнанным поэтом, то воином времён Ивана Грозного, то нежным супругом, у Макара Девушкина — другая отдушина. Каждый день после службы он пишет письма Вареньке — барышне, с которой его связывает нежнейшая душевная дружба.
Но кто это такая — и почему их с Макаром отношения такие странные? Казалось бы, если главный герой испытывает чувства, отчего бы не поспешить с предложением руки и сердца? Явление героини Варенька или, как почтительно обращается к ней главный герой, Варвара Алексеевна — девушка с чистой, отзывчивой и ранимой душой.
Увы, к своим семнадцати годам она прошла через множество травмирующих ситуаций. Хотя начиналось всё неплохо: «Детство моё было самым счастливым временем моей жизни. Началось оно не здесь, но далеко отсюда, в провинции, в глуши.
Батюшка беспрерывно был занят делами, матушка занималась хозяйством; меня ничему не учили, а я тому и рада была. Ах, как я грустно помню наши печальные сборы! Наследники отказали батюшке от должности.
У батюшки были кой-какие деньги в оборотах в руках частных лиц в Петербурге. Надеясь поправить свои обстоятельства, он почёл необходимым свое личное здесь присутствие. Всё это я узнала после от матушки.
На улице постоянно была грязь. Прохожие были редки, и все они так плотно кутались, всем так было холодно.
Федор Достоевский — Бедные люди
роман Федора Михайловича Достоевского, первое оригинальное печатное произведение русского писателя. Критика 1840-х гг. широко откликнулась на «Бедных людей», о романе писали рецензенты многих авторитетных органов печати. Слушать аудиокнигу «Бедные люди» автора Федора Достоевского в исполнении Иннокентия Смоктуновского. Федор Достоевский: Бедные люди (Радиопостановка). 4 февраля 2018 г. Песен: 14, 4 ч. 31 мин. ℗ 2018 Театр у микрофона. краткое содержание романа Достоевского по главам, подробный и доходчивый пересказ доступен для прочтения на нашем сайте.
Достоевский Федор
- Козульского района
- Бедные люди
- Скачать книгу
- Описание книги
- Анализ «Бедные люди» Достоевский
- Поиск по сайту
"Бедные люди"
«Бедные люди» — читайте и скачивайте книгу (epub) онлайн бесплатно и без регистрации, автор Федор Достоевский. Достоевский начал писать «Бедных людей» в 22 года. писал Добролюбов, -- написанных под свежим влиянием лучших сторон Гоголя и наиболее жизненных идей Белинского, г. Прочитав рукопись романа " Бедные люди", Некрасов передал ее Белинскому со словами: " Новый Гоголь явился!".
Достоевский Федор
- Характеристики
- Бедные люди - Федор Достоевский слушать онлайн бесплатно
- В помощь школьнику. Ф. М. Достоевский. «Бедные люди» (1846). 10 класс - Год Литературы
- Критика о романе "Бедные люди" Достоевского, отзывы современников
- Бедные люди (слушать аудиокнигу бесплатно) - автор Федор Достоевский