Писатель Людмила Улицкая саморазоблачилась в интервью пранкерам Вовану и Лексусу. 31 января писатель Людмила Улицкая рассказала пранкерам Вовану и Лексусу (Владимир Кузнецов и Алексей Столяров), что гонорары с продажи ее книг, в том числе в России, идут на помощь Украине. Вечерняя Москва.
Людмила Улицкая в разговоре с пранкерами оскорбила российских добровольцев на СВО
| Людмила Улицкая: я думаю, это мое последнее интервью | Издательство АСТ приостановило выплаты по всем договорам писательнице Людмиле Улицкой после ее заявлений о переводе средств на Украину. |
| Людмила Улицкая — последние новости | Писатель Людмила Улицкая – о таланте, успехе, счастье и радости. |
«На помойку!» Народ возмущен Сорокиным и Улицкой за денежную поддержку ВСУ
В 2001 году эту награду получил "Казус Кукоцкого", ставший самым известным романом Улицкой. Сейчас набирает обороты скандал вокруг "Детского проекта Людмилы Улицкой", в рамках которого вышло несколько книг, обучающих самых маленьких толерантности и политкорректности. Некоторые произведения из серии тянут на экстремизм. Мальчик-жена выполняет в доме все женские функции, а когда достигает взрослости, становится воином и может сам жениться. Если повезёт — на женщине. А нет — так тоже заводит себе мальчика, — это строчки из книги "Семья у нас и у других". Как выяснил Лайф, даже приостановка выплат не разорит писательницу.
У её семьи много недвижимости в Москве, которая, если сдавать, может приносить свыше сотни тысяч рублей в месяц. Решением исполкома его возвели в 60-х годах для проживания 250 членов Союза писателей и Литфонда. Речь идёт о нескольких кирпичных девятиэтажках с улучшенной планировкой, высокими потолками, большими окнами и огороженным тихим зелёным двором.
Хорошо, если этого люди не замечают, потому что я, находясь физически с ними, вообще-то отсутствую. А отсутствовать я больше не хочу, хочу посмотреть по сторонам, порадоваться жизни, сколько осталось. Это «радование» ко мне не так уж давно пришло: я в молодые годы была большой мизантроп, мне всё не нравилось, все не нравились, и только с годами, благодаря отчасти раку, который я пережила и, слава богу, выскочила, у меня сейчас совершенно изменилось отношение к проживанию дня, минуты, часа. И радость от этого проживания. И я должна была это сделать. Потому что при полном ощущении, что ничего сделать нельзя, есть еще ощущение, что ничего не делать хуже.
Вот и полезла. Ничего особенного не произошло: Пушкинское метро от меня в 10 минутах, доехала, постояла 15-20 минут, это имело абсолютно нулевой эффект. Даже интересно, до какой степени прохожие не обращали внимания на эту маленькую группку старых придурков. Покрепче духом, в том числе? Просто так сложилось конкретно в этот раз. Во мне нет никакого ворчания, мне нравится и ваше поколение и те два, что за вами выросли. Самое существенное — мы, в нашем поколении, друг без друга просто не выживали. Жизнь была так устроена, что для того, чтобы пойти к врачу, надо было попросить подружку с посидеть с ребенком. Для того, чтобы достать билет в Ленинград, надо было позвонить двоюродной сестре твоей знакомой, чтобы она тебе билет купила.
Быт был чрезвычайно сложен: я приходила в мясную лавку в подвал, где у меня был знакомый мясник, и всегда покупала шесть кусков мяса: Раде, Наташе, Тане, Диане, Ире, — потому что я не каждый день туда ходила, да и ни черта не было. Эти шесть кусков мяса я притаскивала домой, и дальше шла раздача. Социальность была гораздо выше, чем сейчас. И степень зависимости — дружеской, любовной — была гораздо более высокая, чем в теперешней жизни. Сейчас все по-другому. Вы друг за друга держитесь только по личному выбору, никакой бытовой надобности нет: можно позвонить и вызвать бебиситера к ребенку, мясо — на дом, мужа — на час холодильник починить, да что угодно. А я не хочу выходить из привычного своего мира и прежних отношений. Это создает невероятный жизненный комфорт: я чувствую себя окруженной Великой китайской стеной друзей. Это на эмпатии все работает.
В этом ничего плохого нет. Вот когда человек не может позвонить по телефону в Скорую помощь, и к нему не приедут помогать, спасать, лечить — это плохо. Как ты думаешь, мне управиться самой или все-таки звать врача? Вокруг меня есть люди, которым я абсолютно доверяю и передоверяю решение многих своих вопросов. И они решаются вручную, с затратой огромного количества усилий, что позволяет мне испытывать дикое удовольствие. А это чрезвычайно важная вещь — чувствовать себя включённым в социум положительным образом. Я считаю, что все эти похорошения — на самом деле декорации дурного вкуса. Успокойся, это городу нужно: это пространство для гуляния, эти сияющие тротуары скользкие — все имеет гораздо более благообразный вид, чем пятьдесят лет назад». Я думаю, что здесь большое значение имеет то, что называется в биологии импринтинг: первые картинки, первые запахи, первые ощущения, зрительные образы — все то, что с нами остаётся навсегда и что нам нравится на протяжении всей жизни.
Именно поэтому так много людей вспоминает о своем тяжелом детстве с умилением — это было время открытия мира и счастья. И это осталось внутри, в виде отпечатка. Тут я ничем не отличаюсь. Москва моей памяти — другая. Знаешь, я недавно шла от метро Пушкина к памятнику Юрию Долгорукому, под хвостом которого был устроен некий балаган, где я должна была выступать. Маршрут этот я знаю 70 лет. У господина в каждой руке было по девочке. Девочки мне казались довольно невзрачными, но, когда они выросли, оказалось, что господином был Александр Вертинский, а девочками — две его дочки: Настя и Марианна. Рядом со школой помню аптеку, которая стояла на том месте, где сейчас новый Пушкинский сквер.
Я помню, как памятник Пушкину стоял на другой стороне, напротив себя нынешнего. Я иду дальше и узнаю каждый дом, в котором у меня были друзья. Все это выглядит иначе, да и все умерли, никого нет. Но я помню их поименно. Например, Витя Новацкий в Малом Гнездниковском переулке, к которому ходили все театральные люди, художники, музыканты, потому что не было человека, который лучше бы знал культуру авангарда и театр. Его квартира в знаменитом доме Нирнзее — тайна мекка московской интеллигенции. В соседнем доме жила Мария Сергеевна Павлова, когда-то — секретарь дирекции Малого театра, еще до того — актриса. Фамилия ее девичья — Муханова. Если дешифровать, то выйдет, что Мухан — это как Набоков или Шахновский, как вся русская знать, произошедшая из татарских корней триста лет назад.
Это всё их потомки. Они здесь родились, выросли, умерли. Это все — город. Он живет и стареет вместе со своей историей. Старый, стареющий город, сохраняющий свои сюжеты — это органично. Сегодняшняя Москва не наследует никакому своему прошлому. На всем небольшом отрезке моего пути я нашла не изменившимся только Елисеевский магазин. Внутри, кажется, даже лампы висят те же самые. Остальное — молодится и бесконечно обновляется, боясь застыть даже на секунду.
Гонится за ускользающей молодостью. Никогда еще не было такого тренда быть молодым — от увлечений до одежды. Всегда была возрастная одежда и пожилые люди и одевались, и вели себя определенным образом. Сегодня все хотят быть молодыми. И у многих, кстати, получается. Важно понимать, что все перемены, произошедшие на протяжении последних семидесяти лет, то есть одной жизни человека, это невообразимые перемены для биографии города. И единственное, о чем бы я просила своих более молодых современников — пишите! Пишите, пишите, потому что все, что сегодня в Москве еще есть, через следующие семьдесят лет окажется восхитительно волнующим свидетельством из прошлого для ваших детей и внуков. Стало больше света.
Но, когда я выезжаю на Третье кольцо, у меня ощущение, что я нигде. Я не понимаю, что это за город, где он, на каком континенте, в какой точке мира — такое среднее место. Почему ты смеешься? Конечно, я понимаю, что Москва не Питер, у нее нет такого острого характера и архитектурно выраженного лица. Но существует понятие — образ города. И образ Москвы, всегда очень скромный, на самом деле, сегодня изменился не каким-то естественным образом, а по придумке архитекторов и градостроителей. Мне это не нравится, но я с этим соглашаюсь: окей, так стало удобнее. Я продала машину, стала ездить на метро, потому что только так можно рассчитать свое время теперь в этом городе. Там иногда бывает давка, но благодаря моей роскошной жизни без офисных обязательств, я на работу не езжу.
И в часы пик могу позволить себе в метро не спускаться. Кроме того, я обожаю эскалатор! И метро люблю — вот эти разглядывания: лицо за лицом, такие разные морды, такие потрясающие. Это ежедневное приключение — встреча с огромным количеством людей. Знаешь, мой муж Андрей в молодые годы все время рисовал в метро. Иногда стеснялся и рисовал уже приходя домой какие-нибудь из метро взятые лица: молодые и старые, новые и не новые. Вот под землей, в метро ничего не меняется. А сверху — все эти моды на вечную молодость, которые лет тридцать назад было трудно себе представить. С семьей.
Фото из личного архива. Это не геронтократия. Это ненасытность: ухватившись за власть, у нас молоденький становится стареньким. Отсутствие во власти молодых, ее несменяемость плоха и неправильна, прежде всего, тем, что человек пожилой отвечает на вопросы своего времени, до него проблемы сегодняшнего дня не доходят: эти полководцы всегда готовятся к прошлой войне. Это всех касается. Вот мы приехали в Нагорный Карабах с довольно общей фразой «женщины против войны».
Она разговаривала с пранкерами по видеосвязи. Реклама «Думаю, что это люди, которые не имеют работы. Не представляю себе человека, который по собственному желанию лично пойдет сегодня на [какой бы то ни было конфликт], а тем более с Украиной», — ответила она. Российская писательница прокомментировала позицию некоторых коллег. Например, заявила, что Захар Прилепин давно отрекся от звания человека.
И издана она была не в России, а во Франции. С тех пор прошло уже больше 30 лет, произведения Людмилы Улицкой издаются огромными тиражами в России и в мире, они переведены на множество языков, а сама писательница стала обладательницей литературных премий разных стран. Её номинировали и на Международную Букеровскую премию в 2009 году, но она уступила канадской писательнице Элис Мунро. Мечтала Людмила Улицкая долгие годы о Нобелевской премии по литературе, но уже давно поняла, что эту награду ей получить вряд ли удастся. Постоянство в нелюбви Людмила Улицкая. С юности она дружила с известной поэтессой и правозащитницей Натальей Горбаневской, была близка с диссидентами. В советское время ни в каких громких скандалах она замешана не была, за исключением того самого увольнения из Института генетики, последовавшего за тем, что была уличена в перепечатывании самиздата. По словам Людмилы Улицкой, при Сталине она прожила всего 10 лет, но при этом прекрасно помнит то время, как ощущение «невероятной духоты», чувствовавшееся, словно «тебя закатали в асфальт». Позже она стала искать возможность подняться, чтобы этим самым асфальтом не дышать. Для неё вертикалью опоры стало христианство, а власть она всегда не любила, только приспосабливалась, дабы та её не ломала. В постсоветское время Людмила Улицкая обрела репутацию «совести отечественной оппозиционной интеллигенции», на неё равнялись все те, кто считал своим долгом бороться с властью. Причём утверждала, будто это общемировая тенденция и отрицательная сторона демократии. О себе же она с гордостью говорила, что у неё высшее образование «в третьем поколении». И соглашалась с тем, что она — русская писательница, хотя и признавала: Москву она давно разлюбила. Там она почти 15 лет назад даже купила квартиру, в доме, который построен на месте, где раньше стояла Берлинская стена. Именно туда и уехала Людмила Улицкая после событий февраля 2022 года. По словам писательницы, решение об отъезде за неё принял старший сын, просто приехал, велел собираться и вскоре перевёз в Берлин. После её отъезда её книги стали убирать с видных мест в московских магазинах, но из продаж они не исчезли.
Провокатор со стажем Улицкая снова «не ожидала» российской реакции
Будьте в курсе последних новостей! Главная» Новости» Людмила улицкая последние новости. 31 января писатель Людмила Улицкая рассказала пранкерам Вовану и Лексусу (Владимир Кузнецов и Алексей Столяров), что гонорары с продажи ее книг, в том числе в России, идут на помощь Украине.
Казус Улицкой
| Казус Улицкой | Об отношении к русскому языку в новых реалиях, о творчестве за границей и будущем русского языка и литературы Андрей Мучник из Службы новостей ООН поговорил с Людмилой Улицкой – писательницей, лауреатом многочисленных российских и международных премий. |
| Людмила Улицкая: «Для осмысления современности надо, чтобы она стала прошлым» | Семейная летопись, разговоры о России и переоцененный роман «Мастер и Маргарита»: Людмила Улицкая в новой книге о том, что нас ждет завтра. |
| Остаться человеком | Людмила Улицкая — живой классик отечественной литературы и одна из лучших писательниц наших дней. |
| «На помойку!» Народ возмущен Сорокиным и Улицкой за денежную поддержку ВСУ | Издательство АСТ приостановило выплаты по всем договорам писательнице Людмиле Улицкой после ее заявлений о переводе средств на Украину. |
| Остаться человеком | Вечерняя Москва. |
Людмила Улицкая жертвует гонорары с книг на нужды ВСУ
Главные новости о персоне Людмила Улицкая на Будьте в курсе последних новостей: Министерство юстиции России обновило реестр иностранных агентов. Минюст внес в список иноагентов писательницу Людмилу Улицкую, а также кинорежиссера Илью Хржановского. Русофобские высказывания Людмилы Улицкой вызвали бурное осуждение в России, о чем с удивлением рассказала писатель 26 июня в интервью РБК – Самые лучшие и интересные антифишки по теме: Политика, животные, факты на развлекательном портале Главные новости о персоне Людмила Улицкая на Будьте в курсе последних новостей: «Это преступление»: конгресс интеллигенции выступил против участия российских войск в охваченном протестами Казахстане. Улицкую лишили звания почетного профессора 30 августа 2023 года.
Журнал «ПАРТНЕР»
| «С другими уехавшими не общаюсь совершенно» — писательница Людмила Улицкая | Улицкая, полагая, что с ней беседует уважаемый в кругах "небратьев" глава офиса Зеленского Андрей Ермак, не стала стесняться и рассказала всё то, что боится произнести на публике. |
| Казус писателя: На что будет жить Улицкая после того, как лишилась гонораров за поддержку Украины | Л. УЛИЦКАЯ: Вы знаете, на самом деле Россия — страна весьма талантливых людей, у нас в России очень много талантливых людей, но процесс, который мы наблюдаем в последнее двадцатилетие, а, может быть, и побольше, с 1990-х годов. |
Мне стало неинтересно жить, а пандемия этот интерес вернула
Писатель Людмила Улицкая саморазоблачилась в интервью пранкерам Вовану и Лексусу. Издательство АСТ приостановило выплаты по всем договорам писательнице Людмиле Улицкой после ее заявлений о переводе средств на Украину. почему изъявления любви Анны Гуриной к занимающей антирусскую позицию Улицкой печатаются на страницах авторитетной "Литературной газеты"?
Мне стало неинтересно жить, а пандемия этот интерес вернула
Мнение о бесовском и разрушительном характере русской культуры кажется мне абсурдным. А куда мы денем «Капитанскую дочку» Пушкина? Что будем делать с Чайковским и Рахманиновым? Со всем русским авангардом? С Достоевским и Толстым?
Нет, извините! Вы верите в коллективную ответственность? Ведь отвечать требуют за деятельность правительства, против которого, скажем, мои российские друзья выступали все предыдущие десятилетия. Вы не думаете, что этот принцип «коллективной ответственности» порочен в своей основе?
С кем они говорят вне своего круга общения? Это — работает? Как бы Вы оценили их деятельность? Или они в принципе не рассчитаны на диалог с внешним миром и стоят на позиции элитарности и маргинальности подлинной культуры?
К этому короткому списку можно добавить еще десяток славных имен. Русские художники во множестве покидают Россию. Такой же процесс шел в двадцатые годы прошлого века, сто лет назад, и благодаря этому в русской культуре остались имена Бунина, Набокова, Ходасевича и многих других, которые в России вряд ли выжили бы… Культура, которую можно запретить, ничего не стоит. А подлинная культура прорастает через весь тот мусор, который выстилает власть на ее пути.
При этом Вы всегда много ездили по миру и встречались с многонациональной русскоязычной диаспорой. Ваша оценка ее сегодняшнего наполнения и потенциала? Чтобы ответить на этот вопрос, надо здесь подольше пожить. Если — да, что пишется?
Мы привыкли считать, что в экстремальных ситуациях творческому человеку особенно работается, что тогда и создаются лучшие тексты. Что Вы скажете теперь, когда с одной стороны — война, с другой — автократия, и нигде никакого просвета?
Молодым людям самиздат — непонятный термин. А если бы вас какой-нибудь четырнадцатилетний мальчик спросил: «А что такое самиздат? По крайней мере, так было во времена нашей молодости.
И нам в молодые годы очень хотелось читать не только разрешенные, но и запрещенные, и даже, может быть, более хотелось читать запрещенные. Сегодня, когда прошло так много уже лет, я расскажу вам очень смешной анекдот, который произошел со мной две недели тому назад или три в Южной Корее. Я сидела в компании славистов, и речь зашла о каких-то женских образах. И профессор-славист говорит: «Да, ваша героиня Медея совсем не похожа на Ниловну». Мне нужна пауза, чтобы понять, что он имеет в виду.
На Ниловну, героиню романа Горького «Мать». Дело в том, что современные дети тоже этого не знают. Так же, как и самиздат, они не знают о романе «Мать». Я, крякнув, говорю: «Да, действительно, не похожи». И думаю: «Почему?
Откуда это? У нас, в Южной Корее до 1985 года пока у них там была военная хунта тоже был самиздат, в котором…» Тут уже просто меня раздирает от любопытства. Значит, в самиздате читали люди Маркса, Энгельса, Ленина. Про Сталина не было сказано. И революционную книжку Горького «Мать».
Южнокорейские студенты перепечатывали, передавали друг другу роман Горького «Мать». За что? Потому что есть времена, когда книги не только запрещают, но даже жгут. И в культуре книга имеет чрезвычайно важное значение. Раньше она имела еще большее значение, и с уровнем образования, то есть в каком-то смысле с количеством прочитанных книг тесно связан уровень свободы человека.
Когда нужно, чтобы человек был несвободен, чтобы он лучше слушался, был более удобен в управлении, то надо его лишить культуры, что мы сейчас наблюдаем в полной мере. Сейчас у меня уже ощущение, что да. Вы знаете, это вопрос, который меня волновал и интриговал, скажем, с раннего возраста: они такие идиоты или, наоборот, они такие хитрые? Потому что некоторые решения, которые нам предлагаются в сфере культуры, образования и, кстати говоря, во всех прочих, вызывают именно эти два параллельных вопроса — «Неужели, они не понимают, как это глупо? Я не могу ответить на этот вопрос.
Но то, что сейчас происходит с культурой, наводит, все-таки, на размышления, что это делается сознательно… — У нас в России или шире? Но больше меня беспокоит то, что происходит у нас в России. Вы мы возвращаемся к тому времени читали самиздатовские вещи. Тогда существовало понятие об эмиграции внутренней, да? Ты, как бы, эмигрируешь, но остаешься в стране.
Вы испытывали такие чувства сами? Дело в том, что был круг. И в этом кругу мы себя чувствовали очень комфортно. И было интересно, и было содержательно. И я не думаю, что когда-нибудь я еще переживу период такой интенсивной жизни, которая была тогда.
Хотя, много чего можно про нее сказать. Но то, что она была исключительно интенсивная, это определенно. И более того, люди вполне прекрасно живущие, то есть имеющие и деньги, и все, что угодно, отправляют своих детей учиться за рубеж с надеждой и даже с наставлением не возвращаться. Как вы понимаете этот поток, который никак не становится меньшим, и это желание, чтобы мой ребенок… При том, что я — весьма успешный человек. Оба они живут здесь сейчас.
Оба они вернулись. Его специальность — кризисная экономика, то есть ему здесь просто очень хорошо. И здесь интересно работать. Интересно во всех отношениях. Я думаю, что на Западе он бы столько не зарабатывал, сколько здесь тоже я предполагаю.
А второй мой сын — бездельник, очаровательный совершенно, музыкант, который не только не получил образования… Язык, конечно, у него очень хороший, и он сейчас синхронным переводчиком стал, в конце концов. И его я просто забрала волевым путем после 9 лет его жизни, потому что я поняла, что это уже просто угроза жизни. Не в охапку же вы взяли его? И это была очень тяжелая семейная история. И к счастью, все закончилось, все живы.
И у меня было большое чувство вины, что я отправила. Потому что в этот период отец этих детей работал в Америке, в университете преподавал, и это была не эмиграция, это был довольно естественный ход: «А почему же не поучиться за границей? Это всячески полезно». Что же касается эмиграции, вы знаете, дело в том, что я думаю, что сегодня этот вопрос имеет совершенно другой смысл, чем он имел сколько-то лет тому назад. И большая часть людей сегодня, взрослых и профессиональных, работают там, где есть работа, где есть работа более интересная, более высокооплачиваемая.
Значительная часть моих друзей-ученых уехали на Запад не потому, что им хотелось каких-то более комфортных условий в жизни, а именно по той причине, что, будучи учеными, они понимали, что они там могут работать гораздо более эффективно. То же самое делали многие художники из нашего круга. Поэтому это абсолютно понятное движение, в нем ничего нет ни аморального, ни опасного, ни преступного. Абсолютно естественно. Мы всегда с некоторым пренебрежением относимся к той эмиграции, которую называют «колбасная».
Но с другой стороны, вот человек уезжает для того, чтобы ему платили некоторый социал, который он не заработал. Но потом рождаются его дети, которые там учатся, получают образование уже там, вписываются в культурный контекст и делаются… Это нормальное перемещение народов, которое совершенно естественно. Оно имеет разные оттенки в разные времена. Сегодня наиболее острая тема — это не эмиграция из России, а это, скажем, тема гастарбайтеров, которые у нас сегодня в большом количестве работают. Это другая сторона этого же процесса.
Нормальный всемирный естественный процесс на все времена. А это что значит — «Пора валить»? Это уже другое совсем. Вы знаете, хочется валить — валите. Не хочется валить — не валите.
Это, на самом деле, личное решение. У нас есть такая привычка решать проблемы в общем виде. Но есть очень много вещей, которые не решаются в общем виде. Кому-то валить, кому-то не валить. Есть люди, которые хотят здесь жить и хотят здесь работать.
Из разных мотиваций. Одни, потому что считают, что они могут здесь сделать что-то полезное. Знаете, Швейцер уехал в Африку для того, чтобы там бедных негров лечить и учить. А у нас сегодня страна вообще не очень далеко ушла от Африки, по многим параметрам приближается к ней. Поэтому я испытываю большое уважение и даже, порой, благоговение перед людьми, которые здесь живут в своей стране как в Африке.
Такой была Вера Миллионщикова, которая открыла первый хоспис в Москве. И у меня довольно много друзей, которые здесь живут и работают здесь так, как будто они живут в Африке, спасая вокруг себя. Это тема служения и это отдельная порода людей. Если человек хочет получить какое-то определенное образование… У нас с образованием очень плохо сейчас, снижается все время этот уровень, когда-то очень хороший. Школьное — разнообразней, как я себе представляю.
Все-таки, есть разные школы. Это аргумент серьезный, хороший аргумент ехать за знаниями. Но вот насчет людей особых, когда-то во время вашей молодости и моей, в общем, были инакомыслящие, были диссиденты, которых из-за диссидентства и инакомыслия и сажали, и запихивали в психлечебницы, и доводили до самоубийства порой. И сегодня чаще всего принято о них говорить с некоторым пренебрежением я встречаю, по крайней мере и без особой симпатии. А для вас они кто, эти диссиденты шестидесятых, семидесятых?
Я сама там стояла. Я не стояла в первом ряду, я не деятель… — На Красной площади в 1968? Поэтому я прекрасно знаю свое место здесь. Мое место в хвосте этой большой… Не большой… Это были первые люди, которые поняли, что им не хватает свободы. Раздражение против них, которое… Я написала книжку «Зеленый шатер» именно по этой причине.
Может быть, это единственная книга, внутренне ангажированная. Я пишу без ангажемента. А здесь я поняла, что эта книга должна быть написана, потому что то раздражение по отношению к поколению шестидесятников, которое я с изумлением обнаружила среди сегодняшних молодых людей, меня побудило написать эту книжку. Они раскачали лодку. Когда я это осознала, то я поняла, что я просто… К сожалению, ее не написал никакой более крупный и более мощный писатель, ее написала я.
Но я думаю, что когда-нибудь будет написано и произведение по этому поводу более объемное, потому что, скажем, «Архипелаг ГУЛАГ» не об этом. Это чрезвычайно важная книга, она мировая… Но она не об этом. И я пыталась написать об этом. О том, как люди, первое поколение еще не свободное, они почувствовали тоску по свободе, необходимость свободы и стали делать первые шаги навстречу этой свободе. После них произошло очень многое.
Они свою игру, если считать, что здесь могут быть победители и побежденные, они ее проиграли как поколение. Многие из них уехали, многие из них прошли опыт лагерей. Было много людей, которые сломались и растоптаны были системой. Я отношусь к этому поколению с величайшим почтением. На мою долю выпала честь знать нескольких прекрасных людей этого времени.
Я дружила с Юлием Марковичем Даниэлем, это мне была оказана судьбой такая честь. И люди, с которыми мне приходилось в юности общаться, они составляли именно доблесть и честь этого поколения, как, кстати, и Наташа Горбаневская. Поэтому я хотела рассказать о том, что это было за сообщество, если это можно назвать сообществом. И держалось очень крепко. Постепенно вера стала уходить и страх тоже, и, в конце концов, здание развалилось.
Так я хочу вас спросить, как вы считаете, вообще диссиденты или диссидентство сыграло в этом какую-то роль?
Когда я пишу большую книжку, я там с потрохами, целиком, а в жизни меня нет. Хорошо, если этого люди не замечают, потому что я, находясь физически с ними, вообще-то отсутствую. А отсутствовать я больше не хочу, хочу посмотреть по сторонам, порадоваться жизни, сколько осталось. Это «радование» ко мне не так уж давно пришло: я в молодые годы была большой мизантроп, мне всё не нравилось, все не нравились, и только с годами, благодаря отчасти раку, который я пережила и, слава богу, выскочила, у меня сейчас совершенно изменилось отношение к проживанию дня, минуты, часа.
И радость от этого проживания. И я должна была это сделать. Потому что при полном ощущении, что ничего сделать нельзя, есть еще ощущение, что ничего не делать хуже. Вот и полезла. Ничего особенного не произошло: Пушкинское метро от меня в 10 минутах, доехала, постояла 15-20 минут, это имело абсолютно нулевой эффект.
Даже интересно, до какой степени прохожие не обращали внимания на эту маленькую группку старых придурков. Покрепче духом, в том числе? Просто так сложилось конкретно в этот раз. Во мне нет никакого ворчания, мне нравится и ваше поколение и те два, что за вами выросли. Самое существенное — мы, в нашем поколении, друг без друга просто не выживали.
Жизнь была так устроена, что для того, чтобы пойти к врачу, надо было попросить подружку с посидеть с ребенком. Для того, чтобы достать билет в Ленинград, надо было позвонить двоюродной сестре твоей знакомой, чтобы она тебе билет купила. Быт был чрезвычайно сложен: я приходила в мясную лавку в подвал, где у меня был знакомый мясник, и всегда покупала шесть кусков мяса: Раде, Наташе, Тане, Диане, Ире, — потому что я не каждый день туда ходила, да и ни черта не было. Эти шесть кусков мяса я притаскивала домой, и дальше шла раздача. Социальность была гораздо выше, чем сейчас.
И степень зависимости — дружеской, любовной — была гораздо более высокая, чем в теперешней жизни. Сейчас все по-другому. Вы друг за друга держитесь только по личному выбору, никакой бытовой надобности нет: можно позвонить и вызвать бебиситера к ребенку, мясо — на дом, мужа — на час холодильник починить, да что угодно. А я не хочу выходить из привычного своего мира и прежних отношений. Это создает невероятный жизненный комфорт: я чувствую себя окруженной Великой китайской стеной друзей.
Это на эмпатии все работает. В этом ничего плохого нет. Вот когда человек не может позвонить по телефону в Скорую помощь, и к нему не приедут помогать, спасать, лечить — это плохо. Как ты думаешь, мне управиться самой или все-таки звать врача? Вокруг меня есть люди, которым я абсолютно доверяю и передоверяю решение многих своих вопросов.
И они решаются вручную, с затратой огромного количества усилий, что позволяет мне испытывать дикое удовольствие. А это чрезвычайно важная вещь — чувствовать себя включённым в социум положительным образом. Я считаю, что все эти похорошения — на самом деле декорации дурного вкуса. Успокойся, это городу нужно: это пространство для гуляния, эти сияющие тротуары скользкие — все имеет гораздо более благообразный вид, чем пятьдесят лет назад». Я думаю, что здесь большое значение имеет то, что называется в биологии импринтинг: первые картинки, первые запахи, первые ощущения, зрительные образы — все то, что с нами остаётся навсегда и что нам нравится на протяжении всей жизни.
Именно поэтому так много людей вспоминает о своем тяжелом детстве с умилением — это было время открытия мира и счастья. И это осталось внутри, в виде отпечатка. Тут я ничем не отличаюсь. Москва моей памяти — другая. Знаешь, я недавно шла от метро Пушкина к памятнику Юрию Долгорукому, под хвостом которого был устроен некий балаган, где я должна была выступать.
Маршрут этот я знаю 70 лет. У господина в каждой руке было по девочке. Девочки мне казались довольно невзрачными, но, когда они выросли, оказалось, что господином был Александр Вертинский, а девочками — две его дочки: Настя и Марианна. Рядом со школой помню аптеку, которая стояла на том месте, где сейчас новый Пушкинский сквер. Я помню, как памятник Пушкину стоял на другой стороне, напротив себя нынешнего.
Я иду дальше и узнаю каждый дом, в котором у меня были друзья. Все это выглядит иначе, да и все умерли, никого нет. Но я помню их поименно. Например, Витя Новацкий в Малом Гнездниковском переулке, к которому ходили все театральные люди, художники, музыканты, потому что не было человека, который лучше бы знал культуру авангарда и театр. Его квартира в знаменитом доме Нирнзее — тайна мекка московской интеллигенции.
В соседнем доме жила Мария Сергеевна Павлова, когда-то — секретарь дирекции Малого театра, еще до того — актриса. Фамилия ее девичья — Муханова. Если дешифровать, то выйдет, что Мухан — это как Набоков или Шахновский, как вся русская знать, произошедшая из татарских корней триста лет назад. Это всё их потомки. Они здесь родились, выросли, умерли.
Это все — город. Он живет и стареет вместе со своей историей. Старый, стареющий город, сохраняющий свои сюжеты — это органично. Сегодняшняя Москва не наследует никакому своему прошлому. На всем небольшом отрезке моего пути я нашла не изменившимся только Елисеевский магазин.
Внутри, кажется, даже лампы висят те же самые. Остальное — молодится и бесконечно обновляется, боясь застыть даже на секунду. Гонится за ускользающей молодостью. Никогда еще не было такого тренда быть молодым — от увлечений до одежды. Всегда была возрастная одежда и пожилые люди и одевались, и вели себя определенным образом.
Сегодня все хотят быть молодыми. И у многих, кстати, получается. Важно понимать, что все перемены, произошедшие на протяжении последних семидесяти лет, то есть одной жизни человека, это невообразимые перемены для биографии города. И единственное, о чем бы я просила своих более молодых современников — пишите! Пишите, пишите, потому что все, что сегодня в Москве еще есть, через следующие семьдесят лет окажется восхитительно волнующим свидетельством из прошлого для ваших детей и внуков.
Стало больше света. Но, когда я выезжаю на Третье кольцо, у меня ощущение, что я нигде. Я не понимаю, что это за город, где он, на каком континенте, в какой точке мира — такое среднее место. Почему ты смеешься? Конечно, я понимаю, что Москва не Питер, у нее нет такого острого характера и архитектурно выраженного лица.
Но существует понятие — образ города. И образ Москвы, всегда очень скромный, на самом деле, сегодня изменился не каким-то естественным образом, а по придумке архитекторов и градостроителей. Мне это не нравится, но я с этим соглашаюсь: окей, так стало удобнее. Я продала машину, стала ездить на метро, потому что только так можно рассчитать свое время теперь в этом городе. Там иногда бывает давка, но благодаря моей роскошной жизни без офисных обязательств, я на работу не езжу.
И в часы пик могу позволить себе в метро не спускаться. Кроме того, я обожаю эскалатор! И метро люблю — вот эти разглядывания: лицо за лицом, такие разные морды, такие потрясающие. Это ежедневное приключение — встреча с огромным количеством людей. Знаешь, мой муж Андрей в молодые годы все время рисовал в метро.
Иногда стеснялся и рисовал уже приходя домой какие-нибудь из метро взятые лица: молодые и старые, новые и не новые. Вот под землей, в метро ничего не меняется. А сверху — все эти моды на вечную молодость, которые лет тридцать назад было трудно себе представить. Это не геронтократия. Это ненасытность: ухватившись за власть, у нас молоденький становится стареньким.
Отсутствие во власти молодых, ее несменяемость плоха и неправильна, прежде всего, тем, что человек пожилой отвечает на вопросы своего времени, до него проблемы сегодняшнего дня не доходят: эти полководцы всегда готовятся к прошлой войне.
Готовы умножить наказание, только дай волю. Писатель Людмила Улицкая саморазоблачилась в интервью пранкерам Вовану и Лексусу. Все как под копирку раскрывали то, что мы и так о них отлично знаем. Весь свой духовный срам и зияющую пустоту — наружу. Но всё-таки есть то, что всякий раз поражает в подобных откровениях: абсолютная разобщённость с отечественной культурой и традицией, нечувствительность и глухота.
Отечественная цивилизация — главный враг всей этой публики, именно так её и воспринимают. Её культура, её история и география, её традиции и религии, её люди. Что-то напоминает? Да, та самая тоталитарная идеологическая Украина в головах, то есть полное обчуждение и отмена всего уникального, своеобразного, особого. Абсолютное беспамятство. Для этого и были призваны из своего подполья, которое разверзлось в годы распада и последующей смуты.
Проводники колоссального эксперимента по отмене отечественной культуры, всего отечественного. Они и воспринимали Россию за грязную и неопрятную замарашку, у которой появляется хоть какой-то шанс, когда свет европейских истин на неё изливается, а дальше она — вновь за своё и во все тяжкие. Теперь они сами стали голыми, неприглядными, отвратными. Так и под их чудовищным экспериментом подводится черта. Очень хочется в это верить. А ведь орудовали старательно: кто ломом, кто молотом, кто брал гаечные ключи и отвёртки и деконструировал здесь всё.
Спешили разобрать до основания. Крушили нещадно, так что пыль стояла кругом и оседала в головах людей до их помутнения. Потрошили отечественную культуру, мумифицировали её, чтобы наполнить собственным содержанием, навязать свой канон, свои догмы, свою систему ценностей.