«Пикник на обочине» – фантастическая повесть Аркадия и Бориса Стругацких, впервые изданная в 1972 году.
Появился трейлер сериала по «Пикнику на обочине» братьев Стругацких
- Читать онлайн "Пикник на обочине" - Стругацкий Аркадий Натанович - RuLit - Страница 1
- Аркадий и Борис Стругацкие «Пикник на обочине»
- Читайте также
- Роскошные концепт-арты «Пикника на обочине» Стругацких от швейцарского художника
Будущее человечества в повести братьев Стругацких "Пикник на обочине"
Те же читатели, кто предпочитают философские размышления, могут с легкость разбросать все сказанное авторами по осям системы координат своего личного мировоззрения, чтобы чуть глубже задуматься об истинном значении происходящего. Другими словами, каждый сможет найти здесь что-то свое, и никто не уйдет отсюда обиженным и оскорбленным. Это та самая книга, которая, без сомнения, имеет все шансы дать читателю еще больше интересных мыслей с каждым новым ее прочтением. Дайте человеку крайне упрощённую систему мира и толкуйте всякое событие на базе этой упрощённой модели. Такой подход не требует никаких знаний.
Несколько заученных формул плюс так называемая интуиция, так называемая практическая смётка и так называемый здравый смысл. Я до сих пор закрываю глаза и с ужасом представляю себя на месте главного героя, оказавшегося лицом к лицу с купелью предельного числа возможностей. Его бессилие и отчаяние находило в тот момент во мне свое продолжение. Жарило солнце, перед глазами плавали красные пятна, дрожал воздух на дне карьера, и в этом дрожании казалось, будто окружающая нас действительность приплясывала на месте.
Я думала над тем, как внутри собственного сердца найти то самое заветное желание, когда какие-то темные силы мгновенно сминали то самое хорошее, что когда-то было в душе, оставляя в сознании одни только рыла, рыла, рыла...? Поэтому для меня горькая правда повести заключается в том, что планета Земля погрязла в бесконечных Стервятниках, алчущих набить свою утробу за счет жизни окружающих людей, и каждый винтик этого смрадного мира надо когда-то менять. Так стоит ли удивляться, что в контексте этой повести братья по разуму в лучшем случае повернулись к нам спиной, а в худшем — даже не заметили нашего существования? Завершить свои впечатления от этого произведения решила вместе с советским фантастическим фильмом-притчей Андрея Тарковского под названием «Сталкер», снятым по оригинальному сценарию самих братьев Стругацких.
Оказалось, что киниматографическое произведение не менее шедеврально, чем его литературный вдохновитель. Всем хороших фильмов и книг! Плевать на годы, мы не замечаем, как всё меняется. Мы знаем, что всё меняется, нас с детства учат, что всё меняется, мы много раз видели своими глазами, как всё меняется, и в то же время мы совершенно не способны заметить тот момент, когда происходит изменение, или ищем изменение не там, где следовало бы.
Почитав отзывы, в очередной раз поражаюсь насколько по разному все воспринимают творчество АБС. Каждый находит в их книгах что-то свое кто-то, конечно, не находит ничего. Поделюсь и своим мнением, не с целью поспорить, но для того чтобы вы могли взглянуть на произведение с другой стороны. Спойлеры, дальше много спойлеров.
Книга эта, по моему мнению, является огромной человеческой трагедией Рэдрика Шухарта, описанием того как Зона Зона здесь это, конечно, метафора ломает человеческую личность и человеческую жизнь. Главный герой этой книги, по первому взгляду, кажется обычным люмпеном, мелким преступником, таскающим из Зоны всякий хлам ради наживы. Но давайте взглянем на него внимательнее. ГГ вырос в семье рабочего, он, по сути, обычный дворовой парень, без образования, предоставленный самому себе, никем не обученный, не имеющий представления о добре и зле, в нашем понимании.
Но тем не менее у него присутствует настоящий моральный стержень — вспомним, как он реагирует на то, что кто-то хочет вынести из Зоны ведьмин студень. Он говорит, что это последняя мерзость и даже Стервятник на это не пойдет, и что он даже сам бы на такого человека донес. Вспомним, что Рэд является другом Кирилла. Для любого человека из круга Рэдрика это покажется смешным — ученый, ботаник, рассуждающий о благе Человечества, просто дурак и предмет для насмешек.
Но что-то в душе Рэда ищет это самое добро и не хочет мириться с подлостью вокруг. И тут Зона наносит герою первый удар. Спойлер раскрытие сюжета кликните по нему, чтобы увидеть Кирилл погибает и погибает по вине самого Шухарта Рэд уходит из института, с теплого места не в силах принять утрату. Снова обращаем как он изменился — этот главный задира на районе, всегда готовый отвесить любому кто не так на него посмотрит, полностью меняет свое поведение и ради своей семьи подлизывается ко всем соседям — ради комфортной жизни для своей дочки.
Ради дочки он готов на все. Но походы в Зону продолжаются и Зона продолжает свое темное дело. Оказавшись под угрозой ареста, Рэдрик вынужден отказываться от своих принципов и отдать ведьмин студень Хрипатому. Ведь это именно студень был в фарфоровом контейнере, и только понимая что его семья остается без денег пока он сидит в тюрьме, Рэд, до последнего колеблясь, идет на жуткую подлость, как он сам это понимает.
И только ужасные жизненные обстоятельства и забота о своей дочери толкают его на это. Преданный человеком, которого он считает своим другом Ричард Г. Нуннан , Рэд отправляется в тюрьму. Ну и финальный аккорд.
Спойлер раскрытие сюжета кликните по нему, чтобы увидеть Беда приключается с его дочерью, она уже не человек, Зона забирает и ее Выход есть, но выход этот претит натуре Рэда. Единственное что нужно, чтобы спасти дочь это отправить на смерть другого человека. Любого, незнакомого, но живого человека. Казалось бы, какой тут выбор, о чем можно вообще думать?
Но Рэд колеблется до последнего, не желая играть по правилам Стервятника. Но выхода нет и так Зона окончательно ломает нашего героя. В качестве последней попытки уменьшить это страшное зло, которое он согласился совершить, Рэд выбирает в качестве жертвы сына Стервятника. В его помраченном сознании это кажется единственной возможностью «уменьшить ущерб» А может и нет, может это просто месть человеку, который заставляет предать все во что он верит?
Кто знает? И последняя сцена Спойлер раскрытие сюжета кликните по нему, чтобы увидеть Убив невинного человека, Шухарт приходит к Шару чтобы попросить о самом важном, самом сокровенном, и не может попросить о своей дочери. Счастья всем, даром, и пусть никто не уйдет обиженным Что такое Зона в этой книге? Что она символизирует?
Каждый волен трактовать по своему, кажется этого и хотят авторы. Может это бесчеловечное государство, выжимающее из человека последнее? Советский Союз? Или сама Жизнь, жестокая и беспощадная?
Оценка: 10 [ 26 ] TheKnife , 20 октября 2016 г. Великая сила «Пикника» заключается в том, что ему сразу веришь. Случайность и необъяснимость «контакта», смертельно опасный покинутый индустриальный пейзаж, реакция человечества — от прекраснодушных ученых с горящими глазами до «продавцов смерти» с глазами мертвыми, от военных с пулеметами вдоль Зоны до сталкеров, чей инструментарий выживания заканчивается на мешочке гаек, наметанном глазе и куче суеверий, от бессмысленных безымянных жертв первых дней до напуганных и озлобленных соседей по дому — все это стоит железобетонной стеной даже не правдоподобности — достоверности. При этом «Пикник» — это мастер-класс по тому, как подать сложную фантастическую тему не разжевывая каждую деталь.
Недосказанности, опущенные события и даже пропущенные года — всё это рисует картину почти в той же степени что и само повествование. Всё это завернуто в, как всегда, прекрасный язык Стругацких и украшено самыми живыми диалогами по эту сторону научной фантастики. Как всё это помещается в такой небольшой повести — большая загадка. Оценка: 10 [ 9 ] forest777 , 20 сентября 2023 г.
И откровенно говоря- так делать не стоит. Сначала книга и только потом фильм. Но это не умаляет глубины книги, а вот не полное раскрытие фильма гарантирует. Теперь о книге.
Так переплести инопланетные технологии и чудовищные вопросы смысла жизни еще никому не удавалось. Книга оставляет глубокие рубцы в душе не самими вопросами а их непониманием главным героем, который с маниакальной настойчивостью долгие годы испытывает человечество на прочность, приводя отбросы общества в самое удивительное и драгоценное место на Земле. Последняя сцена отчаявшегося главного героя, дошедшего наконец до заветного места не может не тронуть. Человек за счет смерти другого дошедший до места назначения пытается найти справедливости, не понимая что человечество еще не доросло до обладания таким даром.
И не дорастет в ближайшем обозримом будущем. Понимание настолько ошеломляет в конце книги, что просто хочется плакать, насколько несовершенен мир. В конечном итоге нет никаких сомнений, что подобную «Зону» после безуспешных попыток изменить аборигенов оставят и главные герои «Трудно быть богом» в средневековом мире. Но судя по «Сталкеру» уровень цивилизации которая сможет воспользоваться подобным даром должен быть просто запредельный.
Как-то так. Оценка: 10 majj-s , 22 марта 2023 г. Сделать добро из зла, так можно? Для всех, даром, и пусть никто не уйдет обиженный.
Самая знаменитая книга братьев Стругацких. Даже «Трудно быть богом», которую знают и любят все, и каждый читатель, хотя бы даже был читательницей, видел себя Руматой, — меньше по количеству переводов и переизданий, что уж говорить об экранизации.
В повести «Пикник на обочине» действие происходит на вымышленных англоязычных землях. Появление шести Зон, где перестают действовать законы физики, объясняется вмешательством инопланетных цивилизаций. Сталкерами в книге называют людей, которые делают вылазки в Зону и добывают там дорогостоящие артефакты. Эти удивительные предметы могут быть полезными, любопытными или даже опасными, но все без исключения стоят больших денег.
Главный герой повести Рэдрик Шухарт — один из таких сталкеров. В конце концов он берёт с собой помощника Артура Барбриджа и отправляется в главное путешествие, чтобы найти легендарный Золотой шар — предмет, способный исполнить любое желание. Картина Андрея Тарковского ни разу не отвечает зрителю на вопрос о том, где происходит её действие. У героев есть только прозвища: Сталкер, Профессор и Писатель. Втроём они отправляются в Зону, чтобы найти таинственную комнату, где исполняются самые заветные желания. Во время работы над финальной версией сценария Тарковский убрал оттуда все научно-фантастические элементы.
Юрий, мне кажется Вы слишком близко принимаете к седцу сложившуюся ситуацию. Я попробую чуть на другом примере. Кто из нас не читал в детстве сказок братьев Гримм — наверное почти все. Известные немецкие лингвисты, собиратели фольклора, основатели немецкой филологии.
Одна из Зон оказалась невдалеке от города Хармонта. Главный герой книги Рэдрик Шухарт, житель Хармонта, становится сталкером, то есть зарабатывает на жизнь, вынося из Зоны артефакты, обладающие необычными свойствами и продающиеся за большие деньги. Сюжет книги построен как описание жизни Шухарта от 23 лет до 31 года. Большую часть жизни он был нелегальным сталкером, преступником, сидел в тюрьме, в молодости был официальным сотрудником Института внеземных культур. Ещё одна тема повести — исковерканная судьба хорошего в общем - то человека, который становится преступником, делая всю «грязную работу» за перекупщиков, которые в итоге получают намного больше него.
Краткое содержание «Пикник на обочине»
Сериал «Пикник на обочине», который планировали снимать Джек Паглен и Алан Тейлор, был отменён ещё в 2017 году, но теперь есть надежды на новую экранизацию. Повесть братьев Стругацких «Пикник на обочине» вышла в 1972 году в журнале «Аврора». слушать на сайте бесплатно в отличном качестве. "Пикник на обочине" – одно из самых прославленных произведений братьев Стругацких, увлекательная история сталкеров – отчаянно смелых людей, на свой страх и риск снова и снова отправляющихся в место высадки пришельцев – аномальную Зону. «Сноб» публикует главу, посвященную братьям Стругацким и их фантастической повести «Пикник на обочине». Аркадий и Борис Стругацкие: «Пикник на обочине». Посмотрел он на меня как-то странно, соскочил с подоконника и стал ходить по своему ка-бинетику взад-вперѐд.
Лучшие цитаты братьев Стругацких, которые научат вас мыслить шире (24 фото)
| «Настоящая «Зона!» В Мурманской области снимают фильм по мотивам вселенной «Сталкера» | "Пикник на обочине" — экранизация по одноименной фантастической повести Аркадия и Бориса Стругацких (1971). Сюжет сериала разворачивается в недалеком будущем, когда Землю посетили пришельцы, оставив после себя различные артефакты. |
| «Пикник на обочине» | OFF-LINE интервью с Борисом Стругацким "Пикник на обочине", "Сталкер", "Машина желаний". |
«Пикник на обочине»
слушать на сайте бесплатно в отличном качестве. Телеканал WGN America заказал пилотный эпизод сериала по мотивам романа Аркадия и Бориса Стругацких «Пикник на обочине». Бум увлечения Стругацкими пришёлся на второй-третий курс университета, и тогда самой любимой повестью из всего прочитанного для меня стал «Пикник на обочине».
«Настоящая «Зона!» В Мурманской области снимают фильм по мотивам вселенной «Сталкера»
Второй подкаст про книги братьев Стругацких. «Пикник на обочине» — повесть про Зону, сталкеров, пришельцев и Человечность. одна из работ, которые переворачивают представление о литературном наполнении книг. Повесть «Пикник на обочине» братьев Стругацких написана в 1971 году. Студия Ардис представляет аудиоспектакль по мотивам повести братьев Стругацких «Пикник на обочине». Очень долго я тоже понимала все именно так: концовка у «Пикника на обочине» открытая, но открытая на оптимистичной ноте.
Пикник на обочине. Аркадий и Борис Стругацкие
А этот «хлам» стал для землян предметом изучения и открытий, а также источником тайн, за постижение которых можно поплатиться жизнью. Области, где находят следы неведомого, носят названия Зон Посещения. Вход туда открыт лишь по пропускам. Но находятся смельчаки, которые готовы нарушить закон и проникнуть в те уголки, где можно добыть очередную диковинку. Таких отчаянных авантюристов называют сталкерами.
Счастье всем. И чтобы никто не ушел обиженный. Все просто как дважды два. Очень долго я тоже понимала все именно так: концовка у «Пикника на обочине» открытая, но открытая на оптимистичной ноте. Главный герой идет к легендарному шару и твердит: "Счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдет обиженным". Чувак осознал, что нужно хотеть и теперь хочет правильно. А потом я доперла. Золотой шар выполняет только искренние желания. Причем сам желающий может полагать желание искренним, верить, что он хочет каких-то правильных и нужных вещей - но шару-то виднее. Вот, к примеру, мудак Стервятник Барбридж. Он много чего просил — к примеру, денег, - но получил далеко не все. Детей просил здоровых — шар дал. А денег не дал, не от души желание шло, ненастоящее было, наносное. То есть шар - он желания вполне серьезно сортирует. И многие отсекает. Чего у нас хотел Шухарт? Формально он за здоровьем для дочери шел. Хорошее, правильное желание. Но Рэд - он парень специфический. Хороший, в общем-то, человек, добрый и справедливый, но вся книга — это история его моральной деградации. Человек, который начинает с бескорыстной помощи коллеге и другу, медленно, кругами опускается на самое дно.
Главная трудность заключалась в том, что Тарковский, будучи кинорежиссером, да еще и гениальным кинорежиссером вдобавок, видел реальный мир иначе, чем мы, строил свой воображаемый мир будущего фильма иначе, чем мы, и передать нам это свое, сугубо индивидуальное видение он, как правило, не мог, -- такие вещи не поддаются вербальной обработке, не придуманы еще слова для этого, да и невозможно, видимо, такие слова придумать, а может быть, придумывать их и не нужно. В конце концов, слова -- это литература, это высоко символизированная действительность, совсем особая система ассоциаций, воздействие на совсем иные органы чувств, в то время как кино -- это живопись, это музыка, это совершенно реальный, я бы даже сказал -- беспощадно реальный мир, элементарной единицей которого является не слово, а звучащий образ. Впрочем, все это теория и философия, а на практике работа превращалась в бесконечные, изматывающие, приводящие иногда в бессильное отчаяние дискуссии, во время коих режиссер, мучаясь, пытался объяснить, что же ему нужно от писателей, а писатели в муках пытались разобраться в этой мешанине жестов, слов, идей, образов и сформулировать для себя, наконец, как же именно обыкновенными русскими буквами, на чистом листе обыкновеннейшей бумаги выразить то необыкновенное, единственно необходимое, совершенно непередаваемое, что стремится им, писателям, втолковать режиссер. В такой ситуации возможен только один метод работы -- метод проб и ошибок. Всего получилось не то семь, не то восемь, не то даже девять вариантов. Последний мы написали в приступе совершеннейшего отчаяния, после того как Тарковский решительно и окончательно заявил: "Все. С таким Сталкером я больше кино снимать не буду"... Это произошло летом 1977-го. Тарковский только что закончил съемки первого варианта фильма, где Кайдановский играл крутого парня Алана бывшего Рэдрика Шухарта. Фильм при проявке запороли, и Тарковский решил воспользоваться этим печальным обстоятельством, чтобы начать все сызнова. АН был с ним на съемках в Эстонии. И вот он вдруг, без всякого предупреждения, примчался в Ленинград и объявил: "Тарковский требует другого Сталкера". И он не знает. Не такого, как этот". Это был час отчаяния. День отчаяния. Два дня отчаяния. На третий день мы придумали Сталкера-юродивого. Тарковский остался доволен, фильм был переснят. И вот именно тот сценарий, который мы за два дня переписали и с которым АН помчался, обратно в Эстонию, был положен в основу фильма. Кроме того, сохранился третий или четвертый? И сохранился чудом! Мне кажется, знатокам и любителям как повести "Пикник на обочине", так и фильма "Сталкер" небезлюбопытно сравнивать, насколько первый вариант киносценария отличается от самой повести, а последний вариант -- от первого. Вообще говоря, история написания киносценария есть, как правило, история жесткого взаимодействия сценариста с режиссером. История беспощадной борьбы мнений и представлений, зачастую несовместимых.
С волками жить — по волчьи выть, все такое. Но это все лирика, а факты остаются фактами. Рэд меняется, и меняется в худшую сторону, прогнивает изнутри, как перезревший гриб. Сначала это парень, который спать не мог, потому что за другом не уследил. Кирилл влетел в паутину, потому умер от сердечного приступа, и Рэд подозревает — только подозревает! Уверенности никакой, но Рэду и подозрений хватает, чтобы самоугрызаться и сожалеть. А в финале этот же Рэд берет в Зону Артура Барбриджа. Берет абсолютно сознательно, даже с внутренним злорадством. Он мог бы взять кого угодно, в том числе человека, которого считает своим врагом, или кого-то, кто, по мнению Рэда, заслуживает смерти. Но берет он молоденького мальчика, единственная вина которого в том, что он сын Барбриджа. Рэд хочет нагадить Барбриджу, которого не любит — и убивает его сына. Ну не лично, не своими руками — но по-сути-то именно убивает. Это не вынужденная жертва, это откровенное мудацтво. И вот идут они по Зоне, Рэд и Артур. Знакомятся потихоньку, общаются. И видит Рэд, что Артур - парень хороший. Действительно хороший, еще совсем неиспорченный, наивный максималист-идеалист. Артур слишком мало знает о жизни, чтобы понимать, что эти его идеалы либо недостижимы, либо бессмысленны. Он еще верит. И Рэд уже вроде как и жалеет о выборе, жалко паренька. Но ведь идем уже, что ж теперь, возвращаться?
ТАЙНА СТАЛКЕРА - ТАРКОВСКИЙ И СТРУГАЦКИЕ
Есть некая искусственно огороженная зона, там происходит некий чудовищный научный эксперимент, и результат этого эксперимента — животные-мутанты: иногда с белой пленкой вместо глаз, иногда с перепонками между лап, иногда состоящие из двух тел. Они кидаются на эту решетку изнутри и умоляют их выпустить. Это первая догадка о природе советского эксперимента. Поставлен великий эксперимент, в нем появились страшные мутанты. Теперь этих мутантов прячут от всего мира. А может быть, эти мутанты понимают больше, чем здоровые, может быть, они лучше, чем здоровые. Но они навеки ограждены этой страшной сеткой.
И самые важные, ключевые слова в повести говорит Рэдрик Шухарт уже в первой части, когда в баре наливают ему на два пальца очищенной.
Большинство сказок, которые собрали братья в сущности являются типичными хорорами, порой крайне кровавыми и жестокими — какая жизнь такие и сказки — и да, многие оригинальные сказки имели весьма печальные концовки — никакого хеппи энда не будет — крестьяне народ грубый и прямой правду матку о тяжелой жизни рассказывает, и как себя от погибели уберечь. Но записанные ими вариации для детей имели вполне себе «причёсанный» вид и счастливый конец.
Так что это было? А это не оригинальные фольклорные рассказы и байки — это сказки написанные по мотивом фольклорных.
Ведь целый ряд очень видных ученых полагает, что находки в Зонах Посещения способны изменить весь ход нашей истории. А что касается конкретных находок, то я не специалист. Но я не имею никакого отношения к изучению внеземных культур. Грубо говоря, мы следим, чтобы инопланетными чудесами, добытыми в Зонах, распоряжался только Международный Институт. Это настоящая новая профессия.
Нет, это вне нашей компетенции. Этим занимается полиция. Но было бы интересно узнать, что именно входит в вашу компетенцию, доктор Пильман… — Имеет место постоянная утечка материалов из Зон Посещения в руки безответственных лиц и организаций. Мы занимаемся результатами этой утечки. Неужели слушателей не интересует мое мнение о несравненной Гвади Мюллер? Но я хотел бы сначала покончить с наукой.
Они же ни во что не верят.
У них,наверное,тот орган,которым верят,атрофировался за ненадобностью. Кого я буду туда водить. Никогда больше туда не пойду. Почему такая разница,несмотря на то,что Стругацкие были сценаристами этого фильма! Может кто-то сможет обьяснить? Что поменялось в мирровозрении Стругацких после сьемки этого фильма?
Пикник на обочине
А мне выпить хочется — никакого терпежу нет. Ничего, думаю, Рэд, это ты, браток, тоже выдержишь. Надо, Рэд, терпи! Не сможет он долго в таком же темпе, вот уже и задыхаться начал… Тут, на мое счастье, одна из патрульных машин принялась сигналить. Капитан Квотерблад оглянулся, крякнул с досадой и протягивает мне руку.
С удовольствием бы опрокинул с тобой стаканчик в честь такого знакомства. Крепкого, правда, мне нельзя, доктора не велят, но пивка бы я с тобой выпил. Да вот видишь — служба! Ну, еще встретимся, — говорит.
Не приведи господь, думаю. Но ручку ему пожимаю и продолжаю краснеть и делать ножкой — все, как ему хочется. Потом он ушел наконец, а я чуть ли не стрелой — в «Боржч». В «Боржче» в это время пусто.
Эрнест стоит за стойкой, бокалы протирает и смотрит их на свет. Удивительная, между прочим, вещь: как ни придешь — вечно эти бармены бокалы протирают, словно у них от этого зависит спасение души. Вот так и будет стоять хоть целый день — возьмет бокал, прищурится, посмотрит на свет, подышит на него и давай тереть: потрет-потрет, опять посмотрит, теперь уже через донышко, и опять тереть… — Здорово, Эрни! Поглядел он на меня через бокал, пробурчал что-то, будто животом, и, не говоря лишнего слова, наливает мне на четыре пальца крепкого.
Я взгромоздился на табурет, глотнул, зажмурился, головой помотал и опять глотнул. Холодильник пощелкивает, из музыкального автомата доносится какое-то тихое пиликанье, Эрнест сопит в очередной бокал — хорошо, спокойно… Я допил, поставил бокал на стойку, и Эрнест без задержки наливает мне еще на четыре пальца прозрачного. Жил потом в свое удовольствие. Ты думаешь, почему Посещение было?
Тёр он, тёр… Ты думаешь, кто нас посетил, а? Вышел он на кухню и вернулся с тарелкой — жареных сосисок принес. Тарелку поставил передо мной, пододвинул кетчуп, а сам — снова за бокалы. Эрнест свое дело знает.
Глаз у него наметанный, сразу видит, что сталкер из Зоны, что хабар будет, и знает Эрни, чего сталкеру после Зоны надо. Свой человек — Эрни. Доевши сосиски, я закурил и стал прикидывать, сколько же Эрнест на нашем брате зарабатывает. Какие цены на хабар в Европе — я не знаю, но краем уха слышал, что «пустышка», например, идет там чуть ли не за две с половиной тысячи, а Эрни дает нам всего четыреста.
Наверное, и все прочее в том же духе. Правда, переправить хабар в Европу тоже, конечно, денег стоит. Тому на лапу, этому на лапу, начальник станции наверняка у них на содержании… В общем, если подумать, не так уж много Эрнест и заколачивает — процентов пятнадцать-двадцать, не больше, а если попадется — десять лет каторги ему обеспечено… Тут мои благочестивые размышления прерывает какой-то вежливый тип. Я даже не слыхал, как он вошел.
Объявляется он возле моего правого локтя и спрашивает: — Разрешите? Маленький такой, худенький, с востреньким носиком и при галстуке бабочкой. Фотокарточка его вроде мне знакома, где-то я его уже видел, но где — не помню. Залез он на табурет рядом и говорит Эрнесту: — Бурбон, пожалуйста!
Вы в Международном Институте работаете, так? Он ловко выхватывает из кармашка визитку и кладет передо мной. Читаю: «Алоиз Макно, полномочный агент Бюро эмиграции». Ну, конечно, знаю я его.
Пристает к людям, чтобы они из города уехали. Кому-то очень надо, чтобы мы все из города уехали. Нас, понимаешь, в Хармонте и так едва половина осталась от прежнего, так им нужно совсем место от нас очистить. Отодвинул я карточку ногтем и говорю ему: — Нет, — говорю, — спасибо.
Не интересуюсь. Мечтаю, знаете ли, умереть на родине. Так ему прямо и скажи, что меня здесь держит. Первый поцелуй в городском саду.
Маменька, папенька. Как в первый раз пьян надрался в этом вот баре. Милый сердцу полицейский участок… — Тут я достаю из кармана свой засморканный носовой платок и прикладываю к глазам. Он посмеялся, лизнул своего бурбону и задумчиво так говорит: — Никак я вас, хармонтцев, не могу понять.
Жизнь в городе тяжелая. Власть принадлежит военным организациям. Снабжение неважное. Под боком — Зона, живете как на вулкане.
В любой момент может либо эпидемия какая-нибудь разразиться, либо что-нибудь похуже… Я понимаю — старики. Им трудно сняться с насиженного места. Но вот вы… Сколько вам лет? Года двадцать два, двадцать три, не больше… Вы поймите, наше Бюро — организация благотворительная, никакой корысти мы не извлекаем.
Просто хочется, чтобы люди ушли с этого дьявольского места и включились бы в настоящую жизнь. Ведь мы обеспечиваем подъемные, трудоустройство на новом месте… молодым — таким, как вы, — обеспечиваем возможность учиться… Нет, не понимаю! Но вот молодежь, старики… Ну что вам в этом городе? Это же дыра, провинция… И тут я ему выдал.
Городишко наш — дыра. Всегда дырой был и сейчас дыра. Только сейчас, — говорю, — это дыра в будущее. Через эту дыру мы такое в ваш паршивый мир накачаем, что все переменится.
Жизнь будет другая, правильная, у каждого будет все, что надо. Вот вам и дыра. Через эту дыру знания идут. А когда знание будет, мы и богатыми всех сделаем, и к звездам полетим, и куда хочешь доберемся.
Вот такая у нас здесь дыра… На этом месте я оборвал, потому что заметил, что Эрнест смотрит на меня с огромным удивлением, и стало мне неловко. Я вообще не люблю чужие слова повторять, даже если эти слова мне, скажем, нравятся. Тем более что у меня это как-то коряво выходит. Когда Кирилл говорит, заслушаться можно, рот забываешь закрывать.
А я вроде бы то же самое излагаю, но получается как-то не так. Может быть, потому, что Кирилл никогда Эрнесту под прилавок хабар не складывал. Ну ладно… Тут мой Эрни спохватился и торопливо налил мне сразу пальцев на шесть: очухайся, мол, парень, что это с тобой сегодня? А востроносый господин Макно снова лизнул своего бурбону и говорит: — Да, конечно… Вечные аккумуляторы, «синяя панацея»… Но вы и в самом деле верите, что будет так, как вы сказали?
А про себя я так скажу: чего я у вас там, в Европе, не видел? Скуки вашей не видел? День вкалываешь, вечер телевизор смотришь, ночь пришла — к постылой бабе под одеяло, ублюдков плодить. Стачки ваши, демонстрации, политика раздолбанная… В гробу я вашу Европу видел, — говорю, — занюханную.
И ведь что удивительно: говорил я ему и всеми печенками верил в то, что говорил. И Зона наша, гадина стервозная, убийца, во сто раз милее мне в этот момент была, чем все ихние Европы и Африки. И ведь пьян еще не был, а просто представилось мне на мгновение, как я весь измочаленный с работы возвращаюсь в стаде таких же кретинов, как меня в ихнем метро давят со всех сторон и как все мне обрыдло и ничего мне не хочется. Я все свои деньги в это дело вложил.
Ко мне иной раз сам комендант заходит, генерал, не хвост собачий. Чего же я отсюда поеду?.. Господин Алоиз Макно принялся ему что-то втолковывать с цифрами, но я его уже не слушал. Хлебнул я как следует из бокала, выгреб из кармана кучу мелочи, слез с табуретки и первым делом запустил музыкальный автомат на полную катушку.
Есть там одна такая песенка — «Не возвращайся, если не уверен». Очень она на меня хорошо действует после Зоны… Ну, автомат, значит, гремит и завывает, а я забрал свой бокал и пошел в угол к «однорукому бандиту» старые счеты сводить. И полетело время, как птичка… Просаживаю это я последний никель, и тут вваливаются под гостеприимные своды Ричард Нунан с Гуталином. Гуталин уже на бровях — вращает белками и ищет, кому бы дать в ухо, а Ричард Нунан нежно держит его под руку и отвлекает анекдотами.
Хороша парочка! Гуталин здоровенный, черный, как офицерский сапог, курчавый, ручищи до колен, а Дик — маленький, кругленький, розовенький весь, благостный, только что не светится. Иди к нам, Рэд! Все остальные — свиньи, дети сатаны.
Ты тоже служишь сатане, но ты все-таки человек… Я подхожу к ним со своим бокалом, Гуталин сгребает меня за куртку, сажает за столик и говорит: — Садись, Рыжий! Садись, слуга сатаны! Люблю тебя. Восплачем о грехах человеческих.
Горько восплачем! И тщетны молитвы продавшихся сатане. И спасутся только ополчившиеся на него. Вы, дети человеческие, сатаною прельщенные, сатанинскими игрушками играющие, сатанинских сокровищ взалкавшие, — вам говорю: слепые!
Опомнитесь, сволочи, пока не поздно! Растопчите дьявольские бирюльки! Знаешь, Рыжий, опять меня с работы поперли. Агитатор, говорят.
Я им объясняю: опомнитесь, сами слепые, в пропасть валитесь и других слепцов за собой тянете! Ну, я дал управляющему по харе и ушел. Посадят теперь. А за что?
Подошел Дик, поставил на стол бутылку. Дик на меня скосился. И полные штаны вдобавок. Ты разливать будешь или нет?
Жив остался, но в мир принес еще одно дьявольское изделие. А как ты можешь знать, Рыжий, сколько горя и греха… — Засохни, Гуталин, — говорю я ему строго. За удачу, ребята! Хорошо пошло за удачу.
Гуталин совсем раскис — сидит, плачет, течет у него из глаз, как из водопроводного крана. Ничего, я его знаю. Это у него стадия такая — обливаться слезами и проповедовать, что Зона, мол, есть дьявольский соблазн, выносить из нее ничего нельзя, а что уже вынесли — вернуть обратно и жить так, будто Зоны вовсе нет. Дьяволово, мол, дьяволу.
Я его люблю, Гуталина. Я вообще чудаков люблю. У него когда деньги есть, он у кого попало хабар скупает, не торгуясь, за сколько спросят, а потом ночью прет этот хабар обратно, в Зону, и там закапывает… Во ревет-то, господи помилуй! Ну ничего, он еще разойдется.
Первый раз слышу. Я ему объяснил. Он головой покачал, губами почмокал. Это, — говорит, — что-то новенькое.
А с кем ты ходил? С русским? Знаешь, наш лаборант. Вполне прилично держались ребята.
Особенно Кирилл. Прирожденный сталкер, — говорю. Считай, что я тебе должен две плюхи… — Кому две плюхи? Схватили мы его за руки, еле усадили.
Дик ему сигарету в зубы вставил и зажигалку поднес. А народу тем временем все прибавляется. Стойку уже облепили, многие столики заняты. Эрнест своих девок кликнул, бегают они, разносят кому что — кому пива, кому коктейлей, кому чистого.
Я смотрю, последнее время в городе много незнакомых появилось — все больше какие-то молокососы в пестрых шарфах до полу. Я сказал об этом Дику. Дик кивнул. Институт три новых здания закладывает, а кроме того, Зону собираются стеной огородить — от кладбища до старого ранчо.
Хорошие времена для сталкеров кончаются… — А когда они у сталкеров были? А сам думаю: вот тебе и на, что еще за новости? Значит, теперь не подработаешь. Ну что ж, может, это и к лучшему — соблазна меньше.
Буду ходить в Зону днем, как порядочный, — деньги, конечно, не те, но зато куда безопаснее: «галоша», спецкостюм, то-се, и на патрулей наплевать… Прожить можно и на зарплату, а выпивать буду на премиальные. И такая меня тоска взяла! Опять каждый грош считать: это можно себе позволить, это нельзя себе позволить, Гуте на любую тряпку копи, в бар не ходи, ходи в кино… И серо все, серо. Каждый день серо, и каждый вечер, и каждую ночь.
Сижу я так, думаю, а Дик над ухом гудит: — Вчера в гостинице зашел я в бар принять ночной колпачок — сидят какие-то новые. Сразу они мне не понравились. Подсаживается один ко мне и заводит разговор издалека, дает понять, что он меня знает, знает, кто я, где работаю, и намекает, что готов хорошо оплачивать разнообразные услуги… — Шпик, — говорю я. Не очень мне интересно было все это, шпиков я здесь навидался и разговоров насчет услуг наслышался.
Ты послушай. Я немножко с ним побеседовал, — осторожно, конечно, дурачка такого состроил. Его интересуют кое-какие предметы в Зоне, и при этом предметы серьезные. Аккумуляторы, «зуда», «черные брызги» и прочая бижутерия ему не нужна.
А на то, что ему нужно, он только намекал. Это же раз плюнуть! Похороны за свой счет. Дик молчит, смотрит на меня исподлобья и даже не улыбается.
Что за черт, нанять он меня хочет, что ли? И тут до меня дошло. Понял теперь, кто это? Ничего я не понимал.
Он расхохотался, похлопал меня по руке и говорит: — Давай-ка лучше выпьем, простая ты душа! Какого хрена — нашли себе простую душу, сукины дети! Хватит спать, давай выпьем. Нет, спит Гуталин.
Положил свою черную ряшку на черный столик и спит, руки до полу свесил. Выпили мы с Диком без Гуталина. Уж на что я не люблю полицию, а сам бы пошел и донес. Я помотал головой.
Ты, толстый боров, в городе третий год, а в Зоне ни разу не был, «ведьмин студень» только в кино видел, а посмотрел бы ты его в натуре, да что он с человеком делает — ты бы тут же и обгадился. Это, милок, страшная штука, ее из Зоны выносить нельзя… Сам знаешь, сталкеры — люди грубые, им только капусту подавай, да побольше, но на такое даже покойный Слизняк не пошел бы. Стервятник Барбридж на такое не пойдет… Я даже представить себе боюсь, кому и для чего «ведьмин студень» может понадобиться… — Что ж, — говорит Дик, — все это правильно. Только мне, понимаешь, не хочется, чтобы в одно прекрасное утро нашли меня в постельке покончившего жизнь самоубийством.
Я не сталкер, однако человек тоже грубый и деловой и жить, понимаешь, люблю. Давно живу, привык уже… Тут Эрнест вдруг заорал из-за стойки: — Господин Нунан! Вас к телефону! Везде найдут.
Извини, — говорит, — Рэд. Встает он и уходит к телефону. А я остаюсь с Гуталином и с бутылкой, и поскольку от Гуталина проку никакого нет, то принимаюсь я за бутылку вплотную. Черт бы побрал эту Зону, нигде от нее спасения нет.
Куда ни пойдешь, с кем ни заговоришь — Зона, Зона, Зона… Хорошо, конечно, Кириллу рассуждать, что из Зоны проистечет вечный мир и благорастворение воздухов. Кирилл — хороший парень, никто его дураком не назовет, наоборот — умница, но ведь он же о жизни ни черта не знает. Он же представить себе не может, сколько всякой сволочи крутится вокруг Зоны. Вот теперь пожалуйста: «ведьмин студень» кому-то понадобился.
Нет, Гуталин хоть и пропойца, хоть и психованный он на религиозной почве, но иногда подумаешь-подумаешь, да и скажешь: может, действительно оставить дьяволово дьяволу? Не тронь дерьмо… Тут усаживается на место Дика какой-то сопляк в пестром шарфе. Меня к вам направил Эрнест. Сволочь все-таки этот Эрнест.
Ни жалости в нем нет, ничего. Вот сидит парнишка — смугленький, чистенький, красавчик, не брился поди еще ни разу и девку еще ни разу не целовал, а Эрнесту все равно, ему бы только побольше народу в Зону загнать, один из трех с хабаром вернется — уже капуста… — Ну и как поживает старина Эрнест? Он оглянулся на стойку и говорит: — По-моему, он неплохо поживает. Я бы с ним поменялся.
Он покраснел, перестал улыбаться и негромко так говорит: — Наверное, — говорит, — это только меня касается, господин Шухарт, правда ведь? В голове, надо сказать, уже немного шумит, и в теле этакая приятная расслабленность: совсем отпустила Зона. Ходил в Зону, вернулся живой и с деньгами. Это не часто бывает, чтобы живой, и уж совсем редко, чтобы с деньгами.
Так что давай отложим серьезный разговор… Тут он вскакивает, говорит «извините», и я вижу, что вернулся Дик. Стоит рядом со своим стулом, и по лицу его я понимаю — что-то случилось. Садится, наливает себе, подливает мне, и вижу я, что не в рекламации дело. На рекламации он, надо сказать, поплевывает — тот еще работничек.
Сквозь хмель я его не сразу понял. Умер там кто-то и умер. Помнится, я встал, уперся в столешницу и смотрю на него сверху вниз. И через это жуткое потрескивание голос Дика доходит до меня как из другой комнаты: — Разрыв сердца.
В душевой его нашли, голого. Никто ничего не понимает. Про тебя спрашивали, я сказал, что ты в полном порядке… — А чего тут не понимать? Весь бар запутался в паутине, люди двигаются, а паутина тихонько потрескивает, когда они ее задевают.
А в центре мальтиец стоит, лицо у него удивленное, детское — ничего не понимает. Тысячи хватит? Бери, бери! Он же трус!..
Скажи и сейчас же иди на станцию, купи себе билет и прямиком на свою Мальту! Нигде не задерживайся!.. Не помню, что я там еще кричал. Помню, оказался я перед стойкой, Эрнест поставил передо мной бокал освежающего и спрашивает: — Ты сегодня вроде при деньгах?
Мне завтра налог платить. И тут я вижу — в кулаке у меня пачка денег. Смотрю я на эту капусту зеленую и бормочу: — Надо же, не взял, значит, Креон Мальтийский… Гордый, значит… Ну, все остальное — судьба. Хоть сейчас в душ.
Шелудивый, что ли? Паскуда ты, — говорю. Смертью ведь торгуешь, морда. Купил нас всех за зелененькие… Хочешь, сейчас всю твою лавочку разнесу?
И только я замахнулся как следует, вдруг меня хватают и тащат куда-то. А я уже ничего не соображаю и соображать не хочу. Ору чего-то, отбиваюсь, ногами кого-то пинаю, потом опомнился — сижу в туалетной, весь мокрый, морда разбита. Смотрю на себя в зеркало и не узнаю, и тик мне какой-то щеку сводит, никогда этого раньше не было.
А из зала — шум, трещит там что-то, посуда бьется, девки визжат, и слышу — Гуталин ревет, как белый медведь во время случки: «Покайтесь, паразиты! Где Рыжий? Куда Рыжего дели, дьяволово семя?.. Как она завыла, тут у меня в мозгу все словно хрустальное сделалось.
Все помню, все знаю, все понимаю. И в душе уже больше ничего нет — одна ледяная злоба.
Но это — неплохая возможность заработать, и Рэдрик Шухарт рискует жизнью, чтоб найти неизвестное, а заодно уж и воплотить в бытие мечту сталкеров: разыскать мифический Золотой Шар, исполняющий желания. Небольшое по объему произведение скрывает многоуровневый смысл. Это и история одиночества человека во вселенной, среди людей, в собственной семье и, более того, в собственной душе. Это и история неудачного контакта с другой цивилизацией, оставившей после себя Зоны с непонятными явлениями, предметами и механизмами.
В рубрике «Книги-юбиляры года» библиограф Публичной библиотеки Наталья Савельева рассказывает о книге братьев Стругацких «Пикник на обочине».
Финал, глава четвертая, падение. Да, я специально разделил повесть именно на три части, так как последняя глава, это именно Финал, с большой буквы. На что готов пойти человек ради собственных желаний, и к чему это может привести, и приведет ли? Все ниточки из прошлых глав вели именно сюда.
Моя оценка это 5 из 5 или 9. Аркадий и Борис Стругацкие смогли в совершенно лаконичной манере поднять множество вопросов и вложить в это множество смыслов. Многие диалоги можно разобрать на цитаты. Повесть, по моему мнению, в первую очередь, - повесть о человеке, о смысле и ценностях.
Книга и сейчас читается достаточно бодро, как будто и не прошло 50 лет со дня ее написания. Спасибо что дочитали.
"Пикник на обочине": анализ и краткое содержание. "Пикник на обочине": авторы
Вон грузовики на площадке стоят, действительно, как новенькие, — с тех пор как я последний раз здесь был, они, по-моему, еще новее стали, а бензовоз — тот совсем, бедняга, проржавел, скоро разваливаться начнет. Вон и покрышка валяется, которая у них на карте… Не понравилась мне эта покрышка. Тень от нее какая-то ненормальная. Солнце нам в спину, а тень к нам протянулась. Ну да ладно, до нее далеко. В общем, ничего, работать можно. Только что это там все-таки серебрится?
Или это мерещится мне? Сейчас бы закурить, присесть тихонечко и поразмыслить — почему над канистрами серебрится, почему рядом не серебрится… Тень почему такая от покрышки… Стервятник Барбридж про тени что-то рассказывал, диковинное что-то, но безопасное… С тенями здесь бывает. А вот что это там все-таки серебрится? Ну прямо как паутина в лесу на деревьях. Какой же это паучок ее там сплел? Ох, ни разу я еще жучков-паучков в Зоне не видел.
И хуже всего, что «пустышка» моя как раз там, шагах в двух от канистр, валяется. Надо мне было тогда же ее и упереть, никаких бы забот сейчас не было. Но уж больно тяжелая, стерва, полная ведь — поднять-то я ее мог, но на горбу тащить, да еще ночью, да на карачках… А кто «пустышек» ни разу не таскал, пусть попробует: это все равно что пуд воды без ведер нести… Так идти, что ли? Надо идти. Хлебнуть бы сейчас… Повернулся я к Тендеру и говорю: — Сейчас мы с Кириллом пойдем в гараж. Ты остаешься здесь за водителя.
К управлению без моего приказа не притрагивайся, что бы ни случилось, хоть земля под тобой загорится. Если струсишь — на том свете найду. Он серьезно мне покивал — не струшу, мол. Нос у него — что твоя слива, здорово я ему врезал… Ну, спустил я тихонечко аварийные блок-тросы, посмотрел еще раз на это серебрение, махнул Кириллу и стал спускаться. Встал на асфальт, жду, пока он спустится по другому тросу. Меньше пыли.
Стоим мы на асфальте, «галоша» рядом с нами покачивается, тросы под ногами ерзают. Тендер башку через перила выставил, на нас смотрит, и в глазах у него отчаяние. Я говорю Кириллу: — Иди за мной шаг в шаг, в двух шагах позади, смотри мне в спину, не зевай. И пошел. На пороге остановился, огляделся. Все-таки до чего же проще работать днем, чем ночью!
Помню я, как лежал вот на этом самом пороге. Темно, как у негра в ухе, из ямы «ведьмин студень» языки высовывает, голубые, как спиртовое пламя, и ведь что обидно — ничего, сволочь, не освещает, даже темнее из-за этих языков кажется. А сейчас — что! Глаза к сумраку привыкли, все как на ладони, даже в самых темных углах пыль видна. И действительно, серебрится там, нити какие-то серебристые тянутся от канистр к потолку — очень на паутину похоже. Может, паутина и есть, но лучше от нее подальше.
Вот тут-то я и напортачил. Мне бы Кирилла рядом с собой поставить, подождать, пока и у него глаза к полутьме привыкнут, и показать ему эту паутину, пальцем в нее ткнуть. А я привык один работать — у самого глаза пригляделись, а про Кирилла я и не подумал. Шагнул это я внутрь, и прямо к канистрам. Присел над «пустышкой» на корточки, к ней паутина вроде бы не пристала. Взялся я за один конец и говорю Кириллу: — Ну, берись, да не урони — тяжелая… Поднял я на него глаза, и горло у меня перехватило: ни слова не могу сказать.
Хочу крикнуть: стой, мол, замри! Да и не успел бы, наверное, — слишком уж быстро все получилось. Кирилл шагает через «пустышку», поворачивается задом к канистрам и всей спиной — в это серебрение. Я только глаза закрыл. Все во мне обмерло, ничего не слышу — слышу только, как эта паутина рвется. Со слабым таким сухим треском, словно обыкновенная паутина лопается, но, конечно, погромче.
Сижу я с закрытыми глазами, ни рук, ни ног не чувствую, а Кирилл говорит: — Ну, что? Подняли мы «пустышку» и понесли к выходу, боком идем. Тяжеленная, стерва, даже вдвоем ее тащить нелегко. Вышли мы на солнышко, остановились у «галоши», Тендер к нам уже лапы протянул. Поставим сначала. Он без единого слова повернулся.
Смотрю я — ничего у него на спине нет. Я и так и этак — нет ничего. Тогда я поворачиваюсь и смотрю на канистры. И там ничего нет. Взвалили мы «пустышку» на «галошу» и поставили ее на попа, чтобы не каталась. Стоит она, голубушка, — новенькая, чистенькая, на меди солнышко играет, и синяя начинка между медными дисками туманно так переливается, струйчато.
И видно теперь, что не «пустышка» это, а именно вроде сосуда, вроде стеклянной банки с синим сиропом. Полюбовались мы на нее, вскарабкались на «галошу» сами и без лишних слов — в обратный путь. Лафа этим ученым! Во-первых, днем работают. А во-вторых, ходить им тяжело только в Зону, а из Зоны «галоша» сама везет — есть у нее такое устройство, курсограф, что ли, которое ведет «галошу» точно по тому же курсу, по какому она сюда шла. Плывем мы обратно, все маневры повторяем, останавливаемся, повисим немного — и дальше, и над всеми моими гайками проходим, хоть собирай их обратно в мешок.
Новички мои, конечно, сразу воспрянули духом. Головами вертят вовсю, страха у них почти не осталось — одно любопытство да радость, что все благополучно обошлось. Принялись болтать. Тендер руками замахал и грозится, что вот сейчас пообедает — и сразу обратно в Зону, дорогу к гаражу провешивать, а Кирилл взял меня за рукав и принялся мне объяснять про этот свой гравиконцентрат, про «комариную плешь» то есть. Ну, я их не сразу, правда, но укоротил. Спокойненько так рассказал им, сколько дураков гробанулись на радостях на обратном пути.
Молчите, говорю, и глядите как следует по сторонам, а то будет с вами как с Линдоном-Коротышкой. Даже не спросили, что случилось с Линдоном-Коротышкой. И хорошо. В Зоне по знакомой дороге сто раз благополучно пройдешь, а на сто первый гробанешься. Плывем в тишине, а я об одном думаю: как буду свинчивать крышечку. Так и этак представляю себе, как первый глоток сделаю, а перед глазами нет-нет да паутинка и блеснет.
Короче говоря, выбрались мы из Зоны, загнали нас с «галошей» вместе в «вошебойку», или, говоря по-научному, в санитарный ангар. Мыли нас там в трех кипятках и трех щелочах, облучали какой-то сволочью, обсыпали чем-то и снова мыли, потом высушили и сказали: «Валяйте, ребята, свободны! Народу набежало смотреть — не протолкнешься, и ведь что характерно: все только смотрят и издают приветственные возгласы, а взяться и помочь усталым людям тащить — ни одного смельчака не нашлось… Ладно, меня это все не касается. Меня теперь ничто не касается… Стянул я с себя спецкостюм, бросил его прямо на пол — холуи-сержанты подберут, — а сам двинул в душевую, потому что мокрый я был весь с головы до ног. Заперся в кабинке, вытащил флягу, отвинтил крышечку и присосался к ней, как клоп. Сижу на лавочке, в коленках пусто, в голове пусто, в душе пусто, знай себе глотаю крепкое, как воду.
Отпустила Зона. Отпустила, поганка. Стерва родимая. Ни хрена новичкам этого не понять. Никому, кроме сталкера, этого не понять. И текут у меня по щекам слезы — то ли от крепкого, то ли сам не знаю отчего.
Высосал флягу досуха — сам мокрый, фляга сухая. Одного последнего глотка, конечно, не хватило. Ну ладно, это поправимо. Теперь все поправимо. Закурил сигарету, сижу. Чувствую — отходить начал.
Премиальные в голову пришли. Это у нас в Институте поставлено отчетливо. Прямо хоть сейчас иди и получай конвертик. А может, и сюда принесут, прямо в душевую. Стал я потихоньку раздеваться. Снял часы, смотрю — а в Зоне-то мы пробыли пять часов с минутами, господа мои!
Пять часов. Меня аж передернуло. Да, господа мои, в Зоне времени нет. Пять часов… А если разобраться, что такое для сталкера пять часов? Да плюнуть и растереть. А двенадцать часов не хочешь?
А двое суток не хочешь? Когда за ночь не успел, целый день в Зоне лежишь рылом в землю и уже не молишься даже, а вроде бы бредишь, и сам не знаешь, живой ты или мертвый… А во вторую ночь дело сделал, подобрался с хабаром к кордону, а там патрули-пулеметчики, жабы, они же тебя ненавидят, им же тебя арестовывать никакого удовольствия нет, они тебя боятся до смерти, что ты заразный, они тебя шлепнуть стремятся, и все козыри у них на руках; иди потом доказывай, что шлепнули тебя незаконно… И значит, снова рылом в землю — молиться до рассвета и опять до темноты, а хабар рядом лежит, и ты даже не знаешь, то ли он просто лежит, то ли он тебя тихонько убивает. Или как Мослатый Исхак — застрял на рассвете на открытом месте, сбился с дороги и застрял между двумя канавами — ни вправо, ни влево. Два часа по нему стреляли, попасть не могли. Два часа он мертвым притворялся. Слава богу, надоело им, поверили, ушли наконец.
Я его потом увидел — не узнал, сломали его, как не было человека… Отер я слезы и включил воду. Долго мылся. Горячей мылся, холодной мылся, снова горячей. Мыла целый кусок извел. Потом надоело. Выключил душ и слышу — барабанят в дверь, и Кирилл весело орет: — Эй, сталкер, вылезай!
Зелененькими пахнет! Зелененькие — это хорошо. Открыл я дверь, стоит Кирилл голый, в одних трусах, веселый, без никакой меланхолии, и конверт мне протягивает. Сколько здесь? Так жить можно. Если бы мне здесь за каждую «пустышку» по два оклада платили, я бы Эрнеста давным-давно подальше послал.
Он ничего не сказал. Обхватил меня за шею, прижал к потной своей груди, притиснул, оттолкнул и скрылся в соседней кабине. Подштанники небось стирает? Тендера там корреспонденты окружили, ты бы на него посмотрел, какой он важный… Он им так все компетентно излагает… — Как, — говорю, — излагает? В следующий раз захвачу словарь, сэр. Ну, он вышел.
Взял я его за плечи, повернул спиной. Нет, показалось. Чистая спина. Струйки пота засохли. Отвесил я ему пинка под голую задницу, нырнул к себе в душевую и заперся. Нервы, черт бы их подрал.
Там мерещилось, здесь мерещится… К дьяволу все это! Напьюсь сегодня как зюзя. Ричарда бы ободрать, вот что! Надо же, стервец, как играет… Ну ни с какой картой его не возьмешь. Я уж и передергивать пробовал, и карты под столом крестил, и по-всякому… — Кирилл! Написано — «Боржч».
Ты к нам со своими порядками не суйся. Так придешь или нет? Ричарда бы ободрать… — Ох, не знаю, Рэд. Ты ведь, простая твоя душа, и не понимаешь, какую мы штуку притащили… — А ты-то понимаешь? Это верно. Но теперь, во-первых, понятно, для чего эти «пустышки» служили, а во-вторых, если одна моя идейка пройдет… Напишу статью и тебе ее персонально посвящу: Рэдрику Шухарту, почетному сталкеру, с благоговением и благодарностью посвящаю.
Так эту штуку и будут называть — «банка Шухарта». Пока мы так трепались, я оделся. Сунул пустую флягу в карман, пересчитал зелененькие и пошел себе. Смотрю — в коридоре господин Тендер собственной персоной, красный весь и надутый, что твой индюк. Вокруг него толпа — тут и сотрудники, и корреспонденты, и пара сержантов затесалась только что с обеда, в зубах ковыряют , а он знай себе болбочет: «Та техника, которой мы располагаем, — болбочет, — дает почти стопроцентную гарантию успеха и безопасности…» Тут он меня увидал и сразу же несколько усох — улыбается, ручкой делает. Ну, думаю, надо удирать.
Рванул я когти, однако не успел. Слышу — топочут позади. Господин Шухарт! Два слова о гараже! Но черта с два от них оторвешься: один, с микрофоном, — справа, другой, с фотоаппаратом, — слева. Буквально два слова!
Какого вы мнения о турбоплатформах? И раз — за дверь. Слышу — скребутся. Тогда я им через дверь говорю: — Настоятельно рекомендую, — говорю, — расспросите господина Тендера, почему у него нос как свекла. Он по скромности умалчивает, а это было наше самое увлекательное приключение. Как они вдарят по коридору!
Как лошади, ей-богу. Я выждал минуту — тихо. Высунулся — никого. И пошел себе, посвистывая. Спустился в проходную, предъявил дылде пропуск, смотрю — он мне честь отдает. Герою дня, значит.
Он осклабился, как будто я ему бог весть как польстил. Нет, ничего он парень. Я, если честно, таких рослых и румяных не люблю. Девки от них без памяти, а чего, спрашивается? Не в росте ведь дело… Иду это я по улице и размышляю, в чем же тут дело. Солнышко светит, безлюдно вокруг.
И захотелось мне вдруг прямо сейчас же Гуту увидеть. Просто так. Посмотреть на нее, за руку подержать. После Зоны человеку только одно и остается — за руку девочку подержать. Особенно когда вспомнишь все эти разговоры про детей сталкеров — какие они получаются… Да уж какая сейчас Гута, мне сейчас для начала бутылку крепкого, не меньше. Миновал я автомобильную стоянку, а там и кордон.
Стоят две патрульные машины во всей своей красе, широкие, желтые, прожекторами и пулеметами, жабы, ощетинились, ну и, конечно, голубые каски — всю улицу загородили, не протолкнешься. Я иду, глаза опустил, лучше мне сейчас на них не смотреть, днем на них мне лучше не смотреть совсем: есть там два-три рыла, так я боюсь их узнать, скандал большой получится, если я их узнаю. Повезло им, ей-богу, что Кирилл меня в Институт сманил, я их, гадов, искал тогда, пришил бы и не дрогнул… Прохожу я через эту толпу плечом вперед, совсем прошел уже, и тут слышу: «Эй, сталкер! Догоняет сзади кто-то, берет за рукав. Я эту руку с себя стряхнул и вполоборота вежливенько так спрашиваю: — Какого дьявола цепляешься, мистер? Поднял я на него глаза — капитан Квотерблад.
Старый знакомый. Совсем ссохся, желтый стал какой-то. Как ваша печень? И уже тут как тут две голубые каски у него за спиной — лапы на кобурах, глаз не видно, только челюсти под касками шевелятся. И где у них в Канаде таких набирают? На племя их нам прислали, что ли?..
Днем я патрулей вообще-то не боюсь, но вот обыскать, жабы, могут, а это мне в данный момент ни к чему. Спасибо вам, капитан, глаза у меня тогда открылись. Если бы не вы… — Что в предзоннике делал? Я там работаю. Два года уже. И, чтобы закончить этот неприятный разговор, вынимаю я свое удостоверение и предъявляю его капитану Квотербладу.
Он взял мою книжечку, перелистал, каждую страничку, каждую печать просто-таки обнюхал, чуть ли не облизал. Возвращает мне книжечку, а сам доволен, глаза разгорелись, и даже зарумянился. Не ожидал. Значит, — говорит, — не прошли для тебя мои советы даром. Что ж, это прекрасно. Хочешь — верь, хочешь — не верь, а я еще тогда предполагал, что из тебя толк должен получиться.
Не допускал я, чтобы такой парень… И пошел, и пошел. Ну, думаю, вылечил я еще одного меланхолика себе на голову, а сам, конечно, слушаю, глаза смущенно опускаю, поддакиваю, руками развожу и даже, помнится, ножкой застенчиво этак панель ковыряю. Эти громилы у капитана за спиной послушали-послушали, замутило их, видно, гляжу — потопали прочь, где веселее. А капитан знай мне о перспективах излагает: ученье, мол, свет, неученье — тьма кромешная, Господь, мол, честный труд любит и ценит, — в общем, несет он эту разнузданную тягомотину, которой нас священник в тюрьме каждое воскресенье травил. А мне выпить хочется — никакого терпежу нет. Ничего, думаю, Рэд, это ты, браток, тоже выдержишь.
Надо, Рэд, терпи! Не сможет он долго в таком же темпе, вот уже и задыхаться начал… Тут, на мое счастье, одна из патрульных машин принялась сигналить. Капитан Квотерблад оглянулся, крякнул с досадой и протягивает мне руку. С удовольствием бы опрокинул с тобой стаканчик в честь такого знакомства. Крепкого, правда, мне нельзя, доктора не велят, но пивка бы я с тобой выпил. Да вот видишь — служба!
Ну, еще встретимся, — говорит. Не приведи господь, думаю. Но ручку ему пожимаю и продолжаю краснеть и делать ножкой — все, как ему хочется. Потом он ушел наконец, а я чуть ли не стрелой — в «Боржч». В «Боржче» в это время пусто. Эрнест стоит за стойкой, бокалы протирает и смотрит их на свет.
Удивительная, между прочим, вещь: как ни придешь — вечно эти бармены бокалы протирают, словно у них от этого зависит спасение души. Вот так и будет стоять хоть целый день — возьмет бокал, прищурится, посмотрит на свет, подышит на него и давай тереть: потрет-потрет, опять посмотрит, теперь уже через донышко, и опять тереть… — Здорово, Эрни! Поглядел он на меня через бокал, пробурчал что-то, будто животом, и, не говоря лишнего слова, наливает мне на четыре пальца крепкого. Я взгромоздился на табурет, глотнул, зажмурился, головой помотал и опять глотнул. Холодильник пощелкивает, из музыкального автомата доносится какое-то тихое пиликанье, Эрнест сопит в очередной бокал — хорошо, спокойно… Я допил, поставил бокал на стойку, и Эрнест без задержки наливает мне еще на четыре пальца прозрачного. Жил потом в свое удовольствие.
Ты думаешь, почему Посещение было? Тёр он, тёр… Ты думаешь, кто нас посетил, а? Вышел он на кухню и вернулся с тарелкой — жареных сосисок принес. Тарелку поставил передо мной, пододвинул кетчуп, а сам — снова за бокалы. Эрнест свое дело знает. Глаз у него наметанный, сразу видит, что сталкер из Зоны, что хабар будет, и знает Эрни, чего сталкеру после Зоны надо.
Свой человек — Эрни. Доевши сосиски, я закурил и стал прикидывать, сколько же Эрнест на нашем брате зарабатывает. Какие цены на хабар в Европе — я не знаю, но краем уха слышал, что «пустышка», например, идет там чуть ли не за две с половиной тысячи, а Эрни дает нам всего четыреста. Наверное, и все прочее в том же духе. Правда, переправить хабар в Европу тоже, конечно, денег стоит. Тому на лапу, этому на лапу, начальник станции наверняка у них на содержании… В общем, если подумать, не так уж много Эрнест и заколачивает — процентов пятнадцать-двадцать, не больше, а если попадется — десять лет каторги ему обеспечено… Тут мои благочестивые размышления прерывает какой-то вежливый тип.
Я даже не слыхал, как он вошел. Объявляется он возле моего правого локтя и спрашивает: — Разрешите? Маленький такой, худенький, с востреньким носиком и при галстуке бабочкой. Фотокарточка его вроде мне знакома, где-то я его уже видел, но где — не помню.
После демобилизации работал в Москве в Институте научной информации, редактором в Гослитиздате и Детгизе. Работал в редколлегиях различных сборников и периодических изданий, в том числе, "Знание — сила", "Мир приключений", "Библиотека современной фантастики".
В шести зонах посещения по всему миру инопланетяне оставляют после себя ряд загадочных артефактов. Эти артефакты привлекают преступников-контрабандистов, известных как «сталкеры», которые проникают в Зоны и продают товар на чёрном рынке. Такая работа крайне опасна, поскольку Зоны таят в себе множество опасностей, включая гравитационные аномалии, способные раздавить человека, адскую слизь, прожигающую плоть и кости и невидимые мясорубки, которые скручивают людей до смерти, как мокрые тряпки. Главный герой книги — Редрик Шухарт, 23-летний лаборант Международного института внеземных культур. Редрик живёт и работает в вымышленном канадском городе Хармонт, который окружает одну из шести Зон. Два года назад Редрик отбыл шестимесячный тюремный срок за контрабанду артефактов Зоны, и хотя с тех пор он успешно скрывается от властей, он всё ещё подрабатывает сталкером. Однажды Редрик сопровождает своего начальника, блестящего русского учёного Кирилла Панова, в Зону, чтобы достать очень редкий артефакт, представляющий большой научный интерес для Кирилла. Во время поездки Редрик не замечает ничего подозрительного, кроме серебристой паутинообразной субстанции, к которой Кирилл случайно прикасается. Вскоре после их возвращения Кирилл умирает от внезапного сердечного приступа.
Области, где находят следы неведомого, носят названия Зон Посещения. Вход туда открыт лишь по пропускам. Но находятся смельчаки, которые готовы нарушить закон и проникнуть в те уголки, где можно добыть очередную диковинку. Таких отчаянных авантюристов называют сталкерами. Эти люди обречены и рано или поздно их ждет наказание: от властей или от Зоны, в которой таится немало опасностей… Главный герой Рэдрик Шухарт отличается от остальных сталкеров.
По «Пикнику на обочине» братьев Стругацких снимут сериал
Книга "Пикник на обочине" стала одним из самых известных произведений братьев Стругацких и настоящей классикой научной фантастики. По-моему, братья Стругацкие, подобно Ивану Ефремову, использовали научно-фантастический жанр литературы, чтобы показать злободневные острые проблемы не только Союза, но и всего ЧЕЛОВЕЧЕСТВА. После выпуска «Пикника на обочине» в США братья Стругацкие стали почётными членами «Общества Марка Твена» за «выдающийся вклад в жанр фантастики». "Пикник на обочине", как и другие великие произведения научной фантастики, такие, например, как "Солярис" Лема, рассказывают на самом деле не о далеких вымышленных мирах, а о нашем мире, о человеке и о Боге. Книга "Пикник на обочине" и фильм "Сталкер" не имеют друг к другу никакого отношения.