МДШ Сначала обидел Бунина Набоков, и подвел итог этим обидам в рассказе «Обида», опубликованном в июле 1931 года в парижских «Последних новостях» с посвящением Бунину. В 1933 году Бунин стал лауреатом Нобелевской премии по литературе за «строгое мастерство, с которым он развивает традиции русской классической прозы»[1]. Краткое содержание книг Бунина: Тёмные аллеи, Господин из Сан-Франциско, Кукушка и др.
Please wait while your request is being verified...
Режиссер Никита Михалков приступает к работе над новым фильмом, который будет основан на произведениях Ивана Бунина, сообщает РИА Новости. Читать очень краткие пересказы и подробные содержания произведений И. А. Бунина. Краткая характеристика героев по каждому произведению и история создания. Дорогие друзья, к вашему вниманию 5 коротких рассказов =Автор.
Главное меню
- Последние поступления
- Список рассказов Ивана Алексеевича Бунина
- Короткие стихи Бунина Ивана Алексеевича
- Топ-10 стихов
«Время моей любви, несчастной, обманутой…» Иван Бунин
Часть вторая Руся Поезд остановился на маленькой станции. Муж и жена выглянули в окно. Женщина увидела, что её муж тоскует. Он признался, что 20 лет назад недалеко от этих мест работал репетитором. Супруга догадалась, что в этой истории наверняка замешана девушка. Мужчина признался, что всё так и есть. У него случился роман с Марусей, которую все домашние называли просто Руся.
Когда жена поинтересовалась, почему муж не предложил Русе руку и сердце, он обманул, сказав, что просто не захотел и уехал. На самом деле мать Руси не дала им быть вместе. Она прибежала к молодым людям с пистолетом и поставила дочь перед выбором. Дочь выбрала свою мать. Красавица Пожилой чиновник когда-то был женат на красавице, но она умерла, остался только семилетний сын. Мужчина женился второй раз на красавице, которая невзлюбила сразу же пасынка.
Сначала мальчик спал на диванчике в другой комнате. Но красавица решила, что бархат может протереться. Поэтому ребёнка переложили спать на старый тюфяк, на полу. Чиновник не смел возразить своей жене-красавице, он в угоду ей стал делать вид, что у него никогда не было сына. Мальчик, одинокий во всём мире, стал жить самостоятельно, неслышно и незаметно. Он стелил и убирал свою постельку, рисовал в уголке на грифельной доске и читал одну и ту же книжку.
Дурочка Сын дьякона учится в семинарии и приезжает к родителям на каникулы. В первую же ночь он просыпается от сильного плотского желания. Не зная, что делать, семинарист идёт на кухню. Там всегда спала кухарка, прозванная дурочкой. На протяжении целого лета юноша пользовался «дурочкой», а когда уехал, она родила мальчика. Через год семинарист вновь приехал на каникулы.
Теперь ему было стыдно за связь с кухаркой, хотя все домашние прекрасно знали, что ребёнок у «дурочки» от него. Отец созвал много гостей и накрыл стол, чтобы отметить поступление сына в академию. Когда завели граммофон, на середину комнаты выбежал сын кухарки. Он был настоящим уродом, но милым, когда улыбался. Ребёнок стал вытанцовывать, нелепо, как мог. Семинарист не мог смотреть на ребёнка.
Поэтому приказал выгнать кухарку из дома. Она с сыном пошла ходить по белому свету и жить на милостыню. Антигона Студент решил навестить родственника — дядю, которому отняли ноги. Для юноши это была дань уважения. Он думал, что приедет ненадолго. По приезду герой обратил внимание на красивую сиделку, которая ухаживала за дядей, — Антигону, как представил её генерал.
Комнаты молодых людей находились рядом. И однажды вечером они разговорились, и всё закончилось близостью. Утром горничная пришла позвать её на помощь к больному генералу, и юноша босиком убежал в свою комнату, забыв туфли у кровати. Горничная доложила генеральше. Молодая красавица собралась уезжать под благовидным предлогом. Генеральша не стала удерживать девушку.
Студент хотелось кричать от отчаянья. Антигона только помахала ему перчаткой на прощание. Смарагд Девушка Ксения любуется облаками, луной, звёздами. Ей нравится наблюдать за небом. Рядом юноша Толя, он разглядывает девушку и находит её милой. Ксения восхищается цветом неба, называет его «смарагд», который наводит её на мысли о рае.
Толя не разделяет её возвышенного настроения и лезет целоваться, девушка, сдерживая слёзы, убегает. Юноша, не понимая Ксении, подумал, что она глупа до святости. Гость К господам в дом ворвался барин. Он приказал новой кухарке позвать хозяев. Та ответила, что их нет дома. Тогда боярин приказал передать, что приходил Адам Адамович, что завтра он снова зайдёт.
Потом мужчина посмотрел на кухарку, подошёл к ней и повалил на сундук. Кухарка кричала, говорила, что она невинна, но он и слышать ничего не хотел. Потом она долго плакала до самого приезда хозяев. А на следующий день Адам Адамович не пришёл. Хозяин сообщил, что, вероятно, он уехал в Москву, так как собирался туда. Волки В деревне волки загрызли овцу.
Поэтому местные боялись ездить вечерами. Барышня и гимназист ехали в повозке с кучером. Она, веселясь, зажигала спички, якобы боялась волков, попутно они целовались. Внезапно кучер осадил лошадей — впереди волки. Потом кони понесли галопом, но барышня успела перехватить вожжи у ошалевшего возницы. Она ударилась в темноте обо что-то.
После этого у неё остался шрам. Когда кто-нибудь спрашивал у девушки про шрам, она сразу вспоминала поездки с гимназистом. И от воспоминаний ей становилось хорошо. Визитные карточки На теплоходе плыл писатель, которому понравилась женщина из третьего класса. Мужчина ждал эту даму. Накануне они познакомились, но добиваться сразу её он не стал, решил, что это можно сделать сегодня.
Женщина рассказала писателю, что она едет от родной сестры, что дома у неё есть муж, но о замужестве она сожалеет. Ещё женщина рассказала о своей гимназической мечте — ей всегда хотелось заказать визитные карточки. В каюте писателя дама сама сняла с себя одежду, как бы делая вызов. Когда утром они прощались, женщина быстро убежала и даже не стала оглядываться. Зойка и Валерия Студент, будущий доктор Левицкий, часто приходит к Данилевским и признаётся, что влюблён в Дарию. Зоя, которой всего 14 лет, расстроилась, так как ранее он симпатизировал ей, а она отвечала взаимностью.
Дария заболела и уехала, но приехала родственница Валерия. В неё Левицкий влюбился сразу же, как только увидел. Зойка даже не смогла ревновать студента к Валерии. Потому что видела, как та красива. Валерия сначала приблизила Левицкого к себе, но потом оттолкнула, так как влюбилась в доктора Титова. От переживаний студент решает спрятаться в Москве и рассказывает о своём решении.
Когда он лежит на чердаке, Зойка открывает ему тайну: Титов отверг Валерию. Потом она сама пригласила Левицкого прогуляться по ночному саду. Когда они гуляли, Валерия захотела отдаться студенту. После всего, она просто оттолкнула его. Левицкий даже не стал дожидаться утра, и уехал ночью на станцию. Таня Таня служила у помещиков.
Один из их родственников по имени Петруша взял её силой. Хотя он и не верил, что она так спала и не понимала, что происходит. Потом Таня посмотрела на Петрушу другими глазами. Он ей понравился, и они начали встречаться. Петруше надо было уезжать, хотя ему очень нравилась Таня. Умом он понимал, что они не пара.
На прощанье он пообещал, что вернётся к Рождеству, но так не вышло. Приехал он только в феврале. И они снова были вместе, а потом Петруша вновь уехал, сказав, что вернётся к Святой. Шёл 17 год. Петруша больше не вернулся. В Париже Он был одинок, потому что супруга бросила его.
Как-то в русской столовой он познакомился с официанткой Ольгой русского происхождения, младше его на 10 лет. Они быстро поняли, что похожи друг на друга, так как вдвоём очень одиноки. Женщина была замужем, но муж жил в другой стране. Сначала они просто общались, а потом начали жить вместе. Однажды он попросил Ольгу, чтобы она спрятала в сейф все деньги, которые у него были. Очень скоро он умер, а женщина всё рыдала и кого-то просила пощадить её.
Галя Ганская В одном кафе сидели моряк и художник. Последний решил рассказать о Гале Ганской, которую знал ещё с того момента, как она была подростком. Потом художник уехал в Париж, и вернулся только спустя 2 года. Галя за это время стала настоящей девушкой.
Бунина Новости объединенного литературного музея Есть в творчестве великого русского писателя И. Бунина один «весенний» трогательный рассказ. Он называется «Подснежник». В эмиграции, в далёкой Франции ещё в начале 1920-ых годов Бунин задумал писать большое произведение о любимой дореволюционной России, о развитии таланта молодого поэта. В 1927 году Иван Алексеевич приступил к осуществлению своего замысла — он начал писать автобиографический роман «Жизнь Арсеньева». В том же 1927 году в рижском журнале «Перезвоны» появился рассказ, под названием «Подснежник», рассказ-воспоминание о гимназических годах будущего писателя.
После она заснула, а он лежал и думал, куда она сейчас пойдёт? Ему стало её жалко и он, разбудив её, предложил поесть и выпить Мадеры, а потом сказал ей, что теперь она будет спать только с ним, может он её даже пристроит куда-нибудь. Она совсем соглашалась, так они и заснули. Второй кофейник Девушка Катька, которая живёт с художником, является и его натурщицей, и его любовницей и хозяйкой. Он рисует её около часа, а потом просит ставить второй кофейник. Пока он что-то подправляет на холсте, она вспоминает умершего художника Ярцева, который силой лишил её невинности и с которым она потом жила целый год.
То посуду мыла, то полы, а потом тётя решила её продать в бордель. Но случайно к ним пришли Шаляпин и Коровин, последний пригласил её ему позировать. В трактир она больше не вернулась, ходила, позировала, то одному, то другому художнику. Сначала одетой, а потом и обнажённой начала, у каких только знаменитостей не бывала. Ну, хватит, молчи, обрывает её художник, давай кофейник. Холодная осень Он всегда гостил у нас, был своим человеком, поэтому никто не удивился, что на Петров день отец на свои именины представил его моим женихом.
А перед этим был убит в Сараево Фердинанд, и 19 июля Германия объявила нам войну. В сентябре он заскочил к нам проститься перед отправкой на фронт, но надолго не собирался задержаться, весной мы уже планировали сыграть свадьбу. Всем было грустно, и перед сном мы решили прогуляться. На улице мы обнялись, и он спросил — если меня убьют, ты меня забудешь? Меня обуял страх, и я сказала, что не говори о смерти, я этого не переживу. На что он ответил, если меня убьют, поживи, порадуйся, а потом приходи ко мне, я буду ждать.
Убили его всего через месяц. И вот с тех пор пролетело уже 30 лет. В 18 году умерли родители, я стала жить в подвале у одной торговки, распродавая последние вещи. Потом познакомилась с мужчиной, и мы отправились в Турцию, но он погиб в шторм, и я осталась с его племянником, его женой и их маленьким ребёнком. Родители девочки сбежали и пропали бесследно, я подалась с ребёнком в Европу, скиталась по многим странам. Сейчас девочка уже давно выросла и живёт в Париже, на меня ей совсем наплевать.
А я пристроилась в Ницце, живу, что бог пошлёт. Ты поживи, порадуйся на свете, потом приходи ко мне — так он говорил мне, и я скоро, скоро приду к тебе. Пароход Саратов Главного героя Павла Сергеевича разбудил денщик, он еле поднялся, так как вчера много пил и заснул поздно. Быстро собравшись, сел к извозчику и был готов на всё. Она решила вернуться к бывшему, и он готов всё ей простить. Он опешил, и грозно её спросил — это не шутка?
Я не отдам тебя ему! Она крикнула служанке, чтобы та проводила Павла Сергеевича. Он схватил её за плечо, выхватил браунинг и выстрелил ей в голову. Среди небритых арестантов был и он. Ворон Сын всегда сравнивал своего отца с вороном, особенно, когда тот одевался в чёрное на благотворительные балы губернаторши. Также он считал, что высокая должность испортила его.
Сын жил и учился в Москве более 6 месяцев в году и приезжал навестить отца и единственную сестру не часто, чему был рад. Но в этом году, по приезде домой, он был приятно удивлён. Всё дело в том, что прежнюю старуху-няньку восьмилетней сестры сменила молодая девушка. Отец тоже изменился, стал пить чай за столом, много говорил, даже пытался шутить. Было видно, что девушка обрадовалась моему приезду, но виду не показывала. Отец наоборот, не очень был рад моему приезду, так как чувствовались, что у него были планы на эту бедную девушку.
За столом он вёл разговоры, что как бы ей пошли бриллианты или шубка, а отец её бедный, так она и помрёт, только мечтая об этом. В Петров день они обедали без отца, он уехал по делам. Сестра Лиля капризничала, они её успокаивали, потом вместе смотрели на проезжающие пожарные машины, а потом они поцеловались. После этого стали целоваться при любом удобном случае, отец приезжал только к вечеру. Он стал догадываться об этом и стал угрюмым и перестал пить по вечерам с ними чай. Однажды она вырвалась к нему от болеющей Лили, и после долгого поцелуя, предложила ему всё рассказать отцу.
Тут они услышали его за их спинами. На следующий день отец отправил его в деревню под угрозой лишения наследства, даже не разрешив увидеться с ней в последний раз. Но он ослушался, и уехал к своему другу, после поступил на службу в министерство и отказался от наследства. Однажды он увидел отца в театре с ней, она была уже его женой и была очень богато одета. Камарг Цыгано-испанская девушка зашла в поезд на одной маленькой станции во Франции. Она была бедно одета и сев, тут же начала грызть фисташки.
Она была очень красива, так что пол вагона смотрели, как она ела. Затем она вышла, и один мужчина сказал - это Камарг болотистая местность во Франции. Сто рупий Он увидел её во дворе гостиницы на берегу океана и был потрясён её красотой. Потом видел её каждый день, обычно она полулежала в тени, обмахиваясь веером, и слуга малаец приносил ей чай. У неё была неземная красота, может и правда она была с другой планеты, так он думал, постоянно наблюдая за ней. Однажды, он вернулся из города в гостиницу, его встретил малаец и тихо сказал - сто рупий, сэр.
Месть Главный герой отдыхал в пансионе в Каннах, где увидел женщину с очень мрачным взглядом, которая с утра пила кофе, а потом исчезала до вечера. Расспросив служащую, он выяснил, что она живёт здесь около 3 недель, и раньше у неё был господин, но недавно пропал. Он решил выследить её и на следующий день пошёл за ней. Она пошла на вокзал и поехала в сторону Марселя, выйдя на одной небольшой станции. Он незаметно шёл за ней. Она долго шла, но потом, наконец, вышла на берег моря.
Тут она неожиданно разделась догола и начала плавать. Смущенный он лежал и наблюдал за ней, но вдруг, в один момент, она заметила его. Ему ничего не оставалась, как встать и заговорить с ней. Выяснилось, что она давно знает, что он ей интересовался, знала, что кто-то идёт за ней. Она не обиделась, а наоборот, сказала, что ей он тоже интересен, так как он художник. Она рассказала, про мужчину, который её бросил, что познакомились они в казино, где оба выиграли большие деньги.
Сразу стали близкими, и стали жить на широкую ногу, попросту проматывать выигрыши. Со временем, денег становилось всё меньше, он продал её украшения, и сам потом ушёл. Вас это всё забавляет, - вдруг спросила она? Как вы так могли подумать, вот нарисую вас богиней мести Немезидой, будете тогда знать — ответил он. Она рассказала, что раньше она была замужем за белым офицером, который, когда они приехали в Париж, спился. Ей пришлось уйти от него.
Она его случайно встретила на улице, где он весь в лохмотьях помогал выйти из такси посетителям кафе. Она стала ему помогать понемногу, так как у самой есть шляпная мастерская. Также рассказала, как по-свински бросил её последний ухажёр. Было это дней 10 назад, они пошли в ресторан, он много чего заказал, а в конце вечера пошёл помыть руки и не вернулся, а у неё денег оплатить счёт даже не было. С трудом и со слезами уговорила в кассе подождать с оплатой, что ей даже простили всё, но она на следующий день получила деньги из Парижа и расплатилась, но тот ужас забыть не может. Да, ужасно, согласился он.
Спасибо вам, сказала она, я выговорилась и пришла в себя, теперь мне стало уже хорошо. А давайте теперь сюда вместе ездить? А может и в Париж вместе поедем? Качели Он сидел в гостиной и когда услышал её шаги запел песню собственного сочинения. Какой у вас слух плохой, сказала она смеясь, зато я художник и красив, также смеясь ответил он. Потом он сказал, что же нам делать — тайно повенчаться, а потом пойти к дедушке и броситься в ноги, может он простит.
Перед ужином они катались на качелях, потом шли по аллее, прижавшись к друг-другу и говорили, что лучшего вечера и не придумаешь. Потом он сказал, что к дедушке не пойдём, я плохой муж, пусть будет, как сейчас, лучше уже не будет. Чистый понедельник см. Им очень интересно и странно, здесь жарко и солнце светит, а они там, в холоде и в ящиках. А зачем он застрелился? Он был влюблен, а влюблённые всегда стреляются — ответил другой ребёнок.
Весной, в Иудее Молодой человек рассказывает, как он стал хромым в Иудее, куда поехал в экспедицию. Жил он в Иерусалиме, но по делам ездил на кобыле на одну из бедуинских стоянок к шейху Аиду. Во второй раз он увидел там племянницу Аида, вдову, девушку, примерно 18 лет.
В 1921 году в Париже вышел сборник рассказов Бунина «Господин из Сан-Франциско» Это издание вызвало многочисленные отклики во французской прессе. Вот только один из них: «Бунин… настоящий русский талант, кровоточащий, неровный и вместе с тем мужественный и большой. Его книга содержит несколько рассказов, которые по силе достойны Достоевского» «Nervie», декабрь 1921 года. Бунин поселился на вилле Бельведер, а внизу амфитеатром расположился старинный прованский городок Грасс. Природа Прованса напоминала Бунину Крым, который он очень любил.
В Грассе его навещал Рахманинов. Под бунинской крышей жили начинающие литераторы — он учил их литературному мастерству, критиковал написанное ими, излагал свои взгляды на литературу, историю и философию. Рассказывал о встречах с Толстым, Чеховым, Горьким. В ближайшее литературное окружение Бунина входили Н. Тэффи, Б. Зайцев, М. Алданов, Ф. Степун, Л.
Шестов, а также его «студийцы» Г. Кузнецова последняя любовь Бунина и Л. Все эти годы Бунин много писал, чуть ли не ежегодно появлялись его новые книги. Вслед за «Господином из Сан-Франциско» в 1921 году в Праге вышел сборник «Начальная любовь», в 1924 году в Берлине — «Роза Иерихона», в 1925 году в Париже — «Митина любовь», там же в 1929 году — «Избранные стихи» — единственный в эмиграции поэтический сборник Бунина вызвал положительные отклики В. Ходасевича, Н. Тэффи, В. В «блаженных мечтах о былом» Бунин возвращался на родину, вспоминал детство, отрочество, юность, «неутоленную любовь». Как отмечает Е.
Степанян: «Бинарность бунинского мышления — представление о драматизме жизни, связанное с представлением о красоте мира, — сообщает бунинским сюжетам интенсивность развития и напряженность. Та же интенсивность бытия ощутима и в бунинской художественной детали, приобретшей еще большую чувственную достоверность по сравнению с произведениями раннего творчества». До 1927 года Бунин выступал в газете «Возрождение», затем по материальным соображениям в «Последних новостях», не примыкая ни к одной из эмигрантских политических группировок. В 1930 году Иван Алексеевич написал «Тень птицы» и завершил, пожалуй, самое значительное произведение периода эмиграции — роман «Жизнь Арсеньева». Вера Николаевна писала в конце двадцатых годов жене писателя Б. Зайцева о работе Бунина над этой книгой: «Ян в периоде не сглазить запойной работы: ничего не видит, ничего не слышит, целый день не отрываясь пишет… Как всегда в эти периоды, он очень кроток, нежен со мной в особенности, иногда мне одной читает написанное — это у него "большая честь". И очень часто повторяет, что он меня никогда в жизни ни с кем не мог равнять, что я — единственная, и т. Описание переживаний Алексея Арсеньева овеяно печалью о минувшем, о России, «погибшей на наших глазах в такой волшебно краткий срок».
В поэтическое звучание Бунин сумел перевести даже сугубо прозаический материал серия коротких рассказов 1927—1930 годов: «Телячья головка», «Роман горбуна», «Стропила», «Убийца» и др.
Иван Алексеевич Бунин читать все книги автора онлайн бесплатно без регистрации
Бунин Ив. Третий класс. Глупец тот, кто воображает, что он имеет полное право и возможность ездить когда ему угодно в этом классе! Иван Бунин "Повести и рассказы" от пользователя Aleksandr Gudkov. Слушать бесплатно онлайн на Музыка Читать очень краткие пересказы и подробные содержания произведений И. А. Бунина. Краткая характеристика героев по каждому произведению и история создания.
Список рассказов Бунина
Бунин преодолевает конкретный материал и проникает в глубинные, сущностные процессы жизни. Писателя особенно сильно волновали вопросы развития мира. И моменты такого поиска открываются в рассказах «Эпитафия», «Антоновские яблоки», «На Донце», «Новая дорога». Писатель стремится уяснить образ будущего и создается вопросом: «Чем освятят новые люди новую жизнь? Раздумьями о судьбе нравственных ценностей в изменяющейся реальности вызван рассказ «Антоновские яблоки». Произведению предписывали практически поэтизацию крепостнического прошлого. Писатель выражает теплые чувства к прошлому, мечту о возвращении атмосферы старинного дворянского гнезда.
Но Бунин в своем рассказе выражает и другое желание — «быть мужиком». Но, конечно, речь шла о богатом мужике. При этом в рассказе есть еще одно признание о том, как хороша «нищенская мелкопоместная жизнь». Разумные устои совместного труда, естественный быт, близость к природе писатель изобразил в сельской жизни, богатой или нищенской.
Он решительно надел картуз, взял стек, быстро прошел, звеня шпорами, по пустому коридору, сбежал по крутой лестнице на подъезд... Да, но куда идти?
У подъезда стоял извозчик, молодой, в ловкой поддевке, и спокойно курил цигарку. Поручик взглянул на него растерянно и с изумлением: как это можно так спокойно сидеть на козлах[ 6 ], курить и вообще быть простым, беспечным, равнодушным? Базар уже разъезжался. Он зачем-то походил по свежему навозу среди телег, среди возов с огурцами, среди новых мисок и горшков, и бабы, сидевшие на земле, наперебой зазывали его, брали горшки в руки и стучали, звенели в них пальцами, показывая их добротность, мужики оглушали его, кричали ему: «Вот первый сорт огурчики, ваше благородие! Он пошел в собор, где пели уже громко, весело и решительно, с сознанием исполненного долга, потом долго шагал, кружил по маленькому, жаркому и запущенному садику на обрыве горы, над неоглядной светло-стальной ширью реки... Погоны и пуговицы его кителя так нажгло, что к ним нельзя было прикоснуться.
Околыш картуза был внутри мокрый от пота, лицо пылало... Возвратясь в гостиницу, он с наслаждением вошел в большую и пустую прохладную столовую в нижнем этаже, с наслаждением снял картуз и сел за столик возле открытого окна, в которое несло жаром, но все-таки веяло воздухом, заказал ботвинью со льдом... Все было хорошо, во всем было безмерное счастье, великая радость; даже в этом зное и во всех базарных запахах, во всем этом незнакомом городишке и в этой старой уездной гостинице была она, эта радость, а вместе с тем сердце просто разрывалось на части. Он выпил несколько рюмок водки, закусывая малосольными огурцами с укропом и чувствуя, что он, не задумываясь, умер бы завтра, если бы можно было каким-нибудь чудом вернуть ее, провести с ней еще один, нынешний день, — провести только затем, только затем, чтобы высказать ей и чем-нибудь доказать, убедить, как он мучительно и восторженно любит ее... Зачем доказать? Зачем убедить?
Он не знал зачем, но это было необходимее жизни. Он отодвинул от себя ботвинью, спросил черного кофе и стал курить и напряженно думать: что же теперь делать ему, как избавиться от этой внезапной, неожиданной любви? Но избавиться — он это чувствовал слишком живо — было невозможно. И он вдруг опять быстро встал, взял картуз и стек и, спросив, где почта, торопливо пошел туда с уже готовой в голове фразой телеграммы: «Отныне вся моя жизнь навеки, до гроба, ваша, в вашей власти». Но, дойдя до старого толстостенного дома, где была почта и телеграф, в ужасе остановился: он знал город, где она живет, знал, что у нее есть муж и трехлетняя дочка, но не знал ни фамилии, ни имени ее! Он несколько раз спрашивал ее об этом вчера за обедом и в гостинице, и каждый раз она смеялась и говорила: — А зачем вам нужно знать, кто я, как меня зовут?
На углу, возле почты, была фотографическая витрина. Он долго смотрел на большой портрет какого-то военного в густых эполетах, с выпуклыми глазами, с низким лбом, с поразительно великолепными бакенбардами и широчайшей грудью, сплошь украшенной орденами... Как дико, страшно все будничное, обычное, когда сердце поражено, — да, поражено, он теперь понимал это, — этим страшным «солнечным ударом», слишком большой любовью, слишком большим счастьем! Он взглянул на чету новобрачных — молодой человек в длинном сюртуке и белом галстуке, стриженный ежиком, вытянувшийся во фронт под руку с девицей в подвенечном газе[ 7 ], — перевел глаза на портрет какой-то хорошенькой и задорной барышни в студенческом картузе набекрень... Потом, томясь мучительной завистью ко всем этим неизвестным ему, не страдающим людям, стал напряженно смотреть вдоль улицы. Что делать?
Улица была совершенно пуста. Дома были все одинаковые, белые, двухэтажные, купеческие, с большими садами, и казалось, что в них нет ни души; белая густая пыль лежала на мостовой; и все это слепило, все было залито жарким, пламенным и радостным, но здесь как будто бесцельным солнцем. Вдали улица поднималась, горбилась и упиралась в безоблачный, сероватый, с отблеском небосклон. В этом было что-то южное, напоминающее Севастополь, Керчь... Это было особенно нестерпимо. И поручик, с опущенной головой, щурясь от света, сосредоточенно глядя себе под ноги, шатаясь, спотыкаясь, цепляясь шпорой за шпору, зашагал назад.
Он вернулся в гостиницу настолько разбитый усталостью, точно совершил огромный переход где-нибудь в Туркестане, в Сахаре. Он, собирая последние силы, вошел в свой большой и пустой номер. Номер был уже прибран, лишен последних следов ее, — только одна шпилька, забытая ею, лежала на ночном столике! Он снял китель и взглянул на себя в зеркало: лицо его, — обычное офицерское лицо, серое от загара, с белесыми, выгоревшими от солнца усами и голубоватой белизной глаз, от загара казавшихся еще белее, — имело теперь возбужденное, сумасшедшее выражение, а в белой тонкой рубашке со стоячим крахмальным воротничком было что-то юное и глубоко несчастное. Он лег на кровать на спину, положил запыленные сапоги на отвал. Окна были открыты, занавески опущены, и легкий ветерок от времени до времени надувал их, веял в комнату зноем нагретых железных крыш и всего этого светоносного и совершенно теперь опустевшего, безмолвного волжского мира.
Он лежал, подложив руки под затылок, и пристально глядел перед собой. Потом стиснул зубы, закрыл веки, чувствуя, как по щекам катятся из-под них слезы, — и наконец заснул, а когда снова открыл глаза, за занавесками уже красновато желтело вечернее солнце. Ветер стих, в номере было душно и сухо, как в духовой печи... И вчерашний день и нынешнее утро вспомнились так, точно они были десять лет тому назад. Он не спеша встал, не спеша умылся, поднял занавески, позвонил и спросил самовар и счет, долго пил чай с лимоном. Потом приказал привести извозчика, вынести вещи и, садясь в пролетку, на ее рыжее, выгоревшее сиденье, дал лакею целых пять рублей.
Когда спустились к пристани, уже синела над Волгой синяя летняя ночь, и уже много разноцветных огоньков было рассеяно по реке, и огни висели на мачтах подбегающего парохода. Поручик и ему дал пять рублей, взял билет, прошел на пристань... Так же, как вчера, был мягкий стук в ее причал и легкое головокружение от зыбкости под ногами, потом летящий конец, шум закипевшей и побежавшей вперед воды под колесами несколько назад подавшегося парохода... И необыкновенно приветливо, хорошо показалось от многолюдства этого парохода, уже везде освещенного и пахнущего кухней. Через минуту побежали дальше, вверх, туда же, куда унесло и ее давеча утром. Темная летняя заря потухала далеко впереди, сумрачно, сонно и разноцветно отражаясь в реке, еще кое-где светившейся дрожащей рябью вдали под ней, под этой зарей, и плыли и плыли назад огни, рассеянные в темноте вокруг.
Поручик сидел под навесом на палубе, чувствуя себя постаревшим на десять лет. Приморские Альпы. Каждый вечер мчал меня в этот час на вытягивающемся рысаке[ 10 ] мой кучер — от Красных ворот[ 11 ] к храму Христа Спасителя[ 12 ]: она жила против него; каждый вечер я возил ее обедать в «Прагу», в «Эрмитаж», в «Метрополь»[ 13 ], после обеда в театры , на концерты, а там к «Яру» в «Стрельну»[ 14 ]... Чем все это должно кончиться, я не знал и старался не думать, не додумывать: было бесполезно — так же, как говорить с ней об этом: она раз навсегда отвела разговоры о нашем будущем; она была загадочна, непонятна для меня, странны были и наши с ней отношения — совсем близки мы все еще не были; и все это без конца держало меня в неразрешающемся напряжении, в мучительном ожидании — и вместе с тем был я несказанно счастлив каждым часом, проведенным возле нее. Она зачем-то училась на курсах[ 15 ], довольно редко посещала их, но посещала. Я как-то спросил: «Зачем?
Разве мы понимаем что-нибудь в наших поступках? Кроме того, меня интересует история... В доме против храма Спасителя она снимала ради вида на Москву угловую квартиру на пятом этаже, всего две комнаты, но просторные и хорошо обставленные. В первой много места занимал широкий турецкий диван[ 17 ], стояло дорогое пианино, на котором она все разучивала медленное, сомнамбулически прекрасное начало «Лунной сонаты», — только одно начало, — на пианино и на подзеркальнике цвели в граненых вазах нарядные цветы, — по моему приказу ей доставляли каждую субботу свежие, — и когда я приезжал к ней в субботний вечер, она, лежа на диване, над которым зачем-то висел портрет босого Толстого, не спеша, протягивала мне для поцелуя руку и рассеянно говорила: «Спасибо за цветы... Явной слабостью ее была только хорошая одежда, бархат, шелка, дорогой мех... Я, будучи родом из Пензенской губернии, был в ту пору красив почему-то южной, горячей красотой, был даже «неприлично красив», как сказал мне однажды один знаменитый актер, чудовищно толстый человек, великий обжора и умница.
А у нее красота была какая-то индийская, персидская: смугло-янтарное лицо, великолепные и несколько зловещие в своей густой черноте волосы, мягко блестящие, как черный соболий мех, брови, черные, как бархатный уголь, глаза; пленительный бархатисто-пунцовыми губами рот оттенен был темным пушком; выезжая, она чаще всего надевала гранатовое бархатное платье и такие же туфли с золотыми застежками а на курсы ходила скромной курсисткой, завтракала за тридцать копеек в вегетарианской столовой на Арбате ; и насколько я был склонен к болтливости, к простосердечной веселости, настолько она была чаще всего молчалива: все что-то думала, все как будто во что-то мысленно вникала: лежа на диване с книгой в руках, часто опускала ее и вопросительно глядела перед собой: я это видел, заезжая иногда к ней и днем, потому что каждый месяц она дня три-четыре совсем не выходила и не выезжала из дому, лежала и читала, заставляя и меня сесть в кресло возле дивана и молча читать. Не представляете вы себе всю силу моей любви к вам! Не любите вы меня! А что до моей любви, то вы хорошо знаете, что, кроме отца и вас, у меня никого нет на свете. Во всяком случае, вы у меня первый и последний. Вам этого мало?
Но довольно об этом. Читать при вас нельзя, давайте чай пить... И я вставал, кипятил воду в электрическом чайнике на столике за отвалом дивана, брал из ореховой горки[ 21 ], стоявшей в углу за столиком, чашки, блюдечки, говоря что придет в голову: — Вы дочитали «Огненного ангела»[ 22 ]? До того высокопарно, что совестно читать. И потом желтоволосую Русь я вообще не люблю[ 24 ]. В комнате пахло цветами, и она соединялась для меня с их запахом; за одним окном низко лежала вдали огромная картина заречной снежно-сизой Москвы; в другое, левее, была видна часть Кремля, напротив, как-то не в меру близко, белела слишком новая громада Христа Спасителя, в золотом куполе которого синеватыми пятнами отражались галки, вечно вившиеся вокруг него...
И она ничему не противилась, но все молча. Я поминутно искал ее жаркие губы — она давала их, дыша уже порывисто, но все молча. Когда же чувствовала, что я больше не в силах владеть собой, отстраняла меня, садилась и, не повышая голоса, просила зажечь свет, потом уходила в спальню. Я зажигал, садился на вертящийся табуретик возле пианино и постепенно приходил в себя, остывал от горячего дурмана. Через четверть часа она выходила из спальни одетая, готовая к выезду, спокойная и простая, точно ничего и не было перед этим: — Куда нынче?
Роман представляет собой воспоминания главного героя от самого детства до поры взросления, его философские размышления и лирические переживания.
Многие исследователи называют "Жизнь Арсеньева" автобиографией писателя, хотя сам Бунин не подтверждал эту версию. Поздний час В произведении рассказывается о пожилом господине, который встретился со своим прошлым. Поздно вечером он вышел на прогулку, чтобы посмотреть на знакомые места и предаться воспоминаниям... Лёгкое дыхание Известный рассказ Бунина был написан в 1916 году и получил широкую известность после публикации в газете «Русское слово». Захар Воробьёв Рассказ о том, как оборвалась жизнь простого русского крестьянина. А он только расстегнул полушубок, чуть сдвинул шапку со лба, раскраснелся.
Он съел две таранки, громадный пук зеленого луку и пять французских хлебов, съел с таким вкусом и толком, что даже противники его дивились ему». Часовня Элегантный, элегичный — рассказ, в котором не происходит ничего и происходит всё. Рассказ был создан 3 мая 1944 года.
Надежда получила вольную от своих господ и стала хозяйкой постоялого двора. Женщина так и не смогла выйти замуж — у Нади осталась обида на Николая, она не смогла его простить. Мужчина тоже одинок — он очень любил свою жену, но она его бросила, а сын вырос проблемный — ведет себя, как полный негодяй. Вся жизнь пролетела перед ними в воспоминаниях за несколько минут, и Надежда подталкивала его на них: «А вы мне все стихи изволили читать про темные аллеи…» Николай Алексеевич, уезжая, представлял, как бы сложилась его жизнь, если бы он сделал в молодости другой выбор — в пользу любви… 7. Антоновские яблоки Рассказчик вспоминает свое детство, проведенное в деревне Выселки — когда-то ее считали очень богатой, ведь в ней много всего продавалось, росло. Ему вспоминается чарующая пора — осень, аромат опавшей листвы и запах антоновских яблок: садовники заполняют ими телегу, чтобы отвезти в город. Поздней ночью рассказчик выбегает в сад и смотрит на небо… Оно усеяно звездами, он смотрит в небо долго-долго, пока не ощутил, как земля уходит из-под ног… Рассказчик вспоминает, как старики и старухи жили в Выселках подолгу, что являлось признаком благополучия. Произведение «Антоновские яблоки» представляет собой лирический монолог-воспоминание, построенный при помощи «техники ассоциаций». Митина любовь Митя влюблен в Екатерину — миловидную девушку, учащуюся в театральной школе. Митя очень ревнует ее к представителям аристократической богемы, которые проявляют к девушке повышенное внимание. Катя же говорит ему, что нет причин для ревности, он для нее — самый лучший. Митя все время провожает девушку на «литературные вечера, в студию Художественного театра. Со временем он замечает, что Катя стала меняться — она невнимательна к Мите, думает только о театре, а он не знает, как справляться со своей мучительной ревностью. Катя все больше отдаляется от Мити, и из наивной и трогательной девушки превращается в светскую юную даму, все время куда-то спешащую и наряженную… В «Митиной любви» Бунин сумел очень тонко передать переживания молодого парня, оставшегося один на один со своей неразделенной любовью. Солнечный удар Военный и очаровательная миниатюрная девушка знакомятся на палубе корабля. Она возвращается домой из Анапы по Волге, еще какое-то время назад она знать не знала о существовании этого мужчины, однако принимает его предложение сойти на близжайшей пристани. Они останавливаются в гостинице, но на утро девушка покидает возлюбленного, отказываясь продолжить совместное путешествие.
Слушать аудиокнигу онлайн
- Бунин Иван - стихи короткие. Читать на Оллам.ру
- Бунин рассказы
- Рассказы (1892-1909) | Литературно-мемориальный музей И.А. Бунина
- Короткие стихи Бунина
- Рассказы Бунина
- Ответы : Подскажите самый короткий РАССКАЗ И. А. Бунина?
Иван Бунин. 10 любимых рассказов.
В 1891 году в приложении "Орловского вестника" вышла его ученическая книжка "Стихотворения. Тогда же Иван Бунин познакомился с Варварой Пащенко, корректором газеты, с которой они стали жить гражданским браком, не венчаясь, так как родители Варвары были против этого брака. В 1892 году они переехали в Полтаву, где брат Юлий заведовал статистическим бюро губернского земства. Иван Бунин поступил на службу библиотекарем земской управы, а затем — статистиком в губернскую управу. В разное время работал корректором, статистиком, библиотекарем, газетным репортером. В апреле 1894 года в печати появилось первое прозаическое произведение Бунина — рассказ "Деревенский эскиз" название выбрано в издательстве. В январе 1895 года, после измены жены, Бунин оставил службу и переехал сначала в Петербург, а затем в Москву. В 1898 году он женился на Анне Цакни — гречанке, дочери революционера и эмигранта Николая Цакни. В 1900 году супруги расстались, а в 1905 году скончался их сын Николай. В Москве молодой писатель познакомился со многими известными поэтами и писателями — Антоном Чеховым, Валерием Брюсовым. После знакомства с Николаем Телешовым, Бунин стал участником литературного кружка "Среда".
Весной 1899 года в Ялте он познакомился с Максимом Горьким, позднее пригласившим его к сотрудничеству в издательстве "Знание". Литературная известность к Ивану Бунину пришла в 1900 году после выхода в свет рассказа "Антоновские яблоки". В 1901 году в издательстве символистов "Скорпион" вышел сборник стихотворений "Листопад". За этот сборник и за перевод поэмы американского поэта-романтика Генри Лонгфелло "Песнь о Гайавате" 1896 Российской академией наук Ивану Бунину была присуждена Пушкинская премия.
Из-под его пера вышло большое количество стихов, повестей и рассказов. По мотивам многих Бунина книг были поставлены пьесы и сняты художественные фильмы.
Всеобщую любовь снискали знаменитые рассказы классика. Мы рекомендуем вам его произведения потому что... Чистый понедельник Рассказ очень маленький, и освещает лишь малую часть жизни героев. Исследователи бунинского творчества сходятся во мнении, что в «Чистом понедельнике» нашла отражение первая любовь автора. Солнечный удар Военный и очаровательная девушка знакомятся на палубе корабля. Ещё какое-то время назад она знать не знала о существовании этого мужчины, однако любовь толкает её на удивительные поступки.
Это чувство здесь как метеорологическое явление — и как болезнь. Очень щемящее чувство.
Эти понятия соотносятся с положительными эмоциями - радостью и весельем. С ощущением счастья связана и группа слов, обозначающая синий цвет: чистым и ярким оттенком, символизирующим божественное начало, наделяются лукоморье и небосклон.
Среди других элементов цветописи - солнечные оттенки и розовый. Такое разнообразие, возникшее в рамках лаконичного бунинского стиля, - знак восхищения, которое вызывает пейзаж у лирического героя. Описывая сказочную природу, поэт употребляет особый символ - слово «лукоморье». Мощные аллюзии, порожденные этим понятием, отсылают читателя не только к гениальным пушкинским строкам, но восходят к народным истокам.
В языческих верованиях восточных славян лукоморьем обозначалось волшебное место в заповедном краю, где произрастало мировое древо. Оно служило своеобразным лифтом в другие миры. Поэт продолжает древнюю аналогию: его лукоморье способно повернуть время вспять и возвратить лирического героя в молодые годы. В финальных строках представлена философская формула молодости, которая состоит из двух составляющих - «даль» и «сказка».
Герой осознанно поэтизирует былые годы, подчеркивая их отдаленность и недосягаемость. Возвышенно-радостное настроение, переданное пейзажем, подкрепляется лирическим «мы», которое встречается в начальной строке. Влюбленная пара, романтичная и юная, вписывается в общую картину, дополняя ее красотой и согласием своих отношений. В последней строфе эта фраза повторяется трижды, подчиняясь особой логике русской сказки и подчеркивая гармоничность лирической картины-воспоминания.
В избе почти темно. Баба разводит огонь на загнетке: набила в чугун яиц, хочет делать яичницу. В другом чугуне, щербатом, она принесла из лавки два фунта гречневой крупы. Она поставила его на нары, и ребятишки, один за другим, заголяясь, сошмыгнули с печки, сели вокруг чугуна, горстями, торопливо едят сырую крупу, закидывая назад головы, и от жадности дерутся.
На лавке возле стола, облокотясь на подоконник, сидит мелкопоместный барин, в глубоких калошах, в теплой поддевке и каракулевой шапке. Ему двадцать лет, он очень велик, худ и узкогруд. Глаза у него чахоточные, темные; рот большой, белая тонкая шея, со впадинами за ушами, закутана розовым гарусным платком жены. Он недавно женился на дочери винокура, но уже соскучился с женой и ходит по вечерам к соседу, к Никифору: заставляет его рассказывать сказки и были, плохо слушает, но дарит за работу то гривенник, то двугривенный.
Никифор - мужик еще молодой, но сумрачный. Как попал он в сказочники, ему самому непонятно. Началось с шутки: рассказал однажды какой-то пустяк, а барину понравилось, - смеясь, он дал на полбутылки и, зайдя на другой день, потребовал нового рассказа. Пришлось вспоминать всякую чепуху, порою выдумывать что попало, порою брать на себя всякую небылицу.
Притворяться балагуром, сказочником неловко, но неловко и сознаться, что нечего рассказывать. Да и как упустить заработок?
Я вдруг вспомнил,что очень люблю Бахчисарай,-ведь Пушкин жил и в нём когда-то,был в нём даже ханом в пятнадцатом веке,-и решил выйти в Бахчисарае. Однако Бахчисарая я как-то не заметил,а в горах было жутко. Глушь,пустыня,а уже вечереет. Всё какие-то каменистые теснины и провалы,и всё лес,лес,корявый,низкорослый и уже почти совсем голый,засыпанный мелкой жёлтой листвой:всё карагач,подумал я,вкладывая в это слово какое-то таинственное и зловещее значение. И лошади бегут как-то не в меру ровно,и ямщик на облучке так неподвижен и безличен,что его даже плохо вижу,-только чувствую и опасаюсь,потому что бог его знает,что у него на уме... Одна надежда на ужин в Ялте,подумал я. Спрошу себе отварную кефаль и белого Абрау... И тотчас я увидел Ялту,её кладбищенски белеющие среди кипарисов дачи,набережную и зеленоватое море в бухте.
Но тут стало совсем страшно.
Иван Бунин - Рассказы 1932-1952 годов (Аудиокнига)
Им бы жить да поживать теперь как надобно, а оне погордилися, да и тронулись… Как любил их Войткевич-то! Ну да вот поди ж ты! Те слабы умом были. А, конечно, и с ними случалось. Все в ту пору были пылкие… Да зато прежние-то господа наглим братом не брезговали. Наталья задумалась. А сурьезный, настойчивый. Все стихи ей читал, все напугивал: мол, помру и приду за тобой… — Ведь и дед от любви с ума сошел?
Это дело иное, сударыня. Да и дом у нас был сумрачен, — невеселый, Бог с ним. Вот извольте послушать мои глупые слова… И неторопливым шепотом начинала Наталья долгое, долгое повествование… IV Если верить преданиям, прадед наш, человек богатый, только под старость переселился из-под Курска в Суходол: не любил наших мест, их глуши, лесов. Да, ведь это вошло в пословицу: «В старину везде леса были…» Люди, пробиравшиеся лет двести тому назад по нашим дорогам, пробирались сквозь густые леса. В лесу терялись и речка Каменка, и те верхи, где протекала она, и деревня, и усадьба, и холмистые поля вокруг. Однако уже не то было при дедушке. При дедушке картина была иная: полустепной простор, голые косогоры, на полях — рожь, овес, греча, на большой дороге — редкие дуплистые ветлы, а по суходольскому верху — только белый голыш.
От лесов остался один Трошин лесок. Только сад был, конечно, чудесный: широкая аллея в семьдесят раскидистых берез, вишенники, тонувшие в крапиве, дремучие заросли малины, акации, сирени и чуть не целая роща серебристых тополей на окраинах, сливавшихся с хлебами. Дом был под соломенной крышей, толстой, темной и плотной. И глядел он на двор, по сторонам которого шли длиннейшие службы и людские в несколько связей, а за двором расстилался бесконечный зеленый выгон и широко раскидывалась барская деревня, большая, бедная и — беззаботная. Семен Кириллыч, братец дедушки, разделились с нами: себе взяли что побольше да полутче, престольную вотчину, нам только Сошки, Суходол да четыреста душ прикинули. А из четырех-то сот чуть не половина разбежалася… Дедушка Петр Кириллыч умер лет сорока пяти. Отец часто говорил, что помешался он после того, как на него, заснувшего на ковре в саду, под яблоней, внезапно сорвавшийся ураган обрушил целый ливень яблок.
А на дворне, по словам Натальи, объясняли слабоумие деда иначе: тем, что тронулся Петр Кириллыч от любовной тоски после смерти красавицы бабушки, что великая гроза прошла над Суходолом перед вечером того дня. И доживал Петр Кириллыч, — сутулый брюнет, с черными, внимательно-ласковыми глазами, немного похожий на тетю Тоню, — в тихом помешательстве. Денег, по словам Натальи, прежде не знали куда девать, и вот он, в сафьяновых сапожках и пестром архалуке, заботливо и неслышно бродил по дому и, оглядываясь, совал в трещины дубовых бревен золотые. А не то переставлял тяжелую мебель в зале, в гостиной, все ждал чьего-то приезда, хотя соседи почти никогда не бывали в Суходоле; или жаловался на голод и сам мастерил себе тюрю — неумело толок и растирал в деревянной чашке зеленый лук, крошил туда хлеб, лил густой пенящийся суровец и сыпал столько крупной серой соли, что тюря оказывалась горькой и есть ее было не под силу. Когда же, после обеда, жизнь в усадьбе замирала, все разбредались по излюбленным углам и надолго засыпали, не знал, куда деваться, одинокий, даже и по ночам мало спавший Петр Кириллыч. И, не выдержав одиночества, начинал заглядывать в спальни, прихожие, девичьи и осторожно окликать спящих: — Ты спишь, Аркаша? Ты спишь, Тонюша?
И, получив сердитый окрик: «Да отвяжитесь вы, ради Бога, папенька! Я тебя будить не буду… И уходил дальше, — минуя только лакейскую, ибо лакеи были народ очень грубый, — а через десять минут снова появлялся на пороге и снова еще осторожнее окликал, выдумывая, что по деревне кто-то проехал с ямщицкими колокольчиками, — «уж не Петенька ли из полка в побывку», — или что заходит страшная градовая туча. Дом у нас какой-то черный был… невеселый, Господь с ним. А день летом — год. Дворни девать было некуда… одних лакеев пять человек… Да, известно, започивают после обеда молодые господа, а за ними и мы, холопы верные, слуги примерные. И тут уж Петр Кириллыч не приступайся к нам, — особливо к Герваське. Вы спите?
Да и грозы-то великие. Как, бывалыча, дело после обеда, так и почнет орать иволга, и пойдут из-за саду тучки… потемнеет в доме, зашуршит бурьян да глухая крапива, попрячутся индюшки с индюшатами под балкон… прямо жуть, скука-с! А они, батюшка, вздыхают, крестятся, лезут свечку восковую у образов зажигать, полотенце заветное с покойника прадедушки вешать, — боялась я того полотенца до смерти! Это уж первое дело-с, ножницы-то: очень хорошо против грозы… …Было веселее в суходольском доме, когда жили в нем французы, — сперва какой-то Луи Иванович, мужчина в широчайших, книзу узких панталонах, с длинными усами и мечтательными голубыми глазами, накладывавший на лысину волосы от уха к уху, а потом пожилая, вечно зябнувшая мадмазель Сизи, — когда по всем комнатам гремел голос Луи Ивановича, оравшего на Аркашу: «Идьите и больше не вернитесь! Восемь лет жили французы в Суходоле, оставались в нем, чтобы не скучно было Петру Кириллычу, и после того, как увезли детей в губернский город, покинули же его перед самым возвращением их домой на третьи каникулы. Когда прошли эти каникулы, Петр Кириллыч уже никуда не отправил ни Аркашу, ни Тонечку: достаточно было, по его мнению, отправить одного Петеньку. И дети навсегда остались и без ученья, и без призора… Наталья говаривала: — Я-то была моложе их всех.
Ну а Герваська с папашей вашим почти однолетки были и, значит, первые друзья-приятели-с. Только, правда говорится, — волк коню не свойственник. Подружились они это, поклялись в дружбе на вечные времена, поменялись даже крестами, а Герваська вскорости же и начереди: чуть было вашего папашу в пруде не утопил! Коростовый был, а уж на каторжные затеи мастер. Только пыль столбом завихрилась!.. Уж спасибо вблизи пастухи оказалися… Пока жили французы в суходольском доме, дом сохранял еще жилой вид. При бабушке еще были в нем и господа, и хозяева, и власть, и подчинение, и парадные покои, и семейные, и будни, и праздники.
Видимость всего этого держалась и при французах. Но французы уехали, и дом остался совсем без хозяев. Пока дети были малы, на первом месте был как будто Петр Кириллыч. Но что он мог? Кто кем владел: он дворовыми или дворовые им? Фортепиано закрыли, скатерть с дубового стола исчезла, — обедали без скатерти и когда попало, в сенцах проходу не было от борзых собак. Заботиться о чистоте стало некому, — и темные бревенчатые стены, темные полы и потолки, темные тяжелые двери и притолки, старые образа, закрывавшие своими суздальскими ликами весь угол в зале, скоро и совсем почернели.
По ночам, особенно в грозу, когда бушевал под дождем сад, поминутно озарялись в зале лики образов, раскрывалось, распахивалось над садом дрожащее розово-золотое небо, а потом, в темноте, с треском раскалывались громовые удары, — по ночам в доме было страшно. А днем — сонно, пусто и скучно. С годами Петр Кириллыч все слабел, становился все незаметнее, хозяйкой же дома являлась дряхлая Дарья Устиновна, кормилица дедушки. Но власть ее почти равнялась его власти, а староста Демьян не вмешивался в управление домом: он знал только полевое хозяйство, с ленивой усмешкой говоря иногда: «Что ж, я своих господ не обижаю…» Отцу, юноше, не до Суходола было: его с ума сводила охота, балалайка, любовь к Герваське, который числился в лакеях, но по целым дням пропадал с ним на каких-то Мещерских болотцах или в каретном сарае за изучением балалаечных и жалеечных хитростей. А не почивают, — значит, либо на деревне, либо в каретном, либо на охоте: зимою — зайцы, осенью — лисицы, летом — перепела, утки либо дряхвы; сядут на дрожки беговые, перекинут ружьецо за плечи, кликнут Дианку, да и с Господом: нынче на Среднюю мельницу, завтра на Мещерские, послезавтра на степя. И всё с Герваськой. Тот первый коновод всему был, а прикидывался, что это барчук его таскает.
Любил его, врага своего, Аркадь Петрович истинно как брата, а он, чем дальше, тем все злей измывался над ним. Бывалыча, скажут: «Ну, давай, Гервасий, на балалайках! Выучи ты меня, заради Бога, «Закатилось солнце красное за лес…». А Герваська посмотрит на них, пустит в ноздри дым и этак с усмешечкой: «Поцелуйте перва ручку у меня». Побелеют весь Аркадь Петрович, вскочут с места, бац его что есть силы по щеке, а он только головой мотнет и еще черней сделается, насупится, как разбойник какой. А барчук задвохнутся — и уж не знают, что дальше сказать. Ты нарочно меня озлобляешь?
Барчук, — а по правде-то сказать, и сами дедушка, — в Герваське души не чаяли, а я — в ней… как из Сошек-то вернулась я да маленько образумилась посля своей провинности… V С арапниками садились за стол уже после смерти дедушки, после бегства Герваськи и женитьбы Петра Петровича, после того как тетя Тоня, тронувшись, обрекла себя в невесты Иисусу сладчайшему, а Наталья возвратилась из этих самых Сошек. Тронулась же тетя Тоня и в ссылке побывала Наталья — из-за любви. Скучные, глухие времена дедушки сменились временем молодых господ. Возвратился в Суходол Петр Петрович, неожиданно для всех вышедший в отставку. И приезд его оказался гибельным и для Натальи, и для тети Тони. Они обе влюбились. Не заметили, как влюбились.
Им казалось сперва, что «просто стало веселее жить». Петр Петрович повернул на первых порах жизнь в Суходоле на новый лад — на праздничный и барский. Он приехал с товарищем, Войткевичем, привез с собой повара, бритого алкоголика, с пренебрежением косившегося на позеленевшие рубчатые формы для желе, на грубые ножи, вилки. Петр Петрович желал показать себя перед товарищем радушным, щедрым, богатым — и делал это неумело, по-мальчишески. Да он и был почти мальчиком, очень нежным и красивым с виду, но по натуре резким и жестоким, мальчиком как будто самоуверенным, но легко и чуть не до слёз смущающимся, а потом надолго затаивающим злобу на того, кто смутил его. Дедушка покраснел, хотел что-то сказать, но не насмелился и только затеребил на груди архалук. Аркадий Петрович изумился: — Какая мадера?
А Герваська нагло поглядел на Петра Петровича и ухмыльнулся. Да все мы, холопы, потаскали. Вино барское, а мы ее дуром, заместо квасу. Дедушка восторженно подхватил. Я уж не однажды думал: подкрадусь и проломлю ему голову толкачом медным… Ей-богу, думал! Я ему кинжал в бок по эфес всажу! А Герваська и тут нашелся.
Говорил Петр Петрович, что после такого неожиданно-дерзкого ответа сдержался он только ради чужого человека. Он сказал Герваське только одно: «Сию минуту выйди вон! Слишком долго не могла забыть этих глаз и Наталья. Счастье ее было необыкновенно кратко — и кто бы мог думать, что разрешится оно путешествием в Сошки, самым замечательным событием всей ее жизни? Хутор Сошки цел и доныне, хотя уже давно перешел к тамбовскому купцу. Это — длинная изба среди пустой равнины, амбар, журавль колодца и гумно, вокруг которого бахчи. Таким, конечно, был хутор и в дедовские времена; да мало изменился и город, что на пути к нему из Суходола.
А провинилась Наташка тем, что, совершенно неожиданно для самой себя, украла складное, оправленное в серебро зеркальце Петра Петровича. Увидела она это зеркальце — и так была поражена красотой его, — как, впрочем, и всем, что принадлежало Петру Петровичу, — что не устояла. И несколько дней, пока не хватились зеркальца, прожила ошеломленная своим преступлением, очарованная своей страшной тайной и сокровищем, как в сказке об аленьком цветочке. Но сказка об аленьком цветочке кончилась скоро, очень скоро. Кончилась позором и стыдом, которому нет имени, как думала Наташка… Кончилось тем, что сам же Петр Петрович приказал остричь, обезобразить ее, принаряжавшуюся, сурьмившую брови перед зеркальцем, создавшую какую-то сладкую тайну, небывалую близость между ним и собой. Он сам открыл и превратил ее преступление в простое воровство, в глупую проделку дворовой девчонки, которую, в затрапезной рубахе, с лицом, опухшим от слёз, на глазах всей дворни посадили на навозную телегу и, опозоренную, внезапно оторванную от всего родного, повезли на какой-то неведомый, страшный хутор, в степные дали. Она уже знала: там, на хуторе, она должна будет стеречь цыплят, индюшек и бахчи; там она спечется на солнце, забытая всем светом; там, как годы, будут долги степные дни, когда в зыбком мареве тонут горизонты и так тихо, так знойно, что спал бы мертвым сном весь день, если бы не нужно было слушать осторожный треск пересохшего гороха, домовитую возню наседок в горячей земле, мирно-грустную перекличку индюшек, не следить за набегающей сверху, жуткой тенью ястреба и не вскакивать, не кричать тонким протяжным голосом: «Шу-у!..
Единственное преимущество имела Наташка перед теми, которых везут на смертную казнь, — возможность удавиться. И только одно это и поддерживало ее на пути в ссылку, — конечно, вечную, как полагала она. На пути из конца в конец уезда чего только она не насмотрелась! Да не до того ей было. Она думала или, скорее, чувствовала одно: жизнь кончена, преступление и позор слишком велики, чтобы надеяться на возвращение к ней! Пока еще оставался возле нее близкий человек, Евсей Бодуля. Но что будет, когда он сдаст ее с рук на руки хохлушке, переночует и уедет, навеки покинет ее в чужой стороне?
Наплакавшись, она хотела есть. И Евсей, к удивлению ее, взглянул на это очень просто и, закусывая, разговаривал с ней так, как будто ничего не случилось. А потом она заснула — и очнулась уже в городе. И город поразил ее только скукой, сушью, духотой да еще чем-то смутно-страшным, тоскливым, что похоже было на сон, который не расскажешь. Запомнилось за этот день только то, что очень жарко летом в степи, что бесконечнее летнего дня и длиннее больших дорог нет ничего на свете. Запомнилось, что есть места на городских улицах, выложенные камнями, по которым престранно гремит телега, что издалека пахнет город железными крышами, а среди площади, где отдыхали и кормили лошадь, возле пустых под вечер «обжорных» навесов, — пылью, дегтем, гниющим сеном, клоки которого, перебитые с конским навозом, остаются на стоянках мужиков. Евсей отпряг и поставил лошадь к телеге, к корму; сдвинул на затылок горячую шапку, вытер рукавом пот и, весь черный от зноя, ушел в харчевню.
Он строго-настрого приказал Наташке «поглядывать» и, в случае чего, кричать на всю площадь. И Наташка сидела не двигаясь, не сводила глаз с купола тогда только что построенного собора, огромной серебряной звездой горевшего где-то далеко за домами, сидела до тех пор, пока не вернулся жующий, повеселевший Евсей и не стал, с калачом под мышкой, снова заводить лошадь в оглобли. Авось не на пожар… Я и назад гнать не стану, — мне, брат, барская лошадь подороже твоего хайла, — говорил он, уже разумея Демьяна. Я, в случае чего, догляжусь, что у тебя в портках-то…» А-ах! С меня, мол, господа, и те еще не спускали порток-то… не тебе чета, чернонёбому. Авось не дурей тебя. Захочу — и совсем не ворочусь: девку доправлю, а сам перехрещусь да потуда меня и видели… Я и на девку-то дивуюсь: чего, дура, затужила?
Ай свет клином сошелся? Пойдут чумаки либо старчики какие мимо хуторя — только слово сказать: в один мент за Ростовом-батюшкой очутишься… А там и поминай как звали! И мысль: «удавлюсь» — сменилась в стриженой голове Наташки мыслью о бегстве. Телега заскрипела и закачалась. Евсей смолк и повел лошадь к колодцу среди площади. Там, откуда приехали, опускалося солнце за большой монастырский сад, и окна в желтом остроге, что стоял против монастыря, через дорогу, сверкали золотом. И вид острога на минуту еще больше возбудил мысль о бегстве.
Вона, и в бегах живут! Только вот говорят, что старчики выжигают ворованным девкам и ребятам глаза кипяченым молоком и выдают их за убогеньких, а чумаки возят к морю и продают нагайцам… Случается, что и ловят господа своих беглых, забивают их в кандалы, в острог сажают… Да авось и в остроге не быки, а мужики, как говорит Герваська! Но окна в остроге гасли, мысли путались, — нет, бежать еще страшнее, чем удавиться! Да смолк, отрезвел и Евсей. И телега, выбравшись на шоссе, опять затряслась, забилась, шибко загремела по камням… «Ах, лучше-то всего было бы назад повернуть ее, — не то думала, не то чувствовала Наташка, — повернуть, доскакать до Суходола — и упасть господам в ноги! Звезды за домами уже не было. Впереди была белая голая улица, белая мостовая, белые дома — и все это замыкалось огромным белым собором под новым бело-жестяным куполом, и небо над ним стало бледно-синее, сухое.
Город был вокруг, жаркий и вонючий, тот самый, что представлялся прежде чем-то волшебным. И Наташка с болезненным удивлением глядела на разряженный народ, идущий взад и вперед по камням возле домов, ворот и лавок с раскрытыми дверями… «И зачем поехал тут Евсей, — думала она, — как решился он греметь тут телегой? Первый огонек блеснул вдали, на противоположной горе, в одиноком домишке близ шлагбаума… Вот и совсем выбрались на волю, переехали мост, поднялись к шлагбауму — и глянула в глаза каменная пустынная дорога, смутно белеющая и убегающая в бесконечную даль, в синь степной свежей ночи. И лошадь пошла мелкой рысцой, а миновав шлагбаум, и совсем шагом. И опять стало слышно, что тихо, тихо ночью и на земле и в небе, — только где-то далеко плачет колокольчик. Он плакал все слышнее, все певучее — и слился наконец с дружным топотом тройки, с ровным стуком бегущих по шоссе и приближающихся колес… Тройкой правил вольный молодой ямщик, а в бричке, уткнувши подбородок в шинель с капюшоном, сидел офицер. Поравнявшись с телегой, на мгновение поднял он голову — и вдруг увидела Наташка красный воротник, черные усы, молодые глаза, блеснувшие под каской, похожей на ведерко… Она вскрикнула, помертвела, потеряла сознание… Озарила ее безумная мысль, что это Петр Петрович, и по той боли и нежности, которая молнией прошла ее нервное дворовое сердце, она вдруг поняла, чего она лишилась: близости к нему… Евсей кинулся поливать ее стриженую, отвалившуюся голову водой из дорожного жбана.
Тогда она очнулась от приступа тошноты и торопливо перекинула голову за грядку телеги. Евсей торопливо подложил под ее холодный лоб ладонь… А потом, облегченная, озябнувшая, с мокрым воротом, лежала она на спине и смотрела на звезды. Перепугавшийся Евсей молчал, думая, что она уснула, — только головой покачивал, — и погонял, погонял. Телега тряслась и убегала. А девчонке казалось, что у нее нет тела, что теперь у нее — одна душа. И душе этой было «так хорошо, ровно в Царстве Небесном»… Аленьким цветочком, расцветшим в сказочных садах, была ее любовь. Но в степь, в глушь, еще более заповедную, чем глушь Суходола, увезла она любовь свою, чтобы там, в тишине и одиночестве, побороть первые, сладкие и жгучие муки ее, а потом надолго, навеки, до самой гробовой доски схоронить ее в глубине своей суходольской души.
VI Любовь в Суходоле необычна была. Необычна была и ненависть. Дедушка, погибший столь же нелепо, как и убийца его, как и все, что гибли в Суходоле, был убит в том же году. На Покров, престольный праздник в Суходоле, Петр Петрович назвал гостей — и очень волновался: будет ли предводитель, давший слово быть? Радостно неизвестно чему волновался и дедушка. Предводитель приехал — и обед удался на славу. Было и шумно и весело, дедушке — веселее всех.
Рано утром второго октября его нашли на полу в гостиной мертвым. Выйдя в отставку, Петр Петрович не скрыл, что он жертвует собою ради спасения чести Хрущевых, родового гнезда, родовой усадьбы. Не скрыл, что хозяйство он «поневоле» должен взять в свои руки. Должен и знакомства завести, дабы общаться с наиболее просвещенными и полезными дворянами уезда, а с прочими — просто не порывать отношений. И сначала все в точности исполнял, посетил даже всех мелкопоместных, даже хутор тетушки Ольги Кирилловны, чудовищно-толстой старухи, страдавшей сонной болезнью и чистившей зубы нюхательным табаком. К осени уже никто не дивился, что Петр Петрович правит имением единовластно. Да он и вид имел уже не красавчика офицера, приехавшего на побывку, а хозяина, молодого помещика.
Смущаясь, он не заливался таким темным румянцем, как прежде. Он выходился, пополнел, носил дорогие архалуки, маленькие ноги свои баловал красными татарскими туфлями, маленькие руки украшал кольцами с бирюзою. Аркадий Петрович стеснялся смотреть в его карие глаза, не знал, о чем с ним говорить, первое время во всем уступал ему и пропадал на охоте. На Покров Петр Петрович хотел очаровать всех до единого своим радушием, да и показать, что именно он первое лицо в доме. Но ужасно мешал дедушка. Дедушка был блаженно-счастлив, но бестактен, болтлив и жалок в своей бархатной шапочке с мощей и в новом, не в меру широком синем казакине, сшитом домашним портным. Он тоже вообразил себя радушным хозяином и суетился с раннего утра, устраивая какую-то глупую церемонию из приема гостей.
Одна половинка дверей из прихожей в залу никогда не открывалась. Он сам отодвинул железные задвижки и внизу и вверху, сам придвигал стул и, весь трясясь, влезал на него; а распахнув двери, стал на порог и, пользуясь молчанием Петра Петровича, замиравшего от стыда и злобы, но решившегося все претерпеть, не сошел с места до приезда последнего гостя. Он не сводил глаз с крыльца, — и на крыльцо пришлось отворить двери, этого тоже будто бы требовал какой-то старинный обычай, — топтался от волнения, завидя же входящего, кидался к нему навстречу, торопливо делал па, подпрыгивал, кидая ногу за ногу, отвешивал низкий поклон и, захлебываясь, всем говорил: — Ну, как я рад! Как я рад! Давненько ко мне не жаловали! Милости прошу, милости прошу! Бесило Петра Петровича и то, что дедушка всем и каждому зачем-то докладывал об отъезде Тонечки в Лунево, к Ольге Кирилловне.
Ведь история с Войткевичем, конечно, уже всем была известна. Войткевич, может статься, и впрямь имел серьезные намерения, загадочно вздыхая возле Тонечки, играя с ней в четыре руки, глухим голосом читая ей «Людмилу» [19] или говоря в мрачной задумчивости: «Ты мертвецу святыней слова обручена…» [20] Но Тонечка бешено вспыхивала при каждой его даже самой невинной попытке выразить свои чувства, — поднести, например, ей цветок, — и Войткевич внезапно уехал. Когда же уехал, Тонечка стала не спать по ночам, в темноте сидеть возле открытого окна, точно поджидая какого-то известного ей срока, чтобы вдруг громко зарыдать — и разбудить Петра Петровича. Он долго лежал, стиснув зубы, слушая эти рыдания да мелкий, сонный лепет тополей за окнами в темном саду, похожий на непрестанный дождик. Затем шел успокаивать. Шли успокаивать и заспанные девки, иногда тревожно прибегал дедушка. Тогда Тонечка начинала топать ногами, кричать: «Отвяжитесь от меня, враги мои лютые!
И, вцепившись себе в голову, Петр Петрович кидался вон из комнаты. Очень тревожил на Покров и Герваська. Как бы не нагрубил при каком-нибудь неосторожном слове. Герваська страшно вырос. Огромный, нескладный, но и самый видный, самый умный из слуг, он тоже был наряжен в синий казакин, такие же шаровары и мягкие козловые сапоги без каблуков. Гарусный лиловый платок повязывал его тонкую темную шею. Черные, сухие, крупные волосы он причесал на косой ряд, но остричься под польку не пожелал — подрубил их в кружок.
Брить было нечего, только два-три редких и жестких завитка чернело на его подбородке и по углам большого рта, про который говорили: «Рот до ушей, хоть завязочки пришей». Будылястый [21] очень широкий в плоской костлявой груди, с маленькой головою и глубокими орбитами, тонкими пепельно-синими губами и крупными голубоватыми зубами, он, этот древний ариец, парс [22] из Суходола, уже получил кличку: Борзой. Глядя на его оскал, слушая его покашливания, многие думали: «А скоро ты, Борзой, издохнешь! Боялись его и господа. У господ было в характере то же, что у холопов: или властвовать, или бояться. За дерзкий ответ дедушке в день приезда Петра Петровича Герваське, к удивлению дворни, ровно ничего не было. Аркадий Петрович сказал ему кратко: «Положительно скотина ты, брат!
И Петр Петрович, почувствовав в слове «горячий» намек, струсил. Я тебя, дерзкого, видеть не могу. Герваська постоял, помолчал.
Русский же человек очень любит накладывать на себя путы, а потом сбрасывать. Правда, я подозреваю, что уехал Бунин из дома и для того, чтобы увезти подальше ото всех Варвару Пащенко. Все же связь с девицей на глазах орловской «общественности» не поощрялась. Там и папаша строгий был… А Бунин был в отношениях с женщинами деспотичен. Вдали же от родных можно было диктовать Варе условия, стремиться ее подчинить… Впрочем такой тип взаимоотношений с женщиной довольно подробно воспроизведен в «Жизни Арсеньева».
Для мужчины любовь — только ступень в постижении мира. Женщина же должна в этом выполнять отведенную ей функцию: оставаться музой, не более… АМ Бунин и поэтом, и прозаиком был чрезвычайно педантичным. Многие из его произведений датированы: мы, к примеру, точно знаем, когда и сколько писался тот или иной рассказ Бунина. И эта хронология порою поражает: некоторые рассказы он писал по десять, а то и больше лет… А сколько лет писались «Темные аллеи»? ММ Думаю, что конкретное время написания новелл сборника можно определить именно по датам, проставленным под каждым рассказом. Но мне кажется, эта конкретная датировка мало что говорит о сути творческого процесса. Это профану кажется, что писатель садится за стол и думает: «А вот напишу-ка я сегодня о любви что-то особенное, такое, чего у меня еще не было…». На самом деле творческий процесс — это сложное, прихотливое, не поддающееся «уловлению» действо.
Где происходит и «зависание», и опережение, и забегание вперед. Мне вообще кажется, что «Темные аллеи» нельзя отделять от вызревающего у Бунина в 1910-годы особого подхода к теме любви. Скажем прямо, то, что им на эту тему писалось ранее а это и « Костер », и « Без » не выходит за рамки традиционного описания любовных встреч, размолвок, расставаний, коих было очень много в литературе того времени. Это нечто дворянски-элегическое , меланхоличное и пр. Нечто новое уже прозвучало в его « Суходоле ». Я имею в виду «зацикленность» на придуманной любви главной героини Натальи, для которой реальное изнасилование Юшкой не идет ни в какое сравнение с украденным у барина зеркальцем, в котором и сосредоточено все ее любовное счастье. Это намек на некий фанатизм любви, который отзовется потом в «Грамматике любви», но с противоположным знаком. Здесь крепостная помешалась на любви к барину, там барин помешался на любви к дворовой девке.
И то, что такое безумие свойственно в одинаковой мере людям всех сословий, т. Но взрыв произошел в 10-е годы после восточных путешествий, после знакомства с буддизмом и проникновением буддийских настроений в его творчество. В рассказах «Игнат», «Сны Чанга», «Легкое дыхание», «Сын», «Ида» появилась та раскованность, которая, мне кажется, подпитывалась восточным отношением к любви. Вполне возможно, что Бунин видел откровенные, поражающие воображение европейского человека изображения актов любви на стенах индийских храмов, что проникло в его сознание, но еще не оформилось как возможность нового подхода к изображению любовного чувства. Возможно, ему рассказали о тантризме, где любовное соитие трактуется религиозно-мистически. Во всяком случае, попытка показать вожделение в «Игнате» уже выглядит необычно, как и гимн чувственности, коим является, по сути, «Легкое дыхание», где утверждается, что подлинная женственность не имеет ничего общего ни с умом, ни с красотой, ни даже с физической привлекательностью, а есть нечто нутряное, исходящее из плоти, что, однако, позволяет воспарить. Недаром дыхание легкое, и оно соединяется с ветерком на кладбище, который колышет фарфоровый венок на могиле девушки. И это едва ли не первое произведение русской литературы, где «падшей», да к тому же и соблазнительнице, не предъявляется набор моралистических требований.
Оленька Мещерская явно возвеличивается. Она прекрасна в своей неотразимой чувственности и притягательности. Есть у меня подозрение, что Бунин хорошо знал женскую прозу своего времени, поскольку именно женщины начали первыми разрушать запреты и утвержденные в литературе каноны, заговорили о сексуальной тяге прямо, открыто и дерзко, вплоть до обозначения запахов, неодолимости влечения и пр. Зиновьева -Аннибал и Анна Мар. И это были не какие-то выдающиеся писательницы, а рядовые беллетристки. Но напор был силен. И брешь уже к середине 10-х годов была пробита. И при чуткости Бунина к литературе, при его умении впитывать разреженный воздух словесности Серебряного века это неудивительно.
Недаром же он вспоминает в новелле «Генрих» из «Темных аллей» одну из своих возлюбленных, писавших под псевдонимом Макс Ли, которая тоже была весьма раскованна в своих писаниях. А ведь с момента общения с нею до «Генриха» прошло больше тридцати лет! АМ «Солнечный удар», «Митина любовь» — в ту же копилку? В каком-то смысле они предвосхищают «Темные аллеи»? ММ И « Солнечный удар », и « Митина любовь » это уже не подготовка, а полноценные вехи на пути овладения и преломления любовной темы в эротическом ракурсе, хотя «Митина любовь» в чем-то повторяет иртеневские «колебания» между Лизой и Степанидой в повести Л. Толстого « Дьявол ». Но у Бунина муки Мити выписаны пронзительно, и он, не в силах избавиться от плотского искуса, кончает с собой. У Толстого злоба Иртенева изливается вовне, проявляется в убийстве совратительницы… Разница, думается, между писателями в том, что для Толстого все, связанное с полом, грязно и отвратительно.
А для Бунина непостижимо и величественно, но своей грандиозностью, стихийностью способно и уничтожить, раздавить человека. АМ Как бы вы определили жанр «Темных аллей»? Готовы вы согласиться, что это сборник рассказов, а не, скажем, многосоставной роман или нечто похожее на итальянские новеллины Эпохи Возрождения, которые больше, чем цикл, но не нечто целое? ММ Для меня «Темные аллеи» — это цикл, который исследует тему любви в самых разных ее проявлениях. И как элементарное вожделение, как в «Зойке и Валерии», и как неотвязную манию, как в «Кавказе», и как то, под знаком чего может пройти вся жизнь, как в «Холодной осени» или одноименном с циклом рассказе. Это то особое образование, начало которому было положено еще в Серебряном веке, где важна каждая его составляющая. Поэтому то, что в Советском Союзе исключили при издании из цикла четыре рассказа как находящиеся на грани непристойности, — разрушило его целостность. Какие-то грани любовного чувства оказались не высвечены.
Например, «Барышня Клара» — очень важна для понимания самочувствия мужчины, чья плоть требует удовлетворения. А душа спит при этом… АМ Истоки эротизма набоковской прозы, бледную тень его «бедной девочки» где только не ищут сегодня, но не кажется ли вам, что уже в «Возвращении Чорба» и «Весне в Фиальте» мы со всею очевидностью замечаем влияние Ивана Бунина и в этом вопросе? ММ Не знаю, мне вообще не кажется, что Набоков что-то «перенимал» у Бунина. Они художники очень близкой психической организации. Но до всего доходили сами. Вернее, вдыхали тот воздух, в котором витали эротические флюиды. И эротика у них разная… У Набокова немножко «головная», он созерцатель, наблюдатель, у него просвечивающее ушко Лолиты, а у Бунина более «чувственная», что отзывается в покрытом «гусиной кожей» теле случайной знакомой в «Визитных карточках», ее ногах в дешевых чулочках. Набоков — все же дитя ХХ века, где все пропускается через сознание, у Бунина больший упор на неопределимые и взрывные биотоки.
Бунин - первый русский Нобелевский лауреат, создатель эталонной, если можно так выразиться, прозы - "парчовой прозы", по точному определению В. В настоящем издании собрана проза Бунина от "Маленького романа" до книги "Темные аллеи", все рассказы которой, по словам самого автора, "только о любви, о ее "темных" и, чаще всего, очень мрачных и жестоких аллеях".
Впрочем, есть и другое хранилище старого дворянского духа — это библиотеки. Когда помещику случалось проспать охоту, он углублялся в старые книги и за чтением проводил весь день. Эти библиотеки полны портретов миловидных девушек и женщин, придающих особый колорит старым усадьбам.
Глава IV Родовые гнезда угасают, запах антоновских яблок уходит из их садов. Но хороша и нищенская мелкопоместная жизнь. Такой барин поднимается рано, пьет чай, раздает указания, проверяет работу на гумне. Помещик изображает из себя аристократа «старого кроя». И крестьяне вокруг что ли в шутку?
Данный текст является ознакомительным фрагментом.
Небольшие, короткие рассказы И. Бунин
Книги автора Иван Алексеевич Бунин читать онлайн бесплатно без регистрации полностью. Перу Бунина принадлежит лишь четыре больших произведения: повести «Деревня», «Суходол» и «Митина любовь», а также роман «Жизнь Арсеньева» (после его выхода писателю была присуждена Нобелевская премия). Сборник рассказов и вопсоминаний: Под Серпом и Молотом Богиня разума Андре Шенье Камилл Демулен Красный генерал Товарищ дозорный Notre-Dame de la Garde Илюшка Сокол Русь Автобиографические заметки Волошин Горький Его высочество Маяковский "Третий. Произведение, названное критиками «самым знаменитым» и «самым чувственным» рассказом Бунина, не может оставить никого равнодушным!
«Чистый понедельник»
- По страницам рассказов И. А. Бунина | СахОУНБ
- Чистый понедельник (сборник). Чистый понедельник. Повести и рассказы (Иван Бунин)
- Иван Бунин — стихи. Читать стихотворения Ивана Бунина
- Новое и Интересное на портале
- Творчество Ивана Алексеевича Бунина
- Последние поступления