Log in to follow creators, like videos, and view comments. Чтение отрывка из произведения Виктора Розова "Дикая утка" из цикла "Прикосновение к войне". Воспоминания» автора Виктора Розова. Простая регистрация на сайте. Виктор Розов – один из крупнейших драматургов XX века. Рассказ Дикая утка.
Аргументы к сочинению Рассказ В. Розова "Дикая утка" 📺 Топ-9 видео
Дикая утка. Кормили плохо, вечно хотелось есть. Иногда пищу давали раз в сутки, и то вечером. 492 Коротков Григорий В Розов Дикая утка x264Подробнее. ( «Дикая утка» из цикла «Прикосновение к войне»). Рассказ Дикая утка. Розов Дикая утка Живая классика. В розов Дикая утка из цикла прикосновение к войне. Сообщение о утке. Новости и СМИ. Обучение. Подкасты.
Виктор Розов Дикая Утка Читать
В сценической версии Ольги Федяниной героев зовут не так, как у Ибсена, — это еще один способ, помимо сокращения и изменения текста, повернуть пьесу к настоящему, потому что Томас и Мартин сегодня более распространенные имена, чем Грегерс и Ялмар. Ближе к финалу мы увидим, насколько не близки старые приятели, когда обнаружим, что Мартин не только стыдится своего разоренного отца Владимир Лемешонок , но и предает семью, а выше всего ставит работу над фильмом о Хильде в пьесе — Хедвиг , особенном ребенке, рассчитывая на то, что эта работа принесет ему известность. Так возникает еще один план: Мартин снимает кино, и каждый, кто попадает в кадр, превращается в героя фильма — можно сказать, что реальность в спектакле утраивается. Владимир Лемешонок продолжает играть персонажей, бессильных перед жизнью, с каждым спектаклем включая их в ситуации все более безнадежные. Все эти герои не справляются с испытаниями, выпавшими на их долю, будь то смерть жены, судебный процесс, связанный с дочерью, или предательство друга, который, чтобы завладеть компанией, отправил партнера в тюрьму. Положение Герберта Берга среди них максимально удручающее: у него нет сил бороться, доказывать невиновность в отличие от Муромского , и нет идеи, которая заставляла бы его жить дальше в отличие от Клаузена. Кроме того, ему сложно взаимодействовать с окружающими: его речь похожа на сплетение несвязных звуков, и он боится всего настолько, что лишний раз старается не выходить из дома для меня его появление на сцене — самые эмоциональные моменты спектакля. У Герберта есть свой мир, который открывается в глубине сцены, — волшебный лес в пьесе это чердак, где живут голуби, куры, кролики и дикая утка. Здесь на стеллажах стоят пальмы и папоротники в металлических ведрах, громоздятся стопки книг, между полками виднеются стволы деревьев, уходящие ввысь.
Среди настоящих растений расставлены чучела животных, лежат оленьи и лосиные рога. Дикая утка в клетке — единственное живое существо в этом лесу. Конечно, это скорее модель леса, а не настоящий лес, поэтому в нем соседствуют живое и неживое. Это такая же подмена реальности, как и все в семье Бергов, но это безопасное пространство, в котором могут спрятаться Герберт и Хильда. В спектакле эти персонажи похожи друг на друга и не похожи на остальных: им сложно выстраивать коммуникацию, сложно открываться и доверять. Но на Герберта, в основном, не обращают внимания, его намеренно выключают из общения даже близкие, а Хильда — ребенок с аутизмом, поэтому вокруг нее сосредоточена жизнь ее семьи.
Ой какой крик в машине! Переломанные кости при каждой встряске вонзаются в твое собственное тело. Вопим, все вопим.
Вот она и Вязьма. Скоро доедем. Стоп, машина! Мы в вагонах-теплушках. Поезд тянет набитые телами вагоны медленно. Налет авиации. Скрежещут колеса, тормоза. Кто на ногах, выскакивает в лес. В раздвинутые двери нашего товарняка вижу, как лес взлетает корнями вверх.
Убежавшие мчатся обратно в вагоны, а мы — лежачие — только лежим и ждем. Смерть так и носится, так и кружит над нами, а сделать ничего не можем. Пронесет или не пронесет? Бомбежка окончена. Едем дальше. Куда-то приехали. И вдруг… Приятная, нежная музыка. Где это мы? На каком-то вокзале в Москве.
На каком? Так до сих пор и не знаю. Кто на ногах, идет на перрон. И у одного вернувшегося я вижу в руках белую булку. Белую как пена, нежную как батист, душистую как жасмин. Белая булка и музыка. Как, они здесь заводят музыку?! Едят белые булки?! Что же это такое?
В то время как там ад, светопреставление, здесь все как было? Да как они могут?! Как они смеют?! Этого вообще никогда не может быть! Белая булка и музыка — это кощунство! Сейчас, когда я пишу эти строки под Москвой на даче, я любуюсь распускающимися астрами. Война, хотя и не в глобальном виде, кочует по свету из одной точки земного шара в другую. Одумаются ли когда-нибудь люди или прокляты навеки? Кусочек сахара Этот вояж в теплушке до Владимира, где нас выгрузили, продолжался шесть дней.
Жизнь между небом и землей. Ходячий здоровенный солдат с перебитой рукой в лубке, небритый и растерзанный, стоит надо мной, смотрит. Что смотрит — не знаю. Уж поди нагляделся на умирающих. Чего мне надо? Ничего не надо. Так и отвечаю. Парень здоровой рукой лезет в карман зелено-серых военных штанов, достает грязнющий носовой платок и начинает зубами развязывать узелок, завязанный на конце этого платка. Развязывает медленно, деловито, осторожно.
Развязал и бережно достал оттуда маленький замусоленный кусочек сахара. Спасибо тебе, милый солдат! Жив ли ты, хорошо ли тебе, если жив? Хорошо бы — хорошо! Судьба 18 июля 1942 года я выписываюсь из казанского госпиталя. А я не только в гимнастерке — в шинели. За плечами вещевой мешок, руки на костылях. Пот струйками бежит по лицу, стекает за воротник вдоль всего тела. Доскакал до трамвая и еду к пристани через весь город по дамбе.
Это теперь красавица Волга вплыла в Казань и берега ее оделись в камень, а тогда… Трамвай битком набит людьми, отчего жара еще нестерпимее. Кажется, едешь бесконечно. Слез с трамвая, иду к пароходам. Их два, и оба идут на Астрахань. Туда-то мне и надо. Стою на обрыве и решаю вопрос.
У нас умирает озеро. Прямо в черте города есть озеро, на котором живут птицы разных видов.
И это озеро сейчас закидывают строительным мусором, заравнивают, — рассказал журналист.
К нам бежит ещё один наш товарищ. Лицо сияющее. Свёрток — это его гимнастёрка, а в неё что-то завёрнуто. Разворачивает гимнастёрку, и в ней … живая дикая утка. Я рубаху снял и — хоп! Есть еда! Утка была некрепкая, молодая. Поворачивая голову по сторонам, она смотрела на нас изумлёнными бусинками глаз.
Она просто не могла понять, что это за странные милые существа её окружают и смотрят на неё с таким восхищением. Она не вырывалась, не крякала, не вытягивала натужно шею, чтобы выскользнуть из державших её рук.
Читать книгу Удивление перед жизнью. Воспоминания - Виктор Розов - Страница 10
| Озеро «Дикая утка» спасено | Новости | Телекомпания Город | Розов виктор сергеевич жена, режиссёр — Франко Дзеффирелли. Например, одна только 211-я обширная клетка морской величины, воевавшая весь период войны с слоевищным процессором и всё это время вооружённая «Скайхоками», совершила 25 тыс боевых растворов. |
| Биография Виктор Розов | Сброс твёрдых бытовых отходов, засыпка озеро землёй – в чём только не обвиняли общественные активисты собственника водоёма «Дикая утка». Общественники вышли на защиту озера ещё в январе, когда работы только начались. |
Краткие содержания
- Дикая утка. Удивление перед жизнью. Воспоминания
- Розов дикая утка
- В. Розов "Дикая утка"(читает Турбуева Екатерина)
- Виктор Розов «Дикая утка»
/ Сочинения / ЕГЭ / Часть C / Счастье (по тексту В. Розова)
- Книга "Удивление перед жизнью" - Виктор Розов. Цены, рецензии, файлы, тесты, цитаты
- Родичкин Степан читает рассказ Дикая утка Виктора Розова
- Курсы валюты:
- Курсы валюты:
- Кудашова Елизавета.Виктор Розов. Дикая утка (из цикла Прикосновение к войне). - видео
Презентация на тему на конкурс Живая класс
В 1934 году Виктор Розов поехал в Москву поступать в театральное училище при московском Театре революции (ныне – Театр имени В. Маяковского) и был принят в класс блистательной актрисы М.И. Бабановой. Розов виктор сергеевич дикая утка значение сделки силы паруса, при котором срабатывает масса, называется уставка. Виктор Розов - Страница 10. Прикосновение к войне Дикая утка.
Премьера «Дикой утки» в Новосибирске: противоречивые мнения и мрачность Скандинавии
После того, как о ситуации доложили Владимиру Путину, губернатор Николай Любимов поручил прекратить засыпку. Позднее суд запретил собственнику земельные работы на этом участке. Федеральное агентство водных ресурсов внесло озеро в государственный водный реестр и признали озером. Согласно водному кодексу, озеро не может находиться в частной собственности и любые работы на территории озера могут производится только с санкции Правительства Рязанской области.
Бесстрашная наша батарейная сестра Рахиль Хачатурян и мой друг Сергей Шумов переложили меня в другой грузовик. На нем я должен был ехать куда-то в полевой госпиталь.
Помню то место: край деревни, песчаные некрутые берега речушки, застывшая черно-зеленая трава, посыпанная снегом. Сергей ходил около машины. Широкое, по-крестьянски доброе лицо его было серого цвета, скулы выступили резко. Здесь было тихо. Но на несколько минут.
Немцев снова прорвало. Все загудело, и на деревеньку пошел огонь. Машина наша зафыркала и дрогнула. Я был последним, кто видел Сережку живым. У него были молодая жена и совсем маленький ребенок.
В Театре имени Маяковского бывший Театр Революции на мраморной доске вы можете прочесть и его фамилию, написанную золотыми буквами. Он был очень хороший парень. Золотые буквы и вечная память. Ах, лучше бы он жил… Где меня мотала машина, не знаю, не помню. Помню только ночь под землей в полевом лазарете, керосиновые лампы на столах, дрожащую над головой от взрывов бомб землю.
Что-то надо мной свершалось. Мое внимание — на товарища из нашей батареи. Забыл имя его и фамилию. Он на другом операционном столе, близко. Сидит, широко открыв рот, а врач пинцетом вытаскивает из этого зева осколки, зубы, кости.
Шея вздутая и белая, и по ней текут тоненькие струйки крови. Я тихо спрашиваю сестру, бесшумно лавирующую между столами: — Будет жить? Сестра отрицательно качает головой. Вспомнил его фамилию: Кукушкин. Резкий широкий шум.
Бомба упала в госпиталь. И как муравейник: бегут, складывают инструменты, лекарства. Нас — на носилки, бегом, опять в грузовики. С полумертвыми, с полуживыми, с докторами, с сестрами. Едем через корни, овражки, кочки.
Ой какой крик в машине! Переломанные кости при каждой встряске вонзаются в твое собственное тело. Вопим, все вопим. Вот она и Вязьма. Скоро доедем.
Стоп, машина! Мы в вагонах-теплушках. Поезд тянет набитые телами вагоны медленно. Налет авиации. Скрежещут колеса, тормоза.
Кто на ногах, выскакивает в лес. В раздвинутые двери нашего товарняка вижу, как лес взлетает корнями вверх. Убежавшие мчатся обратно в вагоны, а мы — лежачие — только лежим и ждем. Смерть так и носится, так и кружит над нами, а сделать ничего не можем. Пронесет или не пронесет?
Бомбежка окончена. Едем дальше. Куда-то приехали. И вдруг… Приятная, нежная музыка. Где это мы?
На каком-то вокзале в Москве. На каком? Так до сих пор и не знаю. Кто на ногах, идет на перрон. И у одного вернувшегося я вижу в руках белую булку.
Белую как пена, нежную как батист, душистую как жасмин. Белая булка и музыка. Как, они здесь заводят музыку?! Едят белые булки?! Что же это такое?
В то время как там ад, светопреставление, здесь все как было?
Уж плыл бы и плыл». Однако к вечеру и мы тронулись.
Я прошел огонь, теперь прохожу воду. Кстати замечу, потом прошел и медные трубы. Они лежали на барже, на которой я эвакуировался из Махачкалы через Каспийское море, и по этим самым трубам я, как акробат, ходил на костылях.
Чего только не бывает на свете! Милая моя Волга, давшая мне столько детского счастья! В низовьях уже идет битва за подступы к Сталинграду.
И в первую же ночь немцы бомбят пароходы и баржи, идущие по Волге. Наш белоснежный красавец срочно на ходу перекрашивается в серый цвет, чтобы не выделяться ночью на воде, не быть для летчиков приметной мишенью. Чем ниже мы спускаемся, тем жарче чувствуется пламя войны.
Вон плывут трупы. Там с ревом вырывается пламя из пробитой бомбой и выбросившейся на мель нефтянки. Черный дым коромыслом перекинулся с берега на берег, и мы едем сквозь него, как сквозь черную арку.
Бежит к нам катерок. Что-то кричат, машут руками: — Стойте! Пароход судорожно шлепает плицами, давая задний ход.
В чем дело? Немцы забросали Волгу минами, ехать нельзя. Ждите, когда выловят.
Махнули флажком — едем. Вот они, мины, — рогатые осьминоги, выволоченные на берег. Каждую ночь пристаем прямо к берегу, где возможно.
Бросаем длинные доски, и все пассажиры гуськом сходят на землю и скрываются в лесу. Идет бомбежка. Самолеты скребут небо.
Бомбы падают редко и глухо. Бьет то по селению, то по барже, то наугад: где-то что-то ему померещилось. В одной из поездок на теплоходе Едем много дней.
Трупов на воде все больше и больше. Сожженные селения попадаются все чаще и чаще. Разбитые баржи, пароходы тоже.
У всех одна мысль: попадет в нас или не попадет. Едем медленно, крадучись. Вон еще один пароход прибился к берегу.
До чего же черен бывший белый красавец! Вот уж поистине сгорел в дым. Ни одного стекла в окнах, только зияют чернеющие проемы.
Один остов. Крупно не повезло кому-то. Проезжаем ближе, и я читаю дугообразную надпись над колесом: «Коммунистка».
В главу моих воспоминаний можно было бы вписать и эту страничку. Много-много лет спустя я попал в Казань и захотел побывать на могиле Лобачевского. Как-то нехорошо быть в Казани и не пойти к этой могиле.
Мы нашли памятник великому русскому математику, поклонились ему и уж направились к выходу, как мое внимание привлекла большая группа однообразных могил с пирамидками, на вершинах которых были прикреплены пятиконечные красные звезды, будто елочные украшения. Я спросил своих друзей-казанцев, чьи это могилы. Опять я испытал прикосновение чего-то холодного.
Прилетела мысль: вот тут, на этом самом месте, мог бы лежать и я. Но я выжил и живу. Почему судьба бережет меня?
Что я должен сделать? Возвращение к главе «Я счастливый человек» Мне выпало на долю тяжелое ранение и госпиталь. А я говорю судьбе: «Спасибо!
Нет, не то, совсем не то. Мало ли что скажут! Моя жизнь.
Как хочу, так ее и осмысляю, так и чувствую. А уж вы, те, кто «скажет», чувствуйте свою, как вам будет угодно. Карточки на хлеб и продукты отменили только в декабре 1947-го.
И переменили деньги, уменьшили в десять раз. Не переменили только мелочь. Занятно было.
Проснулись мы с женой утром. Она мне говорит: — У нас мелочь есть, сходи в магазин. Может быть, что-нибудь купишь.
Мелочь у нас действительно была. Богатые копят крупные деньги, бедные — мелочь. Потряс я разные коробочки и натряс что-то рублей около пяти.
Пошел в молочную на Метростроевской улице. В этой молочной вчера, кроме суфле, лярда, маргогусалина, ничего не было. Пустые грязные полки.
А тут вхожу, на сверкающем прилавке бруски масла — белого, желтого, шоколадного, сгущенное молоко в банках с синими этикетками, красные и янтарные головки сыра, творог, сметана. Глазам больно. И народу — никого.
Денег-то новых еще не выдавали. Один-два-три человека, кроме меня, с мелочью. Стоим разглядываем все эти годами не виданные чудеса в решете.
И все без карточек, свободно. Когда-то десятилетним мальчиком так же стоял я в Костроме у магазина «Крым». Живя в Ветлуге, я и в глаза не видел никогда апельсинов, лимонов, мандаринов, и яблок-то был один сорт — анисовые.
И вот в первые же дни нэпа одна женщина открыла торговлю фруктами на Советской улице, тогда она называлась — Русина. Стоял я у витрины, где горками были выложены оранжевые пупырчатые апельсины, золотые лимоны, румяные крымские яблоки, и каждое выглядывало из нежной тонюсенькой бумажки как из чашечки. Любовался я этими невиданными плодами рая, но ни на одно мгновение не возникало у меня желания попробовать их, ощутить на вкус.
Это было настолько за гранью, что такой грешной мысли и в голову не могло прийти. Но любовался долго. Стоял на тротуаре у витрины и наслаждался.
Бывало, играю во дворе, а потом сам себе скажу: «Пройдусь до «Крыма», полюбуюсь». Шел, смотрел. Я вообще люблю глазеть на витрины, осматривать рынки, любопытствовать, что делают руки человеческие, что есть в природе.
Когда впервые попал в Лондон, я осмотрел все рынки — рыбный, птичий, мясной, цветочный, овощной, фруктовый. И каждый — поэма. Боюсь, меня сейчас совсем унесет в сторону — начну рассказывать об этих базарах, пахнущих то морем, то розами, то ананасами.
А я ведь еще не определил, сколько мне лет. Вчера этот батон, если не по карточкам, стоил сто рублей. Принес все в келью, и мы, повизгивая от восторга, принялись за этот по-настоящему первый послевоенный мирный утренний чай.
Многое было и потом, после сорок седьмого, но уж эти годы я не буду считать. Честно — год за год, потому что и мир, и не голод, а уж всякие нелады буду считать неладами мирного времени. Даже тридцать седьмые и сорок восьмые годы не посчитаю вдвойне, хотя для многих они обернулись десятилетиями, а то и вечностью.
Итак, по самому скромному подсчету, мне около ста лет.
Это тот спектакль, который нужно увидеть, прочувствовать и понять. Только за динамичным сюжетом, шутками и яркими костюмами рассмотрите то, для чего он был создан. Иначе «а зачем мы думать умеем?
И им легче показать разнообразие человеческого мира на образах из птичьего двора. Пока воспринимают, пока слушают, пока мы можем влиять.... Рекомендуется смотреть всей семьей.
/ Сочинения / ЕГЭ / Часть C / Счастье (по тексту В. Розова)
- Разделы сочинений:
- Что еще почитать
- Действующие лица
- Курсы валюты:
- Презентация на тему на конкурс Живая класс
- Удивление перед жизнью. Воспоминания - Розов Виктор :: Режим чтения
Виктор Розов
| Аргументы к сочинению Рассказ В. Розова "Дикая утка" | Подборка из 9 видео | Структура рязанского правительства анонсировала прокурорскую проверку на «Дикой утке». |
| Текст про утку егэ розов | 9. Произведение. В. Розов «Дикая утка». Л. Латьева «Моя война. Записки рогатой девочки. |
| Презентация Живая классика (классный этап 5 класс) доклад, проект | Могила Виктора Розова на Ваганьковском кладбище. |
Путин отреагировал на ситуацию с уничтожением озера «Дикая утка»
Виктор Розов "Дикая утка". БРОСОК РЫСЬ В ГОРОДЕ ОХОТИТСЯ НА ДИКИХ УТОК сума сойти. Кудашова Розов. Дикая утка (из цикла Прикосновение к войне). - Олеся Дунаева.
Читать книгу: «Удивление перед жизнью. Воспоминания»
| Книга "Удивление перед жизнью" - Виктор Розов. Цены, рецензии, файлы, тесты, цитаты | Рассказ Дикая утка. |
| 28 декабря 2021 | Рязанское отделение ОНФ отреагировало на информацию о несанкционированной засыпке озера «Дикая утка». |
''Живая Классика '' Выступает Дмитриев Вячеслав с прозой Дикая утка. Писатель Виктор Розов
Она не вырывалась, не крякала, не вытягивала натужно шею, чтобы выскользнуть из державших ее рук. Нет, она грациозно и с любопытством озиралась. Красавица уточка! А мы — грубые, пропыленные, нечисто выбритые, голодные. Все залюбовались красавицей.
И произошло чудо, как в доброй сказке. Было брошено несколько логических реплик, вроде: «Что толку, нас восемь человек, а она такая маленькая», «Еще возиться! И, уже ничем не покрывая, Борис бережно понес утку обратно. Вернувшись, сказал: — Я ее в воду пустил.
А где вынырнула, не видел. Ждал — ждал, чтоб посмотреть, но не увидел. Уже темнеет. Когда меня заматывает жизнь, когда начинаешь клясть все и всех, теряешь веру в людей и тебе хочется крикнуть, как однажды я услыхал вопль одного очень известного человека: «Я не хочу быть с людьми, я хочу быть с собаками!
Это все пройдет, все будет хорошо. Мне могут сказать: «Ну да, это были вы, интеллигенты, артисты, от вас всего можно ожидать». Нет, на войне все перемешалось и превратилось в одно целое — единое и неделимое. Во всяком случае, там, где служил я.
Вот она и Вязьма. Скоро доедем. Стоп, машина!
Мы в вагонах-теплушках. Поезд тянет набитые телами вагоны медленно. Налет авиации.
Скрежещут колеса, тормоза. Кто на ногах, выскакивает в лес. В раздвинутые двери нашего товарняка вижу, как лес взлетает корнями вверх.
Убежавшие мчатся обратно в вагоны, а мы — лежачие — только лежим и ждем. Смерть так и носится, так и кружит над нами, а сделать ничего не можем. Пронесет или не пронесет?
Бомбежка окончена. Едем дальше. Куда-то приехали.
И вдруг… Приятная, нежная музыка. Где это мы? На каком-то вокзале в Москве.
На каком? Так до сих пор и не знаю. Кто на ногах, идет на перрон.
И у одного вернувшегося я вижу в руках белую булку. Белую как пена, нежную как батист, душистую как жасмин. Белая булка и музыка.
Как, они здесь заводят музыку?! Едят белые булки?! Что же это такое?
В то время как там ад, светопреставление, здесь все как было? Да как они могут?! Как они смеют?!
Этого вообще никогда не может быть! Белая булка и музыка — это кощунство! Сейчас, когда я пишу эти строки под Москвой на даче, я любуюсь распускающимися астрами.
Война, хотя и не в глобальном виде, кочует по свету из одной точки земного шара в другую. Одумаются ли когда-нибудь люди или прокляты навеки? Кусочек сахара Этот вояж в теплушке до Владимира, где нас выгрузили, продолжался шесть дней.
Жизнь между небом и землей. Ходячий здоровенный солдат с перебитой рукой в лубке, небритый и растерзанный, стоит надо мной, смотрит. Что смотрит — не знаю.
Уж поди нагляделся на умирающих. Чего мне надо? Ничего не надо.
Так и отвечаю. Парень здоровой рукой лезет в карман зелено-серых военных штанов, достает грязнющий носовой платок и начинает зубами развязывать узелок, завязанный на конце этого платка. Развязывает медленно, деловито, осторожно.
Развязал и бережно достал оттуда маленький замусоленный кусочек сахара. Спасибо тебе, милый солдат! Жив ли ты, хорошо ли тебе, если жив?
Хорошо бы — хорошо! Судьба 18 июля 1942 года я выписываюсь из казанского госпиталя. А я не только в гимнастерке — в шинели.
За плечами вещевой мешок, руки на костылях. Пот струйками бежит по лицу, стекает за воротник вдоль всего тела. Доскакал до трамвая и еду к пристани через весь город по дамбе.
Это теперь красавица Волга вплыла в Казань и берега ее оделись в камень, а тогда… Трамвай битком набит людьми, отчего жара еще нестерпимее. Кажется, едешь бесконечно. Слез с трамвая, иду к пароходам.
Их два, и оба идут на Астрахань. Туда-то мне и надо. Стою на обрыве и решаю вопрос.
Если пойду на «Коммунистку», уеду через тридцать минут. Если на «Гражданку» — она отходит только вечером. Но до «Коммунистки» надо идти метров триста.
Я еще никогда так долго не ходил на костылях и вообще почти год не ходил. Сил нет, и слабость выбирает «Гражданку». Костыли вязнут в песке.
Вот они стучат по мосткам, и вот я на пароходе. Уж плыл бы и плыл». Однако к вечеру и мы тронулись.
Я прошел огонь, теперь прохожу воду. Кстати замечу, потом прошел и медные трубы. Они лежали на барже, на которой я эвакуировался из Махачкалы через Каспийское море, и по этим самым трубам я, как акробат, ходил на костылях.
Чего только не бывает на свете! Милая моя Волга, давшая мне столько детского счастья! В низовьях уже идет битва за подступы к Сталинграду.
И в первую же ночь немцы бомбят пароходы и баржи, идущие по Волге. Наш белоснежный красавец срочно на ходу перекрашивается в серый цвет, чтобы не выделяться ночью на воде, не быть для летчиков приметной мишенью. Чем ниже мы спускаемся, тем жарче чувствуется пламя войны.
Вон плывут трупы. Там с ревом вырывается пламя из пробитой бомбой и выбросившейся на мель нефтянки. Черный дым коромыслом перекинулся с берега на берег, и мы едем сквозь него, как сквозь черную арку.
Бежит к нам катерок. Что-то кричат, машут руками: — Стойте! Пароход судорожно шлепает плицами, давая задний ход.
В чем дело? Немцы забросали Волгу минами, ехать нельзя. Ждите, когда выловят.
Махнули флажком — едем. Вот они, мины, — рогатые осьминоги, выволоченные на берег. Каждую ночь пристаем прямо к берегу, где возможно.
Бросаем длинные доски, и все пассажиры гуськом сходят на землю и скрываются в лесу. Идет бомбежка. Самолеты скребут небо.
Бомбы падают редко и глухо. Бьет то по селению, то по барже, то наугад: где-то что-то ему померещилось. В одной из поездок на теплоходе Едем много дней.
Трупов на воде все больше и больше. Сожженные селения попадаются все чаще и чаще. Разбитые баржи, пароходы тоже.
Воспоминания» , занимающим объем 507 печатных страниц, вы наверняка проведете не один увлекательный вечер. В онлайн читалках, которые мы предлагаем посетителям библиотеки fb2. Помимо этого, конечно же, можно читать «Удивление перед жизнью. Воспоминания» полностью в классическом дневном режиме или же скачать книгу на свой смартфон в удобном формате fb2.
Ждал-ждал, чтоб посмотреть, но не увидел.
Уже темнеет. Когда меня заматывает жизнь, когда начинаешь клясть все и всех, теряешь веру в людей и тебе хочется крикнуть, как однажды я услыхал вопль одного очень известного человека: «Я не хочу быть с людьми, я хочу быть с собаками! Это все пройдет, все будет хорошо. Мне могут сказать: «Ну да, это были вы, интеллигенты, артисты, от вас всего можно ожидать». Нет, на войне все перемешалось и превратилось в одно целое — единое и неделимое.
Во всяком случае, там, где служил я. Были в нашей группе и два вора, только что выпущенных из тюрьмы. Один с гордостью красочно рассказывал, как ему удалось украсть подъемный кран. Видимо, был талантлив.