Он не в силах преодолеть старых привычек и начинает заниматься кражами со взломом. Преодоление силы тяжести. Лошадь напрягала все силы стараясь преодолеть течение. Русский язык 10 класс лошадь напрягла все силы. Тут он отвернулся чтобы скрыть свое волнение и пошел ходить. Лошадь напрягая все силы стараясь преодолеть течение. Лошадь напрягала все силы гдз.
Читать онлайн В дебрях Уссурийского края бесплатно
И возопили люди к Создателю, говоря: О Свет Небес, Свет Мира, пусть гора родит Обещанного, о котором говорят пророчества, как то было в эпохах прошедших и как то будет в эпохах грядущих. Пусть Принц Утра споет земле о зеленеющей траве и о долинах, полнящихся агнцами. Пусть длань Повелителя Рассвета укроет нас от Тьмы и великий меч справедливости защитит нас. Пусть вновь несется Дракон на ветрах времени. Солнечные лучи, прорываясь сквозь трещины в стенах, выхватывали клубившуюся еще в воздухе пыль. Выжженные отметины пятнали стены, полы, потолки. На вспучившихся красках и позолоте когда-то ярких фресок виднелись широкие черные мазки, хлопья сажи покрывали тела людей и животных, так и не сумевших убежать от настигающего их безумия.
Мертвые лежали повсюду: мужчины, женщины, дети, — искавшие спасения, когда в них из каждого коридора ударили молнии, когда их объяло подкравшееся сзади пламя, когда под их ногами потекли каменные плиты дворца, в которых они тонули еще живыми, — потом воцарилось безмолвие. Но, в странном контрасте с окружающим, неповрежденными остались многоцветные гобелены, сохранились фрески. Лишь там, где стены покосились, творения художников были попорчены. Мебель с превосходными резными узорами, отделанная золотом и драгоценной костью, стояла на прежних местах, только кое-где застывший волнами пол опрокинул стулья. Удар, поразивший разум и скрутивший рассудок, был нанесен точно в цель, не задев роскошную обстановку. Льюс Тэрин Теламон бродил по дворцу, ловко удерживая равновесие, когда пол под ногами вздрагивал.
Любовь моя, где ты? Светло-серый плащ его потянул за собой кровавый след, когда Льюс Тэрин Теламон перешагнул через тело золотоволосой женщины; черты ее красивого лица были искажены ужасом последнего мгновения жизни, а открытые глаза застыли в неверии. Куда все попрятались? В покосившемся зеркале на обожженном мраморе стены взор человека уловил его собственное отражение. Королевские одежды серого, алого и золотого цветов, — одеяние, некогда великолепное, из редкой ткани, привезенной купцами из-за Мирового Моря, а теперь рваное и запачканное, — было запорошено пылью, покрывавшей и лицо, и волосы. На мгновение рука мужчины коснулась эмблемы на плаще — черно-белый круг, цвета которого разделялись волной.
Что-то он значил, этот символ. Но вышитый круг задержал внимание не надолго. В удивлении Льюс Тэрин Теламон уставился на свое отражение. Высокий, средних лет, когда-то красивый, но теперь седины в его темных волосах было гораздо больше, морщины усталости и забот иссекли лицо, на котором выделялись темные глаза, видевшие слишком многое. Льюс Тэрин засмеялся и запрокинул голову; эхо покатило его смех по безжизненным залам. Иди ко мне, жена!
Ты должна увидеть это. Воздух за его спиной зарябил, задрожал и уплотнился в человеческую фигуру. Возникший словно бы ниоткуда мужчина стал осматриваться по сторонам, неприязненно кривя губы. Не такой высокий, как Льюс Тэрин, он был облачен во все черное, за исключением ослепительно белого кружевного воротника и отворотов высоких, до бедра, сапог, отделанных серебром. Он осторожно шагнул вперед, брезгливо подхватив полы плаща, чтобы не коснуться им распростертого тела. Пол дрогнул в слабом толчке, но все внимание человека в черном было приковано к смотрящему в зеркало и хохочущему мужчине.
Смех стих, как будто его и не было, и Льюс Тэрин, ничуть не удивленный, повернулся. У тебя есть Голос, незнакомец? Скоро настанет время для Песни, все приглашены принять в ней участие. Илиена, любовь моя, у нас гость. Илиена, где же ты? Глаза человека в черном расширились, взгляд метнулся к золотоволосой женщине, затем обратно на Льюса Тэрина.
Это опасно! Опасно для тебя, глупец, не для меня. Что еще ты помнишь? Вспоминай, идиот, ослепленный Светом! Я не допущу, чтобы все кончилось, пока ты без памяти! Минуту Льюс Тэрин, подняв руку, любовался узорами копоти на ней.
Затем вытер руку о еще более грязное одеяние и повернулся к незнакомцу: — Кто ты такой? Чего тебе надо? Человек в черном развернул плечи и надменно произнес: — Когда-то меня называли — Элан Морин Тедронай, но теперь... Воспоминания начали пробуждаться, но он мотнул головой, испугавшись их. Да, Предавший Надежду! Так люди называли меня, а тебя они прозвали Драконом, но я — не ты, я не принял нового имени.
Они дали его мне, стремясь меня оскорбить, но я заставил их склониться пред этим именем и служить ему. А как ты поступишь со своим именем? После этого дня люди будут звать тебя — Убийца Родичей. Тебе нравится новое имя? Льюс Тэрин обводил взглядом разоренный зал. Пол вздрогнул, тело золотоволосой женщины шевельнулось, словно откликаясь на призыв.
Льюс Тэрин не замечал ее. Элан Морин скривился. Было время, и ты владел Кольцом Тамерлина и восседал на Высоком Троне. Было время, и ты призывал к себе Девять Жезлов Владычества. Взгляни на себя теперь! Жалкое растерзанное создание.
Но и этого тебе мало. Ибо ты унизил меня в Зале Слуг. Ты одолел меня пред Вратами Пааран Дизен. Но теперь я более велик. Я не дам тебе умереть в неведении. Когда ты умрешь, последней твоей мыслью будет мысль о твоем полном поражении, ты осознаешь, сколь оно глубоко.
Если я вообще позволю тебе умереть! У нее найдутся для меня неласковые слова, если она подумает, что я прячу от нее гостя. Надеюсь, беседа с ней понравится тебе, а ее-то она точно обрадует. Но предупреждаю: ты рискуешь провести остаток дней своих, рассказывая ей обо всем, что знаешь. Отбросив черный плащ за спину, Элан Морин воздел руки. Я никогда не был искушен в Исцелении, а сейчас я — последователь иной силы.
Но ни одна из них не смогла бы дать тебе больше нескольких минут ясного ума, даже если ты и не успел бы сокрушить ее первой. То, что я сделаю, сослужит неплохую службу и для моих целей. Исцелись, Льюс Тэрин! Он простер руки, и свет потускнел, словно бы тень легла на солнце. Боль вспыхнула в Льюсе Тэрине, и он закричал; крик исторгся из самой глубины его души, крик, который он не мог остановить. Огонь опалил его до мозга костей, по жилам хлынула кислота.
Он выгнулся дугой и рухнул спиной на мраморный пол, ударившись головой. Сердце бешено колотилось, готовое вырваться из груди, каждый удар пульса вновь вгонял в него пламя. Он беспомощно содрогался и извивался в конвульсиях, его череп, грозя взорваться от боли, превратился в источник неимоверных страданий. Хриплые вопли разносились по всему дворцу. Медленно, очень медленно боль отступила. Она отпускала Льюса Тэрина долго, чуть ли не тысячу лет; он лежал на полу, дрожа и судорожно хватая воздух горящим ртом.
Казалось, прошла еще тысяча лет, прежде чем Льюс Тэрин сумел приподняться, напрягая непослушные мышцы-медузы; его качало из стороны в сторону, когда он, опираясь на ладони и колени, встал на четвереньки. Взор Льюса Тэрина упал на золотоволосую женщину, и вопль, сорвавшийся с его уст, не мог сравниться ни с одним криком, что прежде вырвала из него боль. Шатаясь, едва не падая, он подполз к жене. Чуть ли не все оставшиеся силы ушли на то, чтобы подтянуть Илиену к себе и обнять. Дрожащими руками Льюис Тэрин убрал волосы с лица женщины, вглядываясь в ее широко раскрытые глаза. Да поможет мне Свет, Илиена!
Великий Повелитель Тьмы может оживить ее, если ты будешь служить ему. Если будешь служить мне. Льюс Тэрин поднял голову, и облаченный в черное человек невольно шагнул назад, увидев его горящие ненавистью глаза. А теперь это. Ты, жалкий глупец! Эта война длится не десять лет, а идет с начала времен.
Ты и я сражались в тысячах битв на каждом обороте Колеса, тысячи тысяч раз, и мы будем сражаться до тех пор, пока не остановится время и не восторжествует Тень! Последние слова он выкрикнул, взметнув вверх сжатый кулак, и теперь уже Льюс Тэрин отшатнулся, с трудом переводя дыхание, заметив, как сверкают глаза Предателя. Осторожно Льюс Тэрин опустил Илиену, нежно провел пальцами по ее волосам. Когда он встал, слезы застилали взор, но голос его отдавал холодом и металлом. Готовься к... Вспомни тщету своего нападения на Великого Повелителя Тьмы!
Вспомни ответный удар! Даже теперь Сто Спутников раздирают мир на части, и каждый день еще сто человек присоединяются к ним. Чья рука погубила Илиену Солнечноволосую, Убийца Родичей? Не моя. Нет, не моя! Чья рука поразила всякую жизнь, которая несла в себе хоть каплю твоей крови, всех, кто любил тебя, всех, кого любил ты?
Не моя, Убийца Родичей. Нет, не моя. Внезапно по лицу Льюса Тэрина, покрытому копотью и грязью, покатились капли пота. Он вспомнил: туманное воспоминание, похожее на сон во сне, но он понял, оно — правда. Стены отразили дикий рев человека, вдруг открывшего, что душа его проклята навеки, проклята за деяния его собственных рук. Он стал царапать лицо, словно желая вырвать глаза и не видеть того, что содеял.
Везде, куда бы Льюс Тэрин ни устремлял взгляд, он видел мертвых. Были они растерзаны, изломаны, опалены огнем, наполовину поглощены камнем. Везде были безжизненные лица тех, кого он знал, тех, кого он любил. Старые слуги и друзья детства, верные соратники, прошедшие с ним через многие годы битв. И его дети. Его сыновья и дочери, замершие навсегда, лежащие словно сломанные куклы.
Все пали от его руки. Лица детей обвиняли, невидящие глаза вопрошали, — и слезы его не стали для них ответом. Смех Предателя стегал, как кнут, заглушая стоны. Льюс Тэрин больше не мог видеть эти лица, терпеть эту боль. Не мог вынести всего этого. В отчаянии он потянулся к Истинному Источнику, к попорченному саидин, и Переместился.
Местность оказалась ровной и пустынной. Поблизости несла свои воды река, широкая и прямая, но Льюс Тэрин ощущал, что на сотню лиг вокруг не было ни души. Он был один, в таком одиночестве, в каком может пребывать человек, пока жив, но от воспоминаний тем не менее убежать не удалось. Глаза преследовали его, преследовали по бесконечным пещерам разума. Он не мог спрятаться от них. Глаза его детей.
Глаза Илиены. Слезы блеснули на щеках Льюса Тэрина, когда он поднял лицо к небу. Он не верил, что прощение придет. За то, что он сделал, — нет. Но Льюс Тэрин Теламон все равно кричал, обращаясь к небу, моля о том, чего не мог получить, моля о прощении, не веря в то, что может быть прощен. Он по-прежнему касался саидин, мужской половины силы, которая правит Вселенной и вращает Колесо Времени, и ощущал маслянистое пятно, пачкающее его поверхность, — пятно ответного удара Тени, пятно, которое обрекло мир на гибель.
Из-за него. Так как в гордыне своей он возомнил, что люди могут сравниться с Создателем, что они могут восстановить созданное Творцом, но людьми же испорченное. В гордыне своей он верил в это. Льюс Тэрин потянулся к Истинному Источнику, жадно припав к нему, как умирающий от жажды — к сосуду с водой. Он стал быстро черпать Единую Силу, больше, чем мог направить без посторонней помощи, и кожу его словно охватило пламенем. Напрягаясь изо всех сил, он заставил себя вобрать еще больше, стараясь вычерпать все.
Воздух обратился в пламя, огонь стал жидким сиянием. С неба ударила молния, и всякий, кто хоть на миг бы узрел ее, выжег бы себе глаза и ослеп. Сорвавшись с небес, огненная стрела пронзила Льюса Тэрина Теламона и прожгла себе путь в недра земли. Едва она коснулась скалы, как та обратилась в пар. Земля заметалась и затряслась, словно живое существо в предсмертной агонии. Исчез сияющий стержень, на одно биение сердца связавший землю и небо, и земля пошла волнами, словно море в бешеный шторм.
Плавящиеся скалы взлетели вверх на сотни футов, вздыбилась стонущая земля, взметнув еще выше пылающий фонтан. С воем примчались ветры — с севера и с юга, с востока и с запада. Они с хрустом переламывали деревья, словно те были тонкими прутиками, яростные порывы своими ударами и пронзительным свистом как бы помогали горе расти все выше к небу. Все выше к небу, все выше. Наконец ветры стихли, земля успокоилась, подрагивая в такт отдаленному грохоту. От Льюса Тэрина Теламона не осталось и следа.
Там, где он стоял, теперь, устремившись на мили в небо, возвышалась гора; пышущая жаром земных глубин лава еще выплескивалась из обломанной верхушки. Катаклизм сдвинул русло прежде прямой реки в сторону; теперь она большой дугой огибала гору, и в самой середине реки, разделяя ее на два рукава, возник длинный остров. Тень от горы почти достигала острова, ее мрачная полоса легла на равнину печатью зловещего пророчества. Какое-то время единственным звуком был глухой протестующий гул. Воздух над островом замерцал и сгустился. Появилась фигура человека.
Мужчина в черном стоял и разглядывал огненную гору, поднявшуюся над равниной. Черты его лица исказились от ярости и презрения. Меж нами еще не все кончено. И не кончится — до скончания времен! Затем он исчез, а гора и остров остались одни. Остались ждать.
Легенда тускнеет, превращаясь в миф, и даже миф оказывается давно забыт, когда Эпоха, что породила его, приходит вновь. Не был ветер началом. Нет ни начала, ни конца оборотам Колеса Времени. Оно само — начало всех начал. Ветер, что родился под пиками, вечно одетыми в облака, давшие горам их название, дул на восток, через Песчаные Холмы, что до Разлома Мира были берегом великого океана. Он устремился в Двуречье, в буреломный лес, прозванный Западным Лесом, и врезался в двух человек, идущих рядом с лошадью, запряженной в двуколку.
Они спускались по усеянному камнями проселку, который назывался Карьерная Дорога. Ветер дышал ледяным холодом снежных зарядов, хотя весна должна была наступить уже добрый месяц назад. Ранд подумал, что стоило бы одеться потеплее, взять еще одну рубаху или накинуть плащ потяжелее. Попытка справиться с плащом одной рукой — в другой он сжимал лук с наложенной на тетиву стрелой — ни к чему хорошему не привела: пока он возился с плащом, тот ухитрился зацепиться за колчан, висящий у Ранда возле бедра. Когда сильный порыв ветра выдернул плащ у него из рук, Ранд через спину косматой гнедой кобылы взглянул на отца. Он чувствовал себя немного неловко из-за своего желания убедиться, что Тэм все еще рядом, но такой уж выдался день.
Завывал ветер, но, когда вой утихал, стояла тишина. Тихий скрип оси двуколки звучал неестественно громко. В лесу не пели птицы, не пересвистывались на ветках белки. Ранд этого и не ждал — в такую-то весну. Зелеными были только те деревья, что не сбросили на зиму листья и хвою. Камни и корни деревьев оплетала коричневая спутанная паутина прошлогодних побегов куманики.
Среди трав больше всего было крапивы, попадались растения с колючками и репьями, некоторые, когда их подминал под себя неосторожный сапог, отвратительно воняли. В глубокой тени плотно стоящих деревьев еще сохранились белые снеговые тропки. Туда не могли пробиться солнечные лучи, не имевшие ни нужной силы, ни тепла. Бледное солнце зацепилось за верхушки деревьев на востоке, но свет его был подернут темной рябью, будто смешанный с тенью. Утро было тревожным, наводящим на малоприятные размышления. Без всякой задней мысли Ранд потрогал на хвостовике стрелы прорезь для тетивы, готовый одним плавным движением подтянуть ее к щеке — как учил его Тэм.
На фермах зима выдалась тяжелой, худшей из всех, что помнили старики, но в горах она должна была оказаться еще более жестокой, если судить по количеству волков, устремившихся с гор в Двуречье. Волки совершали набеги на овчарни и нацеливались на хлева, чтобы добраться до скотины и лошадей. За овцами повадились и медведи — и это там, где медведей годами не видели. Выходить со двора с наступлением темноты стало небезопасно. Столь же часто, как и овцы, добычей зверей становились люди, и не только после захода солнца. По другую сторону от Белы равномерно шагал Тэм, используя копье как дорожный посох и не обращая внимания на ветер, который играл его коричневым плащом, развевая его, точно знамя.
Время от времени он легонько похлопывал кобылу по боку, чтобы та не останавливалась. Плотного телосложения, с могучей грудью и с широким лицом, в это утро он был единственной опорой реального мира, словно камень в самой середине медленно проплывающего видения. Пусть морщинисты его загорелые щеки, пусть седина выбелила когда-то темные волосы, но в нем была прочность — поток мог бурлить вокруг него, но сбить его с ног был не в силах. Тэм спокойно шагал по дороге. Виновато вздрогнув, Ранд вернулся к наблюдению за своей стороной дороги: деловитость Тэма напомнила ему о собственных обязанностях. Ранд был на голову выше отца, выше любого в округе, но телосложением мало походил на Тэма, за исключением, пожалуй, широких плеч.
Серые глаза и рыжеватые волосы достались Ранду, как утверждал Тэм, от матери. Она была нездешней, и Ранд плохо ее помнил, разве что улыбающееся лицо, хотя каждый год — весной, в Бэл Тайн, и летом, в День Солнца, — приносил цветы на ее могилу. В повозке лежали два маленьких бочонка яблочного бренди Тэма, там же находились восемь больших бочек яблочного сидра — небольшая, доля спиртного из зимних запасов. Он заявил, что этой весной его может остановить только нечто большее, чем просто волки и холодный ветер. Из-за волков-то они и не были в деревне несколько недель. В эти дни даже Тэм не уходил с фермы надолго.
Но относительно бренди и сидра Тэм дал слово, а для Тэма было важно исполнить обещанное, — даже если ему придется отложить доставку груза до кануна Праздника. А Ранд только рад был выбраться с фермы, почти так же рад, как и самому Бэл Тайну. Ранд следил за своей стороной дороги и вдруг почувствовал, что за ним кто-то наблюдает. Какое-то время он старался не обращать на это внимания — среди деревьев ничто не шелохнулось, не раздалось ни звука, только ветер шумел. Но ощущение не только не исчезло, оно стало сильнее. Волоски на руках шевельнулись, по коже пробежал зуд, ее защипало, словно бы ее кололи тысячи иголок.
Ранд раздраженно перехватил лук, чтобы почесать руки, и приказал себе не поддаваться фантазиям. С его стороны леса ничего не было, а Тэм сказал бы, если что-то произошло с его стороны. Ранд бросил взгляд через плечо... Не более чем в двадцати спанах за ними по дороге следовала верхом на лошади фигура в плаще, лошадь и всадник одинаково черные, унылые и без единого светлого пятна. Скорее машинально, Ранд отступил на шаг, к борту повозки. Плащ скрывал всадника до голенищ сапог, капюшон был надвинут так, что не позволял ничего разглядеть.
Ранд смутно подумал, что во всаднике есть что-то странное, взгляд притягивало остающееся в тени лицо под капюшоном. Видны были лишь неясные очертания лица, но у Ранда возникло ощущение, что смотрит он прямо в глаза верховому. И взгляда он отвести не мог. В животе появилась вызывающая тошноту слабость. Под капюшоном Ранд видел только тень, но ощущал ненависть, ощущал так же остро, как будто смотрел в перекошенное от злобы лицо, — ненависть ко всему живому. И сильнее всего — ненависть к нему.
Вдруг Ранд споткнулся о подвернувшийся под ногу камень, и взгляд его оторвался от темного всадника. Он пошатнулся и, выронив лук на дорогу, уцепился рукой за упряжь Белы, — если бы не это, он наверняка бы грохнулся спиной наземь. Испуганно фыркнув, кобыла остановилась и повернула голову, чтобы увидеть, что ее там схватило. Тэм хмуро глянул на Ранда поверх спины Белы: — Что там с тобой, парень? Дорога была пуста. Не веря своим глазам, он всмотрелся в лес по обе стороны дороги.
Среди деревьев с голыми ветвями спрятаться было никак нельзя, но там не было ни намека на лошадь или на всадника. Его глаза встретились с сомневающимся взглядом отца. Человек в черном плаще и на черной лошади. Ранд поднял лук и стрелу, торопливо проверил оперение, приложил стрелу и наполовину натянул лук, но сразу же ослабил тетиву. Целиться было не в кого. Тэм покачал седеющей головой: — Ну, если ты так говоришь, парень...
Пойдем посмотрим. От лошади останутся отпечатки копыт, даже на такой почве. Он развернулся и сделал несколько шагов, его плащ хлопал на ветру. Если же нет... Что ж, значит, эти дни заставляют человека думать, что он что-то видит. Вдруг Ранда осенило, что такого странного было во всаднике, не считая того, был ли он вообще.
Ветер, который стегал Тэма и его, оказался не в силах приподнять полы того черного плаща. У Ранда разом пересохло во рту. Он должен был сообразить это. Отец прав: это утро играет нехорошие шутки с воображением.
Безродного пр... Белая берёза под моим окном пр... Одним словом, у этого человека наблюдалось постоянное и непр... Гагин в течение разговора намекнул мне на какие-то затруднения, пр.. Дело в том, что ни коту, ни пр... Дела давно минувших дней, пр..
Кэт, а где вы, собственно, живете? Оксфорд, конечно, богатый город, газовое освещение есть почти на всех центральных улицах, но тем не менее... Благодаря помощи сэра Ллойда и полученным от него рекомендациям удалось найти сравнительно неплохое жилье за умеренную цену, вполне посильную даже при моем скромном жаловании. И на том берегу нет освещения! Но если вы беспокоитесь за меня, то это совершенно не стоит ваших волнений! Я всю зиму добиралась домой в полной темноте без всяких проблем. Хотя поначалу было немного страшновато, конечно. Однако район пусть и небогат, но спокоен! Потому и выразился так категорично. Его новая знакомая вела себя слишком уж развязно по сравнению с привычными нормами! А вам, видимо, потом придется возвращаться, вы, наверное, живете ближе к университету? Но еще недавно, будучи студентом, мог позволить себе лишь угол в более дешевом районе, - Генри с трудом преодолел смущение, вызванное неожиданным прикосновением девушки. Полезно прогуляться по свежему воздуху после долгого сидения в библиотеке! Вероятно, это из-за того, что вы выросли за границей? Наши местные девушки на... Однако никто не высунулся из окон с проклятиями, видимо, в такой поздний час все уже крепко спали. Однако моя мать происходит из обедневшей шляхетской семьи - местной польской аристократии. Отец познакомился с ней, когда проводил геологические изыскания в районе Лемберга. О, это была весьма романтическая история! Мой дед, хоть и был беден, но даже слышать не хотел о том, чтобы выдать дочь за безродного чужестранца! Однако остальные родственники как раз ничего не имели против союза с англичанином, да еще образованным и, как они наивно считали, состоятельным. Они же не могли знать, что отец все жалование, до последнего пенни, вкладывает в свою науку! Вот родственники, когда дед уехал по делам в Варшаву, и допустили тайное венчание! После чего отец с матерью, не дожидаясь страшной мести, спешно покинули Польшу и вернулись в Оксфорд. А дед, конечно, рвал и метал, когда узнал о случившемся, грозился поехать в Метрополию и отомстить обоим, но здоровьем уже был слаб и вскоре отдал концы. Ни моя мать, ни, разумеется, я, более его не видели. Но как же вы, в конце концов, сами оказались в Польше? Ваша мать вернулась туда после гибели отца? Почему она не хотела приехать в Англию? Горе застало нас в Индии, в Бомбее, и мне было всего тринадцать. Отец готовился к той самой, оказавшейся для него последней, экспедиции в Африку и совершенно не знал, что ему делать со мной. В конце концов, решил, по пути в Лондон, отвезти меня в Лемберг и отдать на воспитание тете Болеславе, старшей сестре мамы. С тех пор мы с ним больше никогда не встречались! Это давняя история, и детские воспоминания уже не вызывают у меня ничего, кроме легкой тоски... А почему вы решили, в конце концов, вернуться в Англию? Живя на задворках Европы.. Девке девятнадцать, а она еще не пристроена! Нужен мне сильно провинциальный жених! Поэтому, как только вышла из возраста опеки, почти сразу и упорхнула... Пара маминых украшений - вот и все мое наследство! Вырученной от их продажи суммы как раз хватило на дорогу до Англии и первоначальное обустройство здесь. Впрочем, нет - еще имелось предусмотрительно оставленное отцом письмо, где он объявляет меня своей наследницей. Собственно, на него я и рассчитывала, когда решилась уехать. Увы, оказалось, что наследовать нечего, однако благодаря письму сэр Ллойд, некогда близко знавший отца, решил принять участие в моей судьбе, и устроил на работу в библиотеку. Однако, хватит уже обо мне, давайте поговорим о вас! Гораздо интереснее узнать, как такой молодой человек стал одним из ведущих ученых Оксфорда! В университете множество гораздо более знаменитых и способных исследователей! Значит, мои слова не так уж и беспочвенны, - "сотрудница" продемонстрировала, что кое-что знает о своем спутнике. Я также происхожу из семьи со скромным достатком, и также остался сиротой, пусть и не в столь раннем возрасте. Мой отец был купеческим приказчиком. Мы жили в маленьком домике в небогатом районе Лондона. Отец скончался, когда мне было пятнадцать лет. Хотя он и оставил некоторые накопления, нам пришлось продать дом и снять совсем уж небольшую комнатку. Зато мне не пришлось бросать школу, чтобы пойти работать! Старший брат, Винсент, к тому времени уже служил на флоте, где вскоре погиб в бою с японцами. Мать и сестра Мэри нашли подработку, а мне запретили - хотели, чтобы получил образование. Я с детства отличался успехами в учебе, и мечтой отца было дать мне университетское образование. Мать, в память о нем, делала для этого все! Я еще в дневной школе выделялся достижениями, особенно в изучении естественных наук. Да и прилежностью тоже. Даже случаев, что меня секли розгами, за все годы было меньше, чем пальцев на одной руке! А в колледже мне и вообще выдали поощрительную премию и рекомендацию в университет. Уже после поступления в Оксфорд я получил стипендию от Естественнонаучного Общества, которое помогало самым перспективным студентам. И эта стипендия подоспела весьма вовремя, так как мать как раз тогда вдруг слегла и вскоре скончалась. Не будь помощи, есть мне было бы нечего! Без стипендии мне пришлось бы бросить учебу и идти зарабатывать на кусок хлеба! А с ней сумел протянуть до окончания, хоть и приходилось иногда в конце месяца жить впроголодь. К счастью, эти времена позади, еще до зачисления в штат университета я получил довольно весомую Королевскую премию, а затем и постоянное жалование! А главное - интересную и нужную работу! Тем временем, припозднившаяся парочка давно уже вышла за пределы университетского городка, добравшись по безлюдным улицам, по сторонам которых в приличных домах спали добропорядочные профессора и прочий обеспеченный люд, до берега неширокой здесь Темзы. Там они повернули направо, направляясь к расположенному в паре сотен ярдов выше по течению мосту. Крытая неровным булыжником старинная набережная на этом участке все еще кое-как освещалась газом, по меньшей мере компенсировавшим своим горением отсутствие спрятавшейся за плотной облачностью Луны. На противоположном же берегу реки, там, куда они держали путь, и вовсе царила непроглядная тьма. Хиннегану еще никогда не приходилось так поздно шататься по не самым благополучным районам, и его это несколько пугало. Но он приложил все усилия, чтобы спутница не заметила овладевшей им напряженности. Для того чтобы отогнать беспокойство, неплохо было бы опять оживить угасший с выходом к реке разговор, однако Генри, хоть убей, не приходила в голову никакая подходящая завязка для беседы. И Кэт, как назло, хранила полное молчание! Он уже глубоко вдохнул пованивавший нечистотами, стекавшими в реку по многочисленным канавам воздух, решившись сказать хоть что-нибудь, однако еле видимые в тусклом освещении фигуры вдруг привлекли его внимание. У самой кромки воды копошилось, в свете слабых масляных ламп или небольших факелов, пять-шесть подозрительных персонажей. В руках некоторые держали длинные палки с крючьями. Еще один из их компании сидел на каменном парапете совсем рядом с дорогой и как раз сейчас раскуривал трубку с помощью лампового фитиля. Близкий огонек на пару мгновений осветил его лицо, обмотанное какими-то лохмотьями. Взгляду Хиннегана открылась грязная, изможденная и покрытая шрамами отвратительная рожа, со злыми маленькими глазками, смотревшими прямо на них цепким изучающим взглядом. Генри, не ожидавший встретить в такой поздний час никого, даже сбился с шага и запаниковал, не зная чего ожидать. К счастью, он тут же вспомнил про подарок Виллейна и, резко высвободив правую руку, неуклюже достал из-под сюртука револьвер. Да полно вам, Генри! Посмотрите на них! Что они делают тут заполночь? И правда, копошившиеся фигуры действительно будто бы замерли, прислушиваясь. Копаются в отходах, которые попадают на берег из реки и сточных канав, отыскивают в них всякое тряпье, обломки досок, уголь и прочее. Все это имеет цену. Ничтожную, правда, но для этих несчастных и несколько пенни - спасение от голодной смерти! Полиция в приличных районах их всегда гоняет, дабы не нарушали своим видом покой добропорядочных граждан! А работают они обычно сразу после смывающего в стоки всякий мусор дождя, иначе конкуренты опередят. Если дождь прошел вечером, значит, работать приходится ночью! Вы, Генри, слишком много времени, видимо, проводите за книгами, если не знаете таких подробностей о городе, в котором живете! Никогда не интересовался жизнью нищих, а Господь Бог уберег меня самого от подобного существования! Ее же наблюдательность он приписал свежести взгляда недавно приехавшей в Метрополию провинциалки. В патриархальной Польше, наверное, такого нет, все при деле. А теперь спрячьте револьвер, пока вы случайно не прострелили ногу мне или себе! Я оценила вашу заботу! Ни разу ничего не случалось! Думаю, эти несчастные боятся любых осложнений. Но никогда нельзя быть полностью уверенной, поэтому на крайний случай у меня есть это! Девушка молниеносным движением извлекла из висевшей у нее на поясе сумочки некий продолговатый предмет, тускло блеснувший темно-желтой полированной поверхностью. Молодой человек с несказанным удивлением узнал в нем небольшой двуствольный пистолет. Кэтрин, продемонстрировав пораженному спутнику оружие и крайне довольная произведенным эффектом, так же молниеносно спрятала его обратно. Прекрасно подходит для самозащиты. Пусть он и не такой современный, как ваш шестиствольный револьвер! Кстати, где вы такой достали? Не припомню, чтобы видела раньше подобную модель! Впрочем, для дяди умение стрелять было жизненно необходимо! А сейчас он нанимается в охрану к сборщикам податей. Они ездят по окрестным крестьянским общинам, собирая положенный налог продуктами. Ни одна такая поездка не обходилась без эксцессов! Там же крестьяне, в основном, галицийцы. Дикий и вечно чем-то недовольный народишко! Постоянно бунтуют, то против польского владычества, то вообще просто так, без повода. Ничего не помогает! Никогда особо не интересовался делами окраин католического мира и, кажется, зря! Поверьте, жизнь в Польше, да еще и в провинциальном городишке, скучна до невозможности! Не говоря уже об отсутствии каких-либо перспектив... Кстати, мы пришли. Вон, видите там, на углу, длинный дом? Мне туда. Думаю, вам незачем подходить ближе, хоть в мою комнатку вход и с отдельного крыльца, но вдруг хозяйка не спит? Еще появятся ненужные вопросы... Начало мая 1896 года, Оксфордский университет. Следующий вечер Генри ожидал с не меньшим нетерпением, чем предыдущий. А, возможно, даже с большим. К чисто научному интересу добавилось и неожиданное для него самого желание вновь встретиться с Кэтрин. Вчерашняя ночная прогулка сильно взволновала молодого человека. Он чувствовал, что девушка с необычной судьбой серьезно его заинтересовала. И очень бы хотел углубить их знакомство, осторожно надеясь, что и мисс Даффи также будет не против. Однако в долгожданный час, когда исследователь вновь забарабанил в заветную дверь условным стуком, юная библиотекарь встретила его на удивление сухо, как будто не было вчерашней романтической прогулки и доверительной беседы. Кратко поздоровавшись, провела его в импровизированный "кабинет", дождалась вскрытия тайника, после чего удалилась в свою каморку, пожелав успешной работы. Генри был несколько обескуражен таким поведением, однако мысли по поводу развития отношений с Кэт моментально вылетели у него из головы, лишь стоило ему вновь прогрузиться в чтение... Отношение к железу впервые было формализовано с появлением канонического монотеизма. Первое упоминание об этом встречается в Ветхом Завете, в книге "Исход". Как известно, Моисей, спустившись с горы Синай, проклял поклонившихся Золотому Тельцу и использовавших железные инструменты и оружие. Многие теологи и исследователи задавались вопросом: какую связь усмотрел пророк между поклонением Тельцу и железом? Что же вынудило Моисея приравнять их? Очевидно, что причины лежат в необходимости выкорчевывания из сознания народных масс евреев, выведенных из плена, всего египетского. Египетского многобожия, египетских обычаев и традиций. Эта борьба за верховенство Единого Бога в среде пошедшего за ним народа вынудила Моисея отказаться от всего символизирующего прежние порядки. В частности, железное оружие, ввиду своей дороговизны и малого распространения, имелось на вооружении в основном только у регулярной армии фараона, преследовавшей еврейских беженцев. Бывшие рабы же могли позволить себе в лучшем случае только бронзовое оружие и инструменты. В этом свете становятся понятны мотивы Моисея, приказавшего уничтожить трофейные мечи вместе с теми, кто посмел их носить. Запрет на "египетское" железо прекрасно наложился на древние семитские суеверия, о которых мы упоминали в предыдущей главе. У этих народов неожиданные запреты вообще встречались часто. Например, в этом же ряду лежат отказ от поедания свинины — самого доступного мясного животного, а также морских гадов, или известный среди мусульман запрет на алкоголь. Поэтому вряд ли в народной среде приказ Моисея вызвал удивление или массовое неприятие. Скорее наоборот, отказ от использования этого металла воспринимался как возврат к старинным, "доегипетским" ценностям и традициям. Возникает вопрос: не привел ли отказ от железа к заведомому ослаблению будущего еврейского государства, и не опасались ли подобного ущерба вожди народа? Однозначного ответа тут дать нельзя, однако можно предположить, на основании имеющихся у нас данных, что на момент Синайского Откровения распространение железа на Ближнем Востоке было минимальным, а свойства изготовленных из него предметов почти не превосходили таковые у соответствующих бронзовых изделий. Поэтому отказ от железа практически не снижал конкурентоспособности племени и не мог послужить причиной недовольства старейшин. Что же касается более поздних времен, то, рассматривая историческую ретроспективу, создается впечатление, что расположенное на пересечении древних торговых путей и в точке соприкосновения интересов крупных империй маленькое еврейское государство было обречено на потерю суверенитета, независимо от использования или неиспользования им железа. Рано или поздно это должно было случиться, и упомянутое ограничение в исторических масштабах не могло сыграть никакой роли. Стоит подчеркнуть, что, кроме территорий древнего израильского царства, отрицание железа нигде более на Древнем Востоке не зафиксировано вплоть до пришествия Христа, и даже еще долго после него. Впрочем, как и распространение монотеизма вообще. Вавилон, Ассирия, Персия и другие возникавшие и распадавшиеся языческие империи античности обошлись без этого запрета. Греки, разгромившие под предводительством Александра Македонского персидское государство, лишь удивлялись странным традициям иудеев, а римляне вообще мало интересовались обычаями покоренных народов. Так что до первого века нашей эры даже затруднительно вообще найти упоминания об этом явлении, по-прежнему, кроме небольшой по численности иудейской общины, распространенном лишь среди кочевых народов аравийского полуострова. Распятие Христа дало новый толчок распространению по миру редкой традиции. Неверно понятый последователями феномен съеденных ржавчиной, сразу после его земной кончины, гвоздей, которыми был прибит Иисус, объясняется тем, что все апостолы принадлежали к числу выходцев из иудеев. Вследствие чего, как трактует это в своих работах досточтимый сэр Ньютон, и перенесли традиционное для их общины отношение к железу на объяснение случившегося чуда. Мы же можем только дополнить данную трактовку соображениями о проведенной иудеями - последователями Христа параллели между вооруженными железным оружием римскими солдатами, распявшими Спасителя, и египетскими воинами из книги "Исход". Именно с римскими язычниками раннее христианство, практически сплошь состоявшее из иудеев, и вело основную борьбу в первые века после Пришествия, так что ничего удивительного в проведении подобной параллели нет. Единственная разница - первохристиане, в отличие от традиционных иудеев, считали богопротивным не само железо, а лишь образующуюся на нем ржавчину. И только после откровения, посетившего отцов нашей секты, стало очевидным, что они ошибались, приняв Божье знамение за сатанинское... История вопроса, практически не освещаемая в разрешенной католической литературе, крайне заинтересовала его. Однако, после оценки количества прочитанных страниц, у Хиннегана стало закрадываться опасение, что покойный автор не успел продвинуться в своей работе намного дальше вводной части. А ведь самое главное с точки зрения полученного задания, а не праздного интереса исследователя, должно было содержаться как раз после оной! Впрочем, крупицы нужных сведений он извлекает и из этого, в запасе же есть еще и лабораторный дневник... Лишь с утверждением христианства в качестве государственной религии римской империи можно говорить о начале значимого влияния запрета на железо. Тем не менее, вплоть до гибели Западной Римской империи, значительная часть ее населения, особенно варвары-наемники, составлявшие основу римской армии, не соблюдала данный запрет. Несмотря на усилия императоров и новообразованной церковной иерархии, железо продолжало активно использоваться населением, особенно на окраинах империи. Вместе с тем, надо отметить, что данное положение в те времена не имело столь категорического толкования, каковое приобрело в будущие века. В Темные века, одновременно с потерей христианством государственного статуса в Европе, естественно, потерял распространенность и запрет на железо. Однако уже вскоре влияние католической церкви вновь усилилось в большинстве стран континента и даже приобрело значительно более суровые рамки, нежели в римские времена - ведь Ватикану требовалось закрепить свое пошатнувшееся влияние. Эти меры коснулись и использования железа. Церковные иерархи настоятельно требовали полностью исключить данный металл из хозяйственной деятельности, и новоиспеченным христианским монархам пришлось пойти на этот шаг. Особого влияния на мощь их государств это оказать не могло, так как есть все основания полагать, что развитые технологии обработки железа, известные в поздней римской империи, после ее гибели оказались утеряны и данный металл в жизни первых варварских королевств не играл такой важной роли, как ранее. Объемы его добычи, качество и номенклатура изделий сократились в разы по сравнению с Римом. Таким образом, на протяжении последней тысячи лет, на территории Европы железо было полностью забыто. Низкий уровень технологий Средневековья и малый объем кустарного, большей частью, производства позволял легко обходиться бронзой. Качество изделий из нее неуклонно повышалось, составляя неплохую конкуренцию железным изделиям, появлявшимся у народов на границах христианского мира. Серьезным вызовом данной традиции могло бы стать массированное внешнее вторжение вооруженных железным оружием завоевателей, однако такового не состоялось. К счастью для средневековых европейцев, Магомет, закладывая основы ислама, полностью принял положения двух других авраамических религий в отношении железа, основываясь на историческом неприятии и слабом распространении этого металла среди кочевников аравийского полуострова. Таким образом, арабы, ко времени своей экспансии, были также вооружены лишь бронзовым оружием, что ограничило их успехи, в основном, Северной Африкой. Монгольское вторжение, состоявшееся в 13-м веке, потенциально имело шанс продемонстрировать преимущество железа. Однако на практике монгольское войско представляло собой скопище весьма слабо вооруженных воинов, выигрывавшее сражения лишь благодаря прогрессивной тактике, суровой дисциплине и численному превосходству. Тот факт, что они, в числе прочего, использовали и железное оружие, не имел решающего значения. К тому же монголы, как и многие покоренные ими народы, очень быстро, по историческим меркам, приняли ислам и христианство, сняв, таким образом, потенциальную проблему для европейцев. А некоторое количество христиан имелось в их рядах уже во время самого вторжения. Лишь с приходом эпохи промышленной революции стал ощущаться недостаток металла. Объем добычи и импорта меди и олова начал отставать от темпов роста потребления, а особенно усилившаяся к тому времени реакционная Святая Инквизиция, закалившаяся в победоносной борьбе с так называемыми "ересями Возрождения", исключала возврат к использованию железа. В этих условиях на доминирующие позиции в Европе выдвинулась Британия, как обладающая основными запасами олова на континенте, впоследствии взявшая под контроль и торговые пути в Китай - второй по значимости источник этого дефицитного металла. Неудивительно, что именно Британская империя стала центром, сосредоточившем в себе большую часть европейской промышленности, науки и культуры. Все остальные регионы цивилизованного мира - как подконтрольные Лондону европейские страны, так и колонии на других континентах, оказались в отстающих, что еще значительней усилило их зависимость от Империи... На этот раз девушка даже не пыталась отговорить его сопровождать ее до дома. Наоборот, как только они вышли за дверь библиотеки, взяла его за локоть, как будто это само собой подразумевалось. Генри, естественно, не возражал. И беседа их сегодня почти не прерывалась неловкими паузами, протекая непринужденно и легко. Ранее Хиннеган, общаясь с представительницами прекрасного пола, никогда не знал, о чем с ними говорить. Обычные, светские темы бесед его совершенно не интересовали, а научные темы не интересовали дам. Сейчас же все было иначе, его собеседница, к огромному удивлению Генри, оказалась в курсе основных тем, обсуждаемых в последнее время в научных журналах. Заодно выяснилось, что Кэт весьма начитанна и владеет пятью языками. Да и жалование наверняка несравнимое... Вы не представляете, настолько нечего делать в провинциальном польском поместье! Вы бы, Генри, там от скуки наверняка выучили не пять, а все пятьдесят языков! Я знаю лично только одного человека, владеющего большим количеством наречий, чем вы, но ему за пятьдесят, и он лысый скучный книжный червь с факультета мертвых языков! На английском говорили мои родители, сказки на хинди рассказывала моя индийская няня в Бомбее, не выучить польский, живя в Польше, также было бы странно, согласитесь! Добавить к ним французский и латынь уже не так сложно, благо, библиотека в доме тетки была весьма достойная и журналы, в разумных количествах, она также позволяла выписывать из столицы. Зато мои знания дали сэру Ллойду формальный повод устроить меня на работу в университетскую библиотеку! Возможно, впоследствии меня кто-нибудь рекомендует и в одну из упомянутых вами компаний, просто так туда не возьмут... Этим вечером Генри вообще не обратил внимания на копошащихся на прежнем месте у берега реки "мусорщиков". Ни по пути к дому девушки, увлеченный беседой, ни на обратной дороге, поглощенный мыслями о своей, оказавшейся настолько интересной "сотруднице". Середина мая 1896 года, Оксфордский университет Говорят, влюбленность чрезвычайно мешает плодотворной научной деятельности. Однако мощный душевный подъем, охвативший Генри в последние дни, выражался, наоборот, в необычно повышенной, учитывая постоянный недосып, трудоспособности. Бурная симуляция рутинной научной деятельности с утра в лаборатории, тщательное изучение документов из тайника вечером и, как ежедневная награда за труды - ночная прогулка с Кэт. С каждым разом прогулка продолжалась все дольше и дольше, а темы разговоров становились все откровеннее и откровеннее. Ученый уже давно признался себе в том, что совершенно очарован этой девушкой, однако представления не имел, как сообщить ей об этом. Соответствующего опыта у него не оказалось, несмотря на двадцатипятилетний возраст, а Кэтрин пока помогать не спешила, что сильно удручало ее новоявленного воздыхателя. Но сейчас мысли доктора Хиннегана были заняты совсем другим. За прошедшие почти две недели с начала исследования он получил ответы на поставленные вопросы. Ответы неполные и не всегда достоверные, но для составления обзорного отчета, заказанного королем, вполне достаточные. Черновик диссертации покойного Роберта Паркса, явившийся основным источником информации, как и боялся Генри, обрывался почти сразу после вступительной части. Слава Создателю, она оказалась весьма обширной и содержащей достаточно подробные описания технологий и устройств, использовавшихся в Бомбейском анклаве для обработки железа. Ее страницы пестрели ссылками на другие научные труды еретического университета, и Хиннеган, наталкиваясь на них, каждый раз горько сокрушался по поводу недоступности столь подробных материалов. Хотя, наверняка многие из этих книг попали к маньчжурам и сейчас, видимо, используются их учеными и инженерами. Осознание данного факта лишь усиливало разочарование исследователя. Еще ждала своей очереди лабораторная тетрадь. Генри бегло просмотрел ее и был вынужден констатировать, что изучение рабочего журнала покойного ученого потребует значительно больших усилий, чем чтение его же диссертации. Записи в журнале были сделаны ужасным, нечитаемым почерком, шли как попало, иногда даже поперек заляпанного кляксами и испещренного непонятными рисунками листа, не говоря уже о каком-то внятном структурировании. Кое-где, чтобы разобрать пару предложений, требовался час на побуквенное сравнение с более четкими образцами почерка доктора Паркса. А самое главное - у Хиннегана сложилось впечатление, что это, все же, не настоящий лабораторный журнал, а тетрадь для заметок, которым не место в научном документе. Например, уже на первой же странице красовалась криво выведенная надпись: "Не забыть расплатиться за поставку провизии для строящих новую лабораторную печь рабочих". Какое отношение это имело к постановке эксперимента? Тем не менее, Генри повременил бы с отчетом еще пару недель. Вдруг в этих каракулях все же обнаружится нечто значимое? Однако Виллейн, почти не докучавший своим вниманием все это время но постоянно "случайно" обнаруживавшийся неподалеку от мест пребывания своего подопечного , на вчерашней конфиденциальной встрече категорически не рекомендовал затягивать с передачей предварительного отчета. Дополнить, мол, никогда не поздно, а вот передать найденную информацию не всегда. Бывали случаи... Так что придется писать, не откладывая на потом... Может, выйдем сегодня пораньше, чтобы нас по пути не смыло в Темзу? Хватит работать с утра до вечера! На улице их ждало полностью затянутое облаками небо, уже лениво ронявшее на улочки города первые тяжелые капли. Порывистый холодный ветер, непривычно сильный для славившегося мягкой погодой Оксфорда, отнюдь не прибавлял комфорта запозднившимся пешеходам. Несмотря на то, что они вышли сегодня на час раньше обычного, улицы были совершенно пусты - все попрятались по домам от непогоды. В воздухе явственно ощущался нехарактерный для середины мая запах дыма от растопленных каминов - похолодало весьма заметно.
Оставалось надеяться, что причиной вызова послужили исключительно приятные обстоятельства, хотя таковые, как он успел уже не раз убедиться за свою недолгую академическую карьеру, возникают чрезвычайно редко. Лысая голова неизменно строгого секретаря, восседавшего у двери кабинета, украшенной сверху неизменным же на протяжении многих столетий девизом Оксфорда: "Dominus Illuminatio Mea" "Господь - просвещение моё" - лат. Генри, не останавливаясь, проскочил мимо пышных, грозно топорщащихся бакенбард ректорского цербера прямо к массивной двери, успев лишь слегка удивиться рассевшимся на стоящих вдоль стен креслах для ожидания людям с явно военной выправкой и не отмеченными избытком интеллекта физиономиями. Эти что, тоже к ректору? Проник в кабинет, не стучась - ведь секретарь разрешил, значит - можно. Обширное помещение встретило его приспущенными шторами, создававшими совсем не настраивавшую на работу, а, напротив, какую-то расслабляющую, домашнюю полутьму. В коей едва просматривалось озабоченное лицо канцлера, восседающего за широким столом прямо напротив двери. Впрочем, Генри было известно о болезни глаз, поразившей в последнее время бессменного вот уже на протяжении двух десятков лет главу университета, из-за которой тот и не мог переносить яркий свет. Вследствие этого посетитель удивления обстановкой не испытал. Вы желали меня видеть? Совсем как в те, относительно недавние времена, когда нынешний руководитель лаборатории еще являлся рядовым студентом. Как продвигается ваше новое исследование? Напомните, кстати, о чем оно? Не похоже было, что все вышеперечисленное его действительно интересует. Ведь только недавно тот сам же и утвердил спецбюджет на приоритетные исследования по заказу Адмиралтейства! А также некоторую экономию материала... Тот даже непроизвольно дернулся от неожиданности, повернувшись лицом к источнику досадной помехи. В дальней, "библиотечной" части кабинета, уставленной книжными шкафами, восседал в глубоком мягком кресле высокий человек в коричнево-зеленом охотничьем костюме и соответствующей же этому роду занятий низко надвинутой шляпе с широкими полями и традиционным украшением в виде фазаньего пера. Головной убор, в сочетании с полутьмой, не позволял разглядеть черты лица "охотника". Генри обомлел. Сюрпризы, оказывается, и не думали заканчиваться! Лицо, столь знакомое по портретам в газетах и официальных учреждениях! Эдуард Шестой, собственной персоной! Король, несмотря на свои сорок с гаком лет, выглядел свежо и молодо. И совсем не так солидно, как на парадных портретах. Уехал на охоту в оксфордские угодья, ха-ха! А вы — поклоны бить… - Его Величество оказывает нам честь, желая поручить некое сверхсрочное и... Я вас горячо рекомендовал. Надеюсь, доктор Хинниган, вы не посрамите честь нашего заведения и мою лично! Столько великолепных и гораздо более опытных ученых скрывают стены наше... Тысяча восемьсот семьдесят первого года рождения, из небогатой семьи лондонского приказчика. Рано осиротел. Старший брат, морской офицер, героически погиб в битве с японским флотом у Цейлона в восемьдесят девятом. С отличием окончил колледж, затем университет, где получал особую стипендию за успехи. В девяносто четвертом заслужил, в составе группы ученых, Королевскую премию за разработку новой оружейной бронзы, легированной никелем. В этом году получил под свое начало отдельную лабораторию, став самым молодым самостоятельным ученым во всем Оксфорде... Вполне достойный кандидат, к тому же достойного происхождения, не правда ли? Боюсь, я слишком узкий специалист... Во-первых, работа будет, эм... А во-вторых, по отзыву досточтимого канцлера, вы весьма разносторонне образованный человек. Так что не прибедняйтесь! Да он серьезно и не собирался, сам будучи немало заинтригованным неожиданным приключением. А особенно - неким внезапно возникшим сверхсрочным исследованием, да еще и по его теме. Что бы это могло такое быть? Даже более срочное, чем упрочняющее литье для военной промышленности, изучением которого он сейчас начинал заниматься? До определенной поры... Тот, не без опаски, тоже сел. Вы в курсе, чем вызвано сильное повышение интереса к данной теме в последние годы? Впрочем, чего тут гадать? Да, на страницах газет эта тема пока не сильно муссировалась, но все, кто имел отношение к промышлености, давно были в курсе. Нужна специальная лицензия, однако даже мы в университете иногда испытываем затруднения с ее получением... Постоянные кампании в прессе с призывом сдавать государству ненужные в хозяйстве медные и бронзовые изделия. Ограды в городских парках и даже частных домах все поснимали... Много признаков! Конечно, все время обнаруживаются новые месторождения в колониях, однако статистика добычи и потребления является закрытой информацией не только в Британской империи, но и во всем Европейском Союзе, так что мне трудно оценить серьезность положения, Ваше Величество! Не хочу вас пугать, но я бы определил его как катастрофическое! Генри отчетливо понял, что его собеседник ничуть не преувеличивает. Надеюсь, лишним будет еще раз напоминать, что все сказанное здесь - сугубо секретная информация? Старые европейские месторождения уже лет десять, как почти полностью истощены. Мы скрываем это от общественности, но большинство рудников фактически закрыты. Да, обнаружены новые в южной Африке, Новом Свете и России. Однако они пока не способны даже компенсировать падение добычи в европейских, а ведь потребление растет на одну пятую ежегодно! На нужды обороны, в основном. Да и количество разведанных в колониях запасов особого оптимизма не внушает. После того, как Китай тридцать лет назад запретил экспорт олова, продолжавшийся еще со Средних веков, мы исчерпали наши британские месторождения. Олова не хватает больше всего! Промышленность требует машины, Адмиралтейство хочет только паровые корабли. И дальнобойные пушки. Мы уже начали проигрывать в качестве вооружения Японии и Китаю. И в количестве тоже. Сатанинский металл оказался доступнее бронзы! Впрочем, азиаты никогда и не прекращали использовать этот металл, однако еще полвека назад изделия из него оставались достаточно примитивны и немногочисленны. Мы считали, что железо слишком тяжелое в обработке и не подходит для изготовления сложных вещей. А так же непростые способы добычи, низкие механические свойства... Однако, как оказалось, это все были решаемые проблемы. И ключи от данных решений маньчжуры, а от них и японцы получили как раз полвека назад! Вы догадываетесь, откуда? В общем, было разрушено по приказу покойного короля Чарльза в сорок первом году. Где маньчжуры, осознавшие после первой Опиумной войны всю убогость собственной армии по сравнению с британской, ухватились за них, как за Божий дар! А то и заметно превосходящие! Мы проигрываем в темпах прогресса! Сейчас в колониях открыты месторождения новых перспективных металлов: никеля, хрома, бериллия, вольфрама и молибдена. Они интересны и сами по себе и в качестве компонентов для новых бронзовых сплавов с улучшенными свойствами. Вот, например, упомянутая вами никелевая бронза, за которую я имел честь получить премию, обходится вообще почти без олова! А пока мы обнаружим новые месторождения и начнем добычу, боюсь, уже останемся вообще без колоний... Пессимизм монарха наконец передался и ему. Ведь мы как слепые котята сейчас, даже не представляем, с чем имеем дело! Ни о свойствах используемых врагом железных сплавов, ни об объемах добычи и способах обработки мы ни черта не знаем! Наша разведка, увы, оказалась бессильна настолько глубоко внедриться к узкоглазым, свои секреты они охраняют хорошо... Остается надеяться только на себя! Вы, надеюсь, не из тех безмозглых фанатиков, которые считают, что навсегда лишатся бессмертной души, лишь прикоснувшись к куску "сатанинского" металла? Ученый, все-таки! Я за свободу исследований! Естественно, как и подавляющее большинство ученых, он не чурался известного вольнодумства, но признаться в этом прилюдно, да еще и в присутствии христианнейшего монарха! Второго по значимости, после Папы Римского, человека в католическом мире. А, фактически, и первого. Как всем было прекрасно известно, уже несколько веков Ватикан мало что мог предпринять без одобрения из Лондона. Консерватизм церковных иерархов, а особенно их тупых служак из Инквизиции давно уже вызывает лишь насмешки широко мыслящих людей. Надеюсь, вскоре мы сможем ограничить этот беспредел! Даже ректор, явно уже не раз обсуждавший с Эдуардом опасные темы ранее, непроизвольно съежился в кресле и бросил быстрый взгляд на дверь, удостоверившись, что та плотно заперта. Король, конечно, давно славился либерализмом и антиклерикализмом, особенно в сравнении со своим фанатиком-отцом, и не раз уже вызывал глухое недовольство в Ватикане своими резкими высказываниями, однако данная тирада явно слишком уж выходила за рамки приличий! Да и восточным "друзьям" пока знать о наших новых интересах ни к чему. А в случае противостояния с Церковью огласки не избежать. К счастью, есть другой путь, более простой и более быстрый! Прошу вас, Джордж! Пожилой ректор приосанился в кресле, прокашлялся, и неспешно начал рассказ, одновременно набивая душистым карибским табаком трубку с длинным резным мундштуком. Врачи недавно категорически рекомендовали ему совершенно прекратить курение, однако канцлер в особенно волнительные моменты удержаться от почти полувековой привычки был не в состоянии. Хотя это, не самая... Тем не менее, позволю себе вкратце напомнить. Возможно, вам будет полезно узнать о некоторых неизвестных широкой публике моментах. Как известно, досточти... Соответственно, использование железа и изделий из него этими еретиками не только не запрещалось, но и поощрялось. Следует признать, что особенное распространение эти взгляды получили, к сожалению, в нашей, академической среде. Ллойд прервался на раскуривание набитой, наконец, трубки. Ограниченный, видимо, во времени, отведенном на скрытный визит король нетерпеливо затарабанил пальцами по столу. Ректор же, открыв длинный оловянный пенал, достал оттуда несколько серных спичек, использовав их одна за другой. Отчего по кабинету распространился резкий неприятный запах. Вот раньше раскуривали трубку от свечи, и не надо было пользоваться этой химической гадостью! Но от висящей высоко на стене газовой лампы, заменившей свечи в государственных учреждениях и богатых домах, не прикуришь, такова цена прогресса... Впрочем, не подверженного вредному пристрастию Хиннигана эта серьезная для других проблема, связанная с внедрением новейших технологий, не сильно заботила. Старик успешно завершил почти сакральный процесс раскуривания, облегченно выпустил клуб душистого белого дыма и продолжил: - Пока еретиков можно было жечь на кострах, Инквизиция так и поступала, но к началу восемнадцатого века нравы смягчились, а при досточтимой прапрабабушке ныне здравствующего короля, Елизавете Третьей, власти и вовсе стали проявлять непозволительную мягкость. Именно тогда, в тысяча семьсот семнадцатом году усилиями следователей Инквизиции была вскрыта крупнейшая сеть ферраритов, глубоко проникшая в пределы наших университетов. По некоторым оценкам, к сектантам тогда принадлежал каждый четвертый британский ученый! Распоряжением королевы, ценой которого стал острейший конфликт с Ватиканом, все обвиненные в ереси ученые были сосланы вместе с семьями и движимым имуществом в Бомбей, формально подчиненный не короне, а Ост-Индской компании. Более того, на средства короны там был возведен для них новый университет! Не будем останавливаться сейчас на причинах, повлекших столь необычное отношение... За закрытыми дверями можно! Королева Елизавета Третья была известной ценительницей высокомудрых мужей, ха-ха! Особенно, когда достигла определенного возраста... Генри в очередной раз отметил полное отсутствие у Эдуарда Шестого пиетета к своим высокородным предкам, однако предпочел промолчать. Как от Ост-Индской компании, всегда испытывавшей недостаток образованных людей, так и от индийских раджей, с радостью отправлявших туда своих отпрысков для получения европейского образования. И в то же время университет непоколебимо оставался пристанищем еретиков. Более того, впоследствии, там появились, страшно сказать, даже явные безбожники! Все присутствующие сочли необходимым при этих словах перекреститься, хотя внимательный наблюдатель нашел бы данный порыв искренним только у старого ректора. Молодой ученый явно не видел в существовании не верящих в Бога людей ничего катастрофического и всего лишь соблюдал нормы приличия, привитые с детства. А вот на лице Эдуарда при упоминании атеистов промелькнула нотка усталой брезгливости. Это, лет тридцать как пустившее корни в добропорядочной старушке Европе движение только недавно удалось локализовать, изгнав в Китай самых активных, во главе с неким помешавшимся немецким предпринимателем Энгельсом, соратником казненного Инквизицией за свои убеждения выкреста Маркса, и трансформировав остальных в относительно беззубых религиозных социалистов. Секретная Служба, подчиненная непосредственно монарху, тяжело работала для достижения этой цели. Причем, как на территории империи, так и в других странах Европы, признавших верховенство Британии в Европейском Союзе. Однако мимолетное воспоминание промелькнуло и исчезло, и нетерпеливый король, бросив красноречивый взгляд на мерно, но неумолимо отстукивавшие время напольные часы, вновь "пришпорил" снова отклонившегося в сторону от главной темы старика: - Сэр Ллойд, давайте, все же, ближе к делу! Уже подхожу к главному, Ваше Величество! Дабы оное гнездо не давало пищи для слабых верой в Европе. А, надо сказать, постоянно вскрывались случаи контрабанды запрещенных Святой Инквизицией трактатов, написанных в Бомбее, возникали подпольные еретические кружки, и даже... Не сейчас! Однако там учились дети раджи, да и сам он окончил Бомбейский университет, соответственно, симпатии его были на стороне еретиков. Поэтому он имел наглость отказать Его Величеству. Затем Чарльз обратился к руководству Ост-Индской компании, контролировавшей торговую и деловую часть Бомбея. Однако и там получил завуалированный отказ. Руководство компании сослалось на недостаток вооруженных сил, коих едва хватает на охрану порта и складов. И вот тогда король, подзуживаемый кардиналами из Инквизиции, решился на прямое вмешательство. Он приказал лорду Черчиллю снарядить карательную экспедицию, выделив ему силы из состава Королевского флота. Для контроля действий сэра Черчилля с ним отправлялся кардинал Джованни, специально присланный из Рима. Он должен был проследить, чтобы никакие зерна ереси не уцелели... По крайней мере, я очень на это рассчитываю! Чарльз направил его как своего доверенного человека - ведь кардинал подчинялся напрямую руководству Инквизиции в Ватикане, а не королю. Кроме того, как полагал отец, король желал продемонстрировать представителю академических кругов, какая участь ожидает отщепенцев. В назидание, так сказать... Трубка ректора потухла, и тот стал усердно выбивать сгоревший табак в хрустальную пепельницу, не прерывая, однако, рассказ, чтобы не вызвать вновь неудовольствия монарха: - Итак, мой отец лично присутствовал при жестоком разгроме бомбейского анклава. Настолько жестоком, что даже ему, человеку строгих принципов и твердой веры, было не по себе от увиденного. Дабы вы знали, Генри, из шести тысяч жителей анклава успели скрыться на территории соседнего индийского княжества не более половины. Остальные были просто перебиты нашими солдатами. Женщины, дети, старики... Не уверен, что король давал именно такие указания лорду Черчиллю, однако факт, что этот солдафон понял все буквально, остается фактом. Уничтожить - значит уничтожить. Отец ничего не мог поделать! Кстати, погибли, в основном, рядовые члены общины. Большинство лидеров и ведущих ученых успели эвакуироваться, и именно они затем попали в Китай, став причиной наших текущих неприятностей! Сэр Ллойд, дойдя до основного момента своего повествования, от волнения даже поднялся с кресла: - И вот, следуя за британскими солдатами по дымящимся развалинам университета, отец наткнулся на разрушенную лабораторию. Среди валявшихся вокруг трупов он обнаружил некий артефакт и с ним кое-какие документы, поразившие его до глубины души. Он, конечно, не имел возможности изучить их на месте, однако осмелился, в нарушение всех инструкций, полученных от короля, не только не уничтожить найденное, но и привезти домой, в Англию! Это был крайне смелый, хотя и не самый благоразумный поступок. И отец чуть было не поплатился за свое вольнодумство - сразу по возвращении королевская Секретная служба, вместе со следователями Инквизиции учинили в его доме и рабочем кабинете обыск. Видимо, по доносу что-то заподозрившего кардинала Джованни. Я был тогда двенадцатилетним ребенком и хорошо запомнил и возвращение отца после долгого путешествия, и тот самый обыск. Они перевернули весь дом кверху дном! Отец, тотчас по возвращении, предусмотрительно скрыл найденное в старинном тайнике в университетской библиотеке! Однако, ввиду подозрений, вскрыть его так и не решился. И лишь незадолго до смерти сообщил о тайнике мне. Но и я тоже, во время правления дожившего до глубокой старости короля Чарльза, не осмеливался даже подумать об этом. А впоследствии и вообще позабыл. Лишь недавнее тайное обращение короля по поводу нашего отставания от Востока пробудило в моей памяти... На нем имелась записка, свидетельствующая о том, что образец был изготовлен за четыре месяца до британского вторжения именно с целью постановки опыта по получению нержавеющего железа. Как раз этот факт и поразил отца до такой степени, что он совершил... А рядом находилось нечто вроде лабораторного журнала, где, предположительно, описан ход эксперимента и еще один журнал, возможно, содержащий компиляцию других изысканий по теме, проводившихся еретиками. К сожалению, отец не имел возможности подробнее ознакомиться с содержанием данных трудов. Так что с этой стороны я спокоен! Ставлю вам две задачи. Первая - вычленить из документов информацию о свойствах железных сплавов и технологиях их получения, оформив это как доклад, где не будет в явной или неявной форме указан источник данных. Я представлю его в Адмиралтейство, Военное ведомство и промышленникам как донесение разведки. И вторая задача - понять, как был получен нержавеющий образец, а впоследствии - и повторить сам опыт! Ни в коем случае! Пока же - только изучение документов и ничего более! Кстати, еще раз хочу напомнить о мерах предосторожности. Никто не должен знать! Вы не представляете, какие неприятности доставит мне, да и вам тоже, Инквизиция, если к ней просочится хоть малейшая крупица информации... Да, кстати, для помощи и контроля я направлю вам доверенного офицера Секретной Службы. До его прибытия запрещаю предпринимать что-либо, включая вскрытие тайника! Завершив раздачу указаний, Эдуард резко развернулся на каблуках и, надвинув поглубже шляпу, покинул кабинет, не прощаясь. Он и так задержался более чем на час против ожидаемого. Не хватало еще, чтобы кто-то из слишком глазастых придворных заподозрил, что король не сидит в засаде на уток в оксфордских болотах, как было заявлено, а шляется по университету с неизвестной целью... Конец апреля 1896 года, Оксфордский университет, Британская империя. Третий день Генри приходил в университет в возбужденном предвкушении. Ну когда уже прибудет обещанный королем агент Секретной Службы и можно будет приступить к вскрытию тайника? Работать в таком состоянии было категорически невозможно, хотелось, вместо нудного обсуждения закупок оборудования, необходимого для внезапно ставших Хиннегану не интересными исследований, поделиться с сотрудниками сногсшибательной новостью. Ведь единственным человеком, с которым Генри мог обсуждать тайну, являлся ректор, но заявиться к нему в кабинет просто так, поболтать, научный работник не самого высокого ранга никак не мог. И так сотрудники уже косились на него, начиная что-то подозревать, особенно Питер, присутствовавший при внезапном вызове к канцлеру. Руководителю лаборатории надо бы взять себя в руки, а то пойдут гулять слухи по коридорам. Наконец, опять же после обеда, в лабораторию примчался посыльный из административного корпуса. Генри, едва сдерживаясь, чтобы не перейти на бег, последовал за ним. На этот раз в приемной, кроме секретаря, никого не оказалось. Последний, все так же молча, пропустил Хиннегана в кабинет и собственноручно плотно прикрыл за ним дверь, выполняя, видимо, распоряжение ректора. На этот раз, несмотря на пасмурный день, в помещении было заметно светлее, благодаря полностью раздвинутым шторам и приоткрытым окнам, сквозь которые в кабинет проникал насыщенный свежими весенними запахами воздух. Канцлер занимал свое традиционное место за столом, а вот на краю широкой столешницы, в нарушение всех светских приличий, вольготно восседал человек в сером сюртуке, державший в руках простую фетровую шляпу. У его ног блестел надраенными бронзовыми защелками потертый дорожный саквояж из плотной свиной кожи. Человек повернул голову и окинул Генри быстрым, но цепким и внимательным взглядом. Он был высок, не менее шести футов росту, обладал худощавой спортивной фигурой, а его прямая, как палка, спина не смогла бы обмануть никого, несмотря на совершенно гражданский костюм. Это явно был военный, возможно отставной. Его, шикарные, до подбородка, бакенбарды, украшавшие несколько надменное лицо, и коротко остриженные темные с проседью волосы, только усиливали версию о военном прошлом их обладателя. Королевский агент, которым незнакомец несомненно и являлся, выглядел лет на сорок, хотя, вероятнее всего, был старше. Джеймс Виллейн! Очень рад знакомству, мистер Виллейн! Вы, как я понимаю, тот самый офицер, которого обещал прислать Его Величество? Естественно, чего еще можно было ожидать от гражданского? Никакой самодеятельности! Виллейн времени даром терять не стал, сразу же взяв быка за рога: - Идите сюда, Хиннеган! Вот, внимательно прочтите и подпишите это! Генри вчитался. Это были разного рода обязательства о неразглашении. Неразглашение содержания получаемой конфиденциальной информации, имен и кличек агентов, адресов конспиративных квартир и даже самого факта сотрудничества с Секретной Службой. На каждый тип неразглашения имелся свой, отдельный бланк. Естественно, о моей причастности к Секретной Службе не должен знать никто. Для окружающих я - офицер в отставке, прибывший в университет по собственному желанию для работы в архиве. Пишу книгу об истории Королевской егерской службы. Сэр Ллойд гарантировал, что в университетской библиотеке полно материалов на эту тему. Итак, я буду днями просиживать в читальном зале, изредка отрываясь, чтобы прогуляться вокруг. То есть, я буду все время находиться неподалеку от вас. И не только днем! Мне сняли комнату совсем рядом с вашим домом, буквально в двух шагах. Это на случай, если кто-то за вами будет следить или попробует похитить… От последних слов агента Хиннегану стало не по себе. Как-то иначе он представлял будущую работу, без всех этих полицейских штучек. Кто будет следить? Похищение в тихом мирном Оксфорде, где и преступлений-то почти не случается? Откуда Инквизиции знать обо всем? Только потому, что он в уединении прочитает пару трактатов? Ерунда какая! Однако вслух возражать он не стал, прекрасно сознавая, что ничего изменить не в силах. Просто так ко мне не обращайтесь, для окружающих мы шапочные знакомые! Рекомендую вам на время операции ограничить до минимума круг общения, а имена тех, кого вы не можете исключить, потрудитесь сообщить мне, для проверки. А то, знаете, бывает... Вот, помнится, когда в девяносто первом мы в Бристоле выслеживали одну парочку атеистов-социалистов... Впрочем, неважно!
Информация
| Дерсу Узала (сборник) читать онлайн бесплатно на | Рыба пыталась преодолеть течение, но сил уже на было, короткие плавники плохо служили ей. |
| Дерсу Узала (сборник) читать онлайн - Владимир Арсеньев | Морфологический и синтаксический разбор предложения, программа разбирает каждое слово в предложении на морфологические признаки. За один раз вы сможете разобрать текст до 5000 символов. |
| Читать онлайн В дебрях Уссурийского края бесплатно | Лошадь напрягала все силы гдз. Турбин избегал попадать на такие вечера его усаживали. |
| Ржавчина (СИ) [Александр Баренберг] (fb2) читать онлайн | ЧАСТЬ 5. Совершенно бесплатно и без регистрации! |
Опытный образец Superjet-100 прибыл в Жуковский для продолжения испытаний
Павка, стараясь не отстать от лошади всадника" рассказывал. Преодоление силы тяжести. Лошадь напрягала все силы стараясь преодолеть течение. Русский язык 10 класс лошадь напрягла все силы. Тут он отвернулся чтобы скрыть свое волнение и пошел ходить. Сани поддерживали лошадь на поверхности, а течение тянуло ее под лед. Павка, стараясь не отстать от лошади всадника» рассказывал. Он не в силах преодолеть старых привычек и начинает заниматься кражами со взломом. 1. Лошадь напрягала все силы, стараясь преодолеть (= пере) те.
Готовимся к ЕГЭ по русскому языку
напрягла, о своих честолюбивых замыслах. Кроме зарослей северного лопуха, чтобы одно из них было анна - все силы. Совладал первый снег, все это в прошлом - стараясь. Кроме того, ему приходилось напрягать всю свою энергию, чтобы не столкнуться с пробегавшими мимо него конькобежцами и помешать крикливым малышам сшибить его санками. 32. 1) Пытаясь перещеголять друг друга в смелости мы переплыли реку преодолевая течение.
Лошадь напрягала все силы стараясь
Что-то ожидает нас впереди? Работа между участниками экспедиции распределялась следующим образом. Гранатмана было возложено заведование хозяйством и фуражное довольствие лошадей. Мерзлякову давались отдельные поручения в сторону от главного пути. Этнографические исследования и маршрутные съемки я взял на себя, а Н. Пальчевский направился прямо в залив Ольги, где в ожидании отряда решил заняться сбором растений, а затем уже присоединиться к экспедиции и следовать с ней дальше по побережью моря. Самый порядок дня в походе распределялся следующим образом. Очередной артельщик, выбранный сроком на 2 недели, вставал раньше других. Он варил какую-нибудь кашу, грел чай и, когда завтрак был готов, будил остальных людей.
На утренние сборы уходило около часа. Приблизительно между 7 и 8 часами мы выступали в поход. Около полудня делался большой привал. Лошадей развьючивали и пускали на подножный корм. Горячая пища варилась 2 раза в сутки, утром и вечером, а днем на привалах пили чай с сухарями или ели мучные лепешки, испеченные накануне. В час дня выступали дальше и шли примерно до 4 часов. За день мы успевали пройти от 15 до 25 км, смотря по местности, погоде и той работе, которая производилась в пути. Место для бивака всегда выбирали где-нибудь около речки.
Пока варился обед и ставили палатки, я успевал вычертить свой маршрут. В это время товарищи сушили растения, препарировали птиц, укладывали насекомых в ящики и нумеровали геологический материал. В 5 часов обедали и ужинали в одно и то же время. После этого с ружьем в руках я уходил экскурсировать по окрестностям и заходил иногда так далеко, что не всегда успевал возвратиться назад к сумеркам. Темнота застигала меня в дороге, и эти переходы в лунную ночь по лесу оставили по себе неизгладимые воспоминания. В девять часов вечера последний раз мы пили чай, затем стрелки занимались своими делами: чистили ружья, починяли одежду и обувь, исправляли седла… В это время я заносил в дневник свои наблюдения. Во время путешествия скучать не приходится. За день так уходишься, что еле-еле дотащишься до бивака.
Палатка, костер и теплое одеяло кажутся тогда лучшими благами, какие только даны людям на земле; никакая городская гостиница не может сравниться с ними. Выпьешь поскорее горячего чаю, залезешь в свой спальный мешок и уснешь таким сном, каким спят только усталые. В походе мы были ежедневно. Дневки были только случайные: например, заболела лошадь, сломалось седло и т. Если окрестности были интересны, мы останавливались в этом месте на двое суток, а то и более. Из опыта выяснилось, что во время сильных дождей быть в дороге невыгодно, потому что пройти удается немного, люди и лошади скоро устают, седла портятся, планшет мокнет и т. В результате выходит так, что в ненастье идешь, а в солнечный день сидишь в палатке, приводишь в порядок съемки, доканчиваешь дневник, делаешь вычисления — одним словом, исполняешь ту работу, которую не успел сделать раньше. В день выступления, 19 мая, мы все встали рано, но выступили поздно.
Это вполне естественно. Первые сборы всегда затягиваются. Дальше в пути все привыкают к известному порядку, каждый знает своего коня, свой вьюк, какие у него должны быть вещи, что сперва надо укладывать, что после, какие предметы бывают нужны в дороге и какие на биваке. В первый день все участники экспедиции выступили бодрыми и веселыми. День был жаркий, солнечный. На небе не было ни одного облачка, но в воздухе чувствовался избыток влаги. Грязная проселочная дорога между селениями Шмаковкой и Успенкой пролегает по увалам горы Хандо-дин-за-сы. Все мосты на ней уничтожены весенними палами, и потому переправа через встречающиеся на пути речки, превратившиеся теперь в стремительные потоки, была делом далеко не легким.
На возвышенных местах характер растительности был тот же самый, что и около железной дороги. Это было редколесье из липы, дубняка и березы. При окружающих пустырях редколесье это казалось уже густым лесом. К трем часам дня отряд наш стал подходить к реке Уссури. Опытный глаз сразу заметил бы, что это первый поход. Лошади сильно растянулись, с них то и дело съезжали седла, расстегивались подпруги, люди часто останавливались и переобувались. Кому много приходилось путешествовать, тот знает, что это в порядке вещей. С каждым днем эти остановки делаются реже, постепенно все налаживается, и дальнейшие передвижения происходят уже ровно и без заминок.
Тут тоже нужен опыт каждого человека в отдельности. Когда идешь в далекое путешествие, то никогда не надо в первые дни совершать больших переходов. Наоборот, надо идти понемногу и чаще давать отдых. Когда все приспособятся, то люди и лошади сами пойдут скорее и без понукания. Вступление экспедиции в село Успенку для деревенской жизни было целым событием. Ребятишки побросали свои игры и высыпали за ворота: из окон выглядывали испуганные женские лица; крестьяне оставляли свои работы и подолгу смотрели на проходивший мимо них отряд. Село Успенка расположено на высоких террасах с левой стороны реки Уссури. Основано оно в 1891 году и теперь имело около 180 дворов.
Было каникулярное время, и потому нас поместили в школе, лошадей оставили на дворе, а все имущество и седла сложили под навесом. Вечером приходили крестьяне-старожилы. Они рассказывали о своей жизни в этих местах, говорили о дороге и давали советы. На другой день мы продолжали свой путь. За деревней дорога привела нас к реке Уссури. Вся долина была затоплена водой. Возвышенные места казались островками. Среди этой массы воды русло реки отмечалось быстрым течением и деревьями, росшими по берегам ее.
Сопровождавшие нас крестьяне говорили, что во время наводнений сообщение с соседними деревнями по дороге совсем прекращается и тогда они пробираются к ним только на лодках. Посоветовавшись, мы решили идти вверх по реке до такого места, где она идет одним руслом, и там попробовать переправиться вплавь с конями. С рассветом казалось, что день будет пасмурный и дождливый, но к 10 часам утра погода разгулялась. Тогда мы увидели то, что искали. В 5 км от нас река собирала в себя все протоки. Множество сухих релок давало возможность подойти к ней вплотную. Но для этого надо было обойти болота и спуститься в долину около горы Кабарги. Лошади уже отабунились, они не лягались и не кусали друг друга.
В поводу надо было вести только первого коня, а прочие шли следом сами. Каждый из стрелков по очереди шел сзади и подгонял тех лошадей, которые сворачивали в сторону или отставали. Поравнявшись с горой Кабаргой, мы повернули на восток к фанзе Хаудиен [42] , расположенной на другой стороне Уссури, около устья реки Ситухе [43]. Перебираясь с одной релки на другую и обходя болотины, мы вскоре достигли леса, растущего на берегу реки. На наше счастье, в фанзе у китайцев оказалась лодка. Она цедила, как решето, но все же это была посудина, которая в значительной степени облегчала нашу переправу. Около часа было потрачено на ее починку. Щели лодки мы кое-как законопатили, доски сбили гвоздями, а вместо уключин вбили деревянные колышки, к которым привязали веревочные петли.
Медное лицо, серые глаза и иссиня-черные волосы - совсем необыкновенный для афинянки облик поразил Птолемея. Позднее он понял, что медноцветный загар девушки позволил ей не бояться солнца, так пугавшего афинских модниц. Афинянки загорали слишком густо, становясь похожими на лилово-бронзовых эфиопок, и потому избегали быть на воздухе неприкрытыми. А эта - меднотелая, будто Цирцея или одна из легендарных дочерей Миноса с солнечной кровью, и стоит перед ним с достоинством жрицы. Нет, не богиня, конечно, и не жрица эта невысокая, совсем юная девушка. В Аттике, как и во всей Элладе, жрицы выбираются из самых рослых светловолосых красавиц. Но откуда ее спокойная уверенность и отточенность движений, словно она в храме, а не на пустом берегу, нагая перед ним, будто тоже оставила всю свою одежду на дальнем мысу Фоонта? Хариты, наделявшие женщин магической привлекательностью, воплощались в девушках небольшого роста, но они составляли вечно неразлучное трио, а здесь была одна! Не успел Птолемей додумать, как из-за скалы появилась рабыня в красном хитоне, ловко окутала девушку грубой тканью, стала осушать ее тело и волосы.
Птолемей зябко вздрогнул. Разогретый борьбой с волнами, он начал остывать - ветер сегодня был резок и для закаленного суровым воспитанием македонца. Девушка откинула с лица волосы, внезапно по-мальчишески свистнув сквозь зубы. Свист показался Птолемею презрительным и наглым и совсем неподходящим к девической ее красоте. Откуда-то появился мальчик, опасливо уставившийся на Птолемея. Македонец, наблюдательный от природы и развивший эту способность в ученичестве у Аристотеля, заметил, как детские пальцы вцепились в рукоять короткого кинжала, торчавшего из складок одежды. Девушка негромко сказала что-то, заглушенное плеском волн, и мальчик убежал. И тут же вернулся и, уже доверчиво подойдя к Птолемею, протянул ему короткий плащ. Птолемей окутался им и, подчиняясь молчаливой просьбе девушки, отвернулся к морю.
Через минуту прощальное "хайре! Птолемей повернулся и поспешил к незнакомке, затягивавшей пояс не под грудью, а по-критски - на талии, такой же немыслимо тонкой, как у древних жительниц сказочного острова. Внезапное воспоминание заставило его крикнуть: - Кто ты? Веселые серые глаза сощурились от сдерживаемого смеха. Ты слуга македонского царя. Где ж ты потерял его и спутников? А ты меня даже не заметил. Я Таис. Я стал искать эту богиню...
Но прощай еще раз, мои лошади застоялись. Можно прийти к тебе? С друзьями? Таис испытующе и серьезно посмотрела на македонца. Ее глаза, утратив веселый блеск, потемнели. Между Керамиком и холмом Нимф, к востоку от Гамаксита - большие сады. На окраине их найдешь мой дом - две оливы и два кипариса! Утоптанная тропка вела наверх. Птолемей нагнулся, вытряс песок из просохших волос, не спеша выбрался на дорогу и скоро оказался совсем недалеко от Длинных Стен Мунихиона.
К лесистым склонам гор, уже покрывшимся предвечерней синей мглой, тянулся хвост пыли за колесницей Таис. У юной гетеры были великолепные лошади - так быстро неслась ее пароконная повозка. Грубый окрик сзади заставил Птолемея отскочить. Мимо него пронеслась другая колесница, управляемая огромным беотийцем. Стоявший с ним рядом щегольски одетый юноша с развевающимися прядями завитых кудрей, недобро усмехаясь, хлестнул Птолемея бичом на длинной рукоятке. Бич пребольно ожег едва прикрытое тело македонца. Оскорбитель не знал, что имеет дело с закаленным воином. В Мгновение ока Птолемей схватил камень, каких валялось множество по обеим сторонам дороги, и, бросив его вдогонку, попал афинянину в шею, ниже затылка. Быстрота удалявшейся колесницы смягчила удар.
Все же обидчик упал и вывалился бы, если бы возница не схватил его и не осадил лошадей. Он осыпал Птолемея проклятиями, крича, что тот убил богатого гражданина Филопатра и подлежит казни. Разъяренный македонец отбросил плащ и, подняв над головой камень в талант весом, двинулся к колеснице. Возница, оценив могучие мышцы македонца, потерял охоту к схватке. Поддерживая своего господина, уже приходившего в себя, он умчался, изощряясь в угрозах и проклятиях во всю мощь своего гулкого голоса. Птолемей, успокоившись, отбросил камень, подобрал плащ и быстро зашагал по прибрежной тропинке, наискось поднимавшейся на уступ и спрямлявшей широкую петлю колесной дороги. Что-то вертелось в его памяти, заставляя припомнить: "Филопатр" - так кричал возница, уж не тот ли это, что написал на стене Керамика предложение Таис? Птолемей довольно усмехнулся: оказывается, в лице своего оскорбителя он приобрел соперника. Правда, обещать гетере за короткую связь талант серебра, подобно Филопатру, македонец не мог.
Разве несколько мин? Но слишком много он слышал о Таис, чтобы так легко отказаться от нее. Несмотря на свои семнадцать лет, она считалась знаменитостью Афин. За искусство в танцах, образование и особенную привлекательность ее прозвали "четвертой Харитой". Гордый македонец не стал бы просить денег у родичей. Александр, будучи сыном отвергнутой жены царя Филиппа, тоже не смог бы помочь другу. Военная добыча после битвы при Херонее была невелика. Филипп, очень заботившийся о своих воинах, поделил ее так, что друзьям царевича досталось не больше, чем последнему пехотинцу. И еще отправил Птолемея с Неархом в изгнание, удалив от сына.
Они встретились лишь здесь, в Афинах, по зову Александра, когда отец послал его с Гефестионом посмотреть Афины и показать себя. И хотя афинские остряки говорили, что "от волка может произойти только волчонок", настоящая эллинская красота и выдающийся ум Александра произвели впечатление на видавших виды граждан "Глаза Эллады", "Матери искусств и красноречья". Птолемей считал себя сводным братом Александра. Его мать, известная гетера Арсиноя, была одно время близка с Филиппом и отдана им замуж за племенного вождя Лага Зайца - человека ничем не прославившегося, хотя и знатного рода. Птолемей навсегда остался в роду Лагидов и вначале очень завидовал Александру, соперничая с ним в детских играх и военном учении. Став взрослым, он не мог не понять выдающихся способностей царевича и еще более гордился тайным родством, о котором поведала ему мать под ужасной клятвой. А Таис? Что же, Александр навсегда уступил ему первенство в делах Эроса. Как это ни льстило Птолемею, он не мог не признать, что Александр, если бы хотел, мог первенствовать и в неисчислимых рядах поклонников Афродиты.
Но он совсем не увлекался женщинами, и это тревожило его мать Олимпиаду, божественно прекрасную жрицу Деметры, считавшуюся колдуньей, обольстительницей и мудрой владычицей священных змей: Филипп, несмотря на свою храбрость, дерзость, постоянное бражничанье с первыми попавшимися женщинами, побаивался своей великолепной жены и шутя говорил, что опасается в постели найти между собой и женой страшного змея. В народе упорно ходили слухи, без сомнения поддерживаемые самой Олимпиадой, что Александр - вовсе не сын одноглазого Филиппа, а высшего божества, которому она отдалась ночью в храме. Филипп почувствовал себя крепче после победы при Херонее. Накануне своего избрания военным вождем союза эллинских государств в Коринфе он развелся с Олимпиадой, взяв в жены юную Клеопатру, племянницу крупного племенного вождя Македонии. Олимпиада, проницательная и хитрая, все же сделала один промах и теперь пожинала его плоды. Первой любовью Александра в шестнадцать лет, когда в нем проснулся мужчина, была никому не ведомая рабыня с берегов Эвксинского Понта. Мечтательный юноша, грезивший приключениями Ахилла, подвигами аргонавтов и Тесея, решил, что встретился с одной из легендарных амазонок. Гордо носила свои корзины эта едва прикрытая короткой эксомидой светловолосая девушка. Будто и не рабыня, а принцесса-воительница шла по обширным садам царского дворца в Пелле.
Встречи Александра не стали тайной - за ним по велению Олимпиады следили соглядатаи, доносившие о каждом шаге юноши. Властная и мечтавшая о еще большем могуществе, мать не могла допустить, чтобы ее единственный сын сам выбрал возлюбленную, да еще из непокорных, не знавших языка варварских понтийских народов. Она должна дать ему такую девушку, которая была бы послушной исполнительницей ее воли, чтобы и через любовь Олимпиада могла влиять на сына, держа его в руках. Она приказала схватить девушку, остричь ее длинные, не как у рабыни, косы и отвезти для продажи на рынок рабов, в дальний город Мелибою в Тессалии. Мать недостаточно знала своего сына. Этот тяжкий удар разрушил у мечтательного юноши храм его первой любви, куда более серьезной, чем обычная первая связь знатного мальчика с покорной рабыней. Александр без лишних расспросов понял все, и мать навсегда потеряла ту самую возможность, ради которой погубила любовь и девушку. Сын не сказал ей ни слова, но с тех пор никто - ни красивые рабыни, ни гетеры, ни знатные девушки не привлекали царевича. Олимпиаде не было известно ни про одно увлечение сына.
Птолемей, не опасаясь соперничества Александра, решил, что он придет к Таис вместе с друзьями, в том числе с повесой Гефестионом, знакомым со всеми гетерами Афин, для которого денежная игра и добрая выпивка первенствовали над забавами Эроса, уже потерявшими для него былую остроту чувств. Но не для Птолемея. Каждая встреча с незнакомой красивой женщиной всегда порождала у него жажду близости, обещала неведомые дотоле оттенки страсти, тайны красоты тела - целый мир ярких и новых ощущений. Ожидания обычно не оправдывались, но неутомимый Эрос снова и снова влек его в объятия веселых подруг. Не талант серебра, обещанный Филопатром, а он, Птолемей, окажется победителем в борьбе за сердце знаменитой гетеры. И пусть Филопатр назначает хоть десять талантов!.. Жалкий трус! Македонец погладил рубец от удара, вздувшийся поперек плеча, и оглянулся. Слева от берега в тревожное гривастое море отходил короткий, окаймленный отмелью мыс - место, куда плыла вся четверка македонцев...
Нет, тройка - он выбыл из состязания, а пришел раньше. По суше хороший ходок всегда пройдет быстрее, чем пловец в море, особенно если волны и ветер угнетают находящегося в его власти. Рабы поджидали пловцов с одеждой и удивились при виде Птолемея, сбегавшего с обрыва. Он смыл с себя песок и пыль, оделся и тщательно свернул женский плащ, данный ему мальчиком, слугой Таис. Две очень старые оливы серебрились под пригорком, осеняя небольшой дом со слепящими белизной стенами. Он казался совсем низким под кипарисами гигантской высоты. Македонцы поднялись по короткой лестнице в миниатюрный сад, где цвели только розы, и увидели на голубом наддверии входа обычные три буквы, тщательно написанные пурпурной краской: "омега", "кси", "эпсилон" и ниже - слово "кохлион" спиральная раковина. Но в отличие от домов других гетер имени Таис не было над входом, как не было и обычного ароматного сумрака в передней комнате. Широко распахнутые ставни открывали вид на массу белых домов Керамика, а вдали из-за Акрополя высилась, подобная женской груди, гора Ликабетт, покрытая темным густым лесом - недавним обиталищем волков.
Как желтый поток в темном ущелье кипарисов, сбегала вниз к афинской гавани, огибая холм, Пирейская дорога. Таис приветливо встретила дружную четверку. Неарх - очень стройный, среднего для эллина и критянина роста, казался небольшим и хрупким перед двумя рослыми македонцами и гигантом Гефестионом. Гости осторожно уселись на хрупкие кресла с ножками, воспроизводившими длинные рога критских быков. Огромный Гефестион предпочел массивный табурет, а молчаливый Неарх - скамью с изголовником. Таис сидела рядом с подругой Наннион, тонкой, смуглой, как египтянка. Тончайший ионийский хитон Наннион прикрыла синим, вышитым золотом химатионом с обычным бордюром из крючковидных стилизованных волн по нижнему краю. По восточной моде химатион гетеры был наброшен на ее правое плечо и через спину подхвачен пряжкой на левом боку. Таис была одета розовой, прозрачной, доставленной из Персии или Индии тканью хитона, собранного в мягкие складки и зашпиленного на плечах пятью серебряными булавками.
Серый химатион с каймой из синих нарциссов окутывал ее от пояса до щиколоток маленьких ног, обутых в сандалии с узкими посеребренными ремешками. В отличие от Наннион ни рот, ни глаза Таис не были накрашены. Лицо, не боявшееся загара, не носило и следов пудры. Она с интересом слушала Александра, время от времени возражая или соглашаясь. Птолемей, слегка ревнуя, впервые видел своего друга-царевича столь увлеченным. Гефестион овладел тонкими руками Наннион, обучая ее халкидикской игре пальцев - три и пять. Птолемей, глядя на Таис, не мог сосредоточиться на разговоре. Он раза два нетерпеливо передернул плечами. Заметив это, Таис улыбнулась, устремляя на него сузившиеся смешливые глаза.
Птолемей собрался возразить, но тут в комнату ворвалась высокая девушка в красно-золотом химатионе, принеся с собой запах солнечного ветра и магнолии. Она двигалось с особой стремительностью, которую утонченные любители могли назвать чересчур сильной в сравнении со змеиными движениями египетских и азиатских арфисток. Мужчины дружно приветствовали ее К общему удивлению, невозмутимый Неарх покинул свою скамью в теневом углу комнаты. Александр, Птолемей и Гефестион переглянулись. Афинянки же называют лакедемонянок похотливыми женами легкого поведения, плодящими тупых воинов. Эгесихора молча улыбалась, в самом деле похожая на богиню. Широкая грудь, разворот прямых плеч и очень прямая посадка крепкой головы придавали ей осанку коры Эрехтейона, когда она становилась серьезной. Но брызжущее веселостью и молодым задором лицо ее быстро менялось. К удивлению Таис, не Птолемей, а Неарх был сражен лаконской красавицей.
Необыкновенно простую еду подала рабыня. Чаши для вина и воды, изукрашенные черными и белыми полосами, напоминали ценившуюся дороже золота древнюю посуду Крита. Там в Эмборионе она встретилась с отцом и родилась я, но... История моей жизни прошла следом змеи, не для каждого любопытного, - презрительно сказала спартанка. Неарх коротко и недобро засмеялся. Крит - гнездовье пиратов, пришельцев со всех концов Эллады, Ионии, Сицилии и Финикии. Сброд разрушил и вытоптал страну, уничтожил древнюю славу детей Миноса. Взгляни на золотые волосы Эгесихоры, - где тут Крит? Образованнейшая из образованных, искуснейшая танцовщица, чтица, вдохновительница художников и поэтов, с неотразимым обаянием женственной прелести...
В Афинах это выше многих великих полководцев, владык и философов окрестных стран. И нельзя стать ею, если не одарят боги вещим сердцем, кому с детства открыты чувства и сущность людей, тонкие ощущения и знание истинной красоты, гораздо более глубокое, чем у большинства людей... Эгесихора молча удалилась внутрь дома. Неарх следил за ней, пока она не скрылась за занавесью. Он обнял застенчивую Наннион, шепча ей что-то. Гетера зарделась, послушно подставив губы для поцелуя. Птолемей сделал попытку обнять Таис, подсев к ней, едва Александр отошел от нее к столу. Птолемей повиновался, удивляясь, как эта юная девушка умеет одновременно очаровывать и повелевать. Эгесихора не заставила себя ждать, явившись в белом длинном пеплосе, полностью раскрытом на боках и удерживавшемся только узкой плетеной завязкой на талии.
Сильные мышцы играли под гладкой кожей. Распущенные волосы лакедемонянки струились золотом по всей спине, закручиваясь в пышные кольца ниже колен, и заставляли еще выше и горделивее поднимать голову, открывая крепкие челюсти и мощную шею. Она танцевала "Танец волос" - "Кометике" - под аккомпанемент собственного пения, высоко поднимаясь на кончиках пальцев, и напомнила великолепные изваяния Каллимаха - спартанских танцовщиц, колеблющихся, как пламя, словно вот-вот они взлетят в экстатическом порыве. Вздох общего восхищения приветствовал Эгесихору, медленно кружившуюся в сознании своей красоты. Их было двое - зрелые мужчины... Но спартанок учат сражаться, а они думали, что имеют дело с нежной дочерью Аттики, предназначенной жить на женской половине дома, - рассказывала Таис. Эгесихора, даже не раскрасневшись от танца, подсела к ней, обняв подругу и нисколько не стесняясь жадно глядящего на ее ноги Неарха. Александр нехотя поднялся. Я хотел бы любить тебя, говорить с тобой, ты необычно умна, но я должен идти в Киносарг - святилище Геракла.
Мой отец приказал прибыть в Коринф, где будет великое собрание. Его должны выбирать главным военачальником Эллады, нового союза полисов, конечно, без упрямой Спарты. Это было много раз... Если бы спартанцы объединились с Афинами, то твой отец... И я не встретился бы с тобой, - засмеялся Александр. Разве мало женщин в Пелле? Я говорю о той, какая должна быть! Той, что несет примирение с жизнью, утешение и ясность. Вы, эллины, называете ее "астрофаэс" - звездносветной.
Таис мгновенно скользнула с кресла и опустилась на подушку около ног Александра. Александр запрокинул ее черную голову и сказал с оттенком грусти: - Я позвал бы тебя в Пеллу, но зачем тебе? Здесь ты известна всей Аттике, хоть и не состоишь в эоях - Списке Женщин, а я - всего лишь сын разведенной царской жены. Не забудь и ты - Эргос и Логос Действие и Слово едины, как говорят мудрецы. Гефестион с сожалением оторвался от Наннион, успев все же договориться о вечернем свидании. Неарх и Эгесихора скрылись. Птолемей не мог и не хотел отложить посещение Киносарги. Он поднял за руку Таис с подушки, привлекая к себе. Свободна ли ты и хочешь, чтобы я пришел к тебе снова?
Приходи еще, тогда увидим. Или ты уедешь в Коринф тоже? Едут Александр с Гефестионом. Они служат богине и не берут платы. Таис лукаво прищурилась, показав кончик языка между губами удивительно четкого и в то же время детского очерка. Трое македонцев вышли на сухой ветер и слепящие белизной улицы. Таис и Наннион, оставшись вдвоем, вздохнули, каждая о чем-то своем. Могучему Гефестиону всего двадцать один, а царевичу девятнадцать. Но сколько людей они оба уже убили!
Учен и умен, как афинянин, закален, как спартанец, только... От этого он одинок даже среди своих верных друзей, хотя они тоже не маленькие и не обычные люди. Я заметила, он нравится тебе. Он старше царевича, а ближе, понятен насквозь. За поворотом тропинки, огибающей холм Баратрон, показались гигантские кипарисы. Не испытанная прежде радость вошла в сердце Птолемея. Вот и ее дом, теперь, после десятидневного пребывания в Афинах, показавшийся бедным и простым на вид. Порыв ветра словно подхватил македонца - так быстро он взлетел на противоположный склон. У сложенной из грубых кусков камня ограды он остановился, чтобы обрести спокойствие, приличествующее воину.
Серебристо-зеленая листва олив шепталась над головой. В этот час окраина города с разбросанными среди садов домами казалась безлюдной. Все от мала до велика ушли на праздник, на высоты Агоры и Акрополя и к храму Деметры - богини плодородия, отождествленной с Геей Пандорой - Землей Всеприносящей. Как всегда, Тесмофории должны были состояться в первую ночь полнолуния, когда наступало время осеннего посева. Сегодня праздновалось окончание трудов вспашки - один из самых древнейших праздников земледельческих предков афинян, ныне в большинстве своем отошедших от самого почетного труда - возделывания лика Геи. Утром через Эгесихору и Неарха Таис передала Птолемею, что он должен прийти к ней на закате солнца. Поняв, что означало приглашение, Птолемей взволновался так, что удивил Неарха, давно признавшего превосходство друга в делах любви. Неарх и сам изменился после встречи со спартанской красавицей. Угрюмость, свойственная ему с детства, исчезла, а под личиной уверенного спокойствия, которую он, бывший заложник, с малых лет очутившийся на чужбине, привык носить, стало проступать лукавое озорство, свойственное его народу.
Критяне слыли обманщиками и лжецами потому, что, поклоняясь Великой Богине, были уверены в смертной судьбе мужских богов. Показывая эллинам могилу Зевса, они совершали тем самым ужасное святотатство. Судя по Неарху, эллины оболгали критян сами - не было во всей Пелле человека более верного и надежного, чем Неарх. И переданный им призыв Таис, несомненно, не был шуткой. Солнце садилось медленно. Птолемею казалось нелепо стоять у ворот сада Таис, но он хотел точно выполнить ее желание. Он медленно опустился на еще теплую землю, опершись спиной о камни стены, стал ждать с неистощимым терпением воина. Последние отсветы зари погасли на вершине Эгалейона. Темные стволы олив расплывались в сумерках.
Он взглянул через плечо на закрытую дверь, едва обрисовывающуюся под выступом портика, и решил, что время настало. Предчувствие небывалых переживаний заставило его задрожать, как мальчика, крадущегося на первое свидание с приглянувшейся податливой рабыней. Птолемей взлетел по лестнице, стукнул в дверь и, не получая ответа, открыл ее, незапертую. В проеме прохода, под висевшим на бронзовой цепи двухпламенным лампионом стояла Таис в темной эксомиде, короткой, как у амазонки. Даже в слабом свете масляной лампы Птолемей заметил, как пылали щеки юной женщины, а складки ткани на высокой груди поднимались от частого дыхания. Глаза, почти черные на затемненном лице, смотрели прямо на Птолемея. Заглянув в них, македонец замер. Лента в цвет хитона, стягивала крутые завитки волос на темени. Таис, отступив на полшага, сняла откуда-то из-за выступа двери широкий химатион и взмахом его загасила светильник.
Птолемей озадаченно остановился во тьме, а молодая женщина скользнула к выходу. Ее рука нашла руку македонца, крепко сжала ее и потянула за собой. Они вышли через боковую калитку в кустах и направились по тропинке вниз к речке Илиссу, протекавшей через Сады от Ликея и святилища Геракла до слияния с Кефисом. Низкий полумесяц освещал дорогу. Таис шла быстро, почти бегом, не оглядываясь, и Птолемею передалась ее серьезность. Он следовал за ней в молчании, любуясь ее походкой, прямой, со свободно развернутыми плечами, придававшей величавость ее небольшой фигурке. Стройная шея гордо держала голову с тяжелым узлом волос на высоком затылке. Она плотно завернулась в темный химатион, при каждом шаге западавший глубоко то с одной, то с другой стороны ее талии, подчеркивая гибкость тела. Маленькие ноги ступали легко и уверенно, и перисцелиды - ножные браслеты - серебристо звенели на ее щиколотках.
Тени гигантских платанов перекрыли путь. За этой стеной темноты вспыхнула холодным светом беломраморная площадка - полукруг гладких плит. На высоком пьедестале стояло бронзовое изображение богини. Внизу едва слышно журчал Илисс. Чуть склонив голову, богиня откидывала с плеч тонкое покрывало, и взгляд ее глаз из зеленых светящихся камней приковывал внимание. Особенное, редкое для изображений божества выражение сочувствия и откровенности поразительно сочеталось с таинственной глубиной всезнающего взора. Казалось, богиня склоняется к смертным, чтобы в тиши и безлюдье звездной ночи открыть им тайну - каждому свою. Левой рукой богиня - это была знаменитая на весь эллинский мир "Афродита Урания, что в Садах", - протягивала пышную розу - символ женской сущности, цветок Афродиты и любви. Сильное тело, облитое складками пеплоса, замерло в спокойном энтазисе.
Одеяние, необычно раскрытое на плече по древнему азиатскому или критскому канону, обнажало груди, высокие, сближенные и широкие, как винные кратеры, резко противоречившие своей чувственной силой вдохновенной тайне лица и строгой позе Небесной Афродиты. Из всех художников Эллады Алкамену впервые удалось сочетать древнюю силу чувственной красоты с духовным взлетом, создав религиозный образ неодолимой привлекательности и наполнив его обещанием пламенного счастья. Богиня - Мать и Урания вместе. Таис благоговейно подошла к богине и, шепча что-то, обняла ноги знаменитого творения Алкамена. Она замерла у подножия статуи и вдруг отпрянула назад к недвижно стоявшему Птолемею. Опершись на его мощную руку, она молча и пытливо заглянула македонцу в лицо, пытаясь найти нужный отклик. Птолемей чувствовал, что Таис ищет в нем что-то, но продолжал молча стоять, недоуменно улыбаясь. А она столь же внезапно, одним прыжком, оказалась в середине мраморной площадки.
Клянусь, я никогда ее не трону! Вздохнув, юноша вдруг понял, что отряд Айз Седай уже вступил в городские ворота. Яростно закружился ветер, морозными порывами обращая капли пота в льдинки, от шума ветра трубы звучали затаенным ехидным смехом; Ранду почудился в воздухе сильный запах раскопанной могилы. Моей могилы - если я останусь тут. Сграбастав свою рубашку, он скатился по лестнице и бросился бежать. Туда и сюда чуть ли не бегом носились слуги в черно-золотом, озабоченные тем, чтобы приготовить для гостей покои, или тем, чтобы доставить распоряжения на кухни; то и дело кто-то из них сокрушался и вздыхал, что им не успеть приготовить все для столь значительной особы, раз они не были своевременно предупреждены. Темноглазые воины, с обритыми головами, за исключением пучка волос, перевязанного кожаным ремешком, не бежали, но спешка подталкивала их в спину, а лица сияли от возбуждения, обычно приберегаемого для битвы. Кое-кто из солдат заговаривал с торопящимся по коридору Рандом. Да покровительствует мир твоему мечу! Торопишься переодеться? Наверно, тебе захочется выглядеть получше, когда тебя представят Престолу Амерлин. Будь уверен, она захочет увидеть тебя и твоих друзей, да и женщин тоже. Ранд бегом направился к широкой лестнице, по которой могли свободно пройти в ряд двадцать человек и которая вела наверх, на мужскую половину. Должно быть, из-за Морейн Седай и вас, южан, а? Из-за чего же еще? У дверей в мужскую половину, широких, окованных железом, теперь распахнутых настежь, толпились мужчины с кисточками волос на макушках и приглушенно переговаривались о прибытии Амерлин. От множества голосов в коридоре висело монотонное гудение. Амерлин здесь. Прибыла ради тебя и твоих друзей, наверное. Мир, что за честь для вас! Она редко покидает Тар Валон, а в Пограничные Земли ни разу не приезжала на моей памяти... Ранд отвечал немногословно. Ему нужно умыться. Найти чистую рубашку. На разговоры мало времени. Они понимающе кивали и пропускали юношу. Никто из них не знал сути происходящего, за исключением того, что он со своими друзьями путешествовал вместе с Айз Седай, что двое из его друзей - женщины, собирающиеся отправиться в Тар Валон обучаться на Айз Седай, но слова мужчин ранили, вонзаясь в душу, словно шайнарским солдатам было известно все. Она прибыла сюда из-за меня. Ранд вихрем промчался через мужскую половину, ворвался в комнату, в которой жил вместе с Мэтом и Перрином... В комнате оказалось полно женщин в черно-золотом, все сосредоточенно занимались своим делом. Помещение было небольшим, а с такими окнами - пара высоких узких бойниц для стрел, - выходившими в один из внутренних двориков, комната ничуть не казалась просторнее. Три кровати на выложенных черно-золотой плиткой возвышениях, в ногах каждой - сундук, еще три простых стула, умывальник у двери, а в углу громоздится высокий широкий гардероб. Восемь женщин в комнате походили на рыб в садке. Женщины едва взглянули на Ранда и продолжали выгребать из шкафа его одежду - а заодно и Мэтову, и Перринову - и заменяли ее новой. Все обнаруженное в карманах выкладывалось на крышки ларей, а старая одежда была небрежно, будто ненужное тряпье, связана в узлы. Одна из женщин фыркнула, просунув палец сквозь прореху в рукаве его единственной куртки, потом кинула ее в кучу на полу. Другая женщина, черноволосая, с большой связкой ключей на поясе, обернулась к Ранду. Это была Элансу - шатайян крепости. Он считал эту узколицую женщину домоправительницей - хотя дом, что она вела, был крепостью, и не один десяток слуг исполнял ее приказания. Так что, чем меньше вы будете путаться под ногами, - твердо добавила она, - тем скорее мы с этим закончим. Не многие мужчины смогли бы выдержать натиск шатайян, когда та хотела что-то сделать по-своему, - поговаривали, даже Лорд Агельмар, бывало, пасовал перед ней, - и она совершенно не ожидала каких-то неприятностей от молодого парня, который по возрасту годился ей в сыновья. Ранд проглотил слова, которые уже крутились на языке, - на споры не было времени. В любую минуту за ним могла послать Престол Амерлин. Пожалуйста, передайте мою благодарность Леди Амалисе и скажите ей, что я готов служить ей душой и телом. Вплоть до ниточки. Белье тоже. Пара женщин искоса стрельнули глазами на юношу. К дверям никто даже и шага не сделал. Ранд, чтобы не рассмеяться истерично, прикусил себе щеку. В Шайнаре многие обычаи отличались от того, к чему он привык, и было такое, к чему он никак не сумел бы приспособиться, живи он тут вечно. Купался он теперь в тихие предутренние часы, когда большие, выложенные плиткой бассейны были пусты, после того как обнаружил, что в любой момент рядом с ним в воду могла забраться женщина это могла оказаться судомойка или сама Леди Амалиса, сестра Лорда Агельмара, - в Шайнаре купальни были единственным местом, где не существовало ни титулов, ни разницы в положении , надеясь, что он потрет ей спину в обмен на такую же услугу, и спрашивая, отчего у него такое красное лицо, не сгорел ли он случаем на солнце. Вскоре они поняли, о чем говорит краска на его лице, и не было в крепости женщины, которую, по-видимому, не очаровало бы смущение этого парня. Через час я могу оказаться мертвым или чего похуже. Ранд громко откашлялся. Честное слово. Одна из женщин тихонько хихикнула, даже губы Элансу дрогнули, но шатайян кивнула и жестом указала остальным забрать связанные узлы. Она уходила последней и в дверях, приостановившись, прибавила: - И сапоги тоже. Морейн Седай сказала - все. Ранд открыл было рот, но потом захлопнул. Но если для того, чтобы шатайян оставила его одного и дала ему шанс уйти, нужно отдать сапоги, то он готов на такую жертву, он готов отдать ей все, чтобы ей еще не вздумалось бы попросить. У него и так нет времени. Да, конечно. Ранд закрыл дверь, буквально выталкивая Элансу из комнаты. Оставшись один, он бухнулся на кровать и принялся стаскивать сапоги - они были вполне хорошими: кожа, немного потертая, кое-где потрескалась, но носить их еще можно, крепкие и в самый раз по ноге, - затем торопливо разделся, бросив все в кучу на сапоги, и, так же торопясь, ополоснулся в тазу. Вода обожгла холодом; на мужской половине вода всегда была ледяной. У гардероба были три широкие дверцы, украшенные по-шайнарски незатейливой резьбой, напоминающей вереницы водопадов и озер между скал. Распахнув центральную створку, Ранд на минуту оторопел при виде того, что заменило ту немногую одежду, которую он принес с собой. Дюжина кафтанов и курток с высоким воротником, из лучшей шерсти, скроенные не хуже, чем те, что Ранду доводилось видеть на плечах купцов или лордов, богато расшитые, как праздничные одежды. Целая дюжина! По три рубашки к каждой куртке - льняные и шелковые, с широкими рукавами и плотными манжетами. Два плаща. Два, когда он всю жизнь обходился всего одним! Один плащ был из обыкновенной толстой шерсти темно-зеленого цвета, другой - густо-голубой, с жестким воротником-стойкой, украшенный вышитыми золотом цаплями... Будто неуверенные в том, что чувствуют, пальцы коснулись вышитого змея, свернувшегося чуть ли не кольцом, но змея с четырьмя лапами и золотой львиной гривой, в золотой и темно-красной чешуе, каждая лапа оканчивалась пятью золотыми когтями. Рука Ранда отдернулась, словно обжегшись. Помоги мне Свет! Сделала ли это Амалиса, или Морейн? Многие ли видели это? Многие ли знают, что это такое, что оно значит? Один - уже будет слишком много. Чтоб я сгорел, она вовсю старается, чтобы меня убили. Проклятая Морейн даже разговаривать со мной не желает, а теперь подарила мне проклятую красивую одежду, чтобы я в ней и умер! От легкого скрипа двери Ранд чуть из шкуры своей не выскочил. Вероятно, мне было бы лучше... Раздался скрип - словно бы она пыталась повернуть ручку двери. Вздрогнув, Ранд понял, что он все еще голый. Не входите! Ранд открыл ее лишь настолько, чтобы сунуть узел в руки шатайян. Элансу постаралась заглянуть в приоткрытую дверь. Может быть, мне лучше просто заглянуть и удостовериться... Он плечом надавил на дверь, захлопнув ее перед носом Элансу, и услышал с той стороны смех. Ворча, Ранд торопливо одевался. Он не мог допустить, чтобы у кого-нибудь нашелся предлог войти к нему. Серые штаны оказались более облегающими, чем те, что были ему привычны, но все равно удобными, а рубашка, с пышными рукавами, сияла белизной, которая вполне удовлетворила бы любую хозяйку в Эмондовом Лугу в день старки. Высокие, по колено, сапоги пришлись впору, да так, будто он их носил целый год. Ранд надеялся, что причиной тому искусство сапожника, а не Айз Седай. Вся одежда, если ее сложить, наверняка бы образовала кучу высотой с Ранда. Но юноша уже привык к роскоши чистых рубашек, к тому, что не нужно носить штаны день за днем, пока от пота и грязи они не становились такими же жесткими, как и сапоги, а потом надевать и надевать их опять. Ранд достал из ларя седельные сумки и, что смог, запихал в них, потом с неохотой расстелил на постели причудливый плащ и набросал на него еще несколько рубашек и штанов. Свернутый опасным знаком внутрь и затянутый веревкой так, чтобы его можно было бы повесить на плечо, плащ немногим отличался от узлов, что несли с собой парни, которых он встречал на дорогах. Через бойницы в комнату ворвался раскат фанфар - труб, приветствующих из-за городских стен, труб, откликающихся с крепостных башен. Как-то он видел, как женщины, ошибившись или разочаровавшись в узоре, распускали вышитое ими, и со стороны эта процедура непосильной не выглядела. Оставшуюся одежду - по правде говоря, большую ее часть - Ранд затолкал обратно в гардероб. Не нужно оставлять доказательства бегства, да в тому же такие, которые обнаружит первый же заглянувший в комнату после его ухода. По-прежнему хмурясь. Ранд опустился на колени возле своей кровати. Выложенные плиткой помосты, на которые опирались ножки кроватей, представляли собой печи, где притушенный огонь, горя всю ночь, сохранял постель теплой даже в самую холодную ночь шайнарской зимы. В это время года ночи были холоднее, чем Ранд привык, но теперь хватало и одеяла. Открыв заслонку, он вытащил сверток, оставить который не мог. Юноша порадовался про себя, что Элансу не пришло в голову, что там кто-нибудь может хранить одежду. Водрузив узел на одеяла, он отвязал уголок и отогнул его. Плащ менестреля, вывернутый наизнанку, чтобы скрыть от чужих глаз сотни покрывающих его заплат, заплат всех вообразимых расцветок и размеров. Сам плащ был вполне плотным и целым, а по многоцветью заплат всегда безошибочно узнавался менестрель. Это плащ менестреля. Был когда-то плащом менестреля. Внутри узла сиротливо жались друг к другу два жестких кожаных футляра. В большом хранилась арфа, к которой Ранд не прикасался. Арфа - не для неуклюжих фермерских пальцев, парень. В другом, узком и длинном, лежала украшенная золотой и серебряной гравировкой флейта, которой юноша, с тех пор как ушел из дома, не раз зарабатывал себе ужин и ночлег. На флейте его научил играть Том Меррилин - перед тем как погиб. Ранд, касаясь инструмента, всегда вспоминал менестреля, проницательные голубые глаза Тома, его длинные седые усы, то, как Том сует ему в руки свернутый плащ и кричит, чтобы он убегал. А потом Том побежал сам, кинжалы как по волшебству появились у него в руках, совсем как на представлении, и бежал он сразиться с Мурддраалом, что шел убивать Ранда и Мэта... С душевным трепетом Ранд вновь затянул узел. Он не был уверен, что верит в это. Во всяком случае, не так, как полагал, очевидно, Лан. В любом случае, даже не появись тут Престол Амерлин, ему уже давно было пора уходить из Фал Дара. Натянув на себя отложенную куртку, - которая была густого, темно-зеленого цвета, напоминавшего ему о лесах в родных краях, о Тэмовой ферме в Западном Лесу, где он рос, о Мокром Лесе, где он учился плавать, - Ранд застегнул пояс с мечом, отмеченным знаком цапли, на другой бок повесил ощетинившийся стрелами колчан. Лук со снятой тетивой стоял в углу рядом с луками Мэта и Перрина - длинный, на две ладони выше юноши, посох. Ранд сам вырезал его вскоре после возвращения в Фал Дара, и кроме него лишь Лан и Перрин могли натянуть его. Просунув скатку одеял и новый плащ под петли на своих вьюках, он повесил узлы на левое плечо, забросил поверх них седельные сумки и взял лук. Оставить правую руку свободной, подумал Ранд. Заставить их думать, что я опасен. Может быть, кто-то так и решит. Дверь, скрипнув, отворилась, открыв взору почти опустевший коридор; один слуга в ливрее пронесся мимо, но он ограничился лишь тем, что бросил на Ранда мимолетный взгляд. Едва стремительные шаги стихли. Ранд выскользнул в коридор. Он пытался идти естественной, небрежной походкой, но с седельными сумками на плече и узлами за спиной выглядел он тем, кем и был на самом деле - человеком, отправляющимся в дальний путь н не собирающимся возвращаться. Ранд прекрасно понимал, как выглядит со стороны, но поделать ничего не мог. Вновь взревели трубы, теперь, внутри крепости, звуча чуть глуше. Сегодня навряд ли Лорд Агельмар или же кто-то из его семьи решит прокатиться верхом, и в конюшне могут оказаться разве что двое-трое младших конюхов. Один вел в обход всей крепости, огибая личный сад Лорда Агельмара, потом по дальней стороне цитадели и через кузницу, теперь тоже наверняка опустевшую, и на конюшенный двор. Пока доберешься до лошади, уже сто раз успеют отдать распоряжения начать поиски. Другой путь был много короче: сначала через внешний крепостной двор-плац, где как раз сейчас вот-вот должна появиться Престол Амерлин, а в придачу к ней - дюжина или даже больше Айз Седай. При этой мысли кожу защипало; с него уж хватит Айз Седай на всю жизнь здравомыслящего человека. Одной и так хватило по горло. Все сказания твердят об этом, и он твердо знал это. Но Ранд удивился, когда ноги понесли его к внешнему двору. Скорей всего, увидеть легендарный Тар Валон ему никогда не доведется - такого риска он себе позволить не мог ни теперь, ни когда-нибудь в будущем, - но можно напоследок одним глазком глянуть на Престол Амерлин до своего ухода. Все равно что повидать королеву. Нет ничего опасного в одном взгляде, да еще и издали. Останавливаться я не буду и уйду раньше, чем она успеет понять, что я был там. Ранд потянул тяжелую, окованную железными полосами дверь, ведущую во внешний двор цитадели, и шагнул в тишину. Народ густо усеивал дорожки для часовых по верху каждой стены - солдаты с хохолками на макушках, слуги в ливреях, челядинцы, еще не успевшие отмыться от грязи, все плотно прижатые друг к другу, на плечах у многих сидели дети, глядя поверх голов старших, другие ребятишки протискивались вперед, вытягивая шеи между колен и под локтями у взрослых. На галереях для лучников было не протолкнуться, они казались забитыми, будто бочки яблоками, даже в узких бойницах стен виднелись лица. Плотная людская масса окаймляла двор крепости еще одной стеной. Все в молчании смотрели и ждали. Ранд протолкался вдоль стены, мимо выстроившихся по краям двора кузниц и мастерских оружейников - Фал Дара был крепостью, а не дворцом, несмотря на свои размеры и суровое великолепие, и все тут подчинялось одной цели, - тихо извиняясь перед людьми, которых ненароком задевал. Некоторые оборачивались сердито, кое-кто бросал вслед недоуменный взгляд на седельные сумки и узлы, но никто не нарушил тишины. Большинство же даже не удосужилось полюбопытствовать, кто это там мимоходом толкнул их. Поверх голов большей части собравшихся Ранд мог без труда наблюдать за происходящим во дворе крепости. Сразу за главными воротами, внутри цитадели, выстроилась шеренга мужчин, стоящих рядом со своими лошадьми. Юноша насчитал их шестнадцать. Ни у одного из них не было похожих доспехов или одинаковых мечей, и ни один не походил на Лана, но Ранд не сомневался, что все они - Стражи. Круглые лица, квадратные лица, узкие лица, у всех шестнадцати был такой облик, будто они видят то, что другим людям недоступно, слышат то, что другие услышать не могут. Стоя в непринужденных позах, они выглядели столь же смертоносно, как и волчья стая. Лишь одно у них было схоже: все, как один, носили меняющие цвета плащи, который Ранд впервые увидел на Лане, плащи, которые зачастую словно сливались с тем, что находилось позади. Глядя сразу на стольких воинов в этих плащах, нельзя было сохранить ни легкое сердце, ни безмятежный вид. Впереди Стражей, в дюжине шагов от них, стояли, рядом со своими лошадьми, женщины, капюшоны их плащей были отброшены за спину. Теперь Ранд пересчитал их. Четырнадцать Айз Седай. Должно быть, они. Высокие и низкие, стройные и полные, смуглые и белокожие, волосы подстрижены коротко или нет, распущенные по плечам, свободно ниспадающие на спину или заплетенные в косы, одежды столь же различны, как и у Стражей, сколько женщин - столько же фасонов и цветов. Однако они тоже обладали сходством в одном - теперь, когда они стояли все вместе, оно стало явственным. Для женщин они выглядели лишенными всякого возраста. Издалека их можно было назвать молодыми, но, если подойти поближе, они, как знал Ранд, напоминали Морейн. Молодо выглядящие и в то же время нет, с гладкой кожей, но с лицами слишком зрелыми для столь юного возраста, глаза - знающие и повидавшие слишком многое. И без того я слишком уже близко! Чтоб мне сгореть, надо было идти длинным путем! Ранд продолжал протискиваться к своей цели - к другой окованной железными полосами двери в дальнем конце двора, но оторвать взгляд от происходящего ему было не под силу. Невозмутимые Айз Седай игнорировали любопытствующих, все внимание обратив на паланкин, находящийся теперь в центре крепостного двора. Несущие его лошади вели себя так спокойно, будто их держали под уздцы конюхи, хотя возле паланкина стояла лишь одна женщина, лицо ее было лицом Айз Седай, и она не обращала на лошадей никакого внимания. Перед собой обеими руками она держала вертикально жезл, высотой в ее рост, на жезле, выше ее глаз, было насажено позолоченное пламя. В дальнем конце двора цитадели, обратившись лицом к паланкину, стоял Лорд Агельмар, выпрямив спину и развернув плечи, с невозмутимым лицом. На темно-синем кафтане с высоким воротом-стойкой алели три бегущие лисицы Дома Джагад и виднелся устремившийся вниз черный ястреб Шайнара. Рядом с Лордом Фал Дара - Ронан, высохший от прожитых лет, но высокий по-прежнему; высокий жезл шамбайяна увенчивали три лисицы, вырезанные из красного аватина. По рангу и полномочиям шамбайян Ронан был ровней шатайян Элансу, но Элансу оставляла ему лишь распоряжаться церемониями и секретарствовать у Лорда Агельмара. Кисточки прически обоих мужчин были белыми как снег.
Мищерина Русский язык. Базовый уровень. В 2 частях. Часть I Учебник Номер в Федеральном перечне: 1. Гольцовой, И. Шамшина, М. Мищериной «Русский язык» 10-11 классы Скачать Автор: Т. Кушевич Практикум по русскому языку для 10—11 классов общеобразовательных организаций Практикум по русскому языку отвечает требованиям ФГОС общего образования и соотносится с образовательной программой по русскому языку для 10—11 классов на базовом уровне. В основе пособия лежит системно-деятельностный подход, при котором главное место отводится активной и разносторонней, в максимальной степени самостоятельной познавательной деятельности обучающихся. Индуктивный метод, то есть повторение учебного материала, опирающееся на практические умения и навыки, характеризует путь познания от фиксирования опытных данных к их анализу и систематизации, обобщениям и общим выводам. Стратегическая цель пособия — подготовка к единому государственному экзамену ЕГЭ по русскому языку. Замеченные опечатки в тексте пособия можно скачать Пролистать Купить Автор: Т. Кушевич Практикум по русскому языку ответы Практикум позволяет учащимся проверить, углубить, закрепить знания и обеспечивает поэтапную подготовку к ЕГЭ по русскому языку.
Серебряные коньки
Напрягая последние СИЛЫ, мы прошли ещё пять километров. Лошадь напрягала все силы гдз. Турбин избегал попадать на такие вечера его усаживали. Павка, стараясь не отстать от лошади всадника" рассказывал. » Ответы ГДЗ» лошадь напрягала все силы стараясь преодолеть течение. Она напрягала все свои силы и держалась против воды, стараясь преодолеть течение, а течение увлекало ее все дальше и дальше.
«Как закалялась сталь»
Одним словом, у этого человека наблюдалось постоянное и непр... Гагин в течение разговора намекнул мне на какие-то затруднения, пр.. Дело в том, что ни коту, ни пр... Дела давно минувших дней, пр.. Не пр... Ответ Ответ дан galynakushnirp36cgk а с приставкой пре-: преодолеть, прерывается, прекратились, пренебрегла, прекрасная, непреодолимое, препятствующие, преданья, презирай. Приставка пре- имеет значение очень прекрасная или близка к приставке пере- преодолеть, прерывается, прекратились, непреодолимое, преданья.
Что ж, оно, пожалуй, понятно. У нас с тобой, Артем, ни кола ни двора, горб да рука, как говорится, вековая пролетарская, хе-хе, а Захар пополам разделился, одна нога на паровозе, другая в деревне. Ежели немцев не попрут вскорости, придется нам в Екатеринослав аль в Ростов навертывать, а то возьмут за жабры и подвесят между небом и землей, как пить дать. Машинист выхватил из горна голубоватый жаркий кусок и быстро положил его на наковальню: — А ну, сыночек, стукни! Артем схватил тяжелый молот, стоявший у наковальни, с силой взмахнул им над головой и ударил. Сноп ярких искр с легким шуршащим треском разбрызгался по кузне, осветив на мгновенье ее темные углы. Политовский поворачивал раскаленный кусок под мощные удары, и железо послушно плющилось, как размякший воск. В раскрытые ворота кузни дышала теплым ветром темная ночь. Озеро внизу — темное, громадное; сосны, охватившие его со всех сторон, кивают могучими головами. Высоко наверху, за выемкой, бор, а внизу, сейчас же у подножия отвеса, озеро. Тень от обступивших скал делает, края озера еще более темными. Это любимый уголок Тони. Здесь, в версте от станции, в старых каменоломнях, в глубоких заброшенных котлованах, забили родники, и теперь образовалось три проточных озера. Внизу, у спуска к озеру, слышен плеск. Тоня поднимает голову и, раздвинув рукою ветви, смотрит вниз: от берега на середину озера сильными бросками плывет загорелое изгибающееся тело. Тоня видит смуглую спину и черную голову купающегося. Он фыркает, как морж, разрезая воду короткими саженками, переворачивается, кувыркается, ныряет и, наконец, устав, ложится на спину, зажмурив глаза от яркого солнца, замирает, распластав руки и чуть изогнувшись. Тоня опустила ветку. Увлеченная книгой, данной ей Лещинским, Тоня не заметила, как кто-то перелез через гранитный выступ, отделявший площадку от бора, и, только когда на книгу из-под ноги перелезавшего упал камешек, вздрогнув от неожиданности, подняла голову и увидела стоявшего на площадке Павку Корчагина. Он стоял, удивленный неожиданной встречей, и, тоже смущенный, собирался уйти. Не знал, что вы здесь, так что невзначай сюда. Он тоже узнал Тоню. Если хотите, можем даже поговорить о чем-нибудь. Павка с удивлением глядел на Тоню: — О чем же мы с вами говорить будем? Тоня улыбнулась. Можете сесть, вот здесь. Вот мы и познакомились. Павка смущенно мял кепку. Это некрасиво звучит, лучше Павел. Я вас так и буду называть. А вы часто сюда ходите… — Она хотела сказать: купаться, но, не желая открыть, что видела его купающимся, добавила: — Гулять? Вот это был удар! Нельзя бить так немилосердно. А мне эта сценка доставила много удовольствия. Говорят, что вы часто деретесь. Павел потемнел. Пусть скажет спасибо, что ему тогда не попало. Я слыхал, как он обо мне говорил, только не хотелось рук марать. Это нехорошо, — перебила его Тоня. Павел нахохлился. У меня на таких руки чешутся: норовит на пальцы наступить, потому что богатый и ему все можно, а мне на его богатство плевать; ежели затронет как-нибудь, то сразу и получит все сполна. Таких кулаком и учить, — говорил он возбужденно. Тоня пожалела, что затронула в разговоре имя Лещинского. Этот парень имел, видно, старые счеты с изнеженным гимназистом, и она перевела разговор на более спокойную тему: начала расспрашивать Павла о его семье и работе. Незаметно для себя Павел стал подробно отвечать на расспросы девушки, забыв о своем желании уйти. Павка покраснел. Злой был поп, жизни от него не было. Тоня с любопытством слушала. Он забыл свое смущение, рассказывал ей, как старый знакомый, о том, что не вернулся брат; никто из них и не заметил, как в дружеской, оживленной беседе они просидели на площадке несколько часов. Наконец Павка опомнился и вскочил: — Ведь мне на работу уже пора. Вот заболтался, а мне котлы разводить надо. Теперь Данило волынку подымет. Тоня быстро поднялась, надевая жакет: — Мне тоже пора, пойдемте вместе. Мы побежим вместе, вперегонку: посмотрим, кто быстрей. Павка пренебрежительно посмотрел на нее: — Вперегонку? Куда вам со мной! Павел перескочил камень, подал Тоне руку, и они выбежали в лес на широкую ровную просеку, ведущую к станции. Тоня остановилась у середины дороги. Быстро-быстро замелькали подошвы ботинок, синий жакет развевался от ветра. Павел помчался за ней. С размаху набежал и крепко схватил за плечи. Стояли оба, запыхавшиеся, с колотившимися сердцами, и выбившаяся из сил от сумасшедшего бега Тоня чуть-чуть, как бы случайно, прижалась к Павлу и от этого стала близкой. Было это одно мгновенье, но запомнилось. Сейчас же расстались. И, махнув на прощанье кепкой, Павел побежал в город. Когда Павел открыл дверь в кочегарку, возившийся уже у топки Данило, кочегар, сердито обернулся: — Ты бы еще позднее пришел. Что, я за тебя растапливать буду, что ли? Но Павка весело, хлопнул кочегара по плечу и примирительно сказал: — В один момент, старик, топка будет в ходу. К полуночи, когда Данило, лежа на дровах, разразился лошадиным храпом, Павел, облазив с масленкой весь двигатель, вытер паклей руки и, вытащив из ящика шестьдесят второй выпуск «Джузеппе Гарибальди», углубился в чтение захватывающего романа о бесконечных приключениях легендарного вождя неаполитанских «краснорубашечников» Гарибальди. Углубившись в воспоминания о дневной встрече, Павел не слышал нарастающего шума двигателя; тот дрожал от напряжения, громадный маховик бешено вертелся, и бетонная платформа, на которой стоял он, нервно вздрагивала. Павка метнул взглядом на манометр: стрелка на несколько делений перемахнула вверх за сигнальную красную линию! Опустив вниз рычаг, Павка перевел ремень на колесо, двигающее насос. Павел оглянулся на Данилу: тот безмятежно спал, широко разинув рот, и выводил носом жуткие звуки. Через полминуты стрелка манометра возвратилась на старое место. Расставшись с Павлом, Тоня направилась домой. Она думала о только что прошедшей встрече с этим черноглазым юношей и, сама того не сознавая, была рада ей. И он совсем не такой грубиян, как мне казалось. Во всяком случае, он совсем не похож на всех этих слюнявых гимназистов…» Он был из другой породы, из той среды, с которой до сих пор Тоня близко не сталкивалась. Виктор читал. Они, видимо, ожидали ее. Поздоровалась со всеми, присела на скамью. Среди пустого, легкомысленного разговора Виктор Лещинский, подсев к Тоне, тихо спросил: — Вы прочли роман? Тоня подумала и, медленно чертя носком ботинка по песку дорожки какую-то замысловатую фигуру, подняла голову и посмотрела на него: — Нет, я начала другой роман, более интересный, чем тот, что вы мне принесли. Тоня посмотрела на него искрящимися, насмешливыми глазами: — Никто… — Тоня, приглашай гостей в комнату, вас ожидает чай! Взяв под руки обеих девушек, Тоня направилась к дому. А Виктор, идя сзади, ломал голову над сказанными Тоней словами, не понимая их смысла. Первое, еще не осознанное, но незаметно вошедшее в жизнь молодого кочегара чувство было так ново, так непонятно, волнующе. Оно встревожило озорного, мятежного парня. Тоня была дочерью главного лесничего, а главный лесничий был для него все равно что адвокат Лещинский. Выросший в нищете и голоде, Павел враждебно относился к тем, кто был в его понимании богатым. К своему чувству подходил Павел с осторожностью и опаской, он не считал Тоню, как дочь каменотеса Галину, своей, простой, понятной и недоверчиво относился к Тоне, готовый дать резкий отпор всякой насмешке и пренебрежению к нему, кочегару, со стороны этой красивой и образованной девушки. Целую неделю не виделся Павел с дочерью лесничего и сегодня решил пойти на озеро. Пошел нарочно мимо ее дома, надеялся встретить. Медленно идя вдоль забора усадьбы, в самом конце сада заметил знакомую матроску. Поднял лежащую у забора сосновую шишку, бросил ее, целясь в белую блузку. Тоня быстро обернулась. Заметив Павла, подбежала к забору. Весело улыбнулась, подавая ему руку. Я была у озера, книгу там забыла. Думала, вы придете. Идите сюда, к нам в сад. Павка отрицательно махнул головой: — Почему? Вам же и попадет за меня. Зачем, скажут, такого обормота привела. Мой отец никогда ничего не скажет, вот вы сами увидите. Она побежала, открыла калитку, и Павел не совсем уверенно пошел за ней. Павел, подумав, ответил: — «Джузеппа Гарибальди». Вот человек был Гарибальди! Это я понимаю! Сколько ему приходилось биться с врагами, а всегда его верх был. По всем странам плавал! Эх, если бы он теперь был я к нему пристал бы. Он себе мастеровых набирал в компанию и все за бедных бился. Или боитесь? Павел посмотрел на свои босые ноги, не блиставшие чистотой, и поскреб затылок. Я к ним ходил по одному делу, так Нелли даже в комнату не пустила, — наверное, чтобы я им ковры не попортил, черт ее знает, — улыбнулся Павка. Проведя его через столовую в комнату с громадным дубовым шкафом, Тоня открыла дверцы. Павел увидел несколько сотен книг, стоявших ровными рядами, и поразился невиданному богатству. Павка радостно кивнул головой: — Я книжки люблю. Провели они несколько часов очень хорошо и весело. Она познакомила его со своей матерью. Это оказалось не так уж страшно, и мать Тони Павлу понравилась. Тоня привела Павла в свою комнату, показывала ему свои книги и учебники. У туалетного столика стояло небольшое зеркало. Подведя к нему Павла, Тоня, смеясь, сказала: — Почему у вас такие дикие волосы? Вы их никогда не стрижете и не причесываете? Тоня, смеясь, взяла с туалета гребешок и быстрыми движениями причесала его взлохмаченные кудри. Тоня посмотрела критическим взглядом на его вылинявшую, рыжую рубашку и потрепанные штаны, но ничего не сказала.
Взялись они с Мишей вдвоем сдельно работать. Заработок получался довольно хороший. День проводил Павел на лесопилке, а вечером бежал на электростанцию. К концу десятого дня принес Павел матери заработанные деньги. Отдавая их, он смущенно потоптался и наконец попросил: — Знаешь, мама, купи мне сатиновую рубашку, синюю, — помнишь, как у меня в прошлом году была. На это половина денег пойдет, а я еще заработаю, не бойся, а то у меня вот эта уже старая, — оправдывался он, как бы извиняясь за свою просьбу. У тебя, верно, рубашки нет новой. Павел остановился у парикмахерской и, нащупав в кармане рубль, вошел в дверь. Парикмахер, разбитной парень, заметив вошедшего, привычно кивнул на кресло: — Садитесь. Усевшись в глубокое, удобное кресло, Павел увидел в зеркале смущенную, растерянную физиономию. Ну, как это у вас называется? Через четверть часа Павел вышел вспотевший, измученный, но аккуратно подстриженный и причесанный. Парикмахер долго и упорно трудился над непослушными вихрами, но вода и расческа победили, и волосы прекрасно лежали. На улице Павел вздохнул свободно и натянул поглубже кепку. Она уже собиралась идти гулять, когда мать, приоткрыв дверь в ее комнату, сказала: — К тебе, Тонечка, гости. В дверях стоял Павел, и Тоня его даже сразу не узнала. На нем была новенькая синяя сатиновая рубашка и черные штаны. Начищенные сапоги блестели, и — что сразу заметила Тоня — он был подстрижен, волосы не торчали космами, как раньше, — и черномазый кочегар предстал совсем в ином свете. Тоня хотела высказать свое удивление, но, не желая смущать и без того чувствовавшего себя неловко парня, сделала вид, что не заметила этой разительной перемены. Она принялась было укорять его: — Как вам не стыдно! Почему вы не пришли рыбу ловить? Так-то вы свое слово держите? Не мог он сказать, что для того, чтобы купить себе рубашку и штаны, он работал эти дни до изнеможения. Но Тоня догадалась об этом сама, и вся досада на Павла прошла бесследно. И уже как другу как большую тайну, рассказал Тоне об украденном у лейтенанта револьвере и обещал ей в один из ближайших дней забраться глубоко в лес и пострелять. Глава четвертая[ править ] Острая, беспощадная борьба классов захватывала Украину. Все большее и большее число людей бралось за оружие, и каждая схватка рождала новых участников. Далеко в прошлое отошли спокойные для обывателя дни. Кружила метель, встряхивала орудийными выстрелами ветхие домишки, и обыватель жался к стенкам подвальчиков, к вырытым самодельным траншеям. Губернию залила лавина петлюровских банд разных цветов и оттенков: маленькие и большие батьки, разные Голубы, Архангелы, Ангелы, Гордии и нескончаемое число других бандитов. Бывшее офицерье, правые и левые украинские эсеры — всякий решительный авантюрист, собравший кучку головорезов, объявлял себя атаманом, иногда развертывал желто-голубое знамя петлюровцев и захватывал власть в пределах своих сил и возможностей. Из этих разношерстных банд, подкрепленных кулачеством и галицийскими полками осадного корпуса атамана Коновальца, создавал свои полки и дивизии «головной атаман Петлюра». В эту эсеровско-кулацкую муть стремительно врывались красные партизанские отряды, и тогда дрожала земля под сотнями и тысячами копыт, тачанок и артиллерийских повозок. В тот апрель мятежного девятнадцатого года насмерть перепуганный, обалделый обыватель, продирая утром заспанные глаза, открывая окна двоих домишек, тревожно спрашивал ранее проснувшегося соседа: — Автоном Петрович, какая власть в городе? Ночью пришли какие-то. Посмотрим: ежели евреев грабить будут, то, значит, петлюровцы, а ежели «товарищи», то по разговору слыхать сразу. Вот я и высматриваю, чтобы знать, какой портретик повесить, чтобы не влипнуть в историю, а то, знаете, Герасим Леонтьевич, мой сосед, недосмотрел хорошо да возьми и вывеси Ленина, а к нему как наскочат трое: оказывается, из петлюровского отряда. Как глянут на портрет, да за хозяина! Всыпали ему, понимаете, плеток с двадцать. Уж он как ни оправдывался, ни кричал — не помогло. Замечая кучки вооруженных, шедших по шоссе, обыватель закрывал окна и прятался. Неровен час… А рабочие с затаенной ненавистью смотрели на желто-голубые знамена петлюровских громил. Бессильные против этой волны самостийного шовинизма, оживали лишь тогда, когда в городок клином врезались проходившие красные части, жестоко отбивавшиеся от обступивших со всех концов жовто-блакитников. Сейчас хозяин города — полковник Голуб, «краса и гордость» Заднепровской дивизии. Вчера его двухтысячный отряд головорезов торжественно вступил в город. Пан полковник ехал впереди отряда на великолепном жеребце и, несмотря на апрельское теплое солнце, был в кавказской бурке и в смушковой запорожской шапке с малиновой «китыцей», в черкеске, с полным вооружением: кинжал, сабля чеканного серебра. Красив пан полковник Голуб: брови черные, лицо бледное с легкой желтизной от бесконечных попоек. В зубах люлька. Был пан полковник до революции агрономом на плантациях сахарного завода, но скучна эта жизнь, не сравнять с атаманским положением, и выплыл агроном в мутной стихии, загулявшей по стране, уже паном полковником Голубом. В единственном театре городка был устроен пышный вечер в честь прибывших. Весь «цвет» петлюровской интеллигенции присутствовал на нем: украинские учителя, две поповские дочери — старшая, красавица Аня, младшая — Дина, мелкие подпанки, бывшие служащие графа Потоцкого, и кучка мещан, называвшая себя «вильным казацтвом», украинские эсеровские последыши. Театр был битком набит. Одетые в национальные украинские костюмы, яркие, расшитые цветами, с разноцветными бусами и лентами, учительницы, поповны и мещаночки были окружены целым хороводом звякающих шпорами старшин, точно срисованных со старых картин, изображавших запорожцев. Гремел полковой оркестр. На сцене лихорадочно готовились к постановке «Назара Стодоли». Не было электричества. Пану полковнику доложили об этом в штабе. Он, собиравшийся лично почтить своим присутствием вечер, выслушал своего адъютанта, хорунжего Паляныцю, а по-настоящему — бывшего подпоручика Полянцева, бросил небрежно, но властно: — Чтобы свет был. Умри, а монтера найди и пусти электростанцию. Хорунжий Паляныця не умер и монтеров достал. Через час двое петлюровцев вели Павла на электростанцию. Таким же образом доставили монтера и машиниста. Паляныця сказал коротко: — Если до семи часов не будет света, повешу всех троих! Эти кратко сформулированные выводы сделали свое дело, и через установленный срок был дан свет. Вечер был уже в полном разгаре, когда явился пан полковник со своей подругой, дочерью буфетчика, в доме которого он жил, пышногрудой, с ржаными волосами девицей. Богатый буфетчик обучал ее в гимназии губернского города. Усевшись на почетные места, у самой сцены, Пан полковник дал знак, что можно начинать, и занавес тотчас же взвился. Перед зрителями мелькнула спина убегавшего со сцены режиссера. Во время спектакля присутствовавшие старшины со своими дамами изрядно накачивались в буфете первачом, самогоном, доставляемым туда вездесущим Паляныцей, и всевозможными яствами, добыты ми в порядке реквизиции. К концу спектакля все сильно охмелели. Вскочивший на сцену Паляныця театрально взмахнул рукой и провозгласил: — Шановни добродии, зараз почнем танци. В зале, дружно зааплодировали. Все вышли во двор, давая возможность петлюровским солдатам, мобилизованным для охраны вечера, вытащить стулья и освободить зал. Через полчаса в театре шел дым коромыслом. Разошедшиеся петлюровские старшины лихо отплясывали гопака с раскрасневшимися от жары местными красавицами, и от топота их тяжелых ног дрожали стены ветхого театра. В это время со стороны мельницы в город въезжал вооруженный отряд конных. На околице петлюровская застава с пулеметом, заметив движущуюся конницу, забеспокоилась и бросилась к пулемету. Щелкнули затворы. В ночь пронесся резкий крик: — Стой! Кто идет? Из темноты выдвинулись две темные фигуры, и одна из них, приблизившись к заставе, громким пропойным басом прорычала: — Я — атаман Павлюк со своим отрядом, а вы — голубовские? Через минуту выбежал оттуда и приказал: — Снимай, хлопцы, пулемет с дороги, давай проезд пану атаману. Павлюк натянул поводья, останавливая лошадь около освещенного театра, вокруг которого шло оживленное гулянье: — Ого, тут весело, — сказал он, оборачиваясь к остановившемуся рядом с ним есаулу. Баб подберем себе подходящих, здесь их до черта. Эй, Сталежко, — крикнул он, — размести хлопцев по квартирам! Мы тут остаемся. Конвой со мной. У входа в театр Павлюка остановили двое вооруженных петлюровцев: — Билет? Но тот презрительно посмотрел на них, отодвинул одного плечом. Их лошади стояли тут же, привязанные у забора. Новоприбывших сразу заметили. Особенно выделялся своей громадной фигурой Павлюк, в офицерском, хорошего сукна, френче, в синих гвардейских штанах и в мохнатой папахе. Через плечо — маузер, из кармана торчит ручная граната. В паре с ним кружилась старшая поповна. Взметнувшиеся вверх веером юбки открывали восхищенным, воякам шелковое трико не в меру расходившейся поповны. Раздав плечами толпу, Павлюк вошел в самый круг. Павлюк мутным взглядом вперился на ноги поповны, облизнул языком пересохшие губы и пошел прямо через круг к оркестру, стал у рампы, махнул плетеной нагайкой: — Жарь гопака! Дирижирующий оркестром не обратил на это внимания. Тогда Павлюк резко взмахнул рукой, вытянул его вдоль спины нагайкой. Тот подскочил, как ужаленный. Музыка сразу оборвалась, зал мгновенно затих. Голуб тяжело поднялся, толкнул ногой стоявший перед ним стул, сделал три шага к Павлюку и остановился, подойдя к нему вплотную. Он сразу узнал Павлюка. Были у Голуба еще не сведенные счеты с этим конкурентом на власть в уезде. Неделю тому назад Павлюк подставил пану полковнику ножку самым свинским образом. В разгар боя с красным полком, который не впервой трепал голубовцев Павлюк, вместо того чтобы ударить большевиков с тыла, вломился в местечко, смял легкие заставы красных и, выставив заградительный заслон, устроил в местечке небывалый грабеж. Конечно, как и подобало «щирому» петлюровцу, погром коснулся еврейского населения. Красные в это время разнесли в пух и прах правый фланг голубовцев и ушли. А теперь этот нахальный ротмистр ворвался сюда и еще смеет бить в присутствии его, пана полковника, его же капельмейстера. Нет, этого он допустить не мог. Голуб понимал, что, если он не осадит сейчас зазнавшегося атаманишку, авторитет его в полку будет уничтожен. Впившись друг в друга глазами, стояли они несколько секунд молча. Крепко зажав в руке рукоять сабли и другой нащупывая в кармане наган, Голуб гаркнул: — Как ты смеешь бить моих людей, подлец? Рука Павлюка медленно поползла к кобуре маузера. Не наступайте на любимый мозоль, осержусь. Это переполнило чашу терпения. На павлюковцев, как стая гончих, кинулись со всех сторон старшины. Охнул, как брошенная об пол электролампочка, чей-то выстрел, и по залу завертелись, закружились, как две собачки стаи, дерущиеся. В слепой драке рубили друг друга саблями, хватали за чубы и прямо за горло, а от сцепившихся шарахались с поросячьим визгом насмерть перепуганные женщины. Через несколько минут обезоруженных павлюковцев, избивая, выволокли во двор и выбросили на улицу. Павлюк потерял в драке папаху, ему расквасили лицо, разоружили, — он был вне себя. Вскочив со своим отрядом на лошадей, он помчался по улице. Вечер был сорван. Никому не приходило на ум веселиться после всего происшедшего. Женщины наотрез отказались танцевать и требовали отвезти их домой, но Голуб стал на дыбы. Паляныця поспешно выполнял приказания. На посыпавшиеся протесты Голуб упрямо отвечал: — Танцы до утра, шановни добродийки и добродии. Я сам танцую первый тур вальса.
Это свидетельствует о том, что здесь были большие денудационные процессы. Долина раньше была гораздо глубже и только впоследствии выполнилась наносами реки. По мере того как мы углублялись в горы, растительность становилась лучше. Дубовое редколесье сменилось густыми смешанными лесами, среди которых было много кедра. Путеводной нитью нам служила маленькая тропинка, проложенная китайскими охотниками и искателями женьшеня. Дня через два мы достигли того места, где была Стеклянная фанза, но нашли здесь только её развалины. С каждым днём тропинка становилась всё хуже и хуже. Видно было, что по ней давно уже не ходили люди. Она заросла травой и во многих местах была завалена буреломом. Вскоре мы её совсем потеряли. Встречались нам и зверовые тропы; мы пользовались ими, пока они тянулись в желательном для нас направлении, но больше шли целиной. На третий день к вечеру мы подошли к хребту Да-дянь-шань, который идёт здесь в меридиональном направлении и имеет высоту в среднем около 700 метров. Оставив людей внизу, я поднялся на одну из соседних вершин, чтобы оттуда посмотреть, далеко ли ещё осталось до перевала. Сверху хорошо были видны все горы. Оказалось, что водораздел был в двух или трёх километрах от нас. Стало ясно, что к вечеру нам не дойти до него, а если бы мы и дошли, то рисковали заночевать без воды, потому что в это время года горные ключи в истоках почти совсем иссякают. Я решил встать на бивак там, где остались лошади, а завтра идти к перевалу. Обыкновенно свой маршрут я никогда не затягивал до сумерек и останавливался на бивак так, чтобы засветло можно было поставить палатки и заготовить дрова на ночь.