Новости кто написал роман идиот

Роман «Идиот» Ф.М. Достоевского является одним из лучших примеров философского романа. Фёдор Михайлович Достоевский. Жорж Лампен и Анджей Жулавский, Акира Куросава и Анджей Вайда, отечественные Пырьев и Бортко. «Идиот» — пятый роман Фёдора Михайловича Достоевского, впервые опубликованный с января 1868 по февраль 1869 года в журнале «Русский вестник».

"Идиот" Достоевского: анализ произведения и отзывы читателей

Роман "Идиот" представляет собой своеобразный эксперимент Ф. М. Достоевского. Писатель Федор Достоевский всегда считал свой роман «Идиот» самым реалистичным из всех своих произведений, поэтому негодовал, когда некоторые современники называли его фантастическим. юбиляр 2023 г. 155 лет роману «Идиот» Федора Михайловича Достоевского (1868) Роман был начат осенью 1867 г., но первоначальная редакция не удовлетворила автора и он уничтожил все, что успел написать, а 18 декабря 1867 г. начал "другой роман" по другому плану. одно из самых любимых произведений Фёдора Михайловича Достоевского, которое он начал писать в Женеве в 1867 году. Судебные приставы Петропавловска-Камчатского проверили роман Федора Достоевского «Идиот» на предмет подстрекательство к хулиганству и неуважения к суду. И как это воспринялось другими людьми, и что из этого получилось мы можем прочесть в романе Достоевского "Идиот".

Краткое содержание «Идиот»

Исцелять их от страстей и открывать глаза на истиные ценности... Но идиллической картины не выходит. В глазах людей прекрасный князь почему-то выглядит наивным восторженным Идиотом, а участие "ангела" в их судьбах несет роковые последствия и в конечном счете оборачивается трагедией. Князь Мышкнин как воплощение идеального с точки зрения христианских ценностей, человека, не принес добра и света в этот мир. Потому ли что люди за последние пару тысяч лет не особо изменились, или же что-то не так с этими ценностями и их воплощением на земле? Этот вопрос остается открытым.

VicYan Ну что же.. Немного разочарована произведением, может пиара было больше, чем нужно.

В клинику поступил молодой мужчина, у которого Боткин заподозрил тромбоз воротной вены. По тем временам это было смелое предположение — такая болезнь подтверждалась только после вскрытия, а диагностировать и лечить тромбоз тогда не умели. Терапевт предсказал мужчине скорую смерть.

Время шло, пациент оставался жив, продолжая мучиться. Он протянул более 120 дней под постоянным наблюдением Боткина, пережил операцию, но потом все-таки умер. При вскрытии патологоанатом извлек воротную вену, в которой был тромб. Ее название упоминается в романе несколько раз, а генерал Иволгин и Настасья Филипповна — заядлые читатели этого издания. На газетной заметке завязана небольшая конфликтная сцена между этими двумя персонажами.

Настасья Филипповна говорит, что несколько дней назад читала о таком же случае в газете. Купив хотя бы чашку кофе, можно было получить доступ к иностранным газетам и журналам. Так и поступали многие студенты, иногда заказывая одну чашку на двоих или на троих. Почему же из всех газет, доступных в Российской империи, Достоевский выбрал именно эту? Потому что сам читал и любил ее.

Его отец, Михаил Андреевич, был штаб-лекарем Мариинской больницы для бедных, мать Мария Федоровна — дочь купца третьей гильдии. В семье бытовал патриархальный уклад, дети всего их было семеро воспитывались в послушании и набожности. По воскресеньям и церковным праздникам родители водили детей на службу в больничный храм, летом выезжали с ними в паломничество в Троице-Сергиеву лавру. Года в три, что ли, выдумал слагать сказки, да еще мудреные, пожалуй, замысловатые, либо страшные, либо с оттенком шутливости", — говорил Достоевский позже. На ночь детям читали сказки народов мира, на семейных вечерах — произведения Карамзина, Державина, Пушкина. На Пасху всей семьей ходили смотреть на балаганы с "паяцами, клоунами, силачами, Петрушками и комедиантами".

Летом ездили гулять в Марьину рощу. Семья была дружная, радушная и гостеприимная, совсем не чуждая светской жизни. Не случайно великий писатель вспоминал свое детство как лучшую пору в жизни. В юности Достоевский получил образование в элитном частном московском пансионе, а потом по настоянию отца поступил в Главное инженерное училище в Петербурге. Позже он назовет это обучение ошибкой, которая испортила его будущее. Первые произведения Достоевского Достоевский начал работать над собственными драмами и романом "Бедные люди", который закончил в 1845 году, уже прослужив год полевым инженерам-подпоручиком, и выйдя в отставку в чине поручика.

Роман восторженно принял критик Виссарион Белинский , а Некрасов назвал Достоевского "новым Гоголем". Однако следующее произведение молодого писателя, повесть "Двойник", разочаровало Белинского и его коллег. Но слава уже шагала впереди молодого писателя, благодаря ей он легко сошелся с новыми знакомыми, не менее выдающимися литераторами: критиком и поэтом братьями Майковыми, писателями Гончаровым и Григоровичем, поэтом Плещеевым и другими. Они стали друзьями на долгие годы. На собраниях обсуждались проблемы освобождения крестьян, реформы суда и цензуры, читались трактаты французских социалистов, статьи Александра Герцена. В 1848 году Достоевский вошел в особое тайное общество, организованное наиболее радикальным петрашевцем Николаем Спешневым, которое ставило своей целью "произвести переворот в России".

Весной 1849 года писатель был арестован и заключен в Алексеевский равелин Петропавловской крепости. После восьми месяцев заключения он был признан виновным "в умысле на ниспровержение... Уже на эшафоте ему объявили, что расстрел заменен четырьмя годами каторги с лишением "всех прав состояния" и последующей сдачей в солдаты. Каторгу Достоевский отбывал в Омской крепости, среди уголовных преступников. В 1857 году он был восстановлен в правах. В 1859-м получил разрешение жить в Твери, а конце этого года переехал в Петербург и вместе с братом Михаилом стал издавать журналы "Время" и "Эпоха".

На страницах "Времени", стремясь укрепить его репутацию, Достоевский печатал свой роман "Униженные и оскорбленные" 1861. В течение следующих двадцати лет Достоевский напишет свои самые выдающиеся произведения, в том числе те, что войдут в его "великое пятикнижие" и в которых отразились нравственные, философские и социальные взгляды писателя. В них Достоевский изучает внутренний мир героев, путь к Богу, постижение истины. Полные психологизма и драматизма, романы потрясают силой и основательностью проникновения их создателя в потаенные уголки человеческой души и подсознания. Произведения Достоевского 1866—1880-х годов После путешествия за границу лето 1866 года писатель провел в Москве и на подмосковной даче — писал "Преступление и наказание" и параллельно работал над романом "Игрок". Интересно, что причиной создания "Преступления и наказания" стало тяжелое финансовое положение Достоевского.

Он написал письмо редактору журнала "Русский вестник" Каткову, описал сюжет будущего романа и получил 300 рублей аванса. В 1867—1868 годах Достоевский написал роман "Идиот", задачу которого видел в "изображении положительно прекрасного человека".

Я, может быть, не так выразился… — Еще бы ты-то отказывался!

Дома всё состоит в моей воле, только отец, по обыкновению, дурачится, но ведь это совершенный безобразник сделался; я с ним уж и не говорю, но, однако ж, в тисках держу, и, право, если бы не мать, так указал бы дверь. Мать всё, конечно, плачет; сестра злится, а я им прямо сказал наконец, что я господин своей судьбы и в доме желаю, чтобы меня… слушались. Сестре по крайней мере всё это отчеканил, при матери.

Выходит, что им будто бы тут бесчестье. Какое же тут бесчестье, позвольте спросить? Кто в чем может Настасью Филипповну укорить или что-нибудь про нее указать?

Неужели то, что она с Тоцким была? Но ведь это такой уже вздор, при известных обстоятельствах особенно! Ай да Нина Александровна!

То есть как это не понимать, как это не понимать… — Своего положения? Я, впрочем, тогда же намылил голову, чтобы в чужие дела не совались. И однако, до сих пор всё тем только у нас в доме и держится, что последнего слова еще не сказано, а гроза грянет.

Если сегодня скажется последнее слово, стало быть, и всё скажется. Князь слышал весь этот разговор, сидя в уголке за своею каллиграфскою пробой. Он кончил, подошел к столу и подал свой листок.

На портрете была изображена действительно необыкновенной красоты женщина. Она была сфотографирована в черном шелковом платье, чрезвычайно простого и изящного фасона; волосы, по-видимому темно-русые, были убраны просто, по-домашнему; глаза темные, глубокие, лоб задумчивый; выражение лица страстное и как бы высокомерное. Она была несколько худа лицом, может быть, и бледна… Ганя и генерал с изумлением посмотрели на князя… — Как, Настасья Филипповна!

Разве вы уж знаете и Настасью Филипповну? Да ведь дело-то теперь уже другое. Тут, может быть, действительно миллион сидит и… страсть, безобразная страсть, положим, но все-таки страстью пахнет, а ведь известно, на что эти господа способны, во всем хмелю!..

Не вышло бы анекдота какого-нибудь! Собственно ваше мнение? В Гане что-то происходило особенное, когда он задавал этот вопрос.

Точно новая и особенная какая-то идея загорелась у него в мозгу и нетерпеливо засверкала в глазах его. Генерал же, который искренно и простосердечно беспокоился, тоже покосился на князя, но как бы не ожидая много от его ответа. Да он и сам еще совсем как будто больной.

Очень может быть, что с первых же дней в Петербурге и опять сляжет, особенно если закутит. Вам так показалось? Конечно… Пожалуй, а уж тогда всё дело в том, как у ней в голове мелькнет, — сказал генерал.

Что ты так рот-то кривишь? Слушай, Гаврила Ардалионыч, кстати, очень даже кстати будет теперь сказать: из-за чего мы хлопочем? Понимаешь, что я относительно моей собственной выгоды, которая тут сидит, уже давно обеспечен; я так или иначе, а в свою пользу дело решу.

Тоцкий решение свое принял непоколебимо, стало быть, и я совершенно уверен. И потому если я теперь желаю чего, так это единственно твоей пользы. Сам посуди; не доверяешь ты, что ли, мне?

Притом же ты человек… человек… одним словом, человек умный, и я на тебя понадеялся… а это в настоящем случае, это… это… — Это главное, — договорил Ганя, опять помогая затруднившемуся генералу и скорчив свои губы в ядовитейшую улыбку, которую уже не хотел скрывать. Он глядел своим воспаленным взглядом прямо в глаза генералу, как бы даже желая, чтобы тот прочел в его взгляде всю его мысль. Генерал побагровел и вспылил.

Ты ведь точно рад, я замечаю, этому купчику, как выходу для себя. Да тут именно чрез ум надо бы с самого начала дойти; тут именно надо понять и… и поступить с обеих сторон честно и прямо, не то… предуведомить заранее, чтобы не компрометировать других, тем паче что и времени к тому было довольно, и даже еще и теперь его остается довольно генерал значительно поднял брови , несмотря на то что остается всего только несколько часов… Ты понял? Хочешь ты или не хочешь, в самом деле?

Если не хочешь, скажи, и — милости просим. Никто вас, Гаврила Ардалионыч, не удерживает, никто насильно в капкан не тащит, если вы только видите тут капкан. Генерал был удовлетворен.

Генерал погорячился, но уж видимо раскаивался, что далеко зашел. Он вдруг оборотился к князю, и, казалось, по лицу его вдруг прошла беспокойная мысль, что ведь князь был тут и всё-таки слышал. Но он мгновенно успокоился: при одном взгляде на князя можно было вполне успокоиться.

Да и пропись-то редкая! Посмотри-ка, Ганя, каков талант! На толстом веленевом листе князь написал средневековым русским шрифтом фразу: «Смиренный игумен Пафнутий [22] руку приложил».

Они превосходно подписывались, все эти наши старые игумены и митрополиты, и с каким иногда вкусом, с каким старанием! Неужели у вас нет хоть погодинского издания [23] , генерал? Потом я вот тут написал другим шрифтом: это круглый крупный французский шрифт прошлого столетия, иные буквы даже иначе писались, шрифт площадной, шрифт публичных писцов, заимствованный с их образчиков у меня был один , — согласитесь сами, что он не без достоинств.

Взгляните на эти круглые д, а. Я перевел французский характер в русские буквы, что очень трудно, а вышло удачно. Вот и еще прекрасный и оригинальный шрифт, вот эта фраза: «Усердие всё превозмогает» [24].

Это шрифт русский, писарский или, если хотите, военно-писарский. Так пишется казенная бумага к важному лицу, тоже круглый шрифт, славный, черный шрифт, черно написано, но с замечательным вкусом. Каллиграф не допустил бы этих росчерков, или, лучше сказать, этих попыток расчеркнуться, вот этих недоконченных полухвостиков, — замечаете, — а в целом, посмотрите, оно составляет ведь характер, и, право, вся тут военно-писарская душа проглянула: разгуляться бы и хотелось, и талант просится, да воротник военный туго на крючок стянут, дисциплина и в почерке вышла, прелесть!

Это недавно меня один образчик такой поразил, случайно нашел, да еще где? Ну, вот это простой, обыкновенный и чистейший английский шрифт: дальше уж изящество не может идти, тут всё прелесть, бисер, жемчуг; это законченно; но вот и вариация, и опять французская, я ее у одного французского путешествующего комми заимствовал: тот же английский шрифт, но черная линия капельку почернее и потолще, чем в английском, ан — пропорция света и нарушена; и заметьте тоже: овал изменен, капельку круглее, и вдобавок позволен росчерк, а росчерк — это наиопаснейшая вещь! Росчерк требует необыкновенного вкуса; но если только он удался, если только найдена пропорция, то этакой шрифт ни с чем не сравним, так даже, что можно влюбиться в него.

Да вам прямо можно тридцать пять рублей в месяц положить, с первого шагу. Однако уж половина первого, — заключил он, взглянув на часы, — к делу, князь, потому мне надо поспешить, а сегодня, может, мы с вами не встретимся! Присядьте-ка на минутку; я вам уже изъяснил, что принимать вас очень часто не в состоянии; но помочь вам капельку искренно желаю, капельку разумеется, то есть в виде необходимейшего, а там как уж вам самим будет угодно.

Местечко в канцелярии я вам приищу, не тугое, но потребует аккуратности. Мою рекомендацию, я уверен, Нина Александровна примет. Для вас же, князь, это даже больше чем клад, во-первых, потому, что вы будете не один, а, так сказать, в недрах семейства, а, по моему взгляду, вам нельзя с первого шагу очутиться одним в такой столице, как Петербург.

Нина Александровна, маменька, и Варвара Ардалионовна, сестрица Гаврилы Ардалионыча, — дамы, которых я уважаю чрезмерно. Нина Александровна, супруга Ардалиона Александровича, отставленного генерала, моего бывшего товарища по первоначальной службе, но с которым я, по некоторым обстоятельствам, прекратил сношения, что, впрочем, не мешает мне в своем роде уважать его. Всё это я вам изъясняю, князь, с тем, чтобы вы поняли, что я вас, так сказать, лично рекомендую, следственно, за вас как бы тем ручаюсь.

Плата самая умеренная, и, я надеюсь, жалованье ваше вскорости будет совершенно к тому достаточно. Правда, человеку необходимы и карманные деньги, хотя бы некоторые, но вы не рассердитесь, князь, если я вам замечу, что вам лучше бы избегать карманных денег, да и вообще денег в кармане. Так по взгляду моему на вас говорю.

Но так как теперь у вас кошелек совсем пуст, то, для первоначалу, позвольте вам предложить вот эти двадцать пять рублей. Мы, конечно, сочтемся, и если вы такой искренний и задушевный человек, каким кажетесь на словах, то затруднений и тут между нами выйти не может. Если же я вами так интересуюсь, то у меня на ваш счет есть даже некоторая цель; впоследствии вы ее узнаете.

Видите, я с вами совершенно просто; надеюсь, Ганя, ты ничего не имеешь против помещения князя в вашей квартире? И мамаша будет очень рада… — вежливо и предупредительно подтвердил Ганя. Этот, как его, Ферд… Фер… — Фердыщенко.

И не понимаю, почему его так поощряет Настасья Филипповна? Да он взаправду, что ли, ей родственник? И не пахнет родственником.

Ну, так как же вы, князь, довольны или нет? Меня, правда, давеча позвал Рогожин. Ну нет; я бы вам посоветовал отечески или, если больше любите, дружески и забыть о господине Рогожине.

Да и вообще советовал бы вам придерживаться семейства, в которое вы поступите. Я получил уведомление… — Ну, извините, — перебил генерал, — теперь ни минуты более не имею. Сейчас я скажу о вас Лизавете Прокофьевне: если она пожелает принять вас теперь же я уж в таком виде постараюсь вас отрекомендовать , то советую воспользоваться случаем и понравиться, потому Лизавета Прокофьевна очень может вам пригодиться; вы же однофамилец.

Если не пожелает, то не взыщите, когда-нибудь в другое время. А ты, Ганя, взгляни-ка покамест на эти счеты, мы давеча с Федосеевым бились. Их надо бы не забыть включить… Генерал вышел, и князь так и не успел рассказать о своем деле, о котором начинал было чуть ли не в четвертый раз.

Ганя закурил папиросу и предложил другую князю; князь принял, но не заговаривал, не желая помешать, и стал рассматривать кабинет; но Ганя едва взглянул на лист бумаги, исписанный цифрами, указанный ему генералом. Он был рассеян; улыбка, взгляд, задумчивость Гани стали еще более тяжелы, на взгляд князя, когда они оба остались наедине. Вдруг он подошел к князю; тот в эту минуту стоял опять над портретом Настасьи Филипповны и рассматривал его.

И точно будто бы у него было какое чрезвычайное намерение. Лицо веселое, а она ведь ужасно страдала, а? Об этом глаза говорят, вот эти две косточки, две точки под глазами в начале щек.

Это гордое лицо, ужасно гордое, и вот не знаю, добра ли она? Ах, кабы добра! Всё было бы спасено!

Как вы думаете? Только что выговорил это князь, Ганя вдруг так вздрогнул, что князь чуть не вскрикнул. Его превосходительство просят вас пожаловать к ее превосходительству, — возвестил лакей, появляясь в дверях.

Князь отправился вслед за лакеем. IV Все три девицы Епанчины были барышни здоровые, цветущие, рослые, с удивительными плечами, с мощною грудью, с сильными, почти как у мужчин, руками, и, конечно вследствие своей силы и здоровья, любили иногда хорошо покушать, чего вовсе и не желали скрывать. Маменька их, генеральша Лизавета Прокофьевна, иногда косилась на откровенность их аппетита, но так как иные мнения ее, несмотря на всю наружную почтительность, с которою принимались дочерьми, в сущности, давно уже потеряли первоначальный и бесспорный авторитет между ними, и до такой даже степени, что установившийся согласный конклав трех девиц сплошь да рядом начинал пересиливать, то и генеральша, в видах собственного достоинства, нашла удобнее не спорить и уступать.

Правда, характер весьма часто не слушался и не подчинялся решениям благоразумия; Лизавета Прокофьевна становилась с каждым годом всё капризнее и нетерпеливее, стала даже какая-то чудачка, но так как под рукой все-таки оставался весьма покорный и приученный муж, то излишнее и накопившееся изливалось обыкновенно на его голову, а затем гармония в семействе восстановлялась опять, и всё шло как не надо лучше. Генеральша, впрочем, и сама не теряла аппетита и обыкновенно, в половине первого, принимала участие в обильном завтраке, похожем почти на обед, вместе с дочерьми. По чашке кофею выпивалось барышнями еще раньше, ровно в десять часов, в постелях, в минуту пробуждения.

Так им полюбилось и установилось раз навсегда. В половине же первого накрывался стол в маленькой столовой, близ мамашиных комнат, и к этому семейному и интимному завтраку являлся иногда и сам генерал, если позволяло время. Кроме чаю, кофею, сыру, меду, масла, особых оладий, излюбленных самою генеральшей, котлет и прочего, подавался даже крепкий горячий бульон.

В то утро, в которое начался наш рассказ, всё семейство собралось в столовой в ожидании генерала, обещавшего явиться к половине первого. Если б он опоздал хоть минуту, за ним тотчас же послали бы; но он явился аккуратно. Подойдя поздороваться с супругой и поцеловать у ней ручку, он заметил в лице ее на этот раз что-то слишком особенное.

И хотя он еще накануне предчувствовал, что так именно и будет сегодня по одному «анекдоту» как он сам по привычке своей выражался , и, уже засыпая вчера, об этом беспокоился, но все-таки теперь опять струсил. Дочери подошли с ним поцеловаться; тут хотя и не сердились на него, но все-таки и тут было тоже как бы что-то особенное. Правда, генерал, по некоторым обстоятельствам, стал излишне подозрителен; но так как он был отец и супруг опытный и ловкий, то тотчас же и взял свои меры.

Может быть, мы не очень повредим выпуклости нашего рассказа, если остановимся здесь и прибегнем к помощи некоторых пояснений для прямой и точнейшей постановки тех отношений и обстоятельств, в которых мы находим семейство генерала Епанчина в начале нашей повести. Мы уже сказали сейчас, что сам генерал хотя был человек и не очень образованный, а, напротив, как он сам выражался о себе, «человек самоучный», но был, однако же, опытным супругом и ловким отцом. Между прочим, он принял систему не торопить дочерей своих замуж, то есть не «висеть у них над душой» и не беспокоить их слишком томлением своей родительской любви об их счастии, как невольно и естественно происходит сплошь да рядом даже в самых умных семействах, в которых накопляются взрослые дочери.

Он даже достиг того, что склонил и Лизавету Прокофьевну к своей системе, хотя дело вообще было трудное, — трудное потому, что и неестественное; но аргументы генерала были чрезвычайно значительны, основывались на осязаемых фактах. Да и предоставленные вполне своей воле и своим решениям невесты, натурально, принуждены же будут наконец взяться сами за ум, и тогда дело загорится, потому что возьмутся за дело охотой, отложив капризы и излишнюю разборчивость; родителям оставалось бы только неусыпнее и как можно неприметнее наблюдать, чтобы не произошло какого-нибудь странного выбора или неестественного уклонения, а затем, улучив надлежащий момент, разом помочь всеми силами и направить дело всеми влияниями. Наконец, уж одно то, что с каждым годом, например, росло в геометрической прогрессии их состояние и общественное значение; следственно, чем больше уходило время, тем более выигрывали и дочери, даже как невесты.

Но среди всех этих неотразимых фактов наступил и еще один факт: старшей дочери, Александре, вдруг и совсем почти неожиданно как и всегда это так бывает , минуло двадцать пять лет. Почти в то же самое время и Афанасий Иванович Тоцкий, человек высшего света, с высшими связями и необыкновенного богатства, опять обнаружил свое старинное желание жениться. Это был человек лет пятидесяти пяти, изящного характера, с необыкновенною утонченностию вкуса.

Ему хотелось жениться хорошо; ценитель красоты он был чрезвычайный. Так как с некоторого времени он с генералом Епанчиным состоял в необыкновенной дружбе, особенно усиленной взаимным участием в некоторых финансовых предприятиях, то и сообщил ему, так сказать, прося дружеского совета и руководства: возможно или нет предложение о браке с одною из его дочерей? В тихом и прекрасном течении семейной жизни генерала Епанчина наступал очевидный переворот.

Бесспорною красавицей в семействе, как уже сказано было, была младшая, Аглая. Но даже сам Тоцкий, человек чрезвычайного эгоизма, понял, что не тут ему надо искать и что Аглая не ему предназначена. Может быть, несколько слепая любовь и слишком горячая дружба сестер и преувеличивали дело, но судьба Аглаи предназначалась между ними, самым искренним образом, быть не просто судьбой, а возможным идеалом земного рая.

Будущий муж Аглаи должен был быть обладателем всех совершенств и успехов, не говоря уже о богатстве. Сестры даже положили между собой, и как-то без особенных лишних слов, о возможности, если надо, пожертвования с их стороны в пользу Аглаи: приданое для Аглаи предназначалось колоссальное и из ряду вон. Родители знали об этом соглашении двух старших сестер, и потому, когда Тоцкий попросил совета, между ними почти и сомнений не было, что одна из старших сестер наверно не откажется увенчать их желания, тем более что Афанасий Иванович не мог затрудниться насчет приданого.

Предложение же Тоцкого сам генерал оценил тотчас же, с свойственным ему знанием жизни, чрезвычайно высоко. Так как и сам Тоцкий наблюдал покамест, по некоторым особым обстоятельствам, чрезвычайную осторожность в своих шагах и только еще сондировал дело, то и родители предложили дочерям на вид только еще самые отдаленные предположения. В ответ на это было получено от них, тоже хоть не совсем определенное, но по крайней мере успокоительное заявление, что старшая, Александра, пожалуй, и не откажется.

Это была девушка хотя и с твердым характером, но добрая, разумная и чрезвычайно уживчивая; могла выйти за Тоцкого даже охотно, и если бы дала слово, то исполнила бы его честно. Блеска она не любила, не только не грозила хлопотами и крутым переворотом, но могла даже усладить и успокоить жизнь. Собой она была очень хороша, хотя и не так эффектна.

Что могло быть лучше для Тоцкого? И однако же, дело продолжало идти всё еще ощупью. Взаимно и дружески между Тоцким и генералом положено было избегать всякого формального и безвозвратного шага.

Даже родители всё еще не начинали говорить с дочерьми совершенно открыто; начинался как будто и диссонанс: генеральша Епанчина, мать семейства, становилась почему-то недовольною, а это было очень важно. Тут было одно мешавшее всему обстоятельство, один мудреный и хлопотливый случай, из-за которого всё дело могло расстроиться безвозвратно. Этот мудреный и хлопотливый «случай» как выражался сам Тоцкий начался очень давно, лет восемнадцать этак назад.

Рядом с одним из богатейших поместий Афанасия Ивановича, в одной из срединных губерний, бедствовал один мелкопоместный и беднейший помещик. Это был человек замечательный по своим беспрерывным и анекдотическим неудачам, — один отставной офицер, хорошей дворянской фамилии, и даже в этом отношении почище Тоцкого, некто Филипп Александрович Барашков. Весь задолжавшийся и заложившийся, он успел уже наконец после каторжных, почти мужичьих трудов устроить кое-как свое маленькое хозяйство удовлетворительно.

При малейшей удаче он необыкновенно ободрялся. Ободренный и просиявший надеждами, он отлучился на несколько дней в свой, уездный городок, чтобы повидаться и, буде возможно, столковаться окончательно с одним из главнейших своих кредиторов. На третий день по прибытии его в город явился к нему из его деревеньки его староста, верхом, с обожженною щекой и обгоревшею бородой, и возвестил ему, что «вотчина сгорела», вчера, в самый полдень, причем «изволили сгореть и супруга, а деточки целы остались».

Этого сюрприза даже и Барашков, приученный к «синякам фортуны», не мог вынести; он сошел с ума и чрез месяц помер в горячке. Сгоревшее имение, с разбредшимися по миру мужиками, было продано за долги; двух же маленьких девочек, шести и семи лет, детей Барашкова, по великодушию своему, принял на свое иждивение и воспитание Афанасий Иванович Тоцкий. Они стали воспитываться вместе с детьми управляющего Афанасия Ивановича, одного отставного и многосемейного чиновника и притом немца.

Вскоре осталась одна только девочка, Настя, а младшая умерла от коклюша; Тоцкий же вскоре совсем и забыл о них обеих, проживая за границей. Лет пять спустя, однажды, Афанасий Иванович, проездом, вздумал заглянуть в свое поместье и вдруг заметил в деревенском своем доме, в семействе своего немца, прелестного ребенка, девочку лет двенадцати, резвую, милую, умненькую и обещавшую необыкновенную красоту; в этом отношении Афанасий Иванович был знаток безошибочный. В этот раз он пробыл в поместье всего несколько дней, но успел распорядиться; в воспитании девочки произошла значительная перемена: приглашена была почтенная и пожилая гувернантка, опытная в высшем воспитании девиц, швейцарка, образованная и преподававшая, кроме французского языка, и разные науки.

Она поселилась в деревенском доме, и воспитание маленькой Настасьи приняло чрезвычайные размеры. Ровно чрез четыре года это воспитание кончилось; гувернантка уехала, а за Настей приехала одна барыня, тоже какая-то помещица и тоже соседка господина Тоцкого по имению, но уже в другой, далекой губернии, и взяла Настю с собой вследствие инструкции и полномочия от Афанасия Ивановича. В этом небольшом поместье оказался тоже, хотя и небольшой, только что отстроенный деревянный дом; убран он был особенно изящно, да и деревенька, как нарочно, называлась сельцо Отрадное.

Помещица привезла Настю прямо в этот тихий домик, и так как сама она, бездетная вдова, жила всего в одной версте, то и сама поселилась вместе с Настей. Около Насти явилась старуха ключница и молодая, опытная горничная. В доме нашлись музыкальные инструменты, изящная девичья библиотека, картины, эстампы, карандаши, кисти, краски, удивительная левретка [25] , а чрез две недели пожаловал и сам Афанасий Иванович… С тех пор он как-то особенно полюбил эту глухую степную свою деревеньку, заезжал каждое лето, гостил по два, даже по три месяца, и так прошло довольно долгое время, года четыре, спокойно и счастливо, со вкусом и изящно.

Однажды случилось, что как-то в начале зимы, месяца четыре спустя после одного из летних приездов Афанасия Ивановича в Отрадное, заезжавшего на этот раз всего только на две недели, пронесся слух, или, лучше сказать, дошел как-то слух до Настасьи Филипповны, что Афанасий Иванович в Петербурге женится на красавице, на богатой, на знатной, — одним словом, делает солидную и блестящую партию. Слух этот оказался потом не во всех подробностях верным: свадьба и тогда была еще только в проекте, и всё еще было очень неопределенно, но в судьбе Настасьи Филипповны все-таки произошел с этого времени чрезвычайный переворот. Она вдруг выказала необыкновенную решимость и обнаружила самый неожиданный характер.

Долго не думая, она бросила свой деревенский домик и вдруг явилась в Петербург, прямо к Тоцкому, одна-одинехонька. Тот изумился, начал было говорить; но вдруг оказалось, почти с первого слова, что надобно совершенно изменить слог, диапазон голоса, прежние темы приятных и изящных разговоров, употреблявшиеся доселе с таким успехом, логику — всё, всё, всё! Перед ним сидела совершенно другая женщина, нисколько не похожая на ту, которую он знал доселе и оставил всего только в июле месяце, в сельце Отрадном.

Эта новая женщина, оказалось, во-первых, необыкновенно много знала и понимала, — так много, что надо было глубоко удивляться, откуда могла она приобрести такие сведения, выработать в себе такие точные понятия. Неужели из своей девичьей библиотеки? Мало того, она даже юридически чрезвычайно много понимала и имела положительное знание если не света, то о том по крайней мере, как некоторые дела текут на свете; во-вторых, это был совершенно не тот характер, как прежде, то есть не что-то робкое, пансионски неопределенное, иногда очаровательное по своей оригинальной резвости и наивности, иногда грустное и задумчивое, удивленное, недоверчивое плачущее и беспокойное.

Нет: тут хохотало пред ним и кололо его ядовитейшими сарказмами необыкновенное и неожиданное существо, прямо заявившее ему, что никогда оно не имело к нему в своем сердце ничего, кроме глубочайшего презрения, презрения до тошноты, наступившего тотчас же после первого удивления. Эта новая женщина объявляла, что ей в полном смысле всё равно будет, если он сейчас же и на ком угодно женится, но что она приехала не позволить ему этот брак, и не позволить по злости, единственно потому, что ей так хочется, и что, следственно, так и быть должно, — «ну, хоть для того, чтобы мне только посмеяться над тобой вволю, потому что теперь и я наконец смеяться хочу». Так по крайней мере она выражалась; всего, что было у ней на уме, она, может быть, и не высказала.

Но покамест новая Настасья Филипповна хохотала и всё это излагала, Афанасий Иванович обдумывал про себя это дело и по возможности приводил в порядок несколько разбитые свои мысли. Это обдумывание продолжалось немало времени; он вникал и решался окончательно почти две недели; но через две недели его решение было принято. Дело в том, что Афанасию Ивановичу в то время было уже около пятидесяти лет, и человек он был в высшей степени солидный и установившийся.

Постановка его в свете и в обществе давным-давно совершилась на самых прочных основаниях. Себя, свой покой и комфорт он любил и ценил более всего на свете, как и следовало в высшей степени порядочному человеку. Ни малейшего нарушения, ни малейшего колебания не могло быть допущено в том, что всею жизнью устанавливалось и приняло такую прекрасную форму.

С другой стороны, опытность и глубокий взгляд на вещи подсказали Тоцкому очень скоро и необыкновенно верно, что он имеет теперь дело с существом совершенно из ряду вон, что это именно такое существо, которое не только грозит, но и непременно сделает, и, главное, ни пред чем решительно не остановится, тем более что решительно ничем в свете не дорожит, так что даже и соблазнить его невозможно. Тут, очевидно, было что-то другое, подразумевалась какая-то душевная и сердечная бурда, — что-то вроде какого-то романического негодования Бог знает на кого и за что, какого-то ненасытимого чувства презрения, совершенно выскочившего из мерки, — одним словом, что-то в высшей степени смешное и недозволенное в порядочном обществе и с чем встретиться для всякого порядочного человека составляет чистейшее божие наказание. Разумеется, с богатством и со связями Тоцкого можно было тотчас же сделать какое-нибудь маленькое и совершенно невинное злодейство, чтоб избавиться от неприятности.

С другой стороны, было очевидно, что и сама Настасья Филипповна почти ничего не в состоянии сделать вредного, в смысле, например, хоть юридическом; даже и скандала не могла бы сделать значительного, потому что так легко ее можно было всегда ограничить. Но всё это в таком только случае, если бы Настасья Филипповна решилась действовать, как все и как вообще в подобных случаях действуют, не выскакивая слишком эксцентрично из мерки. Но тут-то и пригодилась Тоцкому его верность взгляда: он сумел разгадать, что Настасья Филипповна и сама отлично понимает, как безвредна она в смысле юридическом, но что у ней совсем другое на уме и… в сверкавших глазах ее.

Ничем не дорожа, а пуще всего собой нужно было очень много ума и проникновения, чтобы догадаться в эту минуту, что она давно уже перестала дорожить собой, и чтоб ему, скептику и светскому цинику, поверить серьезности этого чувства , Настасья Филипповна в состоянии была самое себя погубить, безвозвратно и безобразно, Сибирью и каторгой, лишь бы надругаться над человеком, к которому она питала такое бесчеловечное отвращение. Афанасий Иванович никогда не скрывал, что он был несколько трусоват или, лучше сказать, в высшей степени консервативен. Если б он знал, например, что его убьют под венцом или произойдет что-нибудь в этом роде, чрезвычайно неприличное, смешное и непринятое в обществе, то он, конечно бы, испугался, но при этом не столько того, что его убьют и ранят до крови или плюнут всепублично в лицо и пр.

А ведь Настасья Филипповна именно это и пророчила, хотя еще и молчала об этом; он знал, что она в высшей степени его понимала и изучила, а следственно, знала, чем в него и ударить. А так как свадьба действительно была еще только в намерении, то Афанасий Иванович смирился и уступил Настасье Филипповне. Решению его помогло и еще одно обстоятельство: трудно было вообразить себе, до какой степени не походила эта новая Настасья Филипповна на прежнюю лицом.

Прежде это была только очень хорошенькая девочка, а теперь… Тоцкий долго не мог простить себе, что он четыре года глядел и не разглядел. Правда, много значит и то, когда с обеих сторон, внутренно и внезапно, происходит переворот. Он припоминал, впрочем, и прежде мгновения, когда иногда странные мысли приходили ему при взгляде, например, на эти глаза: как бы предчувствовался в них какой-то глубокий и таинственный мрак.

Этот взгляд глядел — точно задавал загадку. В последние два года он часто удивлялся изменению цвета лица Настасьи Филипповны: она становилась ужасно бледна и — странно — даже хорошела от этого. Тоцкий, который, как все погулявшие на своем веку джентльмены, с презрением смотрел вначале, как дешево досталась ему эта нежившая душа, в последнее время несколько усумнился в своем взгляде.

Во всяком случае, у него положено было еще прошлою весной, в скором времени, отлично и с достатком выдать Настасью Филипповну замуж за какого-нибудь благоразумного и порядочного господина, служащего в другой губернии. О, как ужасно и как зло смеялась над этим теперь Настасья Филипповна! Но теперь Афанасий Иванович, прельщенный новизной, подумал даже, что он мог бы вновь эксплуатировать эту женщину.

Он решился поселить Настасью Филипповну в Петербурге и окружить роскошным комфортом. Если не то, так другое: Настасьей Филипповной можно было щегольнуть и даже потщеславиться в известном кружке. Афанасий же Иванович так дорожил своею славой по этой части.

Прошло уже пять лет петербургской жизни, и, разумеется, в такой срок многое определилось. Положение Афанасия Ивановича было неутешительное; всего хуже было то, что он, струсив раз, уже никак потом не мог успокоиться. Он боялся — и даже сам не знал чего, — просто боялся Настасьи Филипповны.

Некоторое время, в первые-два года, он стал было подозревать, что Настасья Филипповна сама желает вступить с ним в брак, но молчит из необыкновенного тщеславия и ждет настойчивого его предложения. Претензия была бы странная; Афанасий Иванович морщился и тяжело задумывался. К большому и таково сердце человека!

Долгое время он не понимал этого. Ему показалось возможным одно только объяснение, что гордость «оскорбленной и фантастической женщины» доходит уже до такого исступления, что ей скорее приятнее высказать раз свое презрение в отказе, чем навсегда определить свое положение и достигнуть недосягаемого величия. Хуже всего было то, что Настасья Филипповна ужасно много взяла верху.

На интерес тоже не поддавалась, даже на очень крупный, и хотя приняла предложенный ей комфорт, но жила очень скромно и почти ничего в эти пять лет не скопила.

Анализ романа «Идиот» (Ф. М. Достоевский)

Фёдор Достоевский Другой источник влияния на «Идиота», на который обращает внимание Гроссман, — бальзаковские романы и повести: это «единственный европейский писатель, которым Достоевский восхищается в своих школьных письмах и к которому он обращается для философской аргументации в своём последнем произведении» 6 Гроссман Л. Поэтика Достоевского. В частности, в описании дома Рогожина из «Идиота» обнаруживается родство с пассажем о жилище папаши Гранде у Бальзака; здесь стоит учесть, что в молодости Достоевский сам переводил «Евгению Гранде» на русский. Наконец, некоторые источники влияния на «Идиота» непосредственно упоминаются в самом тексте романа. Князь находит в комнате Настасьи Филипповны «развёрнутую книгу из библиотеки для чтения, французский роман «Madame Bovary». Играя в предложенную Фердыщенко игру с рассказом о своём худшем поступке, Тоцкий, содержанкой которого была Настасья Филипповна, упоминает «Даму с камелиями» Дюма-сына. Поль-Эмиль Бека. Иллюстрация к роману Александра Дюма-сына «Дама с камелиями». Одновременно с публикацией последних частей в «Вестнике» Достоевский пытался договориться о выходе романа отдельным изданием — но безуспешно. Александр Базунов, печатавший «Преступление и наказание», покупать «Идиота» отказался. Через своего пасынка Павла Исаева писатель целый год вёл переговоры с Фёдором Стелловским Фёдор Тимофеевич Стелловский 1826—1875 — издатель.

Был одним из крупнейших нотоиздателей 1850-х годов, способствовал продвижению русской музыки. Издавал журналы «Музыкальный и театральный вестник», «Гудок», газету «Русский мир». В 1860-е годы Стелловский занялся выпуском русской литературы — издавал Достоевского, Толстого, Писемского. Умер в психиатрической лечебнице. Выпустить книгу получилось только спустя шесть лет, в 1874 году, когда жена писателя, Анна Григорьевна, решила организовать собственное издательство. Для этой публикации Достоевский отредактировал первоначальную версию «Идиота». Замысловского, 1874 Как её приняли? Характерны в этом смысле письма Достоевскому Николая Страхова Николай Николаевич Страхов 1828—1896 — идеолог почвенничества, близкий друг Толстого и первый биограф Достоевского. Страхов написал важнейшие критические статьи о творчестве Толстого, до сих пор мы говорим о «Войне и мире», во многом опираясь именно на них.

Прекрасное есть идеал, а идеал — ни наш, ни цивилизованной Европы еще далеко не выработался. На свете есть одно только положительно прекрасное лицо — Христос», — констатировал автор, работая над своим ярчайшим трудом. Дворянина Льва Мышкина в обществе называют идиотом. Он тихий чудак, нравственный и добрый человек, вдобавок ко всему страдающий психическим заболеванием.

Но у погибели есть противовес: князь-идиот. Несколько раз в романе возникает образ Христа, снятого с креста на картине Гольбейна, копия с которой висит у Рогожина в кабинете. Этот Христос каким-то образом привязывается к князю. Юродивый, Иисусик… А вы в Бога веруете, господа? Не в того, который во славе, а в того, который лежит с посиневшим мертвым лицом? А послушаете вы его, если он явится в вашу гостиную, будет говорить несалонные вещи, размахивать руками и под конец ринется на пол с «диким криком «духа, сотрясшего и повергшего»»? Нет, помилуйте, это же дурной тон. И все эти странные идеи тоже. И получается, что лишь один Рогожин, брат названный и враг кровный, способен понять и полюбить в ненависти. И оба обречены. Потому что оба «по ту сторону добра и зла», оба не вписываются в рамки приличного, только отклонения у них в разные стороны.

Девушку планируется выдать замуж за посредственного, но амбициозного человека. Впоследствии ключевые личности оказываются в одном кругу, и дело принимает неожиданный и трагичный оборот. В романе имеют значение не только главные герои, но и второстепенные. Каждый из них открывает какую-то грань, дополняет другого, а иногда кажется очень похожим, но всё же иным. Главный персонаж Мышкин, тот самый добрый и милый идиот, вызывает множество противоречивых мнений. Задумываешься о том, так ли искренна любовь ко всем и каждому, есть ли в этом душа… Может быть, истинное благородство заключается в умении признать свои порывы и слабости, быть честным не только с другими, но и с самим собой?..

155 лет – Достоевский Ф.

Не знаю,оставил ли князь след для сестер Епанчиных,генерала ,Ганечки,Лебедева... Но мне показалось,что генеральша,как бы чуточку,попала в его волну и что-то незримое и в том числе,для нее самой поселилось внутри... Уместно ли жалеть героев... Князь пришел больным,так и ушел больным,а остальные...

Все сделали сами... Настасья Филипповна сама шла к своей смерти! Не дразни "бешеную" собаку,а коли дразнишь,имей смелость во время остановится...

Она играла на острие ножа за что и поплатилась... Невыносимая жестокость бытия... Вы знаете, а я убеждена, что классику в первый раз надо читать именно в 14-15-16 лет.

Этой свежести и непосредственности восприятия потом не будет никогда: возраст открывает перед нами одни двери, но закрывает другие. Я Достоевского полюбила в 14 лет, и тогда же перечитала все его большие романы - и вот 30 лет прошло, а насколько я приблизилась к пониманию авторского замысла? Вот я читаю всегда наши обсуждения: мы все переносим на художественные произведения свой опыт, вчитываем в текст свои смыслы, может быть, бесконечно далёкие от авторских.

И у специалистов свои особенности: мне, например, интересно читать Д. Быкова, но он структуралист, в литературе ищет прежде всего универсальные схемы. У него любая роковая красавица в русском романе - это Россия: и Анна у Толстого, и Аксинья у Шолохова, и Настасья Филипповна у Достоевского - мечущаяся между святостью и развратом, хаосом и порядком...

Имеет такое прочтение право на существование? Насколько оно близко авторскому - другой вопрос, и вопрос, возможно, второстепенный. Но в любом случае, на мой взгляд, классику не то что можно - а нужно обязательно читать в юности!

А уж потом к ней возвращаться, если желание придёт - как у нас сейчас 07. Однако не всю классику можно и нужно изучать в школе... Например,когда нам задали прочесть Чернышевского "Что делать?

А Горький "На дне"? Да,думала у Горького и нет ничего хорошего ,кроме этого самого "На дне",долго для меня Горький был в опале,пока не познакомилась с его "Фомой Гордеевым"! Другое дело-Шекспир,которого дочь читает с удовольствием,все ли она понимает?

Весь ли вложенный смысл,едва ли! Но красивый слог желает свое дело! И вот она уже готова лететь на балет "Ромео и Джульетта"...

Конечно,большинство классических произведений пришло ко мне со школьной скамьи, чему я несказанно благодарна учительнице по литературе,но перечитывая сейчас понимаю, "ничего-то ты не знаешь,Джон Сноу" В любом случае,сколько людей столько и мнений! И каждый возраст по разному даёт нам взгляд на одно и тоже произведение! И автор,конечно,хотел сказать иначе!

Мы лишь говорим о своих ощущениях,разумеетс они могут частично совпадать или геометрально противоположно не совпадать с автором В случае с Достоевским,конкретно для себя рада,что открыла его в свои 15 лет и до сих пор открываю 08. Любимое произведение у Достоевского, в остальном не моего писателя. Я, увы, не смогла удержаться от чтения другим комментариев, и многое в них созвучно моему мнению.

Нижний Новгород. Глава региона сделал это во время блиц-опроса в рамках прямой линии, прошедшей 7 декабря 2023 года. Кроме того, губернатор сообщил, что при выборе между семьей и карьерой он выбрал бы семью.

Павловский «воксал» Литография К. Шульца с оригинала И. О Павловске Достоевский писал: «В Павловском вокзале по будням, как все по крайней мере утверждают, публика собирается избраннее, чем по воскресеньям и по праздникам, когда наезжают «всякие люди» из города. Туалеты праздничные, но изящные.

На музыку сходиться принято. Оркестр, может быть, действительно лучший из наших садовых оркестров, играет вещи новые. Приличие и чинность чрезвычайные, несмотря на некоторый общий вид семейственности и даже интимности». Администрация железной дороги устраивала с мая по сентябрь в помещении вокзала бесплатные симфонические концерты. Оркестр под управлением Иоганна Штрауса в Павловском «воксале» в 1860-е слушал и сам Достоевский. На подобном мероприятии в романе произошел скандал с участием князя Мышкина, вступившегося за Настасью Филипповну. Сцену публичного оскорбления дамы офицером в Павловском «воксале» Достоевский взял из жизни.

И прототипом оскорбленной женщины стала супруга писателя Николая Чернышевского Ольга Сократовна, которую приняли за легкомысленную особу. Она была сфотографирована в черном шелковом платье, чрезвычайно простого и изящного фасона; волосы, по-видимому, темно-русые, были убраны просто, по-домашнему; глаза темные, глубокие, лоб задумчивый; выражение лица страстное и как бы высокомерное. Она была несколько худа лицом, может быть, и бледна... Настасья Филипповна. Инфернальную Настасью Филипповну в романе все ищут, как неизвестного героя в стишке Маршака. Не только Парфен Рогожин с князем Мышкиным путаются в ее адресе, но и читатель, которого автор сбивает с толку дважды, отправляя к Большому театру. О том, что в ложе этого театра Настасья Филипповна бывает, говорит в поезде Рогожин.

Большой театр в XIX в. В 1890-е был разобран. Сейчас на его месте здание Петербургской консерватории. Большой театр в Петербурге Фотография А. Под «Французским театром», в котором тоже бывала, по словам Рогожина, пленившая его женщина, подразумевается Михайловский театр на площади Искусств. В Петербурге в Михайловском театре выступала французская труппа. Как известно, князь Мышкин, увидев Настасью Филипповну у Иволгиных, мечтает попасть к ней на вечер, но не знает адреса.

Он полагается на пропойцу генерала Иволгина, который уверяет, что проводит его к Настасье Филипповне, направляя к Большому театру. Буквально через десять страниц Коля Иволгин опровергает утверждение папаши и выручает Льва Николаевича, сообщив, что Настасья Филипповна никогда у Большого театра не жила, а квартира ее «близ Владимирской, у Пяти Углов». И показывает Мышкину дом с «великолепным подъездом» и «швейцаром». Что, собственно, знает читатель о доме, в котором разворачивается одна из ключевых сцен романа — день рождения Настасьи Филипповны? А ничего, кроме того, что там был камин, потому как конверт с деньгами в огонь роковая женщина точно бросала. Говоря «близ Владимирской», Коля подразумевал церковь Владимирской иконы Божией Матери, от которой к Пяти углам ведет начальная часть Загородного проспекта. В начале 1840-х гг.

Хозяйкой салона была красавица Авдотья Панаева. Сегодня именно на дом Пшеницына чаще всего указывают как на дом Настасьи Филипповны. Авдотья Яковлевна Панаева Портрет работы К.

Скажу только, что она была последним главным редактором ушедшего, увы, в историю «Радио-1» — Первого Радио страны. Галерея же знаменитостей из мира культуры эстрада, литература, музыка, кино; многие стали близкими друзьями , — с которыми работала Берлин — поверьте, невероятна. Она пришла на радио в 1970-м.

И это, несомненно, был Божий промысел. Мечтала о радио с детства. А у Дианы — была. Когда я прочитал книгу «Неформат, или Дни радио», то сразу поделился с автором своими восторгами. Диана Иосифовна с улыбкой выслушала меня и спросила: «... Ведь всё лучшее во мне — от неё...

Моя любимая, незабвенная няня Ксения Тимофеевна Толстых.

Общие сведения

• Также рекомендуем
• Владимир Бортко: Достоевского к кино адаптировать просто - Российская газета
• Классические чтения. Пост-обсуждение. "Идиот" Достоевский — 43 ответов | форум Babyblog
• Стать Идиотом

Аудиокниги слушать онлайн

РОМАН Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО "ИДИОТ": ИСТОРИЯ И ТИПОЛОГИЯ ПОНИМАНИЯ Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение». юбиляр 2023 г. 155 лет роману «Идиот» Федора Михайловича Достоевского (1868) Роман был начат осенью 1867 г., но первоначальная редакция не удовлетворила автора и он уничтожил все, что успел написать, а 18 декабря 1867 г. начал "другой роман" по другому плану. «Идиот».Роман, в котором творческие принципы Достоевского воплощаются в полной мере, а удивительное владение сюжетом достигает подлинного расцвета. «Идиот».Роман, в котором творческие принципы Достоевского воплощаются в полной мере, а удивительное владение сюжетом достигает подлинного расцвета. В книжном интернет-магазине «Читай-город» вы можете заказать книгу Идиот от автора Федор Достоевский (ISBN: 978-5-17-147715-8) по низкой цене.

Идиот. Достоевский. Загадки романа. Документальный фильм.

В этом году исполняется 150 лет с начала публикации романа «Идиот» Федора Достоевского. Произведение написано автором, умершим более семидесяти лет назад, и опубликовано прижизненно, либо посмертно, но с момента публикации также прошло более семидесяти лет. Читать бесплатно онлайн книгу «Идиот» полностью, автора Федора Достоевского, ISBN: 5170211807, в электронной библиотеке

Для продолжения работы вам необходимо ввести капчу

• «Идиот» (Ф. М. Достоевский)
• Достоевский Федор Михайлович: Идиот
• КТО ЖЕ ИДИОТ?
• Достоевский Федор Михайлович: Идиот
• Идиот, Федор Достоевский – скачать книгу бесплатно fb2, epub, pdf на ЛитРес
• Видеоанонс

Анализ романа «Идиот» (Ф. М. Достоевский)

Когда он у Епанчиных, Аглая сразу хочет знать его мнение о еже, отчего князь несколько смущается. Ответ не удовлетворяет Аглаю и она ни с того ни с сего спрашивает его: «Сватаетесь вы за меня или нет? Она ему еще задает вопрос об его денежном состоянии, который другими считается совершенно неуместным. Потом она разхохочется и убегает, сестры и родители вслед за ней. В своей комнате она плачет и совсем с родными мирится и говорит, что князя вовсе не любит и что «умрет со смеху», когда увидит его снова.

Она просит у него прощения и делает его этим счастливым, до того, что он даже не слушает ее слова: «Простите, что я настаивала на нелепости, которая, конечно, не может иметь ни малейших последствий…» Весь вечер князь был веселым и много и оживленно говорил, хотя у него был замысел не говорить слишком много, ибо, как он сказал давеча князю Щ. В парке князь потом встречает Ипполита, который, как обычно, язвительным и насмешливым тоном издевается над князем и называет его «наивным дитею». Готовясь к вечерному собранию, к «великосветскому кругу», Аглая предупреждает князя о какой-нибудь неадекватной выходке, и князь замечает, что все Епанчины боятся за него, хотя Аглая сама очень желает это скрывать, и думают, что он, может быть, «срежется» в обществе. Князь заключает, что лучше, если не придет.

Но он тотчас снова изменяет свое мнение, когда Аглая дает понять, что все распоряжено отдельно для него. Сверх того, она не позволяет ему говорить ни о чем, как например о том, что «красота спасет мир». На это князь отвечает, что «теперь непременно вазу разобьет». Ночью он фантазирует и представляет себя, как случается с ним именно в таком обществе припадок.

Появляется на сцене Лебедев и признает «в хмелю», что он в последнее время докладывал Лизавете Прокофьевне о содержании писем Аглаи Ивановны. А теперь он уверяет князя, что он опять «весь ваш». Вечер в высшем обществе начинается с приятных разговоров и ничего не следует ожидать. Но вдруг князь что-то уж слишком вспыхивает и начинает говорить.

Выражение Аделаиды на другое утро лучше все объясняет психическое состояние князя: «Он захлебывался от прекрасного сердца». Во всем князь преувеличивает, обругает католичество нехристианской верой, все больше и больше горячится и наконец разбивает вазу, как сам пророчил. Последний факт изумляет его больше всего и после того как все прощают ему случай, он чувствует себя прекрасно и продолжает оживленно говорить. Сам даже не замечая, он встает во время речи и вдруг с ним, тоже как по пророчеству, случается припадок.

Когда «старуха Белоконская» как Лизавета Прокофьевна ее зовет уходит, она так о князе выражается: «Что ж, и хорош и дурен, а коли хочешь мое мнение знать, то больше дурен. Сама видишь, какой человек, больной человек! Аглая потом объявляет, что она «никогда не считала его своим женихом». Епанчины все же потом осведомляются о здоровье князя.

Через Веру Лебедеву Аглая велит князю не отлучаться со двора, причина чего князю конечно непонятна. Приходит к князю Ипполит и объявляет ему, что он сегодня поговорил с Аглаей, чтобы условиться насчет свидания с Настасьей Филлиповной, которое должно состояться в этот же день у Дарьи Алексеевны. Следовательно, соображет князь, Аглая хотела, чтобы он оставался дома, чтобы она могла за ним зайти. Так и выходит и главные лица романа встречаются.

Аглая открывает Настасье Филлиповне свое мнение о ней, что она самолюбива «до сумасшествия, чему доказательством служат и ваши письма ко мне». Тем более она говорит, что она полюбила князя за его благородное простодушие и безграничную доверчивость. Спросив Настасью Филлиповну, по какому праву она вмешивается в его чувства к ней и поминутно заявляет и ей и князю самому, что его любит, и получив неудовлетворительного ответа, что «ни ему, ни вам» заявляла, гневно отвечает, что она думает, что она хотела сделать великий подвиг, уговаривая ее «идти за него», а на самом деле с той только целью, чтобы утолить свое самолюбие. А Настасья Филлиповна возражает, что она только пришла в этот дом, потому что боялась ее и хотела удостовериться, кого князь больше любит.

Предлагая ей брать его, она требует, чтобы она ступала прочь «сию же минуту». И вдруг Настасья Филлиповна как безумная приказывает князю решать, с ней ли или с Аглаей пойдет. Князь ничего не понимает и обращается к Аглае, указывая на Настасью Филлиповну: «Разве это возможно! Ведь она… сумасшедшая!

После этого Аглая больше не выдерживает и убегает, князь за нею, но на пороге обхатывает Настасья Филлиповна его руками и падает в обморок. Он у нее остается — это роковое решение. Начинаются приготовления к свадьбе князя и Настасьи Филлиповны. Епачины уезжают из Павловска и приезжает врач, чтобы осмотреть Ипполита, а так же князя.

Евгений Павлович жалует к князю с намерением «анализировать» все происшедшее и мотивы князя к иным поступкам и чувствам. Получается анализ тонкий и весьма превосходный: он убеждает князя в том, что неприлично было отказаться Аглае, которая гораздо благороднее и уместнее держалась, хотя Настасья Филлиповна и была достойна сострадания, но тут было слишком много сочувствия, ведь Аглая нуждалась в подержке. Князь теперь полностью убежден, что виноват. Евгений Павлович еще добавляет, что, может быть, он даже никого из них не любил, что он только любил как «отвлеченный дух».

Умирает генерал Иволгин от второй апоплексии и князь показывает свое сочувствие. Лебедев начинает интриговать против князя и признается в этом на самый день свадьбы. Ипполит в это время часто присылает за князем, что его немало развлекает.

Людская алчность,злоба,тщеславие выпрыгивают в романе,словно черт из табакерки... Князь -маятник... Качнул равновесие и запустился механизм... И все,что было в людях полилось наружу... Говорю и буду говорить-Достоевский не для школьников... Вряд ли с первого раза,может быть,сужу по себе, 15-16 летний читатель сможет понять посыл...

Это, разумеется, не должно быть:"А автор думает иначе",но прочение "Идиота" 17 лет назад и сейчас две совершенно геометрально противоположные вещи... И тогда! Разве могла я понять антологию с Христом! Или размышления о смертной казни! Тогда как она имела место быть в реальной жизни писателя... Не знаю,оставил ли князь след для сестер Епанчиных,генерала ,Ганечки,Лебедева... Но мне показалось,что генеральша,как бы чуточку,попала в его волну и что-то незримое и в том числе,для нее самой поселилось внутри... Уместно ли жалеть героев... Князь пришел больным,так и ушел больным,а остальные...

Все сделали сами... Настасья Филипповна сама шла к своей смерти! Не дразни "бешеную" собаку,а коли дразнишь,имей смелость во время остановится... Она играла на острие ножа за что и поплатилась... Невыносимая жестокость бытия... Вы знаете, а я убеждена, что классику в первый раз надо читать именно в 14-15-16 лет. Этой свежести и непосредственности восприятия потом не будет никогда: возраст открывает перед нами одни двери, но закрывает другие. Я Достоевского полюбила в 14 лет, и тогда же перечитала все его большие романы - и вот 30 лет прошло, а насколько я приблизилась к пониманию авторского замысла? Вот я читаю всегда наши обсуждения: мы все переносим на художественные произведения свой опыт, вчитываем в текст свои смыслы, может быть, бесконечно далёкие от авторских.

И у специалистов свои особенности: мне, например, интересно читать Д. Быкова, но он структуралист, в литературе ищет прежде всего универсальные схемы. У него любая роковая красавица в русском романе - это Россия: и Анна у Толстого, и Аксинья у Шолохова, и Настасья Филипповна у Достоевского - мечущаяся между святостью и развратом, хаосом и порядком... Имеет такое прочтение право на существование? Насколько оно близко авторскому - другой вопрос, и вопрос, возможно, второстепенный. Но в любом случае, на мой взгляд, классику не то что можно - а нужно обязательно читать в юности! А уж потом к ней возвращаться, если желание придёт - как у нас сейчас 07. Однако не всю классику можно и нужно изучать в школе... Например,когда нам задали прочесть Чернышевского "Что делать?

А Горький "На дне"?

Глеб Никитин назвал произведение «Идиот» Достоевского своей любимой книгой Глава региона ответил на вопросы нижегородцев в ходе прямой линии. Нижний Новгород. Глава региона сделал это во время блиц-опроса в рамках прямой линии, прошедшей 7 декабря 2023 года.

Они кричали и махали ему шапками. Может, оттого, что в этакую минуту встретил, да вот ведь и его встретил он указал на Лебедева , а ведь не полюбил же его. Приходи ко мне, князь. Мы эти штиблетишки-то с тебя поснимаем, одену тебя в кунью шубу в первейшую, фрак тебе сошью первейший, жилетку белую али какую хошь, денег полны карманы набью, и… поедем к Настасье Филипповне! Придешь али нет? Ой, не упускайте!.. Князь Мышкин привстал, вежливо протянул Рогожину руку и любезно сказал ему: — С величайшим удовольствием приду и очень вас благодарю за то, что вы меня полюбили. Даже, может быть, сегодня же приду, если успею. Потому, я вам скажу откровенно, вы мне сами очень понравились, и особенно когда про подвески бриллиантовые рассказывали. Даже и прежде подвесок понравились, хотя у вас и сумрачное лицо. Благодарю вас тоже за обещанные мне платья и за шубу, потому мне действительно платье и шуба скоро понадобятся. Денег же у меня в настоящую минуту почти ни копейки нет. Сказывайте раньше! Я ведь… Вы, может быть, не знаете, я ведь по прирожденной болезни моей даже совсем женщин не знаю. Лебедев кончил тем, что достиг своего. Скоро шумная ватага удалилась по направлению к Вознесенскому проспекту [12]. Князю надо было повернуть к Литейной. Было сыро и мокро; князь расспросил прохожих, — до конца предстоявшего ему пути выходило версты три, и он решился взять извозчика. Кроме этого превосходного дома, пять шестых которого отдавались внаем, генерал Епанчин имел еще огромный дом на Садовой, приносивший тоже чрезвычайный доход. Кроме этих двух домов, у него было под самым Петербургом весьма выгодное и значительное поместье; была еще в Петербургском уезде какая-то фабрика. В старину генерал Епанчин, как всем известно было, участвовал в откупах [13]. Ныне он участвовал и имел весьма значительный голос в некоторых солидных акционерных компаниях. Слыл он человеком с большими деньгами, с большими занятиями и с большими связями. В иных местах он сумел сделаться совершенно необходимым, между прочим и на своей службе. А между тем известно тоже было, что Иван Федорович Епанчин — человек без образования и происходит из солдатских детей; последнее, без сомнения, только к чести его могло относиться, но генерал, хоть и умный был человек, был тоже не без маленьких, весьма простительных слабостей и не любил иных намеков. Но умный и ловкий человек он был бесспорно. Он, например, имел систему не выставляться, где надо — стушевываться, и его многие ценили именно за его простоту, именно за то, что он знал всегда свое место. А между тем, если бы только ведали эти судьи, что происходило иногда на душе у Ивана Федоровича, так хорошо знавшего свое место! Хоть и действительно он имел и практику, и опыт в житейских делах, и некоторые очень замечательные способности, но он любил выставлять себя более исполнителем чужой идеи, чем с своим царем в голове, человеком «без лести преданным» [14] , и — куда нейдет век? В последнем отношении с ним приключилось даже несколько забавных анекдотов; но генерал никогда не унывал, даже и при самых забавных анекдотах; к тому же и везло ему, даже в картах, а он играл по чрезвычайно большой и даже с намерением не только не хотел скрывать эту свою маленькую будто бы слабость к картишкам, так существенно и во многих случаях ему пригождавшуюся, но и выставлял ее. Общества он был смешанного, разумеется во всяком случае «тузового». Но всё было впереди, время терпело, время всё терпело, и всё должно было прийти со временем и своим чередом. Да и летами генерал Епанчин был еще, как говорится, в самом соку, то есть пятидесяти шести лет и никак не более, что во всяком случае составляет возраст цветущий, возраст, с которого, по-настоящему, начинается истинная жизнь. Здоровье, цвет лица, крепкие, хотя и черные, зубы, коренастое, плотное сложение, озабоченное выражение физиономии поутру на службе, веселое ввечеру за картами или у его сиятельства — всё способствовало настоящим и грядущим успехам и устилало жизнь его превосходительства розами. Генерал обладал цветущим семейством. Правда, тут уже не всё были розы, но было зато и много такого, на чем давно уже начали серьезно и сердечно сосредоточиваться главнейшие надежды и цели его превосходительства. Да и что, какая цель в жизни важнее и святее целей родительских? К чему прикрепиться, как не к семейству? Семейство генерала состояло из супруги и трех взрослых дочерей. Женился генерал еще очень давно, еще будучи в чине поручика, на девице почти одного с ним возраста, не обладавшей ни красотой, ни образованием, за которою он взял всего только пятьдесят душ, — правда, и послуживших к основанию его дальнейшей фортуны. Но генерал никогда не роптал впоследствии на свой ранний брак, никогда не третировал его как увлечение нерасчетливой юности и супругу свою до того уважал и до того иногда боялся ее, что даже любил. Генеральша была из княжеского рода Мышкиных, рода хотя и не блестящего, но весьма древнего, и за свое происхождение весьма уважала себя. Некто из тогдашних влиятельных лиц, один из тех покровителей, которым покровительство, впрочем, ничего не стоит, согласился заинтересоваться браком молодой княжны. Он отворил калитку молодому офицеру и толкнул его в ход, а тому даже и не толчка, а только разве одного взгляда надо было — не пропал бы даром! За немногими исключениями, супруги прожили всё время своего долгого юбилея согласно. Еще в очень молодых летах своих генеральша умела найти себе, как урожденная княжна и последняя в роде, а может быть и по личным качествам, некоторых очень высоких покровительниц. Впоследствии, при богатстве и служебном значении своего супруга, она начала в этом высшем кругу даже несколько и освоиваться. В эти последние годы подросли и созрели все три генеральские дочери — Александра, Аделаида и Аглая. Правда, все три были только Епанчины, но по матери роду княжеского, с приданым немалым, с родителем, претендующим впоследствии, может быть, и на очень высокое место, и, что тоже довольно важно, — все три были замечательно хороши собой, не исключая и старшей, Александры, которой уже минуло двадцать пять лет. Средней было двадцать три года, а младшей, Аглае, только что исполнилось двадцать. Эта младшая была даже совсем красавица и начинала в свете обращать на себя большое внимание. Но и это было еще не всё: все три отличались образованием, умом и талантами. Известно было, что они замечательно любили друг друга и одна другую поддерживали. Упоминалось даже о каких-то будто бы пожертвованиях двух старших в пользу общего домашнего идола — младшей. В обществе они не только не любили выставляться, но даже были слишком скромны. Никто не мог их упрекнуть в высокомерии и заносчивости, а между тем знали, что они горды и цену себе понимают. Старшая была музыкантша, средняя была замечательный живописец; но об этом почти никто не знал многие годы, и обнаружилось это только в самое последнее время, да и то нечаянно. Одним словом, про них говорилось чрезвычайно много похвального. Но были и недоброжелатели. С ужасом говорилось о том, сколько книг они прочитали. Замуж они не торопились; известным кругом общества хотя и дорожили, но всё же не очень. Это тем более было замечательно, что все знали направление, характер, цели и желания их родителя. Было уже около одиннадцати часов, когда князь позвонил в квартиру генерала. Генерал жил во втором этаже и занимал помещение по возможности скромное, хотя и пропорциональное своему значению. Князю отворил ливрейный слуга, и ему долго нужно было объясняться с этим человеком, с самого начала посмотревшим на него и на его узелок подозрительно. Наконец на неоднократное и точное заявление, что он действительно князь Мышкин и что ему непременно надо видеть генерала по делу необходимому, недоумевающий человек препроводил его рядом, в маленькую переднюю, перед самою приемной, у кабинета, и сдал его с рук на руки другому человеку, дежурившему по утрам в этой передней и докладывавшему генералу о посетителях. Этот другой человек был во фраке, имел за сорок лет и озабоченную физиономию и был специальный, кабинетный прислужник и докладчик его превосходительства, вследствие чего и знал себе цену. Вам к самому генералу? Лакей, видимо, не мог примириться с мыслью впустить такого посетителя и еще раз решился спросить его. А без секретаря, я сказал, докладывать о вас не пойду. Подозрительность этого человека, казалось, всё более и более увеличивалась; слишком уж князь не подходил под разряд вседневных посетителей, и хотя генералу довольно часто, чуть не ежедневно, в известный час приходилось принимать, особенно по делам, иногда даже очень разнообразных гостей, но, несмотря на привычку и инструкцию, довольно широкую, камердинер был в большом сомнении; посредничество секретаря для доклада было необходимо. Мне кажется, вы хотели спросить: точно ли я князь Мышкин? А что я в таком виде и с узелком, то тут удивляться нечего: в настоящее время мои обстоятельства неказисты. Я опасаюсь не того, видите ли. Доложить я обязан, и к вам выйдет секретарь, окромя если вы… Вот то-то вот и есть, что окромя. Вы не по бедности просить к генералу, осмелюсь, если можно, узнать? У меня другое дело. Подождите секретаря; сам теперь занят с полковником, а затем придет и секретарь… компанейский. У меня трубка и табак с собой. Нет, здесь вам нельзя покурить, а к тому же вам стыдно и в мыслях это содержать. Впрочем, как вам угодно, и, знаете, есть пословица: в чужой монастырь… — Ну как я об вас об таком доложу? Даже если б и пригласили, так не останусь. Я просто познакомиться только приехал, и больше ничего. То есть, если хотите, и есть одно дело, так, только совета спросить, но я, главное, чтоб отрекомендоваться, потому я князь Мышкин, а генеральша Епанчина тоже последняя из княжон Мышкиных, и, кроме меня с нею, Мышкиных больше и нет. Впрочем, если натягивать, конечно, родственники, но до того отдаленные, что, по-настоящему, и считаться даже нельзя. Я раз обращался к генеральше из-за границы с письмом, но она мне не ответила. Я все-таки почел нужным завязать сношения по возвращении. Вам же всё это теперь объясняю, чтобы вы не сомневались, потому вижу, вы всё еще беспокоитесь: доложите, что князь Мышкин, и уж в самом докладе причина моего посещения видна будет. Примут — хорошо, не примут — тоже, может быть, очень хорошо. Только не могут, кажется, не принять: генеральша, уж конечно, захочет видеть старшего и единственного представителя своего рода, а она породу свою очень ценит, как я об ней в точности слышал. Казалось бы, разговор князя был самый простой; но чем он был проще, тем и становился в настоящем случае нелепее, и опытный камердинер не мог не почувствовать что-то, что совершенно прилично человеку с человеком и совершенно неприлично гостю с человеком. А так как люди гораздо умнее, чем обыкновенно думают про них их господа, то и камердинеру зашло в голову, что тут два дела: или князь так, какой-нибудь потаскун и непременно пришел на бедность просить, или князь просто дурачок и амбиции не имеет, потому что умный князь и с амбицией не стал бы в передней сидеть и с лакеем про свои дела говорить, а стало быть, и в том и в другом случае не пришлось бы за него отвечать? А теперь вам, может, и секретаря ждать нечего, а пойти бы и доложить самим. Он в Компании от себя служит. Узелок-то постановьте хоть вон сюда. И, знаете, сниму я и плащ? Князь встал, поспешно снял с себя плащ и остался в довольно приличном и ловко сшитом, хотя и поношенном уже пиджаке. По жилету шла стальная цепочка. На цепочке оказались женевские серебряные часы. Хотя князь был и дурачок, — лакей уж это решил, — но все-таки генеральскому камердинеру показалось наконец неприличным продолжать долее разговор от себя с посетителем, несмотря на то что князь ему почему-то нравился, в своем роде конечно. Но, с другой точки зрения, он возбуждал в нем решительное и грубое негодование. Принимают розно, судя по лицу. Модистку и в одиннадцать допустит. Гаврилу Ардалионыча тоже раньше других допускают, даже к раннему завтраку допускают. А долго вы изволили ездить? Впрочем, я всё на одном почти месте сидел, в деревне. Верите ли, дивлюсь на себя, как говорить по-русски не забыл. Вот с вами говорю теперь, а сам думаю: «А ведь я хорошо говорю». Я, может, потому так много и говорю. Право, со вчерашнего дня всё говорить по-русски хочется. В Петербурге-то прежде живали? Как ни крепился лакей, а невозможно было не поддержать такой учтивый и вежливый разговор. Совсем почти нет, так, только проездом. И прежде ничего здесь не знал, а теперь столько, слышно, нового, что, говорят, кто и знал-то, так сызнова узнавать переучивается. Здесь про суды теперь много говорят [15]. Суды-то оно правда, что суды. А что, как там, справедливее в суде или нет? Я про наши много хорошего слышал. Вот, опять, у нас смертной казни нет [16]. Я во Франции видел, в Лионе. Меня туда Шнейдер с собою брал. В одно мгновение. Человека кладут, и падает этакий широкий нож, по машине, гильотиной называется, тяжело, сильно… Голова отскочит так, что и глазом не успеешь мигнуть. Приготовления тяжелы. Вот когда объявляют приговор, снаряжают, вяжут, на эшафот взводят, вот тут ужасно! Народ сбегается, даже женщины, хоть там и не любят, чтобы женщины глядели. Этакую муку!.. Преступник был человек умный, бесстрашный, сильный, в летах, Легро по фамилии. Ну вот, я вам говорю, верьте не верьте, на эшафот всходил — плакал, белый как бумага. Разве это возможно? Разве не ужас? Ну кто же со страху плачет? Я и не думал, чтоб от страху можно было заплакать не ребенку, человеку, который никогда не плакал, человеку в сорок пять лет. Что же с душой в эту минуту делается, до каких судорог ее доводят? Надругательство над душой, больше ничего! Сказано: «Не убий» [18] , так за то, что он убил, и его убивать? Нет, это нельзя. Вот я уж месяц назад это видел, а до сих пор у меня как пред глазами. Раз пять снилось. Князь даже одушевился говоря, легкая краска проступила в его бледное лицо, хотя речь его по-прежнему была тихая. Камердинер с сочувствующим интересом следил за ним, так что оторваться, кажется, не хотелось; может быть, тоже был человек с воображением и попыткой на мысль. А мне тогда же пришла в голову одна мысль: а что, если это даже и хуже? Вам это смешно, вам это дико кажется, а при некотором воображении даже и такая мысль в голову вскочит. Подумайте: если, например, пытка; при этом страдания и раны, мука телесная, и, стало быть, всё это от душевного страдания отвлекает, так что одними только ранами и мучаешься, вплоть пока умрешь. А ведь главная, самая сильная боль, может, не в ранах, а вот что вот знаешь наверно, что вот через час, потом через десять минут, потом через полминуты, потом теперь, вот сейчас — душа из тела вылетит, и что человеком уж больше не будешь, и что это уж наверно; главное то, что наверно. Вот как голову кладешь под самый нож и слышишь, как он склизнет над головой, вот эти-то четверть секунды всего и страшнее. Знаете ли, что это не моя фантазия, а что так многие говорили? Убивать за убийство несоразмерно большее наказание, чем самое преступление. Убийство по приговору несоразмерно ужаснее, чем убийство разбойничье. Тот, кого убивают разбойники, режут ночью, в лесу, или как-нибудь, непременно еще надеется, что спасется, до самого последнего мгновения. Примеры бывали, что уж горло перерезано, а он еще надеется, или бежит, или просит. А тут всю эту последнюю надежду, с которою умирать в десять раз легче, отнимают наверно; тут приговор, и в том, что наверно не избегнешь, вся ужасная-то мука и сидит, и сильнее этой муки нет на свете. Приведите и поставьте солдата против самой пушки на сражении и стреляйте в него, он еще всё будет надеяться, но прочтите этому самому солдату приговор наверно, и он с ума сойдет или заплачет. Кто сказал, что человеческая природа в состоянии вынести это без сумасшествия? Зачем такое ругательство, безобразное, ненужное, напрасное? Может быть, и есть такой человек, которому прочли приговор, дали помучиться, а потом сказали: «Ступай, тебя прощают» [20]. Вот этакой человек, может быть, мог бы рассказать. Об этой муке и об этом ужасе и Христос говорил. Нет, с человеком так нельзя поступать! Камердинер хотя и не мог бы так выразить всё это, как князь, но, конечно, хотя не всё, но главное понял, что видно было даже по умилившемуся лицу его. Потому вдруг спросит, а вас и нет. Вот тут под лесенкой, видите, дверь. В дверь войдете, направо каморка: там можно, только форточку растворите, потому оно не порядок… Но князь не успел сходить покурить. В переднюю вдруг вошел молодой человек с бумагами в руках. Камердинер стал снимать с него шубу. Молодой человек скосил глаза на князя. Гаврила Ардалионович слушал внимательно и поглядывал на князя с большим любопытством, наконец перестал слушать и нетерпеливо приблизился к нему. Это был очень красивый молодой человек, тоже лет двадцати восьми, стройный блондин, средне-высокого роста, с маленькою, наполеоновскою бородкой [21] , с умным и очень красивым лицом. Только улыбка его, при всей ее любезности, была что-то уж слишком тонка; зубы выставлялись при этом что-то уж слишком жемчужно-ровно; взгляд, несмотря на всю веселость и видимое простодушие его, был что-то уж слишком пристален и испытующ. Князь объяснил всё, что мог, наскоро, почти то же самое, что уже прежде объяснял камердинеру и еще прежде Рогожину. Гаврила Ардалионович меж тем как будто что-то припоминал. Вы к его превосходительству? Сейчас я доложу… Он сейчас будет свободен. Только вы бы… вам бы пожаловать пока в приемную… Зачем они здесь? Гаврила Ардалионович кивнул головой князю и поспешно прошел в кабинет. Минуты через две дверь отворилась снова и послышался звонкий и приветливый голос Гаврилы Ардалионовича: — Князь, пожалуйте! III Генерал, Иван Федорович Епанчин, стоял посреди своего кабинета и с чрезвычайным любопытством смотрел на входящего князя, даже шагнул к нему два шага. Князь подошел и отрекомендовался. Не желал бы беспокоить, так как я не знаю ни вашего дня, ни ваших распоряжений… Но я только что сам из вагона… приехал из Швейцарии… Генерал чуть-чуть было усмехнулся, но подумал и приостановился; потом еще подумал, прищурился, оглядел еще раз своего гостя с ног до головы, затем быстро указал ему стул, сам сел несколько наискось и в нетерпеливом ожидании повернулся к князю. Ганя стоял в углу кабинета, у бюро, и разбирал бумаги. Но, ей-богу, кроме удовольствия познакомиться, у меня нет никакой частной цели. Потому что если я князь Мышкин и ваша супруга из нашего рода, то это, разумеется, не причина. Я это очень понимаю. Но, однако ж, весь-то мой повод в этом только и заключается. Я года четыре в России не был, с лишком; да и что я выехал: почти не в своем уме! И тогда ничего не знал, а теперь еще пуще. В людях хороших нуждаюсь; даже вот и дело одно имею и не знаю, куда сунуться. Еще в Берлине подумал: «Это почти родственники, начну с них; может быть, мы друг другу и пригодимся, они мне, я им, — если они люди хорошие». А я слышал, что вы люди хорошие. И… с поклажей? Я номер успею и вечером занять. Я же, признаюсь, не остался бы и по приглашению, не почему-либо, а так… по характеру. Позвольте еще, князь, чтоб уж разом всё разъяснить: так как вот мы сейчас договорились, что насчет родственности между нами и слова не может быть, — хотя мне, разумеется, весьма было бы лестно, — то, стало быть… — То, стало быть, вставать и уходить? Что ж, может быть, оно так и надо… Да и тогда мне тоже на письмо не ответили… Ну, прощайте и извините, что обеспокоил. Взгляд князя был до того ласков в эту минуту, а улыбка его до того без всякого оттенка хотя бы какого-нибудь затаенного неприязненного ощущения, что генерал вдруг остановился и как-то вдруг другим образом посмотрел на своего гостя; вся перемена взгляда совершилась в одно мгновение. Я, признаюсь, так и рассчитывал, что, может быть, Елизавета Прокофьевна вспомнит, что я ей писал. Давеча ваш слуга, когда я у вас там дожидался, подозревал, что я на бедность пришел к вам просить; я это заметил, а у вас, должно быть, на этот счет строгие инструкции; но я, право, не за этим, а, право, для того только, чтобы с людьми сойтись. Вот только думаю немного, что я вам помешал, и это меня беспокоит. А я думал, гораздо меньше. А не мешать вам я научусь и скоро пойму, потому что сам очень не люблю мешать… И, наконец, мне кажется, мы такие розные люди на вид… по многим обстоятельствам, что у нас, пожалуй, и не может быть много точек общих, но, знаете, я в эту последнюю идею сам не верю, потому очень часто только так кажется, что нет точек общих, а они очень есть… это от лености людской происходит, что люди так промеж собой на глаз сортируются и ничего не могут найти… А впрочем, я, может быть, скучно начал? Или, может быть, какие-нибудь занятия намерены предпринять? Извините, что я так… — Помилуйте, я ваш вопрос очень ценю и понимаю. А деньги теперь у меня были чужие, мне дал Шнейдер, мой профессор, у которого я лечился и учился в Швейцарии, на дорогу, и дал ровно вплоть, так что теперь, например, у меня всего денег несколько копеек осталось. Дело у меня, правда, есть одно, и я нуждаюсь в совете, но… — Скажите, чем же вы намереваетесь покамест прожить и какие были ваши намерения? Извините опять… — О, не извиняйтесь. Что же касается до хлеба, то мне кажется… Генерал опять перебил и опять стал расспрашивать. Князь снова рассказал всё, что было уже рассказано. Оказалось, что генерал слышал о покойном Павлищеве и даже знавал лично. Почему Павлищев интересовался его воспитанием, князь и сам не мог объяснить, — впрочем, просто, может быть, по старой дружбе с покойным отцом его. Остался князь после родителей еще малым ребенком, всю жизнь проживал и рос по деревням, так как и здоровье его требовало сельского воздуха. Павлищев доверил его каким-то старым помещицам, своим родственницам; для него нанималась сначала гувернантка, потом гувернер; он объявил, впрочем, что хотя и всё помнит, но мало может удовлетворительно объяснить, потому что во многом не давал себе отчета. Частые припадки его болезни сделали из него совсем почти идиота князь так и сказал «идиота». Он рассказал, наконец, что Павлищев встретился однажды в Берлине с профессором Шнейдером, швейцарцем, который занимается именно этими болезнями, имеет заведение в Швейцарии, в кантоне Валлийском, лечит по своей методе холодною водой, гимнастикой, лечит и от идиотизма и от сумасшествия, при этом обучает и берется вообще за духовное развитие; что Павлищев отправил его к нему в Швейцарию лет назад около пяти, а сам два года тому назад умер, внезапно, не сделав распоряжений; что Шнейдер держал и долечивал его еще года два; что он его не вылечил, но очень много помог, и что, наконец, по его собственному желанию и по одному встретившемуся обстоятельству, отправил его теперь в Россию. Генерал очень удивился. И насчет места я бы очень даже желал, потому что самому хочется посмотреть, к чему я способен. Учился же я все четыре года постоянно, хотя и не совсем правильно, а так, по особой его системе, и при этом очень много русских книг удалось прочесть. Стало быть, грамоту знаете и писать без ошибок можете? Вот в этом у меня, пожалуй, и талант; в этом я просто каллиграф. Дайте мне, я вам сейчас напишу что-нибудь для пробы, — с жаром сказал князь. И это даже надо… И люблю я эту вашу готовность, князь, вы очень, право, милы. Вот этот пейзаж я знаю; это вид швейцарский.

155 лет – Достоевский Ф.

Роман Ф. Достоевского «Идиот» с иллюстрациями И. Глазунова. Владимир Бортко полюбил "Идиота" в 15 лет, спустя десятилетия он реализовал свою любовь в кино. Идиот: Роман в четырёх частях автор Фёдор Михайлович Достоевский. Фёдор Михайлович Достоевский. Роман Федора Михайловича Достоевского «Идиот» был написан 150 лет назад, но многое в нем нами еще не понято.

Краткая история создания романа «Идиот» Достоевского

Очень понравилось и издание, это по праву одна из лучших художественных серий, которую приятно держать в руках и не стыдно подарить.

Это меньше прошлогоднего рекорда, когда беседа затянулась на целых три часа. Еще до начала трансляции от нижегородцев поступило свыше 8,5 тысяч вопросов. Львиная доля из них касалась транспортных проблем, строительства дорог и медицины.

Глава региона сделал это во время блиц-опроса в рамках прямой линии, прошедшей 7 декабря 2023 года. Кроме того, губернатор сообщил, что при выборе между семьей и карьерой он выбрал бы семью.

Он также рассказал, что идеальным утром считает утро с совершенной пробежкой, а также, что ни дня не может прожить без интернета.

В этом году она длилась чуть больше двух часов. Это меньше прошлогоднего рекорда, когда беседа затянулась на целых три часа. Еще до начала трансляции от нижегородцев поступило свыше 8,5 тысяч вопросов.

155 лет – Достоевский Ф.

Роман «Идиот» был написан за границей, куда Достоевский поехал, чтобы поправить здоровье и написать роман, чтобы расплатиться с кредиторами. Роман «Идиот» был задуман и написан Достоевским в Швейцарии, на родине великого просветителя Руссо. Роман «Идиот» писался в 1866–1868 годах, вслед за «Преступлением и наказанием», в основе которого – попытка осмысления и воплощения студентом Родионом Раскольниковым «наполеоновской» мечты об истинном величии сильных личностей, которым всё позволено.

Похожие новости: