С 1 сентября в России вместо детских домов появятся Центры содействия семейному воспитанию, которые будут обязаны не просто содержать детей, а готовить их к размещению в приемные семьи.
Наши проекты
- Россияне временно сдали в детские дома десятки тысяч детей: Общество: Россия:
- Цифра дня: россияне сдали в детдома 20 тысяч детей
- Кусачее детство: как живется в детдоме? — блог издательства ✍ «Никея»
- Из глубины веков: традиция воспитания детей-сирот в специальных заведениях | MedAboutMe
Детдом / Children's Home
это не только сексуальное, но и психологическое насилие. Владелец сайта предпочёл скрыть описание страницы. По словам омбудсмена, в 2013 году в детских домах пребывали 96 тыс. детей, а в 2023 году их количество не превышает 34 тыс. Как рассказали «Парламентской газете» в пресс-службе Министерства просвещения, в 2023 году в детдомах России проживали 31,6 тысячи детей и подростков. Это меньше, чем годом ранее, когда в учреждениях содержались 34,1 тысячи сирот. Когда началась реформа детских домов, мы увидели регионы, где количество детских домов снизилось, а количество приютов увеличилось вдвое. Как живут дети в детских домах и что их ждет когда они повзрослеют.
Новости по тегу: Детский Дом
Полная ликвидация детских домов и передача детей в приемные семьи — это просто неосуществимо. 25 апреля провели в Детском доме «Огонек» города Прокопьевска познавательное мероприятие «ЭнергоТЭКа». Она отметила, что персонал домов ребенка, которые будут реструктурирваны, «не окажется на улице» – учреждения продолжат работать, но в ином формате, например, как центры ранней помощи семьям с детьми с инвалидностью, ясли или центр сопровождения приемных семей.
Что вместо детских домов? Доброе утро. Фрагмент выпуска от 26.08.2015
- Центры помощи вместо детских домов — в чем разница?
- Содержание
- Как живут российские сироты и почему это должно волновать каждого из нас
- Оставят без «мам»: детдомовцев выселяют на задворки ради новой школы (ВИДЕО) — Новости Хабаровска
«Сменили вывеску»: куда исчезли детские дома в Московской области
В детский дом мы попали потому, что старшая сестра, которая уже жила отдельно, обратилась к участковому. Что после детского дома? После выпуска из детдома обычно ребята устраиваются в колледжи. Детский дом – это вовсе не обитель, о которой могут мечтать маленькие беспризорники.
Оставят без «мам»: детдомовцев выселяют на задворки ради новой школы (ВИДЕО)
В одном из детских домов, где он жил, туалет открывали два раза в день: утром на полчаса, вечером на час, всё остальное время они терпели. Детский дом бьет еще и по будущему, он бьет по созреванию, он бьет по развитию. Даже максимально плохая семья лучше, чем детдом. Главная Новости Детский дом: история и современность сир. И они рассказали всё: что я из детдома, что у меня есть братья, сёстры, биологические родители.
«Он добрый, хороший человек, но насиловал детей». Что происходит в российских детских домах?
И к этому нужно готовиться. Поэтому появляются разные клубы, которые помогают. Мне кажется, пока мы это не повернем в том числе, у нас так и будут… Мне, например, звонят на днях: "Саша, хотим взять ребеночка до трех лет". Ну, я же понимаю, что это невозможно. И таких людей много.
Мария Хадеева: Вот у нас приемная семья. У нас после закрывшегося детского дома мы купили квартиру в этом поселке. И женщина, которая 20 лет проработала воспитательницей в этом доме, стала приемной мамой. Ну, то есть единомоментно до шести детей, включая ее биологическую дочь, она сейчас воспитывает в доме "РОСТ".
И я просто хочу сказать, что исключительно подростков, но да, здоровых, потому что в селе и в поселке нет возможности и нет коррекционной школы, она очень далеко. Александр Гезалов: Вот. Мария Хадеева: Проблема не маленьких, до трех лет, здоровых, славянской внешности. Начинают бороться учреждения, начинают бороться, потому что подушевое финансирование.
Мария Хадеева: Начинают запугивать, начинают отговаривать. Александр Гезалов: Манипуляции. Мария Хадеева: Я просто про то, что твой вектор надо направить не только на школу приемных родителей, но и на опеки, между прочим. Александр Гезалов: Понятно, понятно.
Мария Хадеева: В том числе на департаменты социальной защиты. Анастасия Урнова: И еще одна очень большая проблема — я надеюсь, что мы с вами успеем про нее подробнее поговорить — про то, как люди берут детей. Потому что я тоже очень много читала про то, что и прячут детей, и требуют денег за то, чтобы забрать детей. Александр Гезалов: Кошмарят.
Анастасия Урнова: Масса всего! Просто я хочу закрыть тему с насилием, потому что мне кажется, что мы на ряд важных вопросов не ответили. Один из них такой. Человек сталкивается с ситуацией — его сегодня, возможно, бьют, еще что-то плохое с ним происходит.
Что делать? Вот есть хоть какая-то организация, какой-то телефон, по которому можно позвонить и получить помощь реальную, здесь и сейчас? Анатолий Васильев: Я единственное могу сказать, что мы в своей детской деревне а де-юре мы организация для детей-сирот создали службу по правам ребенка, в которую обязательно входит воспитанник, ребенок. И все дети, зная о том, что что-то где-то, они или на ухо, или как-то, но преподнесут этому ребенку старшему.
Плюс они знают, кому из взрослых можно сказать, что где-то что-то кого-то… Анастасия Урнова: Ну, это в рамках вашей организации. Анатолий Васильев: Да. Ну, я и могу только за свою организацию. Александр Гезалов: На самом деле организации, которые так или иначе занимаются надзором и контролем, много.
Это и уполномоченные по правам ребенка, и прокуратура… Анатолий Васильев: Их полно. Анастасия Урнова: А может ли им позвонить ребенок? Александр Гезалов: Но тут другой момент: уровень доверия к ним у детей… Елена Альшанская: Может, может. Александр Гезалов: Может.
Там все висит, но не работает. Анатолий Васильев: Не работает система. Александр Гезалов: Вот мальчик этот, например, рассказывает, да? Анастасия Урнова: Что он звонил в полицию.
Александр Гезалов: Да, он звонил в милицию. Анастасия Урнова: И она приезжала, но уезжала. Александр Гезалов: Здесь вопрос: как создать такое количество информационных каналов, по которым дети могли бы кому-то транслировать о своей проблеме? Например, мы создали специальный телефон: 8 800 700-16-84.
И уже начинают звонить дети, и приемные родители, и так далее, и так далее. И чем больше этого будет, тем будет лучше. Анастасия Урнова: Я звоню вам на горячую линию — и кто мне отвечает? Александр Гезалов: Вам отвечает специалист, который этим делом занимается.
Анастасия Урнова: А что вы делаете после того, как получаете звонок? Александр Гезалов: Человек, принимает информацию, он ее обрабатывает и перенаправляет либо в структуры, либо дает какой-то конкретный совет. Анастасия Урнова: А какие структуры? Александр Гезалов: В различные, в том числе которые этим занимаются.
Анастасия Урнова: Допустим, в полицию? Александр Гезалов: В том числе. Анастасия Урнова: И вы как-то контролируете? Анна Кочинева: Часто задают вопрос… Вот когда произошла ситуация в Челябинске, на мой взгляд, там надо было гораздо раньше во все это включаться.
А когда дети оказались в приемной семье, то получается, что система не срабатывала, никому не сигнализировала, дети никому не сигнализировали. А как только дети оказались в приемной семье, они заговорили. Что должно произойти? Наталья Городиская: Ну, они не могли же говорить о системе и там оставаться.
Александр Гезалов: Я понимаю. Елена Альшанская: Конечно. Наталья Городиская: Они заговорили, когда они почувствовали себя в безопасности. Но надо создавать условия, гласность какую-то.
Анастасия Урнова: Тогда следующий вопрос: а как мы можем узнать о том, что происходит проблема? Видимо, исходя из того, что я читала и видела, если ребенка уже усыновили и ему достались чуткие и внимательные приемные родители, они услышали проблему. Как я понимаю, тоже ребенок не стремится об этом рассказывать — это раз. И вот что еще может произойти?
Ну, вот так человек-выпускник потом об этом рассказывает, и тоже возможны какие-то последствия. А еще? Туда же ходят проверки, туда ходят общественные организации. Мария Хадеева: Ну, честный ответ на ваш вопрос: такой системы не существует.
Александр Гезалов: Нет, да. К сожалению, нет. Мария Хадеева: И ее наладить, потому что этот контроль, а потом отслеживание… То есть, по сути, система общественного контроля, которую пытаются внедрять, в том числе и эти задачи ставит. То есть это как бы контроль извне внутренних ситуаций.
Александр Гезалов: Ну, в детских домах часто создают какие-то… Детей собирают и говорят: "Вы теперь сами все регулируете". На самом деле все регулирует все равно администрация. Анастасия Урнова: Ну, мы с вами уже обсудили, как это регулируется. Анна Кочинева: Возвращаюсь к сфере нашей ответственности, поскольку мы некоммерческие организации.
Что мы для этого делаем? Мы создаем институт наставничества, когда в жизни ребенка появляется значимый взрослый, который с ним регулярно общается, к которому у него создаются доверительные отношения. И собственно этому человеку он может транслировать какие-то свои проблемы. И дальше этот человек приходит к нам и говорит: "Ребенок рассказал мне о том-то и о том-то".
И мы запускаем процедуру какого-то внутреннего разбирательства, что на самом деле происходит. Не всегда это сигнализирует о том, что действительно есть проблема. С ней нужно разбираться адресно. И нужно понимать, что ребенок может где-то придумать, манипулировать и так далее.
Это все есть, да? Но некая наша внутренняя процедура начинает срабатывать, и мы этим занимаемся. Анастасия Урнова: Елена. Елена Альшанская: Я хотела сказать, что действительно я соглашусь с Машей у нас такой системы де-факто нет, несмотря на все телефоны доверия, которые висят на стенах.
Александр Гезалов: Да, да, да. Елена Альшанская: Но сейчас мы на самом деле тоже инициируем какие-то… пытаемся инициировать какие-то изменения. Например, есть элементарная и простая вещь, которая сегодня не работает. Если ребенок кому-то неважно кому — волонтеру, наставнику, приходящему какому-то или полиции заявил о том, что, возможно, есть какой-то факт насилия или жестокого обращения, то что происходит дальше?
Он остается на месте. И если у нас такая же жалоба есть в отношении ребенка в семье, то ребенок мгновенно из семьи изымается, или человек помещается в СИЗО, например, которого обвиняют в сексуальном насилии, как это было в Челябинске, над ребенком. В нашей истории ребенок остается на месте. И в этом смысле на самом деле никакое дальнейшее следствие не видит никогда объективно… Александр Гезалов: Это опасно, это просто опасно.
Елена Альшанская: И мы хотим сейчас добиться того, мы будем предлагать как бы госорганам обратить на это серьезное внимание, чтобы у нас появилась норма при которой даже при подозрении, не когда мы там что-то доказали, а когда ребенок заявляет о насилии неважно — правда, неправда, потом нужно разбираться , он должен тут же быть переведен в другое место. Александр Гезалов: Полдетдома перевезут. Елена Альшанская: Прекрасно! Александр Гезалов: Если не больше.
В ФСИН перевезут или в приют. Елена Альшанская: Пусть они перевозят и начнут уже как бы применять другие меры. Александр Гезалов: Куда-то перевезти-то, Лена? Куда перевезти?
Елена Альшанская: В другое учреждение. Александр Гезалов: В какое? Елена Альшанская: А лучше всего — во временную приемную семью, которые были бы опорными семьями для таких ситуаций. Мария Хадеева: Замещающие.
Елена Альшанская: Замещающие. Анастасия Урнова: Но при этом, смотрите, история с тем же самым Челябинском. Один человек сейчас действительно находится под стражей, при этом несколько сотрудников учреждения, которых дети тоже обвиняли в том, что они участвовали в ужасных действиях, они вернулись сейчас обратно и снова работают в том же учреждении. Александр Гезалов: Они все с высшей категорией.
Анастасия Урнова: При этом говорят, что они прошли детектор лжи. Хотя, по крайней мере, насколько мне известно, детектор лжи в соответствии с российским законодательством не может считаться достаточным доказательством, а только в совокупности. Почему эти люди продолжают там работать? Елена Альшанская: Ровно потому, что у нас законодательно нет таких ограничений.
Мария Хадеева: Как Саша сказал — высшая категория. Елена Альшанская: Нет, потому что нет таких ограничений законодательных. Они же не обвиняемые. Но я хочу сказать, что по этому делу Общественная палата как раз таки написала во все эти чудные инстанции запросы: почему, как вообще вышло так, что они допустили возврат этих людей к работе?
Потому что действительно есть риски, что это окажется правдой — то, что говорят дети. А там другие дети, которые могли быть жертвой вот этих самых взрослых. Анастасия Урнова: Естественно, они ничего не скажут. Елена Альшанская: Конечно, они уже ничего не скажут.
Александр Гезалов: На самом деле надо было реабилитацию этим сотрудникам тоже делать, а их сразу обратно на работу. Анатолий Васильев: Комплекс. Александр Гезалов: Комплекс, комплекс. Анастасия Урнова: Более того, я хочу понять, насколько у нас, скажем так, запущенная система.
Потому что местный омбудсмен по правам детей говорит о том, что дело стараются замять, о том, что приемные семьи, которые рассказали сейчас о том, что произошло, прошли через ад проверок. У них перетрясли все, проверили каждый чек до копейки. И вообще люди хотят уезжать из области. Вот там такая местная особенность?
Елена Альшанская: Это наше общее, называется "коррупция". Мария Хадеева: Это бунт против системы, потому что она схлопывается. Анастасия Урнова: То есть система защищается? Мария Хадеева: Да.
То есть вы приоткрыли ракушку, а теперь у вас все… Александр Гезалов: Она по-другому действовать не умеет. Мария Хадеева: Конечно. Александр Гезалов: Она действует так, как она может. Мария Хадеева: Она защищает сама себя.
Елена Альшанская: Но я надеюсь, что опять же внимание ваше, внимание сейчас центральных СМИ к этой истории, несмотря на кучу других инфоповодов, все-таки не затихнет, и мы сумеем преодолеть эту абсолютно вопиющую несправедливость, которая сегодня в Челябинске происходит, когда действительно у нас людей, которые обвиняются в таком страшном преступлении, их вернули на работу. Одновременно какие-то придирки к этим приемным семья, вот эти проверки, про которые вы рассказываете. Абсолютно вопиющая история. Я надеюсь, что оценке подвергнутся не только те фигуранты этого дела, которые все-таки, надеюсь, сядут вот это прямо моя искренняя надежда , но и все те чиновники, которые устроили то, что мы сейчас с вами видим.
Анастасия Урнова: Потому что я, в общем-то, похожу историю могу привести… ну, не похожую. В Кемеровской области тоже есть проблема, по крайней мере, как пишет издание Znak, в детдоме города Осинники, в котором новый директор агрессивный, не контролирует, одного ребенка избил палкой с гвоздем, и теперь у этого человека шрамы, кого-то избил шваброй. В общем, дикая дичь. Мария Хадеева: Насколько Znak.
Анастасия Урнова: Ну, вообще довольно, насколько мне известно, приличное издание. Но смысл в том, что тоже проверка начата по этому делу, но люди, которые проверяются, они продолжают работать. Мария Хадеева: Ну, это то, о чем сказала Лена. Сразу изымать просто.
Елена Альшанская: Или отстранять. Мария Хадеева: Или отстранять. Александр Гезалов: Директора сразу. Елена Альшанская: И это тоже хорошо.
Александр Гезалов: Но дело в том, что избиение или какая-то жестокая ситуация — часто не всегда можно ее качественно проверить, потому что дети сами пытаются решить свои вопросы. Мне неоднократно писали… И я задавал потом вопрос: "Зачем ты это делаешь? Хотя ничего не было. За что?
Это опять же про травму. Он мстит не конкретному директору, а он мстит системе. Анастасия Урнова: Ну смотрите, даже в ситуации с Челябинском некоторые просто люди, которые слышат об этой истории, они говорят: "Послушайте, а что же дети так много лет молчали? Может быть, этого и нет".
То есть, честно, мне бы хотелось раз и навсегда вас попросить этот вопрос закрыть. Мария Хадеева: У нас взрослые так много лет молчать по нашумевшим поводам, а вы удивляетесь, что дети… Анастасия Урнова: Ну, тут взрослые вообще мало ли чего надумали… Елена Альшанская: Послушайте, был вот этот флешмоб… Мария Хадеева: "Я не боюсь сказать". Елена Альшанская: "Я не боюсь сказать". Люди по 30 лет молчали о том, что с ними было.
Мария Хадеева: Я и говорю, что взрослые-то сколько молчат. Елена Альшанская: Взрослые успешные люди. А когда мы говорим о детях в детском доме, то, во-первых, очень часто они приходят туда из другого детского дома. Извините, он с рождения в системе.
Он не знает, как по-другому устроен мир. И когда ему взрослые говорят "делай вот это", а до этого он тоже видел только какие-то такие не очень правильные образцы поведения людей, то ему начинает казаться, что это нормально. Плюс, насколько я помню по СМИ, их запугивали, этим детям говорили "вас утопят в пруду", что-то еще. Они искренне в это верили.
Они нас убьют". Дети, во-первых, боялись. Во-вторых, не видели другой нормы. Анастасия Урнова: Да и взрослые бы боялись.
Потом это обещание «через неделю» сменилось на «через месяц» и — так далее. В больнице я прожила два месяца. Кровная мама навещала меня в интернате, хотя была уже лишена родительских прав. Но была еще крестная — двоюродная сестра мамы, мои тетки. Все обещали, что заберут меня.
И я верила. Но этого не случилось. Тогда я приняла решение, сама подошла к социальному педагогу и сказала, что хочу в приемную семью. Раньше я боялась. У нас процветала дедовщина: старшие могли избить младших, заставить что-то делать в наказание, например, десять раз перемыть полы в комнате.
Были случаи, когда мальчики сбегали. Тогда воспитатели их наказывали. Однажды 16-летнего мальчика за побег исхлестали ремнем и заставили голым ходить по мужскому корпусу. Старшие ребята имели право бить наказанных. А бывало и так, что дети сами провоцировали взрослых, а воспитатели в ответ распускали руки.
Медицина там была плохая, никому мы не были нужны. Можешь жаловаться, что у тебя болит живот, сколько угодно, тебе скажут: «Хватит врать, иди на урок».
Где-то, конечно, стараются перестроиться, но в целом, к сожалению, перевешивают старые подходы. Прежде всего на уровне того ведомства, в подчинении которого находятся эти учреждения: какую задачу ведомство ставит, так учреждение и работает. Нередки случаи, когда директор детского дома-интерната или другой организации для детей-сирот понимает важность реформ и готов их реализовать, но вышестоящее начальство не дает ему этого сделать, а иногда и наказывает.
То есть было в ДДИ, например, 20 детей на одну нянечку, а воспитателей не было вовсе, а теперь надо не больше 6—8 — и на одного воспитателя. А министерство не утверждает изменённое штатное расписание, поскольку на это требуется дополнительное финансирование. Понятно, что в этой ситуации директор ничего не может сделать. Поэтому чрезвычайно важно, чтобы изменения были поняты и приняты на уровне ведомства. То есть это люди, для которых постановление стало подспорьем, аргументом в пользу их деятельности.
Есть те, кто активно саботирует процесс. Но таких немного. Но есть еще один уровень — это непосредственно коллектив учреждения, который порой не понимает реформы и не желает что-либо менять в своей размеренной, понятной жизни. Например, они перестают вести журнал переводов детей из одной группы в другую — формально перевод не фиксируется, а на практике он существует. Для детей смена воспитателя и коллектива — это очень болезненный процесс, потому что они привыкают, конечно же, к взрослым, и это каждый раз новая травма и стресс.
Но это происходит потому, что людей не включали активно в обсуждение, в объяснение, зачем все это надо менять. Они часто не понимают, какой вред детям наносит текущая система. Что нужно, чтобы реформы не вызывали сопротивления снизу? Потом должно быть обучение, переобучение, подготовка кадров. Только после этого нужно менять законодательство.
Но у нас, к сожалению, установился другой алгоритм — «минуя голову учителя». Наша федеральная власть, похоже, не видит целесообразности в такой постепенной деятельности, считая, что раз уж приняли решение, значит, его надо выполнять. А выполнение буксует, потому что люди не готовы. Однако обратного пути у нас нет: сложившаяся за много лет система наносила детям-сиротам серьёзный, порой непоправимый ущерб. В этой системе у ребёнка не было ни малейшей стабильности, он переходил из одного учреждения в другое, от нуля до восемнадцати лет был отрезан от мира, выключен из социума, не готовый к нему, живущий совершенно по другим моделям и правилам.
И потом эта система «выплёвывала» ребенка в мир без всякой подготовки и поддержки. Работа по возвращению ребенка в кровную семью практически вообще не велась. А в ДДИ не работали и над семейным устройством, считалось, что дети с инвалидностью «не годятся» для семейного устройства. То есть это была плохая, никуда не годная система. Это нужно признать как факт, не рыдать по ней, а сделать вывод: нам нужно начать выстраивать эту систему по-новому.
Эти действия необходимо начинать сразу же после того, как он попадает в учреждение, не перекладывая ответственность на органы опеки, а действуя совместно. Во-вторых, ребёнок может быть помещен в организацию только после того, как были испробованы все варианты его устройства на предварительную опеку знакомым, родственникам, и эти попытки не увенчались успехом.
Распространяется по подписке и в розницу, в органах исполнительной и представительной власти федерального и регионального уровня, в поездах дальнего следования и «Сапсан», в самолетах Авиакомпании «Россия», а также региональных авиакомпаний. Сайт «Парламентской газеты» - это оперативные новости и достоверная информация о принимаемых в стране законах и деятельности депутатов и сенаторов. При использовании материалов сайта «Парламентской газеты» активная ссылка на pnp.
Почему миллионы граждан России сдают своих детей в Детские дома?
Разговаривает Марина совсем как взрослая и не считает детский дом чем-то ужасным. Это первый стереотип, который надо разрушить. Здесь живут обычные люди, а не какие-то там воришки и беспризорники», — отметила она. Тринадцатилетняя Настя любит розовый цвет, мечтает сесть на шпагат и говорит, что уже давно не верит в чудеса. В детский дом она попала пару месяцев назад — вместе со своим старшим братом Артемом. Пятнадцатилетний мальчик предпочитает сидеть на уроках один, за последней партой. Наш корреспондент отметил, что его колючий характер виден с первого взгляда. Родители Насти и Артема живы, но лишены родительских прав.
Брат с сестрой проведут в детском доме еще один день, а затем отправятся в приемную семью.
Анастасия Урнова: Исходя из того, что вы говорите, я правильно понимаю, что сейчас это, по сути, норма? Александр Гезалов: Да нет, это всегда было. Анна Кочинева: Это вообще. Анастасия Урнова: Ну, я и говорю: это норма, потому что это повсеместно? Александр Гезалов: В этом году системе детских домов исполняется ровно 100 лет. Я в этой теме 50 лет.
Я родился, пригодился и так далее. Но всегда во всех учреждениях так или иначе возникали трения и между детьми, и с сотрудниками. У нас, например, в детском доме вообще были бунты: мы, дети, против воспитателей, воспитатели против нас. И возникает такая некоторая каша. Как выруливать? Как выживать ребенку? Как выстраивать свои отношения?
Поэтому здесь, конечно, нужны значимые взрослые, которые могли бы это изменить. Мария Хадеева: Я Александра хотела бы поддержать, но сказать, что все-таки, прежде чем говорить, нужно определиться с терминами. Александр Гезалов: Конечно. Мария Хадеева: То есть когда вы говорите о насилии, то это достаточно… Александр Гезалов: Это необязательно избиение. Мария Хадеева: Вот. Это очень широкий такой и многозначный термин. Анастасия Урнова: И в каких формах оно проявляется?
Мария Хадеева: Дело в том, что то, что выплескивается, и то, что, естественно, находит огласку — это крайняя форма. Александр Гезалов: Это крайняя форма. Мария Хадеева: То есть это запредельна сама ситуация. И если говорить опять же… То есть я не так глубоко, допустим, как Александр, и не так давно в этой системе, но если говорить о том, что я вижу, то крайние формы насилия — все-таки редкость. В целом… Александр Гезалов: Да-да-да. И это, разумеется, очень эмоционально откликается, потому что тема болезненная. Если говорить о детских учреждениях как о некой системе, в которой, абсолютно верно было сказано, существует иерархия, то, разумеется, подавление и конфликты тех или иных уровней — это данность.
И так было всегда. То есть вот, наверное, ответ на ваш вопрос. Анастасия Урнова: Да. Елена Альшанская: То, что говорит Маша… Нужно понимать вот то, о чем уже здесь говорилось про травмы. Ребенок приходит в детский дом в ситуации… Он не в санаторий на отдых приходит. Он приходит в ситуации, когда либо произошел отказ от ребенка, либо его забрали у родителей, которых он любил. У него была к ним привязанность, но вот государству показалось, что что-то они делают не так.
Или там вообще происходила какая-то чудовищная ситуация: папа на глазах у ребенка зарубил маму. То есть там всегда что-то такое уже травматичное, и сама эта ситуация травматичная для ребенка. Дальше вы собрали целое учреждение таких детей. То есть вы набрали в учреждение кучу детей с разными травматичными ситуациями и разным опытом. Кто-то жертва насилия. Кто-то жил в условиях, когда ему разрешали гнобить других детей. Кто-то просто переживает, что он потерял свою маму.
Александр Гезалов: Кто-то в будке жил с собакой. Елена Альшанская: Кто-то жил в будке с собакой. Вот вы их всех собрали вместе. И у вас в лучшем случае на это учреждение один психолог, у которого нет задачи заниматься их индивидуальной реабилитацией. А дальше… Мария Хадеева: Да даже если бы она и была, выполнима ли она? Елена Альшанская: Ну, он не справился бы с ней. Если бы она была, она была бы невыполнима.
Мария Хадеева: Невыполнима, да, по умолчанию. Елена Альшанская: А дальше нам нужно из них строить коллектив, который будет красиво танцевать перед спонсорами, в школу ходить, кушать. И что, кроме насилия, извините, иерархии, позволит вам решать эту задачу? Это как вы возьмете взрослых-травматиков, не знаю, всех из Афганистана одновременно, тех, у кого все умерли в автокатастрофе — и сделаете такую клинику невроза без единого врача, без единого психолога. И скажете: "А сейчас у нас будет кройка и шитье, потом обед, потом ужин". У вас будет кошмар. Собственно говоря, это мы и устраиваем для детей в детских домах.
Мария Хадеева: Я просто хочу сказать, что есть случаи… Ну, к сожалению, ныне уже закрытые в связи с повальным закрытием детских домов, и, к сожалению, это коснулось в первую очередь маленьких детских домов, потому что их выгодно было закрывать, чтобы показать… Александр Гезалов: Статистику. Мария Хадеева: …количество для статистики. И укрупнять. То есть то, что, например, произошло с моими приемными детьми в том детском доме, где они были… А это был сельский детский дом, где было всего 24 ребенка. И был закрыт этот детский дом, и они переведены, совмещены с коррекционным интернатом в 70 километрах на 100 человек. Но суть не в этом. Я просто хотела сказать, что есть учреждения, в которых вот эта жуткая статистика, о которой мы говорим, она если не нулевая, то стремится к этому.
И это, конечно… Это то, о чем говорила и Елена, и Анатолий. Это все одно и то же. То есть это маленькие группы, устойчивая привязанность, семейного типа так называемые, по которым пытаются построить. Просто большие учреждения сложно по этому типу построить. Но если, например, говорить про конкретный детский дом на 24 ребенка, то это небольшие группы, это часто семьи, то есть из поселков и сел там братья и сестры. Это снижает… Анастасия Урнова: Напряженность? Мария Хадеева: …вот это нагнетание внутри как бы.
И это устойчиво. Это одни и те же воспитатели, которые живут в этом же поселке. Это та же сельская школа, которая знает всех этих детей, и так далее. То есть я уверена, что каждый из нас ни одно учреждение с нулевым вот этим коэффициентом сможет назвать. Анастасия Урнова: Но я тем не менее хочу, чтобы мы послушали просто реальную историю выпускника детского дома Павла Александрикова, которую взяли наши коллеги из программы "За дело! Давайте послушаем, с чем столкнулся он. СЮЖЕТ Анастасия Урнова: К счастью надо сказать, что тот интернат для детей, о котором рассказывает наш герой, уже закрыт, но вообще он находился в Москве.
Это даже не какое-то отдаленное небольшое поселение. Нет, это происходило в Москве. Естественно, как вы понимаете, недавно. И когда он говорит о том, что вызывал полицию, а никого эффекта не было — ну, по крайней мере, судя по тому, что пишут в Интернете, это суперраспространенная ситуация. Можете ли вы подтвердить, что эта проблема есть? Да, пожалуйста. Наталья Городиская: Я хочу прокомментировать.
Как раз в нашей семье подростки приемные появились из прекрасного детского дома. Не буду называть регион, но там все было по семейному типу уже тогда, много лет назад. В хорошем спальном районе города детский дом, где 100 человек-воспитанников, но там у них как раз спальни по три человека, гостиная, кухня. И они сами там… ну, пусть они не готовили, но носили себе еду. Я помню, были дежурные, разливали. То есть вот так более или менее, как мы говорим сейчас, как раз уже работало. Но я знаю от детей, которых мы вывозили в социальные проекты, адаптационные, и старшие дети как раз рассказывали да и среднего возраста , что как раз нянечка, вот эта ночная воспитательница говорила: "Ребята, вы идите, малышей уложите спать".
Сами они уходили пить, как рассказывали дети нам уже. И старшие дети — кто как мог — укладывали малышей. Ну, мы сами понимаем, что происходило в этих спальнях. И то, что там происходили случаи, что девочки занимались проституцией, и в пять месяцев делали девочке искусственные роды — это я все видела своими собственными глазами. И поэтому у нас было дикое желание, когда закрывали этот детский дом… А его нужно было закрыть и отчитаться, что на территории города нет детских домов. Его увозили больше чем за 200 километров. У нас, у всех волонтеров было дикое желание взять подростков тех, с которыми мы работали потому что маленькие дети тогда уходили в семьи очень быстро , забрать и по семьям вот так их хотя бы нам, нашим, кому-то вот так их раздать, потому что было безумно жалко.
Мы понимали, что с ними там будет происходить. Одно училище, одна профессия, все пьют. То есть там село вообще глухое, и жизни там никакой нет, будущего нет. И поэтому, да, действительно у нас в семье пять подростков в течение года появилось. Это было очень сложно, но тем не менее. Мы просто по-другому вообще поступить не могли. Но это было уже много лет назад.
И я думаю, что если в таком прекрасном детском там тоже песни, пляски, спонсоры и все что угодно происходило это, то всей России… Анастасия Урнова: К сожалению, исходя из того, что вы все говорите, я делаю вывод, что во многом же проблема не только в том, что это люди с психологической травмой… Я имею в виду — дети в одной организации. Но когда мы слышим о сотрудниках, ну, очевидно садистах… Елена Альшанская: Это то, что я вам говорила… Мария Хадеева: Здесь много моментов. Вот Лена начала говорить. Вы смотрите, у нас любые учреждения, неважно, дом престарелых… Я вообще поражаюсь! Нет, конечно, широка страна моя родная, но иной раз едешь и думаешь: тут не то что вечером выйти, тут днем-то ехать страшно. В каких выселках это находится? Туда не доехать.
Ну, понятно, чтобы не сбежали. То есть места страшные. И кто там будет работать? Кто остается жить в сельской местности за те копейки, которые там платят? Все, кто хоть что-то может, уезжают — если не в Москву, Петербург и другие миллионники, то хотя бы в райцентр, где зарплата повыше и есть хоть какая-то работа. То есть понимаете, да? Мы столкнулись с тем, собственно… Когда появился наш онлайн-проект, мы сначала искали учителей, просто обычных учителей, которые будут приходить и дополнительно за какие-то деньги с детьми заниматься.
Не пошло, их нет. Потому что даже студенты педколледжа уезжают учиться. И это надо брать просто, помимо психологической травмы и людей, еще надо брать тот срез, где находятся эти учреждения, и тех людей, которые живут в местах, где находятся эти учреждения, которые готовы работать за эти деньги и приходят туда. Анастасия Урнова: Анна. Анна Кочинева: Да, важно еще добавить, что… Ну, в целом представьте, что вы прекрасный человек, вы руководитель детского дома. Вам дали в подчинение сотрудников тоже совершенно прекрасных. И у вас 100 детей разного возраста, с разными травмами, с разным бэкграундом, из разных мест пришедших.
Вы хотите им дать самое лучшее? Безусловно, хотите. Вы говорите этим желанием. Но вам нужно как-то выстроить систему, чтобы это все работало, чтобы они по часам ходили есть, чтобы они ходили учиться, чтобы все, что запланировано… чтобы они плясали перед спонсорами, как Елена говорит, чтобы они выполняли все необходимое. Вы будете первый год стараться сделать это демократическим способом. Но я больше чем уверена, что в итоге все сведется к диктатуре. Анастасия Урнова: К тоталитарному.
Анна Кочинева: Я как раз на днях пересмотрела фильм, который называется "Эксперимент", про то, как взрослых успешных людей поместили в замкнутое пространство и сказали: "Вы сейчас сыграете роль надзирателей, а вы сыграете роль заключенных". И что из этого получилось? В течение уже первых пяти дней люди начали проявлять крайние формы насилия по отношению друг к другу. Анастасия Урнова: То есть система их ломает. Анна Кочинева: Система, человек так устроен, психика так устроена. Анастасия Урнова: Разрешите я просто вас прерву, потому что с нами на телефонной связи Алана Владимировна Семигузова. Алана Владимировна, здравствуйте.
Слышите ли вы нас? Алана — волонтер и адвокат в Чите. Скажите, пожалуйста, со сколькими учреждениями вы сотрудничаете и что вы видите в своей практике? Алана Семигузова: На протяжении нескольких лет я как волонтер посещаю один детский дом и один дом-интернат, если говорить о регулярных посещениях. Анастасия Урнова: А легко ли вообще вам туда попасть? Открыты ли они для волонтеров и, скажем так, общественности? Алана Семигузова: Ну, вообще вот в те учреждения, которые я посещаю, меня пускают, руководство открыто.
И мы, соответственно, стараемся как-то разнообразить жизнь детей, организовать для них какие-то развлечения. Есть такие учреждения, которые не пускают. Ну, лично мое мнение: скорее всего, в этих учреждениях есть какие-то проблемы. Видимо, они не хотят, чтобы о них стало известно кому-то. Анастасия Урнова: Вот те учреждения, куда все-таки вы попадаете, как вы можете оценить то, что там происходит, вообще состояние учреждений, какие отношения с детьми? Алана Семигузова: Вы знаете, вот те учреждения, которые я посещаю, они находятся в нормальном состоянии. Директора, воспитатели этих учреждений очень добрые, к детям относятся замечательно, стараются, чтобы у детей было все, чтобы им было уютно в том доме, где они живут.
Конечно, есть там определенные проблемы. Вот детский дом, который я посещаю, давно уже требует ремонта крыша, то есть она течет. Но как-то руководство старается сделать все для того, чтобы такие проблемы никак не отразились на качестве жизни детей. Анастасия Урнова: Хорошо, Алана, спасибо вам большое, что рассказали. Напомню, с нами, со студией на связи была Алана Семигузова — волонтер и юрист из Читы. Да, Александр, пожалуйста. Александр Гезалов: Вы знаете, я как-то под Новый год получил такую информацию.
В один детский дом предложили ночью прийти всем желающим и поздравить детей с Новым годом. Вот это такое какое-то, мне кажется, легкое, лайтовое волонтерство без погружения в проблему детей, о чем Маша говорила, — мне кажется, это приводит к тому, что люди следят действительно, не течет ли крыша, поиграть, еще что-то. А погружаться в проблемы… Вот она назвала бы конкретного Васю, с которым она взаимодействует, и говорила бы о его трудностях — было бы понятно, что она про конкретного Васю знает. А когда я приезжаю одна или один, а там много детей, нет супервизии, нет специалистов и так далее — это все такое, знаете, помазание системы. И у нас таких волонтеров достаточно много. Анастасия Урнова: То есть вы считаете, что такое волонтерство в принципе неэффективно? Александр Гезалов: Ну, оно как бы для нее.
А для детей-то что? Или, например, допустим, когда… Мария Хадеева: Давайте еще спросим, что такое эффективность. Вы говорите про неэффективность. Эффективность — это что? Александр Гезалов: Критерии эффективности — это же конкретная судьба, конкретное сопровождение, конкретное наставничество. А когда со всеми общо… И еще она говорит, что есть хорошие детские дома… Анастасия Урнова: После ваших слов никто, я чувствую, в детские дома не поедет. Александр Гезалов: Нет, не в этом дело, не в этом дело.
Нужно выстраивать систему… Нет, надо выстраивать систему между учреждением и, допустим, той же благотворительной организацией, которая этим занимается. Анастасия Урнова: Разумеется. Александр Гезалов: Ну, взять тот же Челябинск. Почему там произошло? Какой-то непонятный мужик пришел и начал взаимодействовать. Никакой ответственности, никаких документов, никто ничего не подписывал, никто никого не проверял. Ну, он-то оформил, а сама система чем занималась?
Анастасия Урнова: Я читала, что он, между прочим, специально для этого прошел необходимые курсы, получил какие-то справки о том, что… Он вообще чуть ли не на работу хотел туда устраиваться. Александр Гезалов: Об этом и речь, об этом и речь. Мария Хадеева: Государственная система подготовки. Анатолий Васильев: Он формально сделал вещи, за которые к нему не придерешься.
В этот момент помощь наставника нужна как никогда. Всё, что я могу — это поддержать, похвалить Кристину.
И есть за что! Она стала очень самостоятельной: работает, организовывает быт», — делится Марина. Мы передаем другим частички тепла, которые вынесли из своей семьи. У каждого человека должен быть друг, который и поможет, и поддержит, и порадуется, и погрустит вместе с тобой. И для детей из детского дома такой человек — наставник». Мальчик прогуливал школу, ввязывался в драки.
Не заводил ни с кем дружбу и боялся показать слабину. Очень хотел, чтобы им был мужчина, но мне в пару определили Кристину. Позже я понял, что главное, как человек к тебе относится, как поддерживает. Могли никого не дать — наставников мало, — делится воспоминаниями Коля. Искру, позитив, любовь к жизни. Начал понимать, что мир не такой уж и злой.
Можно любить, чувствовать». Интересным, откровенным и разрушающим собственные внутренние границы. Я пыталась заранее продумать вопросы, но этого было не нужно. Разговор сразу потёк масштабно, на глубокие темы: от хобби и увлечений до планов на жизнь. Меня поразила его открытость, настоящность. Он помогал проявляться моей детской радости, искренности.
Мне нужно было время понять, что я пришла в проект не учить Колю, а самой научиться, — признаётся Кристина. И в нашей дружбе он обрёл свою нужность. Я всегда рядом». Воспитатели из детского дома рассказали Кристине о главном увлечении Коли — он обожал музыку и писал рэп. Кристина поддерживала его в этом, советовала книги для расширения кругозора, а затем предложила записать свой трек. Но после того как была проделана большая работа, а песня записана, он убедился, что всё возможно.
Для него это было важно! Коля проживает свои эмоции через слова, музыку». Своим творчеством Коля хочет показать молодёжи, что мир вокруг — чуть больше, чем они могут представить. Он уверен, нет плохих людей, есть те, которые столкнулись с трудной ситуацией. А почему? Подростки из детского дома теряются, не знают, куда податься и к кому пойти за помощью.
Они зажатые, злые из-за обид. Нужно к ним мягче относиться. Они нуждаются в помощи.
Иногда их может не быть, потому что мама сама воспитывалась в учреждении. Другая причина отказа может быть связана с врожденным заболеванием ребенка. Родители пугаются диагноза, считают, что не справятся, и оставляют младенца в роддоме. Отказ от ребенка по медицинским причинам может случиться в социально сохранной семье, где у родителей есть стабильный доход, жилье, поддерживающее окружение. Сложная жизненная ситуация, которая привела к отобранию ребенка или добровольному размещению в детдоме за которым нередко тоже скрывается отобрание. В семье могут возникнуть трудности, из-за которых родители перестают справляться со своими обязанностями.
Дети становятся объектами внимания органов опеки и их забирают из семьи в учреждение. Может быть и так, что родители сами размещают ребенка в детдоме. Иногда заявление на добровольное размещение ребенка — это единственная «помощь», которую могут предложить родителям социальные службы, потому что у них нет необходимых ресурсов для поддержки семей в сложной жизненной ситуации. Почему ребенка могут забрать из семьи? Одна из самых частых причин — злоупотребление родителями алкоголем. Если детей не кормят и бьют, то отобрание необходимо. Но если один родитель употребляет, а второй работает на трех работах и тянет ребенка, то у ребенка будет другая картина с точки зрения его потребностей, — объясняет психолог. А дальше наблюдают за тем, как она меняется, — продолжает психолог. А родителям говорят только: «Ну справляйтесь».
И все зависит от того, насколько семья имеет эту способность справляться. Родители могут бесплатно лечь в наркологическую клинику, чтобы снять абстинентный синдром.
Жизнь в детдоме. Что приходится испытывать ребенку, живя без родителей.
Стекла, гвозди и прочее — за них я был готов даже кусаться. Личных вещей не было никогда, а значит, все, что находили на улице, и было этими личными вещами. С одной стороны, это учило неприхотливости, с другой — давало ограничения, которые со временем так и не удалось истребить. Сейчас у меня много одежды, половину из которой я не ношу. Когда нужно было постирать одежду, ее просто с нас снимали, а переодеться было не во что, ходили в чем придется.
Слово «свитер» я узнал после 25 лет. А ведь на улице порой было 30 градусов ниже жизни... Вообще с одеждой мои отношения никогда не ладились, как и у многих. Что дали, то и носишь.
Как выглядишь, не увидишь, да и не надо. В детдомах мало зеркал. Нет оценки собственной внешности. Нет понимания, симпатичный ты или не симпатичный.
А что значит «симпатичный», как это использовать, для чего Скудность одежды — это как признак некой аскетичности, но как потом научиться подбирать гардероб, что надеть к какому событию, к какому дню — непонятно. То ли все время ходить в спортивках, ожидая, с кем бы пособачиться, то ли носить одни брюки, пока не сотрутся коленки. Все это сильно повлияло на меня. Могу носить одну и ту же рубашку три месяца, не задумываясь.
О носках вообще нет речи: сполоснул — надел, сполоснул — надел, до следующей партии. Каждый раз, попадая в новые детские дома, я знал: главная задача — очень хорошо понять и раскусить сущность того, кто тобой рулит. Найти к нему ключ и подход, так как ему нет дела до каждого из нас, ведь нас много, а он один. Поэтому процесс распознавания того, кто является твоей «мамой», очень важный и судьбоносный.
Если ты промахнешься с оценкой, весьма сложно будет потом отстроить отношения и получать ресурсы. Первое время мне это удавалось весьма плохо. Я сразу начинал показывать себя во всей красе, за что стоял в углах или получал затрещины. Но потом я научился ладить с «воспами».
Приспособившись к их требованиям и внутренним проблемам, ты находишь верный ключ к тому, чтобы не быть под огнем. Четкая оценка возможностей воспитательницы, способность не реагировать или, наоборот, реагировать на провокации — все это и есть багаж знаний, позволяющий выживать в любой системе. Воспитатели частенько собирались в беседке, курили «Беломор» и говорили о том о сем.
А вот в детских домах и коррекционных интернатах, подведомственных министерству образования, детей, наоборот, готовят к приемным родителям, отметила эксперт. Эти тонкости мало, кто отслеживает», — сказала Елакова. Несмотря на то, что власти твердят об активном взаимодействии между министерствами, работающими с сиротами, перекладывание ответственности все же прослеживается. Фото: 1MI Больше детей — больше денег: проблема сиблингов Елакова заметила, что в республиканских учреждениях для сирот проживает большое количество подростков и сиблингов — кровных братьев и сестер, которых при семейном устройстве не делят. Осилить такую ношу способен не каждый опекун. Чем больше детей, тем сложнее, потому что это огромная ответственность и каждодневный труд. Даже кровные семьи иногда распадаются, когда появляются дети», — заметила в разговоре с Inkazan уполномоченный по правам ребенка в Татарстане Ирина Волынец. Отличительных привилегий у семей, решившихся взять под опеку сиблингов, нет: они, как и остальные приемные родители, получают выплаты, при необходимости — психологическую поддержку. Однако очевидно, что пособия у усыновителей братьев и сестер выше из-за количества детей. Фото: 1MI «У меня всегда вызывают много вопросов семьи, которые забирают под опеку много детей. Особенно это распространено в сельской местности. Иногда закладывается подозрение в неискренности этих опекунов. Какую они преследую цель: действительно ли сделать детей счастливыми или просто повысить свой материальный уровень? В Татарстане при усыновлении одного ребенка семья получает единовременное пособие в 22,9 тысячи рублей, при усыновлении сиблингов на каждого ребенка приходится выплата в 175 тысяч рублей. Если семья берет сиблингов на попечительство или оформляется как приемная семья, то, помимо единовременного пособия в 22,9 тысячи рублей, она получает ежемесячные выплаты суммой 11,9 тысячи рублей на каждого ребенка. Узнать подробнее По словам Волынец, в республике встречались случаи использования детского труда для сельского хозяйства и подсобных работ. В 2019 году Татарстан и вовсе ужаснула история истязания двух приемных сестер. Малышек систематически били опекуны. Одна из таких сцен закончилась трагедией, в результате которой погибла 9-летняя школьница. Уполномоченный рассказала, что при проверке одной из семей, взявшей под опеку сиблингов в местном селе, выяснилось, что сироты жили совсем в других условиях, нежели кровные дети. Опекаемые — жили в отдельном пристрое, плохо оборудованном для жизни, были обязаны работать в огороде, их не брали не в какие путешествия. Это очень грубое нарушение прав детей», — сказала уполномоченный. При этом, по ее словам, когда органы расторгали договор опеки, дети готовы были остаться даже на таких условиях, лишь бы не возвращаться в детский дом. Потому что каждый ребенок хочет жить в семье», — сообщила Волынец. Такое явление называется социальным сиротством. По данным мэрии столицы Татарстана, распространенной причиной его появления является неблагополучная мама, злоупотребляющая алкоголем или наркотиками.
И мальчики там обязательно должны быть пострижены под машинку. Казённое учреждение, что с него взять. В каких-то регионах такие казармы ещё остались. Но Ставрополь можно считать образцово-показательным — детдом на 200 человек здесь всего один. А в большинстве остальных — около 30. Ничего общего с казармой. У группы на пять-семь человек получается что-то вроде квартиры: спальня мальчиков, спальня девочек, гостиная-игровая, свой санузел. Домашняя мебель. Всё действительно очень уютно. То, что детям тут хорошо, видно сразу — весёлые, раскрепощённые, от взрослых не шарахаются. Но, конечно, это не семья. Как бы воспитатели ни старались, они на работе. Да и мы же не живём с ними — уходим на ночь, на выходные, — констатирует Побейпеч. Ставропольскому краю удивительным образом везёт. Как когда-то тут появился первый в стране семейный детдом, так и сейчас в селе Дербетовка, в 160 км от Ставрополя, с 2012 года действует уникальный приют — как из сказок «Тысячи и одной ночи». Сам бы не увидел — не поверил бы, что такое вообще возможно. Небольшой дворец за красивой кованой оградой. Башенки, балкон, мраморная лестница. Напоминает бутик-отель. На пороге нас встречают две хозяйки — Розият и Патипат. А за ними гурьбой вываливают дети. Мальчики и девочки, тёмные и светловолосые. Насколько им повезло, они, думаю, пока не понимают. На площади 2000 кв. Дети живут в комнатах по двое. С отдельным санузлом в каждой. Буквально как в настоящем бутик-отеле. Но самое главное — построивший всё это «джинн» исполняет желания и даже капризы. Хочет ребёнок заняться борьбой, английским, музыкой — пожалуйста. Прямо во дворец приходят тренеры и репетиторы. Или, например, 17-летняя Марина увлеклась дизайном ногтей, задумала сделать это своей будущей профессией... Тут же выясняется, что некоторых из тех, кто учит английский, на каникулах отправляли практиковаться в Великобританию. Дом построил и полностью содержит московский бизнесмен-меценат Омар Муртузалиев. И он сам, и его супруга Ума — уроженцы Дербетовки. То, что мы здесь видим, — профессиональная приёмная семья. А формально — две семьи, в каждой — по восемь детей. Патипат и Розият собственных детей уже вырастили. И с удовольствием работают приёмными родителями. Государство выделяет им все положенные вознаграждения и пособия. А разницу в расходах покрывают Муртузалиевы. Только не подумайте, что эта сказка создана для «своих»: здесь дети разных национальностей. Им просто повезло. Но есть нюанс. Патипат и Розият дети любят, висят на них, обнимают. Но мамами не называют: только «тётя Паша» и «тётя Роза». Даже те, кто никогда не видел свою биологическую мать. А значит, как бы хорошо здесь ни было, как бы добрые «джинны» ни старались создать уют, в профессиональной приёмной семье, как и в самом лучшем детдоме, настоящие родственные отношения не складываются. Доходные инвалиды Но те, кто берут приёмных детей, далеко не всегда руководствуются благими намерениями. Говорят, что любят детей, но интересуются в первую очередь вознаграждением, пособиями, — рассказывает Татьяна Лоенко, куратор приёмных семей Апанасенковского района Ставрополья. Но есть потенциал — могу дарить тепло детям». То есть опять же в ряде случаев это просто форма педагогической работы. Вопрос лишь в том, насколько ответственно и с душой к ней подходят. Известны истории, когда приёмных детей рассматривают просто как некий производственный актив — типа станка или коровы. В Ставропольском крае принявший в семью восемь здоровых детей получает ежемесячное вознаграждение 40 тыс. И ещё пособие на содержание детей — 69 тыс. При необходимости можно тратить и личные деньги воспитанников — зачисляемые на их счета алименты, социальные пенсии. Но и это далеко не всё. При правильно выстроенной стратегии можно получать неплохую финансовую подпитку от спонсоров. Даже если это будут просто одежда, игрушки — уже экономия государственных средств. Если Милери получит здание, возродит бренд «Дом Коргановых», то тоже сможет неплохо зарабатывать, — намекают мне его оппоненты.
Воспитатели чаще всего не знакомы с понятием депривации, травмы, ее последствий, не умеют работать с травмированным ребенком достаточно чутко и аккуратно, чтобы позволить ему справиться с переживанием горя, потери, одиночества, злости и многих-многих других чувств. Травматический опыт у детей проявляется в нарушениях поведения и сложном эмоциональном состоянии. Могут наблюдаются вспышки агрессии по отношению к другим детям или персоналу, аутоагрессия, истерики, сложности в обучении, действия сексуального характера по отношению к другим детям. Такой опыт может привести к воровству и склонности к вредным привычкам — это может быть попыткой справиться с трудными переживаниями самостоятельно, заглушить болезненные чувства. Система наказаний Поскольку персонал не имеет представления об особенностях детей, переживших такой опыт, он ориентируется не на причины такого поведения, а на его купирование. Обычно это осуществляется через наказания, которые могут быть разными — в зависимости от особенностей сотрудников детского дома. Воспитатели могут ругать, лишать чего-то, наказывать физически, запирать в «страшном» месте — вариант карцера Если ребенка в такой ситуации наказывать, травматический опыт усугубляется. Во-первых, он сильнее злится, и поведение становится только сложнее. Во-вторых, ребенок эмоционально закрывается, выходит на уровень «выживания», что приводит к отсутствию эмпатии и понятия о моральных нормах. Кроме того, исчезает мотивация к достижению чего-либо, потому что уровень стресса не позволяет осуществлять познавательную деятельность, у ребенка нет ресурса на развитие. Несуществующие диагнозы Зачастую детей, нормально реагирующих на ненормальную и травматическую ситуацию, направляют в психиатрическую больницу с целью снять остроту поведения и получить объяснение о причинах происходящего. В таких случаях дети зачастую получают не совсем корректный психиатрический диагноз и медикаментозную терапию. Потому что психиатры, к сожалению, тоже не учитывают этот опыт и переживание ребенком потери семейного проживания. Физическое и сексуальное насилие В условиях огромного коллектива и отсутствия реабилитации в сиротских учреждениях часто происходят акты физического и сексуального насилия. Прежде всего это делают дети друг с другом, а воспитатели не могут справиться с ситуацией. Няня, которая остается ночью одна с 15—40 детьми, не сможет ничего сделать, если одни мальчики пойдут бить других. Бывает, что на ситуацию закрывают глаза и, более того, используют ее, чтобы выстроить контакт с агрессором, который будет помогать поддерживать порядок в группе. Насилие в детском доме может использоваться взрослыми как педагогический инструмент, и вместо того чтобы его остановить, они позволяют ему происходить 5. Отношение к детям с инвалидностью Самая тяжелая картинка, которую мы видим сегодня. Кроме тех проблем, которые есть у каждого ребенка — горе, потеря семьи, возможно, непроработанная травма или опыт насилия, — добавляется проблема, связанная с их основным заболеванием. Для детей, имеющих тяжелые множественные нарушения, уход в специализированных учреждениях социальной защиты осуществляется в основном младшим персоналом, не имеющим специальной подготовки. Кроме того, именно там, где детям нужно в два раза больше внимания и ухода — они зачастую не могут сами поесть, встать и так далее, — персонала не больше, что казалось бы логичным, а меньше, чем в организациях, где живут дети без особенностей. Мы видим совершенно неудовлетворительный уровень ухода за такими детьми, а состояние их здоровья часто ухудшается в системе государственной заботы. Постоянные переводы с места на место Есть дети, которые к 11—12 годам пережили от семи до восьми перемещений между организациями, годами не виделись со своими братьями и сестрами и не общались с ними. До сих пор в большинстве регионов ребенок идет по этому горестному «сиротскому этапу».
Как дети оказываются в детдомах и должны ли они быть благодарны приемным родителям
Они редко становятся любимчиками учителей, так как с ними дома никто не занимается и у них нет репетиторов. Следовательно, у таких детей очень низкие академические показатели и возможности выбора специальности для поступления крайне ограничены. Большинство оканчивает колледжи и устраивается на низкооплачиваемую работу или пытаются заняться нелегальным бизнесом, как, например, Сергей. Парень вместе со всеми одноклассниками поступил в колледж, а после окончания вернулся в комнату, где раньше жил с мамой.
Вместо того чтобы устроиться на работу, Сергей начал из дома вести какой-то нелегальный бизнес. И только по счастливому стечению обстоятельств об этом узнал сосед по коммунальной квартире. Добросердечный сосед обзвонил всех обманутых покупателей, со всеми договорился, чтобы они не подавали заявление в милицию.
Он помог Сергею устроиться на работу сторожем, где тот и проработал много лет. И это среднестатическая история, участник которой смог хотя бы удержаться с теми ресурсами, которые у него были. Позитивный кейс Есть ещё одно важное различие между детдомовцами и высокоресурсными детьми — у детей среднего класса длинный период взросления и выхода на высокую оплату.
Предположим, ребёнок из обеспеченной семьи решил стать учёным. Сначала он работает младшим научным сотрудником с небольшой зарплатой. Родители поддерживают его материально и снимают ему квартиру.
Я послушал, сделал свой выбор. Если мне нужен совет про учебу, отношения, то спрошу у Лены», — делится Юра. Тот человек, который готов выделять своё время и силы на того, кому это очень важно. Не за деньги или зарплату, ведь мы волонтёры. Я точно знаю, что каждому ребёнку нужен человек из взрослого непонятного мира, который расскажет, как жить после выпуска из детского дома. Например, я делюсь своими историями из жизни, рассказываю и про те моменты, где я оступалась. Мне не стыдно. Ведь Юре это помогает делать выводы и принять собственное решение. У нас доверительные отношения, и нет тем, которые мы не обсуждали». Кристина и Марина Кристина была замкнутым ребёнком, редко общалась с людьми и мало кого подпускала к себе.
Но четыре года назад после встречи со своим наставником Мариной, Кристина, как она сама говорит, «открылась». Замкнутым, как я, тем, кто не доверяет людям и боится общества, — рассказывает Кристина. Я сменила множество разных детских домов. И там меня не учили тому, чему смогла Марина. Я благодарна ей за то, что она со мной». Кристина признаётся, что в детском доме не была самой послушной, но решила в обществе вести себя по-другому. Иду по тому, чему меня Марина научила, по её опыту. Она мне и в училище помогала, и в жизни. Даже просто в магазин сходить. Марина показывала, как рассчитываться на кассе, как пересчитать сдачу и сверить чек.
И я сейчас могу ей в любой момент позвонить и спросить совета. Ближе, чем с Мариной, я ни с кем не общаюсь. Считаю её своей семьёй». Но найти общий язык удалось спустя время. Я была осторожна и первое время боялась, что не подружимся, — рассказывает Марина. Мы много гуляли, тренировали навыки взрослой жизни. Например, вместе ездили на общественном транспорте, заходили в магазин. Меня поразило, что Кристина не чувствовала "цену денег" и не понимала сколько вкусняшек можно купить на сто рублей». Но по состоянию здоровья решила сменить профессию. Сейчас девушка работает на автомойке и снимает комнату.
Но выход в новую среду — ещё более трудный и страшный для ребёнка. В этот момент помощь наставника нужна как никогда. Всё, что я могу — это поддержать, похвалить Кристину. И есть за что! Она стала очень самостоятельной: работает, организовывает быт», — делится Марина.
Там мы будем отрабатывать новые технологии работы с семьей. По сути, это работа по реструктуризации домов ребенка». Она отметила, что персонал домов ребенка, которые будут реструктурирваны, «не окажется на улице» — учреждения продолжат работать, но в ином формате, например, как центры ранней помощи семьям с детьми с инвалидностью, ясли или центр сопровождения приемных семей.
Сидела, опустив глаза, и не знала, как разговаривать. Но мама мне понравилась! А кровная мама умерла в 2015 году. Я бы сказала: из обезьяны сделали человека. Мои приемные родители говорили, а я не понимала каждое третье слово, и они мне все объясняли. Мы постоянно играли в развивающие игры. Мне это было очень интересно. Мама водила меня в разные кружки. Мама помогла с русским языком. Мне хочется помогать людям У нас уже большая приемная семья. Я хочу в этом году поступить в РГСУ на психфак, готовлюсь к экзаменам. Мне хочется помогать людям, например, восстанавливаться после травм — расставаний, трагедий, поднимать самооценку. С подростком, мне кажется, я бы не справилась. Ребенку семья обязательно нужна. У тебя всегда есть крыло, которым тебя прикроют, согреют, помогут. Ведь только родители могут защитить ребенка. В приютах, интернатах защитить не могут.
Кусачее детство: как живется в детдоме?
Как живут дети в детских домах и что их ждет когда они повзрослеют. Минздрав РФ, 2022 Названо количество детей в детдомах - 34 тыс, 2021 Закрытие всех детских домов в Подмосковье. Детские дома не помогают детям, а вредят им — к таким выводам на основании многочисленных исследований пришли развитые страны еще в середине прошлого века. ДЕТСКИЕ ДОМА, в России учреждения интернатного типа для детей-сирот и детей, лишённых попечения родителей. Помощь молодым мамам – выпускницам детских домов, оказавшимся в трудной ситуации. В одном из детских домов, где он жил, туалет открывали два раза в день: утром на полчаса, вечером на час, всё остальное время они терпели.