Читать онлайн книгу «Бедные люди» автора Федора Достоевского полностью, на сайте или через приложение Литрес: Читай и Слушай. Первый социальный роман Действительно, роман Достоевского «Бедные люди» — роман, переполненный картинами страданий: страдают два главных героя, Варенька Доброселова и Макар Девушкин, страдают и люди вокруг, и эти страдания тоже вписываются в общую картину. Произведение "Бедные люди" повествуют нам о переписке между мелким чиновником и его родственницей, которая стала сиротой совсем рано.
►▒"Бедные люди" Ф.М. Достоевский
Главная 10 класс Федор Достоевский Бедные люди. О «Бедных людях» давно уже пишут так, что редкий читателя захочет перечитать первый роман Достоевского. Бедные люди, Федор Достоевский. Роман «Бедные люди» занимает центральное место среди ранних произведений Достоевского – и не только из-за того, что произведение стало первым опубликованным оригинальным романом автора (до этого Достоевский занимался переводческой деятельностью). Бедные люди: Роман в письмах автор Фёдор Михайлович Достоевский.
Фёдор Достоевский «Бедные люди»
Роман Ф.М. Достоевского "Бедные люди" написан в эпистолярном жанре. Повесть «Бедные люди» (см. на нашем сайте её полный текст и краткое содержание) была впервые опубликована в «Петербургском сборнике, изданном Н. Некрасовым», (СПб., 1846) с подписью: Ф. Достоевский. краткое содержание романа Достоевского по главам, подробный и доходчивый пересказ доступен для прочтения на нашем сайте. В библиотеке читайте бесплатно онлайн Бедные люди Федор Михайлович Достоевский полностью (целиком) и скачивайте в формате FB2, EPUB, PDF, DOCX, MOBI, TXT, HTML. Книга "Бедные люди" авторства Федора Михайловича Достоевского. Бедные люди: Роман в письмах автор Фёдор Михайлович Достоевский.
Фёдор Достоевский «Бедные люди»
Зато уж про черную и не спрашивайте: винтовая, сырая, грязная, ступеньки поломаны, и стены такие жирные, что рука прилипает, когда на них опираешься. На каждой площадке стоят сундуки, стулья и шкафы поломанные, ветошки развешаны, окна повыбиты; лоханки стоят со всякою нечистью, с грязью, с сором, с яичною скорлупою да с рыбьими пузырями; запах дурной... Я уже описывал вам расположение комнат; оно, нечего сказать, удобно, это правда, но как-то в них душно, то есть не то чтобы оно пахло дурно, а так, если можно выразиться, немного гнилой, остро-услащенный запах какой-то. На первый раз впечатление невыгодное, но это всё ничего; стоит только минуты две побыть у нас, так и пройдет, и не почувствуешь, как всё пройдет, потому что и сам как-то дурно пропахнешь, и платье пропахнет, и руки пропахнут, и всё пропахнет, — ну, и привыкнешь. У нас чижики так и мрут. Мичман уж пятого покупает, — не живут в нашем воздухе, да и только. Кухня у нас большая, обширная, светлая.
Правда, по утрам чадно немного, когда рыбу или говядину жарят, да и нальют и намочат везде, зато уж вечером рай. В кухне у нас на веревках всегда белье висит старое; а так как моя комната недалеко, то есть почти примыкает к кухне, то запах от белья меня беспокоит немного; но ничего: поживешь и попривыкнешь. С самого раннего утра, Варенька, у нас возня начинается, встают, ходят, стучат, — это поднимаются все, кому надо, кто в службе или так, сам по себе; все пить чай начинают. Самовары у нас хозяйские, большею частию, мало их, ну так мы все очередь держим; а кто попадет не в очередь со своим чайником, так сейчас тому голову вымоют. Вот я было попал в первый раз, да... Тут-то я со всеми и познакомился.
С мичманом с первым познакомился; откровенный такой, всё мне рассказал: про батюшку, про матушку, про сестрицу, что за тульским заседателем, и про город Кронштадт. Обещал мне во всем покровительствовать и тут же меня к себе на чай пригласил. Отыскал я его в той самой комнате, где у нас обыкновенно в карты играют. Там мне дали чаю и непременно хотели, чтоб я в азартную игру с ними играл. Смеялись ли они, нет ли надо мною, не знаю; только сами они всю ночь напролет проиграли, и когда я вошел, так тоже играли. Мел, карты, дым такой ходил по всей комнате, что глаза ело.
Играть я не стал, и мне сейчас заметили, что я про философию говорю. Потом уж никто со мною и не говорил всё время; да я, по правде, рад был тому. Не пойду к ним теперь; азарт у них, чистый азарт! Вот у чиновника по литературной части бывают также собрания по вечерам. Ну, у того хорошо, скромно, невинно и деликатно; всё на тонкой ноге. Ну, Варенька, замечу вам еще мимоходом, что прегадкая женщина наша хозяйка, к тому же сущая ведьма.
Вы видели Терезу. Ну, что она такое на самом-то деле? Худая, как общипанный, чахлый цыпленок. В доме и людей-то всего двое: Тереза да Фальдони, хозяйский слуга. Я не знаю, может быть, у него есть и другое какое имя, только он и на это откликается; все его так зовут. Он рыжий, чухна какая-то, кривой, курносый, грубиян: всё с Терезой бранится, чуть не дерутся.
Вообще сказать, жить мне здесь не так чтобы совсем было хорошо... Чтоб этак всем разом ночью заснуть и успокоиться — этого никогда не бывает. Уж вечно где-нибудь сидят да играют, а иногда и такое делается, что зазорно рассказывать. Теперь уж я все-таки пообвык, а вот удивляюсь, как в таком содоме семейные люди уживаются. Целая семья бедняков каких-то у нашей хозяйки комнату нанимает, только не рядом с другими нумерами, а по другую сторону, в углу, отдельно. Люди смирные!
Об них никто ничего и не слышит. Живут они в одной комнатке, огородясь в ней перегородкою. Он какой-то чиновник без места, из службы лет семь тому исключенный за что-то. Фамилья его Горшков; такой седенький, маленький; ходит в таком засаленном, в таком истертом платье, что больно смотреть; куда хуже моего! Жалкий, хилый такой встречаемся мы с ним иногда в коридоре ; коленки у него дрожат, руки дрожат, голова дрожит, уж от болезни, что ли, какой, бог его знает; робкий, боится всех, ходит стороночкой; уж я застенчив подчас, а этот еще хуже. Семейства у него — жена и трое детей.
Старший, мальчик, весь в отца, тоже такой чахлый. Жена была когда-то собою весьма недурна, и теперь заметно; ходит, бедная, в таком жалком отребье. Они, я слышал, задолжали хозяйке; она с ними что-то не слишком ласкова. Слышал тоже, что у самого-то Горшкова неприятности есть какие-то, по которым он и места лишился... Бедны-то они, бедны — господи, бог мой! Всегда у них в комнате тихо и смирно, словно и не живет никто.
Даже детей не слышно. И не бывает этого, чтобы когда-нибудь порезвились, поиграли дети, а уж это худой знак. Как-то мне раз, вечером, случилось мимо их дверей пройти; на ту пору в доме стало что-то не по-обычному тихо; слышу всхлипывание, потом шепот, потом опять всхлипывание, точно как будто плачут, да так тихо, так жалко, что у меня всё сердце надорвалось, и потом всю ночь мысль об этих бедняках меня не покидала, так что и заснуть не удалось хорошенько. Ну, прощайте, дружочек бесценный мой, Варенька! Описал я вам всё, как умел. Сегодня я весь день всё только об вас и думаю.
У меня за вас, родная моя, все сердце изныло. Ведь вот, душечка моя, я вот знаю, что у вас теплого салопа нет. Уж эти мне петербургские весны, ветры да дождички со снежочком, — уж это смерть моя, Варенька! Такое благорастворение воздухов, что убереги меня, господи! Не взыщите, душечка, на писании; слогу нет, Варенька, слогу нет никакого. Хоть бы какой-нибудь был!
Пишу, что на ум взбредет, так, чтобы вас только поразвеселить чем-нибудь. Ведь вот если б я учился как-нибудь, дело другое; а то ведь как я учился? Ваш всегдашний и верный друг Макар Девушкин. Апреля 25. Сегодня я двоюродную сестру мою Сашу встретила! Услышала я тоже со стороны, что Анна Федоровна всё обо мне выведывает.
Она, кажется, никогда не перестанет меня преследовать. Она говорит, что хочет забыть всё прошедшее и что непременно сама навестит меня. Говорит, что вы мне вовсе не родственник, что она ближе мне родственница, что в семейные отношения наши вы не имеете никакого права входить и что мне стыдно и неприлично жить вашей милостыней и на вашем содержании... И матушку-то она пощадить не хотела! А если бы знала бедная матушка, что они со мною сделали! Бог видит!..
Анна Федоровна говорит, что я по глупости моей своего счастия удержать не умела, что она сама меня на счастие наводила, что она ни в чем остальном не виновата и что я сама за честь свою не умела, а может быть, и не хотела вступиться. А кто же тут виноват, боже великий! Она говорит, что господин Быков прав совершенно и что не на всякой же жениться, которая... Жестоко слышать такую неправду, Макар Алексеевич! Я не знаю, что со мною теперь делается. Я дрожу, плачу, рыдаю; это письмо я вам два часа писала.
Я думал, что она по крайней мере сознает свою вину предо мною; а она вот как теперь! Ради бога, не тревожьтесь, друг мой, единственный доброжелатель мой! Федора все преувеличивает: я не больна. Я только простудилась немного вчера, когда ходила на Волково к матушке панихиду служить. Зачем вы не пошли вместе со мною; я вас так просила. Ах, бедная, бедная моя матушка, если б ты встала из гроба, если бы ты знала, если б ты видела, что они со мною сделали!..
Мая 20. Голубчик мой, Варенька! Посылаю вам винограду немного, душечка; для выздоравливающей это, говорят, хорошо, да и доктор рекомендует для утоления жажды, так только единственно для жажды. Вам розанчиков намедни захотелось, маточка; так вот я вам их теперь посылаю. Есть ли у вас аппетит, душечка? Впрочем, слава богу, что всё прошло и кончилось и что несчастия наши тоже совершенно оканчиваются.
Воздадим благодарение небу! А что до книжек касается, то достать покамест нигде не могу. Есть тут, говорят, хорошая книжка одна и весьма высоким слогом написанная; говорят, что хороша, я сам не читал, а здесь очень хвалят. Я просил ее для себя; обещались препроводить. Только будете ли вы-то читать? Вы у меня на этот счет привередница; трудно угодить на ваш вкус, уж я вас знаю, голубчик вы мой; вам, верно, всё стихотворство надобно, воздыханий, амуров, — ну, и стихов достану, всего достану; там есть тетрадка одна переписанная.
Я-то живу хорошо. Вы, маточка, обо мне не беспокойтесь, пожалуйста. А что Федора вам насказала на меня, так всё это вздор; вы ей скажите, что она налгала, непременно скажите ей, сплетнице!.. Я нового вицмундира совсем не продавал. Да и зачем, сами рассудите, зачем продавать? Вот, говорят, мне сорок рублей серебром награждения выходит, так зачем же продавать?
Вы, маточка, не беспокойтесь; она мнительна, Федора-то, она мнительна. Заживем мы, голубчик мой! Только вы-то, ангельчик, выздоравливайте, ради бога, выздоравливайте, на огорчите старика. Кто это говорит вам, что я похудел? Клевета, опять клевета! Здоровехонек и растолстел так, что самому опять становится совестно, сыт и доволен по горло; вот только бы вы-то выздоравливали!
Ну, прощайте, мой ангельчик; целую все ваши пальчики и пребываю вашим вечным, неизменным другом Макаром Девушкиным. Ах, душенька моя, что это вы опять в самом деле стали писать?.. Разве темнотою ночною пользуясь; да вот теперь и ночей-то почти не бывает: время такое. Я и то, маточка моя, ангельчик, вас почти совсем не покидал во всё время болезни вашей, во время беспамятства-то вашего; но и тут я и сам уж не знаю, как я все эти дела обделывал; да и то потом перестал ходить; ибо любопытствовать и расспрашивать начали. Здесь уж и без того сплетня заплелась какая-то. Я на Терезу надеюсь; она не болтлива; но всё же, сами рассудите вы, маточка, каково это будет, когда они всё узнаю про нас?
Что-то они подумаю и что они скажут тогда? Так вот вы скрепите сердечко, маточка, да переждите до выздоровления; а мы потом уж так, вне дома, где-нибудь рандеву дадим. Июня 1. Любезнейший Макар Алексеевич! Мне так хочется сделать вам что-нибудь угодное и приятное за все ваши хлопоты и старания обо мне, за всю вашу любовь ко мне, что я решилась наконец на скуку порыться в моем комоде и отыскать мою тетрадь, которую теперь и посылаю вам. Я начала ее еще в счастливое время жизни моей.
Вы часто с любопытством расспрашивали о моем прежнем житье-бытье, о матушке, о Покровском, о моем пребывании у Анны Федоровны и, наконец, о недавних несчастиях моих и так нетерпеливо желали прочесть эту тетрадь, где мне вздумалось, бог знает для чего, отметить кое-какие мгновения из моей жизни, что я не сомневаюсь принести вам большое удовольствие моею посылкою. Мне же как-то грустно было перечитывать это. Мне кажется, что я уже вдвое постарела с тех пор, как написала в этих записках последнюю строчку. Всё это писано в разные сроки. Прощайте, Макар Алексеевич! Мне ужасно скучно теперь, и меня часто мучит бессонница.
Прескучное выздоровление! I Мне было только четырнадцать лет, когда умер батюшка. Детство мое было самым счастливым временем моей жизни. Началось оно не здесь, но далеко отсюда, в провинции, в глуши. Батюшка был управителем огромного имения князя П—го, в Т—й губернии. Мы жили в одной из деревень князя, и жили тихо, неслышно, счастливо...
Я была такая резвая маленькая; только и делаю, бывало, что бегаю по полям, по рощам, по саду, а обо мне никто и не заботился. Батюшка беспрерывно был занят делами, матушка занималась хозяйством; меня ничему не учили, а я тому и рада была. Бывало, с самого раннего утра убегу или на пруд, или в рощу, или на сенокос, или к жнецам — и нужды нет, что солнце печет, что забежишь сама не знаешь куда от селенья, исцарапаешься об кусты, разорвешь свое платье, — дома после бранят, а мне и ничего. И мне кажется, я бы так была счастлива, если б пришлось хоть всю жизнь мою не выезжать из деревни и жить на одном месте. А между тем я еще дитею принуждена была оставить родные места. Мне было еще только двенадцать лет, когда мы в Петербург переехали.
Ах, как я грустно помню наши печальные сборы! Как я плакала, когда прощалась со всем, что так было мило мне. Я помню, что я бросилась на шею батюшке и со слезами умоляла остаться хоть немножко в деревне. Батюшка закричал на меня, матушка плакала; говорила, что надобно, что дела этого требовали. Старый князь П—й умер. Наследники отказали батюшке от должности.
У батюшки были кой-какие деньги в оборотах в руках частных лиц в Петербурге. Надеясь поправить свои обстоятельства, он почел необходимым свое личное здесь присутствие. Всё это я узнала после от матушки. Мы здесь поселились на Петербургской стороне и прожили на одном месте до самой кончины батюшки. Как тяжело было мне привыкать к новой жизни! Мы въехали в Петербург осенью.
Когда мы оставляли деревню, день был такой светлый, теплый, яркий; сельские работы кончались; на гумнах уже громоздились огромные скирды хлеба и толпились крикливые стаи птиц; всё было так ясно и весело, а здесь, при въезде нашем в город, дождь, гнилая осенняя изморозь, непогода, слякоть и толпа новых, незнакомых лиц, негостеприимных, недовольных, сердитых! Кое-как мы устроились. Помню, все так суетились у нас, всё хлопотали, обзаводились новым хозяйством. Батюшки всё не было дома, у матушки не было покойной минуты — меня позабыли совсем. Грустно мне было вставать поутру, после первой ночи на нашем новоселье. Окна наши выходили на какой-то желтый забор.
На улице постоянно была грязь. Прохожие были редки, и все они так плотно кутались, всем так было холодно. А дома у нас по целым дням была страшная тоска и скука. Родных и близких знакомых у нас почти не было. С Анной Федоровной батюшка был в ссоре. Он был ей что-то должен.
Ходили к нам довольно часто люди по делам. Обыкновенно спорили, шумели, кричали. После каждого посещения батюшка делался таким недовольным, сердитым; по целым часам ходит, бывало, из угла в угол, нахмурясь, и ни с кем слова не вымолвит. Матушка не смела тогда и заговорить с ним и молчала. Я садилась куда-нибудь в уголок за книжку — смирно, тихо, пошевелиться, бывало, не смею. Три месяца спустя по приезде нашем в Петербург меня отдали в пансион.
Вот грустно-то было мне сначала в чужих людях! Всё так сухо, неприветливо было, — гувернантки такие крикуньи, девицы такие насмешницы, а я такая дикарка. Строго, взыскательно! Часы на всё положенные, общий стол, скучные учителя — всё это меня сначала истерзало, измучило. Я там и спать не могла. Плачу, бывало, целую ночь, длинную, скучную, холодную ночь.
Бывало, но вечерам все повторяют или учат уроки; я сижу себе за разговорами или вокабулами, шевельнуться не смею, а сама всё думаю про домашний наш угол, про батюшку, про матушку, про мою старушку няню, про нянины сказки... Об самой пустой вещице в доме, и о той с удовольствием вспоминаешь. Думаешь-думаешь: вот как бы хорошо теперь было дома! Сидела бы я в маленькой комнатке нашей, у самовара, вместе с нашими; было бы так тепло, хорошо, знакомо. Как бы, думаешь, обняла теперь матушку, крепко-крепко, горячо-горячо! Думаешь-думаешь, да и заплачешь тихонько с тоски, давя в груди слезы, и нейдут на ум вокабулы.
Как к завтра урока не выучишь; всю ночь снятся учитель, мадам, девицы; всю ночь во сне уроки твердишь, а на другой день ничего не знаешь. Поставят на колени, дадут одно кушанье. Я была такая невеселая, скучная. Сначала все девицы надо мной смеялись, дразнили меня, сбивали, когда я говорила уроки, щипали, когда мы в рядах шли к обеду или к чаю, жаловались на меня ни за что ни про что гувернантке. Зато какой рай, когда няня придет, бывало, за мной в субботу вечером. Так и обниму, бывало, мою старушку в исступлении радости.
Она меня оденет, укутает, дорогою не поспевает за мной, а я ей всё болтаю, болтаю, рассказываю. Домой приду веселая, радостная, крепко обниму наших, как будто после десятилетней разлуки. Начнутся толки, разговоры, рассказы; со всеми здороваешься, смеешься, хохочешь, бегаешь, прыгаешь. С батюшкой начнутся разговоры серьезные, о науках, о наших учителях, о французском языке, о грамматике Ломонда — и все мы так веселы, так довольны. Мне и теперь весело вспоминать об этих минутах. Я всеми силами старалась учиться и угождать батюшке.
Я видела, что он последнее на меня отдавал, а сам бился бог знает как. С каждым днем он становился всё мрачнее, недовольнее, сердитее; характер его совсем испортился: дела не удавались, долгов было пропасть. Матушка, бывало, и плакать боялась, слова сказать боялась, чтобы не рассердить батюшку; сделалась больная такая; всё худела, худела и стала дурно кашлять. Я, бывало, приду из пансиона — всё такие грустные лица; матушка потихоньку плачет, батюшка сердится. Начнутся упреки, укоры. Батюшка начнет говорить, что я ему не доставляю никаких радостей, никаких утешений; что они из-за меня последнего лишаются, а я до сих пор не говорю по-французски; одним словом, все неудачи, все несчастия, всё, всё вымещалось на мне и на матушке.
А как можно было мучить бедную матушку? Глядя на нее, сердце разрывалось, бывало: щеки ее ввалились, глаза впали, в лице был такой чахоточный цвет. Мне доставалось больше всех. Начиналось всегда из пустяков, а потом уж бог знает до чего доходило; часто я даже не понимала, о чем идет дело. Чего не причиталось!.. И французский язык, и что я большая дура, и что содержательница нашего пансиона нерадивая, глупая женщина; что она об нашей нравственности не заботится; что батюшка службы себе до сих пор не может найти и что грамматика Ломонда скверная грамматика, а Запольского гораздо лучше; что на меня денег много бросили по-пустому; что я, видно, бесчувственная, каменная, — одним словом, я, бедная, из всех сил билась, твердя разговоры и вокабулы, а во всем была виновата, за всё отвечала!
И это совсем не оттого, чтобы батюшка не любил меня: во мне и матушке он души не слышал. Но уж это так, характер был такой. Заботы, огорчения, неудачи измучили бедного батюшку до крайности: он стал недоверчив, желчен; часто был близок к отчаянию, начал пренебрегать своим здоровьем, простудился и вдруг заболел, страдал недолго и скончался так внезапно, так скоропостижно, что мы все несколько дней были вне себя от удара. Матушка была в каком-то оцепенении; я даже боялась за ее рассудок. Только что скончался батюшка, кредиторы явились к нам как из земли, нахлынули гурьбою. Всё, что у нас ни было, мы отдали.
Наш домик на Петербургской стороне, который батюшка купил полгода спустя после переселения нашего в Петербург, был также продан. Не знаю, как уладили остальное, но сами мы остались без крова, без пристанища, без пропитания. Матушка страдала изнурительною болезнию, прокормить мы себя не могли, жить было нечем, впереди была гибель. Мне тогда только минуло четырнадцать лет. Вот тут-то нас и посетила Анна Федоровна. Она всё говорит, что она какая-то помещица и нам доводится какою-то роднею.
Матушка тоже говорила, что она нам родня, только очень дальняя. При жизни батюшки она к нам никогда не ходила. Явилась она со слезами на глазах, говорила, что принимает в нас большое участие; соболезновала о нашей потере, о нашем бедственном положении, прибавила, что батюшка был сам виноват: что он не по силам жил, далеко забирался и что уж слишком на свои силы надеялся. Обнаружила желание сойтись с нами короче, предложила забыть обоюдные неприятности; а когда матушка объявила, что никогда не чувствовала к ней неприязни, то она прослезилась, повела матушку в церковь и заказала панихиду по голубчике так она выразилась о батюшке. После этого она торжественно помирилась с матушкой. После долгих вступлений и предуведомлений Анна Федоровна, изобразив в ярких красках наше бедственное положение, сиротство, безнадежность, беспомощность, пригласила нас, как она сама выразилась, у ней приютиться.
Матушка благодарила, но долго не решалась; но так как делать было нечего и иначе распорядиться никак нельзя, то и объявила наконец Анне Федоровне, что ее предложение мы принимаем с благодарностию. Как теперь помню утро, в которое мы перебирались с Петербургской стороны на Васильевский остров. Утро было осеннее, ясное, сухое, морозное. Матушка плакала; мне было ужасно грустно; грудь у меня разрывалась, душу томило от какой-то неизъяснимой, страшной тоски... Тяжкое было время. II Сначала, покамест еще мы, то есть я и матушка, не обжились на нашем новоселье, нам обеим было как-то жутко, дико у Анны Федоровны.
Анна Федоровна жила в собственном доме, в Шестой линии. В доме всего было пять чистых комнат. В трех из них жила Анна Федоровна и двоюродная сестра моя, Саша, которая у ней воспитывалась, — ребенок, сиротка, без отца и матери. Потом в одной комнате жили мы, и, наконец, в последней комнате, рядом с нами, помещался один бедный студент Покровский, жилец у Анны Федоровны. Анна Федоровна жила очень хорошо, богаче, чем бы можно было предполагать; но состояние ее было загадочно, так же как и ее занятия. Она всегда суетилась, всегда была озабочена, выезжала и выходила по нескольку раз в день; но что она делала, о чем заботилась и для чего заботилась, этого я никак не могла угадать.
Знакомство у ней было большое и разнообразное. К ней всё, бывало, гости ездили, и всё бог знает какие люди, всегда по каким-то делам и на минутку. Матушка всегда уводила меня в нашу комнату, бывало, только что зазвенит колокольчик. Анна Федоровна ужасно сердилась за это на матушку и беспрерывно твердила, что уж мы слишком горды, что не по силам горды, что было бы еще чем гордиться, и по целым часам не умолкала. Я не понимала тогда этих упреков в гордости; точно так же я только теперь узнала или по крайней мере предугадываю, почему матушка не решалась жить у Анны Федоровны. Злая женщина была Анна Федоровна; она беспрерывно нас мучила.
До сих пор для меня тайна, зачем именно она приглашала нас к себе? Сначала она была с нами довольно ласкова, — а потом уж и выказала свой настоящий характер вполне, как увидала, что мы совершенно беспомощны и что нам идти некуда. Впоследствии со мной она сделалась весьма ласкова, даже как-то грубо ласкова, до лести, но сначала и я терпела заодно с матушкой. Поминутно попрекала она нас; только и делала, что твердила о своих благодеяниях. Посторонним людям рекомендовала нас как своих бедных родственниц, вдовицу и сироту беспомощных, которых она из милости, ради любви христианской, у себя приютила. За столом каждый кусок, который мы брали, следила глазами, а если мы не ели, так опять начиналась история: дескать, мы гнушаемся; не взыщите, чем богата, тем и рада; было ли бы еще у нас самих лучше.
Батюшку поминутно бранила: говорила, что лучше других хотел быть, да худо и вышло; дескать, жену с дочерью пустил по миру, и что не нашлось бы родственницы благодетельной, христианской души, сострадательной, так еще бог знает пришлось бы, может быть, среди улицы с голоду сгнить. Чего-чего она не говорила! Не так горько, как отвратительно было ее слушать. Матушка поминутно плакала; здоровье ее становилось день от дня хуже, она видимо чахла, а между тем мы с нею работали с утра до ночи, доставали заказную работу, шили, что очень не нравилось Анне Федоровне; она поминутно говорила, что у нее не модный магазин в доме.
Как и большинство «маленьких людей» в русской литературе, он живёт в съёмной комнатушке и едва наскребает денег, чтобы оплатить аренду. Ну, вот это мой уголочек. Моя квартира стоит мне семь рублей ассигнациями, да стол пять целковых: вот двадцать четыре с полтиною, а прежде [когда снимал другую комнату] ровно тридцать платил, зато во многом себе отказывал; чай пивал не всегда, а теперь вот и на чай и на сахар выгадал». На этом моменте школьник может прийти в недоумение: если человеку так мало платят, почему бы ему не найти другую работу? Ладно бы Девушкин жил в деревне, но дело-то происходит в Петербурге! Но и с этим в XIX веке было куда больше трудностей, чем сейчас.
Тем более что высшего образования главный герой не получил что понятно уже из его манеры изложения, изобилующей тавтологиями , связями не обзавёлся, а «продавать» себя не умеет категорически: «... Не пришёлся им по нраву, так вот и пошло на меня. Сначала началось тем, что, «дескать, вы, Макар Алексеевич, того да сего»; а потом стало — «что, дескать, у Макара Алексеевича и не спрашивайте». А теперь заключили тем, что, «уж конечно, это Макар Алексеевич! Я привык, потому что я ко всему привыкаю, потому что я смирный человек, потому что я маленький человек ; но, однако же, за что это всё? Ситуация усугубляется тем, что герой «Бедных людей» то и дело попадает в комичные, постыдные ситуации. Например, однажды он, переписывая бумагу, пропустил целую строчку; за это его тотчас же повели «на ковёр» к его превосходительству, то есть чиновнику как минимум пятого класса сам же Девушкин был титулярным советником — это чин «позорного» девятого класса, а всего этих классов было 12. И вот Девушкин, ожидая выговора, стоит перед «значительным лицом» — и тут с его заношенного мундира падает пуговица: «Моя пуговка — ну её к бесу — пуговка, что висела у меня на ниточке, — вдруг сорвалась, отскочила, запрыгала я, видно, задел её нечаянно , зазвенела, покатилась и прямо, так-таки прямо, проклятая, к стопам его превосходительства, и это посреди всеобщего молчания! Вот и всё было мое оправдание, всё извинение, весь ответ, всё, что я собирался сказать его превосходительству! Последствия были ужасны!
Его превосходительство тотчас обратили внимание на фигуру мою и на мой костюм. Я вспомнил, что я видел в зеркале: я бросился ловить пуговку! Нашла на меня дурь! Поняв, в сколь стеснённом положении находится Девушкин, высокопоставленный чиновник пожалел его — и вместо того, чтобы объявить выговор, протянул бедняге сторублёвую купюру. От этого жеста герой пришёл в восторг. Достоевского — повести «Белые ночи», которую десятиклассник, читающий эту статью, проходил годом ранее.
Он тридцать лет служит в одном месте, переписывает бумаги и мечтает о новых сапогах, она живёт одна с помощницей Федорой, берёт на дом шитьё и тоскует по беззаботным детским временам. Девушкин превращает свои письма в зарисовки быта петербургских наёмных углов и их обитателей.
Эта аудиокнига жанра ---, добавлена на сайт 23-12-2022. Читает аудиокнигу Анна Каменкова, Ефим Шифрин. Книгу можно слушать полностью, онлайн в хорошем качестве на вашем телефоне Android или iOS бесплатно и без регистрации или скачать на ПК через торрент. Помимо этого литературного произведения, у нас на сайте Вы найдете популярные сборники и коллекции книг, а также большую библиотеку самых интересных аудиокнижек для прослушивания.
Достоевский Федор - Бедные люди
Варе совестно, что он стала причиной «несчастного положения» своего друга. Он благодарит Вареньку за 10 рублей, которыми он частично расплатился за комнату. Он пишет, что от Федоры узнал о приходе некоего недостойного господина, который оскорбил Вареньку «недостойным предложением». Чтобы прояснить ситуацию, она приглашает его на обед. Она просит Макара ни у кого не занимать денег, не обращать внимания на досужие сплетни и почаще приходить к ним на обед. Далее он делится своими безуспешными попытками одолжить на службе денег, и своим крайне тяжелым положением. Она рассказывает, как к ней зашел «человек незнакомый, пожилых лет, почти старик» и представился дядей молодого человека, который в свое время оскорбил ее. Старик извинился за поведение племянника и предложил Вареньке финансовую поддержку в обмен на ее благосклонность к нему.
Он признается, что в данный момент у него нет наличности, и он находится «в крайне бедственном положении». Она признается, что ей нет смысла менять квартиру, поскольку ее везде найдут, если понадобится. Его убивают «все эти шепоты, улыбочки, шуточки», которые произносятся за его спиной. Ратазяев, нашедший черновик письма к Варе, прочел его всем соседям, и теперь Макара называют не иначе, как Ловеласом. Даже слуга отказывается выполнять его поручения и дерзит в ответ. Девушкин не сомневается — он «безвозвратно погиб». Девушка посылает Макару последние тридцать копеек.
Ей невыносимо стыдно оттого, что люди начали о ней сплетничать и говорить, что она связалась с пьяницей. Варя просит Макара одуматься, и вспомнить, «что бедность не порок». Его жизнь была одинока и пуста до появления Вареньки. Но ему не дает покоя мысль, что он ничем не может помочь своей «маточке». Девушка уверена, что умрет этой осенью, поскольку самочувствие ее с каждым днем ухудшается. Она признается, что продала свои платья и шляпку, и от вырученных денег остался только «только рубль серебром». Он вернулся домой «в грустном расположении духа», и отдал последние двадцать копеек нищему Горшкову, умолявшему его о помощи.
Из-за совершенной им ошибки по работе он был вызван к начальству. Генерал обратил внимание на жалкий вид своего подчиненного, и дал ему 100 рублей, после чего пожал руку. Макар, потрясенный до глубины души этим событием, отправляет Вареньке 45 рублей.
Уроки мне давались с трудом. Батюшка последние силы на меня отдавал, а сам становился все мрачнее: дела у него совсем не шли. Матушка стала болеть. Родители попрекали меня тем, что я нерадивая ученица. Заботы и огорчения измучили отца, он кругом задолжал. Отец умер, когда мне было 14 лет. Для нас с матушкой это был большой удар.
Сразу после смерти отца явились кредиторы. Мы остались без дома и пропитания. Нас приютила наша дальняя родственница Анна Федоровна. Хозяйка часто была занята, к ней заходили разные люди по каким-то вопросам, но чем именно она занималась, неизвестно. Хозяйка часто упрекала нас в неблагодарности. Матушка плакала и чахла на глазах: болезнь точила ее. Мы целыми днями шили на заказ. Нам нужны были собственные средства на непредвиденные расходы. Мы надеялись когда-нибудь переехать в другое место. Я вместе с Сашей училась у Петра Покровского.
Слабое здоровье не позволяло ему ходить в университет. Он зарабатывал тем, что давал уроки, а на вырученные деньги покупал книги. Иногда к Петру Покровскому приходил его отец — Захар Петрович. Мать Петра умерла довольно рано. Когда мальчику было 10 лет, его отец снова женился. Помещик Быков — принял ребенка под свое покровительство и поместил в школу. Быков — благодетель семьи Покровских, и близкий друг Анны Федоровны. Когда Петр стал старше, Быков помог ему устроиться к Анне Федоровне. Старик Покровский безмерно любил Петеньку, но сын не всегда был приветлив с отцом. Захар Петрович часто приходил в пьяном виде и отвлекал от занятий.
Иногда старик Покровский заставал сына в хорошем расположении духа — для отца это было настоящее счастье! Матушке становилось все хуже. Я ухаживала за ней, и на вторую ночь совсем утомилась. К нам в комнату вошел Покровский и заставил меня поспать хотя бы два часа. На следующую ночь он опять зашел и принес книгу. У нас завязалась дружба. Матушке становилась лучше. Через неделю у Покровского день рождения! У меня было 30 рублей, заработанных рукодельем, и я решила приобрести полное собрание сочинений Пушкина для своего друга. Я сторговалась на Гостином дворе, но мне все еще не хватало 2 рубля с полтиною.
Здесь же я встретила отца Покровского, он тоже выбирал подарок для сына. Мы сложились и приобрели все одиннадцать книг. В день рождения Покровского все веселились. Захар Петрович хотел порадовать сына, показать ему, что он исправился и больше не тратит деньги на пьянство. Старик был счастлив, когда я предложила ему подарить все книги от своего имени, как будто он сам их купил. Петр, конечно, догадался, чья это была идея с подарком. Спустя 2 месяца Покровский заболел, и вскоре чахотка сразила его. Захар Петрович обезумел от горя. Смерть приближалась и к моей матери. Она долго болела и давно не видела зелени.
Сегодня Варвара опять плохо себя чувствует, и Федора тоже захворала. Варвара Доброселова просит Макара Алексеевича чаще приходить в гости. Девушкин пишет о том, как над ним зло шутили на службе. Его называли крысой, из-за того он занимается только тем, что переписывает бумаги. Но кто-то же должен переписывать! Девушка предлагает сделать хорошую покупку: новый форменный вицмундир. Костюм Макара Алексеевича никуда не годится. Девушкин просил Варвару прислать продолжение ее дневника, но ей еще очень больно вспоминать об этом, хоть и прошел год, как умерла ее мать. Анна Федоровна обещает заставить Быкова загладить всю вину перед Варварой Алексеевной. Девушкин просит Варвару принять его подарок: четыре рубашечки.
Сегодня он идет к Ратазяеву. У соседа будет литературный вечер. Макар Девушкин делится печальным известием: сегодня у Горшкова умер ребенок. Как они бедно живут! Варвара Алексеевна критикует книжку, которую Девушкин давал ей почитать. Она недоумевает, неужели подобная литература нравится ее другу? Девушкин отвечает, что эту книгу еще не читал, а только немного просмотрел. Ему показалось, что эта книга может развеселить его ангельчика. Ратазяев обещал Макару Алексеевичу дать почитать чего-нибудь стоящего: скоро и Варвара будет с книжками. Сосед литератор пишет немного затейливо, но очень хорошо и получает хорошие деньги за писательство.
Девушкин бывает на литературных вечерах, но часто и слова вставить не может, сидит как болван. Он посылает Варваре Алексеевне фунтик конфет. Федора через своих знакомых предлагает Варваре Алексеевне хорошее место гувернантки. Девушка не знает, согласиться, или нет, спрашивает мнение своего друга. Неизвестно, какие там люди. Она посылает Макару Алексеевичу книгу «Повести Белкина», и просит тоже чего-нибудь почитать, только не Ратазяева. Девушкин категорически против того, чтобы его Варенька работала гувернанткой. Вся его жизнь состоит из писем, он живет радостями и заботами Варвары Алексеевны. Макар Алексеевич защищает Ратазяева: он очень достойно пишет. Варвара Алексеевна считает, что ей стоит пойти в гувернантки, чтобы самостоятельно зарабатывать себе на хлеб.
Она переживает за своих близких: Федора постоянно в работе, Макар Алексеевич тратит последнее. А она ничем не может помочь. Девушкин снова уговаривает Варвару остаться. Он так к ней привязался. Как же он будет жить без своего ангельчика? Макар Алексеевич прочитал «Станционного смотрителя», он сравнивает себя с Самсоном Выриным.
Герой возмущается: «Ну что ж тут такого, что переписываю! Что, грех переписывать, что ли?
Та счастлива. Наивный Макар в восторге от сочинений Ратазяева. Варенька же отмечает безвкусицу и выспренность «Итальянских страстей», «Ермака и Зюлейки» и др. Понимая всю непосильность для Девушкина материальных забот о себе он обносился настолько, что вызывает презрение даже у слуг и вахтёров , больная Варенька хочет устроиться в гувернантки. Макар против: её «полезность» — в «благотворном» влиянии на его жизнь. За Ратазяева он заступается, но после прочтения присланного Варей «Станционного смотрителя» Пушкина — потрясён: «я то же самое чувствую, вот совершенно так, как и в книжке». Судьбу Вырина примеряет на себя и просит свою «родную» не уезжать, не «губить» его. Если пушкинская повесть возвысила Девушкина в собственных глазах, то гоголевская — обижает.
Отождествляя себя с Башмачкиным, он считает, что автор подсмотрел все мелочи его жизни и бесцеремонно обнародовал. Достоинство героя задето: «после такого надо жаловаться... Страшнее безденежья только насмешки жильцов над ним и Варенькой. Но самое ужасное, что к ней является «искатель»-офицер, из бывших соседей, с «недостойным предложением». В отчаянии бедняга запил, четыре дня пропадал, пропуская службу. Ходил пристыдить обидчика, но был сброшен с лестницы. Варя утешает своего защитника, просит, невзирая на сплетни, приходить к ней обедать. С начала августа Девушкин тщетно пытается занять под проценты денег, особенно необходимых ввиду новой беды: на днях к Вареньке приходил другой «искатель», направленный Анной Федоровной, которая сама вскоре навестит девушку.
Надо срочно переезжать. Макар от бессилия снова запивает. Ободрённый бедняк объясняет своё «падение»: «как потерял к самому себе уважение, как предался отрицанию добрых качеств своих и своего достоинства, так уж тут и все пропадай! Здоровье Вареньки ухудшается, она уже не в силах шить. В тревоге Макар выходит сентябрьским вечером на набережную Фонтанки. Грязь, беспорядок, пьяные — «скучно»! А на соседней Гороховой — богатые магазины, роскошные кареты, нарядные дамы.
Белинский писал, что Достоевский "имя совершенно неизвестное и новое, но которому, кажется, суждено играть значительную роль в нашей литературе". Трогательная история любви мелкого чиновника Макара Девушкина и Вареньки Доброселовой раскрывает вечную тему "маленького человека". Несмотря на внутреннюю красоту и благородство души, они не способны переломить обстоятельства и обречены на страдание в этом жестоком мире. В повести "Двойник" дан глубокий психологический анализ расколотого сознания и блестяще разработана тема двойничества — человеческого "я" и его тени. Драма господина Голядкина, разворачивающаяся на фоне оживленных улиц Петербурга ХIХ века, во многом связана с художественным миром и поэтикой гоголевских петербургских повестей.
Фёдор Достоевский. "Бедные люди"
Новости. О нас. тема "маленького человека", ощущающего свое бессилие перед тяготами жизни. Главный герой повести «Бедные люди» — мелкий чиновник Макар Девушкин.
Оглавление:
Нет, это удобство заставило, и одно удобство соблазнило меня. Я ведь, маточка, деньги коплю, откладываю; у меня денежка водится. Вы не смотрите на то, что я такой тихонький, что, кажется, муха меня крылом перешибет. Нет, маточка, я про себя не промах, и характера совершенно такого, как прилично твердой и безмятежной души человеку. Прощайте, мой ангельчик! Расписался я вам чуть не на двух листах, а на службу давно пора. Целую ваши пальчики, маточка, и пребываю вашим нижайшим слугою и вернейшим другом Макаром Девушкиным. Об одном прошу: отвечайте мне, ангельчик мой, как можно подробнее. Я вам при сем посылаю, Варенька, фунтик конфет; так вы их скушайте на здоровье, да ради бога обо мне не заботьтесь и не будьте в претензии. Ну, так прощайте же, маточка.
Апреля 8-го. Милостивый государь, Макар Алексеевич! Знаете ли, что придется наконец совсем поссориться с вами? Клянусь вам, добрый Макар Алексеевич, что мне даже тяжело принимать ваши подарки. Я знаю, чего они вам стоят, каких лишений и отказов в необходимости себе самому. Сколько раз я вам говорила, что мне не нужно ничего, совершенно ничего; что я не в силах вам воздать и за те благодеяния, которыми вы доселе осыпали меня. И зачем мне эти горшки? Ну, бальзаминчики еще ничего, а геранька зачем? Одно словечко стоит неосторожно сказать, как, например, об этой герани, уж вы тотчас и купите; ведь верно, дорого?
Что за прелесть на ней цветы! Пунсовые крестиками. Где это вы достали такую хорошенькую гераньку? Я ее посредине окна поставила, на самом видном месте; на полу же поставлю скамейку, а на скамейку еще цветов поставлю; вот только дайте мне самой разбогатеть! Федора не нарадуется; у нас теперь словно рай в комнате — чисто, светло! Ну, а конфеты зачем? И право, я сейчас же по письму угадала, что у вас что-нибудь да не так — и рай, и весна, и благоухания летают, и птички чирикают. Что это, я думаю, уж нет ли тут и стихов? Ведь, право, одних стихов и недостает в письме вашем, Макар Алексеевич!
И ощущения нежные, и мечтания в розовом цвете — все здесь есть! Про занавеску и не думала; она, верно, сама зацепилась, когда я горшки переставляла; вот вам! Ax, Макар Алексеевич! Что вы там ни говорите, как ни рассчитывайте свои доходы, чтоб обмануть меня, чтобы показать, что они все сплошь идут на вас одного, но от меня не утаите и не скроете ничего. Ясно, что вы необходимого лишаетесь из-за меня. Что это вам вздумалось, например, такую квартиру нанять? Ведь вас беспокоят, тревожат; вам тесно, неудобно. Вы любите уединение, а тут и чего-чего нет около вас! А вы бы могли гораздо лучше жить, судя по жалованью вашему.
Федора говорит, что вы прежде и не в пример лучше теперешнего жили. Неужели ж вы так всю свою жизнь прожили, в одиночестве, в лишениях, без радости, без дружеского приветливого слова, у чужих людей углы нанимая? Ах, добрый друг, как мне жаль вас! Щадите хоть здоровье свое, Макар Алексеевич! Вы говорите, что у вас глаза слабеют, так не пишите при свечах; зачем писать? Ваша ревность к службе и без того, вероятно, известна начальникам вашим. Еще раз умоляю вас, не тратьте на меня столько денег. Знаю, что вы меня любите, да сами-то вы не богаты… Сегодня я тоже весело встала. Мне было так хорошо; Федора давно уже работала, да и мне работу достала.
Я так обрадовалась; сходила только шелку купить, да и принялась за работу. Целое утро мне было так легко на душе, я так была весела! А теперь опять все черные мысли, грустно; все сердце изныло. Ах, что-то будет со мною, какова-то будет моя судьба! Тяжело то, что я в такой неизвестности, что я не имею будущности, что я и предугадывать не могу о том, что со мной станется. Назад и посмотреть страшно. Там все такое горе, что сердце пополам рвется при одном воспоминании. Век буду я плакаться на злых людей, меня погубивших! Пора за работу.
Я вам о многом хотела бы написать, да некогда, к сроку работа. Нужно спешить. Конечно, письма хорошее дело; все не так скучно. А зачем вы сами к нам никогда не зайдете? Отчего это, Макар Алексеевич? Ведь теперь вам близко, да и время иногда у вас выгадывается свободное. Зайдите, пожалуйста! Я видела вашу Терезу. Она, кажется, такая больная; жалко было ее; я ей дала двадцать копеек.
Что за люди такие кругом вас, и ладно ли вы с ними живете? Мне очень хочется все это знать. Смотрите же, непременно напишите! Сегодня уж я нарочно угол загну. Ложитесь пораньше; вчера я до полночи у вас огонь видела. Ну, прощайте. Сегодня и тоска, и скучно, и грустно! Знать, уж день такой! Ваша Варвара Доброселова.
Милостивая государыня, Варвара Алексеевна! Да, маточка, да, родная моя, знать, уж денек такой на мою долю горемычную выдался! Да; подшутили вы надо мной, стариком, Варвара Алексеевна! Впрочем, сам виноват, кругом виноват! Не пускаться бы на старости лет с клочком волос в амуры да в экивоки… И еще скажу, маточка: чуден иногда человек, очень чуден. И, святые вы мои! А что выходит-то, что следует-то из этого? Да ровно ничего не следует, а выходит такая дрянь, что убереги меня, господи! Я, маточка, я не сержусь, а так досадно только очень вспоминать обо всем, досадно, что я вам написал так фигурно и глупо.
И в должность-то я пошел сегодня таким гоголем-щеголем; сияние такое было на сердце. На душе ни с того ни с сего такой праздник был; весело было! За бумаги принялся рачительно — да что вышло-то потом из этого! Уж потом только как осмотрелся, так все стало по-прежнему — и серенько и темненько. Всё те же чернильные пятна, всё те же столы и бумаги, да и я все такой же; так, каким был, совершенно таким же и остался, — так чего же тут было на Пегасе-то ездить? Да из чего это вышло-то все? Что солнышко проглянуло да небо полазоревело! Да и что за ароматы такие, когда на нашем дворе под окнами и чему-чему не случается быть! Знать, это мне все сдуру так показалось.
А ведь случается же иногда заблудиться так человеку в собственных чувствах своих да занести околесную. Это ни от чего иного происходит, как от излишней, глупой горячности сердца. Домой-то я не пришел, а приплелся; ни с того ни с сего голова у меня разболелась; уж это, знать, все одно к одному. В спину, что ли, надуло мне. Я весне-то обрадовался, дурак дураком, да в холодной шинели пошел. И в чувствах-то вы моих ошиблись, родная моя! Излияние-то их совершенно в другую сторону приняли. Отеческая приязнь одушевляла меня, единственно чистая отеческая приязнь, Варвара Алексеевна; ибо я занимаю у вас место отца родного, по горькому сиротству вашему; говорю это от души, от чистого сердца, по-родственному. Уж как бы там ни было, а я вам хоть дальний родной, хоть, по пословице, и седьмая вода на киселе, а все-таки родственник, и теперь ближайший родственник и покровитель; ибо там, где вы ближе всего имели право искать покровительства и защиты, нашли вы предательство и обиду.
Ну, что ваша Федора? Ах, какая же она добрая женщина! Вы мне, Варенька, напишите, как вы с нею там живете теперь и всем ли вы довольны?
Федора-то немного ворчлива; да вы на это не смотрите, Варенька. Бог с нею! Она такая добрая.
Я уже вам писал о здешней Терезе, — тоже и добрая и верная женщина. А уж как я беспокоился об наших письмах! Как они передаваться-то будут?
А вот как тут послал господь на наше счастие Терезу. Она женщина добрая, кроткая, бессловесная. Но наша хозяйка просто безжалостная.
Затирает ее в работу, словно ветошку какую-нибудь. Ну, в какую же я трущобу попал, Варвара Алексеевна! Ну, уж квартира!
Прежде ведь я жил таким глухарем, сами знаете: смирно, тихо; у меня, бывало, муха летит, так и муху слышно. А здесь шум, крик, гвалт! Да ведь вы еще и не знаете, как это все здесь устроено.
Вообразите, примерно, длинный коридор, совершенно темный и нечистый. По правую его руку будет глухая стена, а по левую всё двери да двери, точно нумера, всё так в ряд простираются. Ну, вот и нанимают эти нумера, а в них по одной комнатке в каждом; живут в одной и по двое и по трое.
Порядку не спрашивайте — Ноев ковчег! Впрочем, кажется, люди хорошие, всё такие образованные, ученые. Чиновник один есть он где-то по литературной части , человек начитанный: и о Гомере, и о Брамбеусе [Брамбеус — псевдоним писателя и редактора журнала «Библиотека для чтения» О.
Сенковского 1800—1858 , чьи произведения были популярны среди невзыскательных читателей. Два офицера живут и всё в карты играют. Мичман живет; англичанин-учитель живет.
Постойте, я вас потешу, маточка; опишу их в будущем письме сатирически, то есть как они там сами по себе, со всею подробностию. Хозяйка наша, — очень маленькая и нечистая старушонка, — целый день в туфлях да в шлафроке ходит и целый день все кричит на Терезу. Я живу в кухне, или гораздо правильнее будет сказать вот как: тут подле кухни есть одна комната а у нас, нужно вам заметить, кухня чистая, светлая, очень хорошая , комнатка небольшая, уголок такой скромный… то есть, или еще лучше сказать, кухня большая, в три окна, так у меня вдоль поперечной стены перегородка, так что и выходит как бы еще комната, нумер сверхштатный; все просторное, удобное, и окно есть, и все, — одним словом, все удобное.
Ну, вот это мой уголочек. Ну, так вы и не думайте, маточка, чтобы тут что-нибудь такое иное и таинственный смысл какой был; что вот, дескать, кухня! Поставил я у себя кровать, стол, комод, стульев парочку, образ повесил.
Правда, есть квартиры и лучше, — может быть, есть и гораздо лучшие, — да удобство-то главное; ведь это я все для удобства, и вы не думайте, что для другого чего-нибудь. Ваше окошко напротив, через двор; и двор-то узенький, вас мимоходом увидишь — все веселее мне, горемычному, да и дешевле. У нас здесь самая последняя комната, со столом, тридцать пять рублей ассигнациями [… тридцать пять рублей ассигнациями — бумажными деньгами.
По официальному курсу один рубль ассигнациями был равен 27 коп. Не по карману! А моя квартира стоит мне семь рублей ассигнациями, да стол пять целковых: вот двадцать четыре с полтиною, а прежде ровно тридцать платил, зато во многом себе отказывал; чай пивал не всегда, а теперь вот и на чай и на сахар выгадал.
Оно, знаете ли, родная моя, чаю не пить как-то стыдно; здесь всё народ достаточный, так и стыдно. Ради чужих и пьешь его, Варенька, для вида, для тона; а по мне все равно, я не прихотлив. Положите так, для карманных денег — все сколько-нибудь требуется — ну сапожишки какие-нибудь, платьишко — много ль останется?
Вот и все мое жалованье. Я-то не ропщу и доволен. Оно достаточно.
Вот уже несколько лет достаточно; награждения тоже бывают. Ну, прощайте, мой ангельчик. Я там купил парочку горшков с бальзаминчиком и гераньку — недорого.
А вы, может быть, и резеду любите? Так и резеда есть, вы напишите; да знаете ли, все как можно подробнее напишите. Вы, впрочем, не думайте чего-нибудь и не сомневайтесь, маточка, обо мне, что я такую комнату нанял.
Нет, это удобство заставило, и одно удобство соблазнило меня. Я ведь, маточка, деньги коплю, откладываю; у меня денежка водится. Вы не смотрите на то, что я такой тихонький, что, кажется, муха меня крылом перешибет.
Нет, маточка, я про себя не промах, и характера совершенно такого, как прилично твердой и безмятежной души человеку. Прощайте, мой ангельчик! Расписался я вам чуть не на двух листах, а на службу давно пора.
Целую ваши пальчики, маточка, и пребываю вашим нижайшим слугою и вернейшим другом Макаром Девушкиным. Об одном прошу: отвечайте мне, ангельчик мой, как можно подробнее. Я вам при сем посылаю, Варенька, фунтик конфет; так вы их скушайте на здоровье, да ради бога обо мне не заботьтесь и не будьте в претензии.
Ну, так прощайте же, маточка. Апреля 8-го. Милостивый государь, Макар Алексеевич!
Знаете ли, что придется наконец совсем поссориться с вами? Клянусь вам, добрый Макар Алексеевич, что мне даже тяжело принимать ваши подарки. Я знаю, чего они вам стоят, каких лишений и отказов в необходимости себе самому.
Сколько раз я вам говорила, что мне не нужно ничего, совершенно ничего; что я не в силах вам воздать и за те благодеяния, которыми вы доселе осыпали меня. И зачем мне эти горшки? Ну, бальзаминчики еще ничего, а геранька зачем?
Одно словечко стоит неосторожно сказать, как, например, об этой герани, уж вы тотчас и купите; ведь верно, дорого? Что за прелесть на ней цветы! Пунсовые крестиками.
Где это вы достали такую хорошенькую гераньку? Я ее посредине окна поставила, на самом видном месте; на полу же поставлю скамейку, а на скамейку еще цветов поставлю; вот только дайте мне самой разбогатеть! Федора не нарадуется; у нас теперь словно рай в комнате — чисто, светло!
Ну, а конфеты зачем? И право, я сейчас же по письму угадала, что у вас что-нибудь да не так — и рай, и весна, и благоухания летают, и птички чирикают. Что это, я думаю, уж нет ли тут и стихов?
Ведь, право, одних стихов и недостает в письме вашем, Макар Алексеевич! И ощущения нежные, и мечтания в розовом цвете — все здесь есть! Про занавеску и не думала; она, верно, сама зацепилась, когда я горшки переставляла; вот вам!
Ax, Макар Алексеевич! Что вы там ни говорите, как ни рассчитывайте свои доходы, чтоб обмануть меня, чтобы показать, что они все сплошь идут на вас одного, но от меня не утаите и не скроете ничего. Ясно, что вы необходимого лишаетесь из-за меня.
Что это вам вздумалось, например, такую квартиру нанять? Ведь вас беспокоят, тревожат; вам тесно, неудобно. Вы любите уединение, а тут и чего-чего нет около вас!
А вы бы могли гораздо лучше жить, судя по жалованью вашему. Федора говорит, что вы прежде и не в пример лучше теперешнего жили. Неужели ж вы так всю свою жизнь прожили, в одиночестве, в лишениях, без радости, без дружеского приветливого слова, у чужих людей углы нанимая?
Ах, добрый друг, как мне жаль вас! Щадите хоть здоровье свое, Макар Алексеевич! Вы говорите, что у вас глаза слабеют, так не пишите при свечах; зачем писать?
Ваша ревность к службе и без того, вероятно, известна начальникам вашим. Еще раз умоляю вас, не тратьте на меня столько денег. Знаю, что вы меня любите, да сами-то вы не богаты… Сегодня я тоже весело встала.
Мне было так хорошо; Федора давно уже работала, да и мне работу достала. Я так обрадовалась; сходила только шелку купить, да и принялась за работу. Целое утро мне было так легко на душе, я так была весела!
А теперь опять все черные мысли, грустно; все сердце изныло. Ах, что-то будет со мною, какова-то будет моя судьба!
В них многое: осознание своего бедственного положения и попытка сохранить своё достоинство несмотря ни на что. Сердечная переписка с обездоленной молодой женщиной и забота о ней - это свой смысл жизни Макара Девушкина. Но события складываются так, что их любви жить недолго и только на бумаге, а дальше - их разлучит жизнь...
Часто перечитываю некоторые произведения и с каждым разом открываю для себя, что — то новое. Оценка: нет [ 4 ] KindLion , 12 июля 2020 г. Первый роман Достоевского, написанный им в 1845-м году. Биографы утверждают, что сразу после этого романа писатель стал знаменит.
Роман написан в жанре «романа в письмах». Стиль выдержан стопроцентно. Создается полное впечатление, что автор просто собрал все уцелевшие письма Макара Девушкина и Варвары Доброселовой, рассортировал в хронологическом порядке — и готова книжка. Из-за того, что некоторые из писем пропали, создается некий рваный ритм, ряд событий, происходящих в жизни этих людей, остается за кадром, и о них можно догадываться только по косвенным признакам. Так по кругам на глади озера можно попытаться догадаться о камне, брошенном в него. Другие события, напротив, описаны и со стороны Девушкина, и со стороны Варвары. Особой симпатии главные герои не вызывают. Их пытаешься понять, им сочувствуешь, их жалеешь, за них переживаешь, но вот симпатии… Увы… Наибольшее уважение из всех персонажей вызвал большой начальник Девушкина, которого Макар в письме почтительно называет «его превосходительство». Сцена, когда «его превосходительство» одарил Макара сторублевкой, я считаю, самая сильная в романе.
А неприглядность и неопрятность, в большинстве своем, бедности, слабость бедности духом… подмечены и выписаны автором замечательно. Впрочем, и богатый господин Быков тоже оказывается скаредным и бедным духом мужичком. Оценка: 8 [ 5 ] igor017 , 9 февраля 2018 г. Дождливый чердачно-подвальный Петербург, мечтательные романтики и кроткие целомудренные барышни, так по-новому для меня говорящие о сложности человеческих взаимоотношений, о житейских трудностях, о пороке и добродетели… Оценка: 10 [ 16 ] KastanedA34 , 22 мая 2013 г. Очень горестно и печально, что в нашем, современном мире, увы, такой дружбы уже и не встретить... Что есть наши с вами друзья и приятели? Никто точно не сможет дать ответ на этот простой и лаконичный вопрос. Хотя, мыслей на этот счет у каждого ни одна сотня. Также и с нашей работой.
Уже давно канули в лета тот трепет и страх потерять место труда, ведь вакансий то хоть отбавляй. Я пережила и прочувствовала эту сцену вместе с героем. Разве можно сейчас о таком и говорить, сейчас, в современном XXl? Роман, затронувший до глубины души, до слез, до одуренья! И кто бы что ни говорил, Сей текст достоин уваженья! Давно не читал вообще и классику в частности. Мысль о чтении Достоевского навеял просмотр телесериала «Идиот» за авторством Федора Михайловича. Как я и ожидал, роман оказался грустным, пропитанным безнадежностью и тоской. Напомнил немного гоголевскую «Шинель».
Произведение является по сути перепиской двух главных героев — Макара Девушкина и Варвары Доброселовой. Последний — «маленький» человек, похожий на Акакия Акакиевича, аналогичной профессии и статуса, с небольшим намеком на личную жизнь, в виде «бумажного» общения с объектом своего обожания — Варварой. По всей видимости любовь к ней чисто платоническая, так как в гости, несмотря на многочисленные приглашения он заходит крайне редко. Но чувство это очень сильное, очем ярко свидетельствует факт временного отказа от табака, ради покупки гостинцев и другой материальной помощи для «маточки». В каждом письме Макар Алексеевич называет себя «вернейшим другом»,«признательнейшим слугой» и т. Она отвечает, судя по письмам тем же. Однако меня все время не покидала мысль о том, что она просто-напросто, ловко подыгрывая, дурит старику голову, ради легкой наживы, действует по принципу с паршивой овцы хоть пол фунтика конфет. Ближе к концу повести она оправдала мои опасения, выйдя за муж по расчету за противного ей, но обладающего денежным достатком господина Быкова, неловко мотивировав это божественным промыслом и оставив несчастного, практически обезумевшего от горя Макара Алексеевича, отняв у него последнюю радость в жизни. Достоевский своими «Бедными людьми» в очередной раз доказал, что есть вид женщин, для которых не столько важны чувства и любовь, сколько деньги и материальное благополучие.