Цезарь Самойлович Вольпе (1904—1941) — литературовед и критик. 19 апреля 2023 года сотрудники Самарского зоопарка сообщили трагическую новость – Цезарь скончался в 16-летнем возрасте.
Лидия Чуковская - биография, новости, личная жизнь
Раз в две недели мы отправляем дайджест с самыми интересными новостями. Раз в две недели мы отправляем дайджест с самыми интересными новостями. Ольга Александровна Немеровская, Цезарь Самойлович Вольпе.
Авторизация
- Цезарь Вольпе
- Цезарь Самойлович Вольпе
- Рекомендации:
- Вольпе, Цезарь Самойлович (1905-1941)
Елена Чуковская
рождение: 1906, Российская империя брак: Цезарь Самойлович Вольпе смерть: 1988, РСФСР, СССР. Цезарь Вольпе окончил Бакинский Государственный Университет, где учился у поэта-символиста Вячеслава Иванова. Цезарь Вольпе окончил Бакинский университет, посещал семинар, где преподавал поэт-символист Вячеслав Иванов. Автор: Вольпе Цезарь Самойлович. Серия: Школьная серия современных писателей. Самарский зоопарк объявил о смерти одного из своих питомцев. 18 апреля умер лев Цезарь.
Книга: Судьба Блока
Вольпе Цезарь Самойлович, 1904 г. Тифлис, литературовед. Авторы: Немеровская О. А., Вольпе Цезарь Самойлович. Explore historical records and family tree profiles about Лидия Бронштейн on MyHeritage, the world's family history network. В 1933 году Вольпе, работавший в журнале «Звезда», на свой страх и риск напечатал в журнале произведение Мандельштама «Путешествие в Армению» и за это был уволен. Матч-центр Новости Топ-матчи Билеты Видео ы. Цезарь Вольпе окончил Бакинский университет, посещал семинар, где преподавал поэт-символист Вячеслав Иванов.
Вольпе Цезарь Самойлович. Из Книги учета бесхозных библиотек. 7 августа 1943 г.
Многие годы Елена Цезаревна боролась за публикацию рукописного альманаха Корнея Чуковского - "Чукоккалы", - его первое издание со значительными купюрами вышло только в 1979 году. В 1999 году "Чукоккала" переиздана в полном объеме. Непосвященному человеку невозможно объяснить, что такое "Чукоккала". Мировых аналогов этому альманаху нет.
Больше того - придумать его в той полной версии, в какой он существует, было бы невозможно. Корней Чуковский и не придумал этот альманах. Он был создан самой эпохой, началом ХХ века, когда круг гениев был настолько тесен, что они могли постоянно оказываться рядом с тетрадкой, пухнувшей день ото дня, с которой Чуковский, вскоре сообразивший, что он на самом деле затеял, уже старался не расставаться.
Личность Корнея Ивановича, человека необыкновенно умного, талантливого и, что в данном случае очень важно, подвижного и общительного, плюс особенности эпохи - вот, что создало этот неповторимый альманах. В значительной мере благодаря усилиям Елены Цезаревны сохранен и действует дом-музей К. Чуковского в Переделкино.
Она и секретарь К. Чуковского Клара Израилевна Лозовская были первыми экскурсоводами в этом музее. Коня на скаку остановит, В горящую избу войдет!
И это еще не характеристика". В 1996 году после смерти Лидии Чуковской Елена Цезаревна продолжила вместе с ее многолетней помощницей Ж. Хавкиной работу над изучением ее архива и опубликованием произведений.
Печаталась с 1974 года, наиболее известные публикации "Вернуть Солженицыну гражданство СССР" "Книжное обозрение", 5 августа 1988 года и воспоминания о Б. Она была автором многочисленных комментариев и статей, посвященных творчеству деда и матери. Ее стараниями впервые увидели свет "Прочерк" и "Дом Поэта" Л.
Чуковской, "Дневник" К И. Чуковского, переписка отца и дочери. Из последнего интервью Е.
Чуковской "РГ" в связи с присуждением ей премии Александра Солженицына в 2011 году Вы химик по образованию и работали химиком. Как вы все же занялись литературной деятельностью? Это был осознанный выбор?
Елена Чуковская: Выбор был, во многом, случайным. Я окончила школу в 1949 году. Это было ужасное время.
Корней Иванович был отовсюду изгнан, Лидия Корнеевна тем более, и мне казалось, что заниматься гуманитарными науками у нас - убийственно, а нужно заниматься чем-то практически полезным.
Вернувшись в Одессу в конце 1904 года, Чуковский окунулся в события революции 1905 года. Он дважды посетил восставший броненосец «Потёмкин», кроме прочего приняв письма к близким у восставших моряков. В Петербурге начал издавать сатирический журнал «Сигнал». Среди авторов журнала были такие известные писатели как Куприн, Фёдор Сологуб и Тэффи. После четвёртого номера его арестовали за «оскорбление величества». Его защищал знаменитый адвокат Грузенберг, добившийся оправдания. Чуковский находился под арестом 9 дней. В 1906 году Корней Иванович приехал в финское местечко Куоккала, где свёл близкое знакомство с художником Ильёй Репиным и писателем Короленко. Именно Чуковский убедил Репина серьёзно отнестись к своему писательству и подготовить книгу воспоминаний «Далёкое близкое».
Этим и объясняется его писательский талант при Власове. В плен добровольно сдался под Батайском, Ростовской обл. В лагере попытался выслужиться любой ценой. Там он написал меморандум о политическом аспекте военных действий, который произвёл впечатление на офицера разведгруппы армий «Юг» фон Фрейтаг-Лорингхофена, который назначил его в «Вермахт Пропаганда». Там он написал технический доклад о состоянии советской экономики и назван: «Неминуемый крах советской экономики» , который Вольпе написал в течение всего нескольких дней после прибытия в Отдел «Вермахт Пропаганда» без пособий, без справочника, от первого до последнего слова по памяти. Вольпе немцам «навешал лапши на уши» , со страху- сначала назвался большим авторитетом, а потом по ходу придумывал-импровизировал, сам реально ничего не зная… Вольпе затем использовали в департаменте «Вермахт Пропаганда» , отчасти под начальством полковника Мартина, а отчасти - главы русского Отдела капитана фон Гроте. Считается, что еврей Вольпе участвовал в составлении некоторых ключевых документов «Русского Освободительного движения».
Власов очень ценил его. Вольпе редактировал коллаборационистскую газету «Заря» , иногда даже диктуя фальшивые письма читателей.
Тогда мы увиделись в последний раз» [5] След в историко-биографическом макаренковедении[ править править код ] Ц. Вольпе вошёл в макаренковедение, как литературовед, представлявший произведения А. Макаренко на его встрече с ленинградскими читателями в середине октября 1938 г. И у нас есть такие книги. Они написаны по большей части людьми, которые сделали большое дело в истории нашего строительства. Я бы назвал 3 книжки: первая — « Чапаев » Фурманова , которая построена на материале личной работы Фурманова в чапаевской дивизии; вторая — « Как закалялась сталь » Островского и третья — « Педагогическая поэма » А. Макаренко, потому что эта книга также есть результат огромного дела, о котором читаешь с совершенным удивлением и о котором потом, я думаю, с полным основанием, будут складывать легенды.
Главный идеолог РОА — еврей?
- В самарском зоопарке умер лев Цезарь | CityTraffic
- Дополнительная информация
- два замечания о м.а.зыкове
- РЕКОМЕНДУЕМ К ПРОЧТЕНИЮ
Цезарь Самойлович Вольпе р. 17 октябрь 1904 ум. 1941
Зощенко окончил петербургскую гимназию. И особенно плохо по русскому — на экзамене на аттестат зрелости я получил единицу по русскому сочинению». Сочинение было на тему о тургеневской героине Лизе Калитиной[4]. В 1913 году Зощенко поступил на юридический факультет Петербургского университета. В 1914 году был исключен за невзнос платы. Окончил краткосрочные военные курсы и уехал на фронт прапорщиком. После Февральской революции он вернулся в Петроград. Был назначен начальником почт и телеграфа и комендантом Главного почтамта. Затем был в Архангельске адъютантом Архангельской дружины и секретарем полкового суда. Вернулся в Петроград и поступил в пограничную охрану в Стрельне, затем служил в пограничной охране в Кронштадте.
Вступил добровольцем в Красную Армию, был на фронте гражданской войны сперва командиром пулеметной команды, потом полковым адъютантом. После полугодичного пребывания на фронте Зощенко был освобожден из армии по болезни сердца «порок, полученный после отравления газами в германскую войну». Вслед за тем он переменил ряд профессий: был агентом уголовного розыска в Петрограде, инструктором по кролиководству и куроводству в Смоленской губернии, старшим милиционером в Лигове, был плотником, телефонистом, карточным игроком, актером и др.
Примите мой сердечный привет", - нет, должно быть это его текст, советская орфография, боялся писать своей рукой? Пережил много горя и может быть близок к таким же тяжелым утратам, которые перенесли Вы". Я после сорока дней - ежедневного соседства смерти - в руках германской армии.
Правильно, делает тут свою пометку И. Шмелев , направляемый рукою Всевышнего, веру в которого я сохранил и буду хранить до конца дней моих. Целую крепко. Мама жива. Если будет возможность, пришлите нательный крестик. В партии никогда не был.
Больше года тому... Я знал, что где-то в Эстонии - Норя мой, полковник артиллерии, в плену». Прервем ненадолго чтение этого письма, для небольшого комментария. Во-первых ни в какой Эстонии «Норя» в лагере не был, теперь это точно известно. Скорее всего, муж этой «неизвестной дамы» или позабыл своевременно передать ей это письмо, либо оно у нее, по какой-то причине, провалялось все это время. Судя по тому, что письмо это было напечатано на пишущей машинке!!!
Отдельно отметим то, что «Норя» подчеркивает свою беспартийность: «В партии никогда не был»! Это надо же: в «тоталитарном сталинском СССР» беспартийный выходец из купеческой семьи сделал такую головокружительную военную карьеру, а в качестве благодарности, когда на его Родину напал враг, добровольно сдался ему в плен! Да еще и начал всячески прославлять его «разящий германский меч - меч священный»!!! Похоже, что стремление «пожалиться» и выставить себя этаким «казанским сиротой» было характерно не только для И. Его племянник тоже «жалится» дядюшке на ужасы войны, которые ему довелось перенести: «… Я - после сорока дней - ежедневного соседства смерти - в руках германской армии», - «давит» он из дядюшки «слезу». Даже странно читать ТАКОЕ нытьё не от какого-нибудь трусливого новобранца-пехотинца, а от 48 летнего полковника!
Он ведь был начальником артиллерии дивизии, а значит - находился в её тылу и ему не приходилось все 40 дней сидеть на передовой в окопе или бегать в атаки на германские пулеметы. Конечно, его тоже немцы могли убить случайной бомбой, или сгоряча застрелить, при попытке сдаться в плен, но на то и война, к которой он себя всю сознательную жизнь готовил! Ну и отдельное восхищение вызывает его просьба к дядюшке, живущему в Париже он ведь это знает, судя по письму чтобы тот … достал ему «нательный крестик» и прислал в Германию! Можно подумать, что это пишет не офицер из привилегированного лагеря в Германии, а какой-нибудь «зэк с Колымы», где ни одной церковной лавки на 5 тысяч километров нет… Кстати говоря, сын Н. Любимова, о котором он упоминает в этом письме, провоевал, вернулся домой, спокойно жил и умер уже в преклонном возрасте, не подвергаясь никаким репрессиям за предательство своего батюшки. Ну да ладно, продолжим разбор письма И.
Шмелева о своем племяннике: «С прошлого года не мог добиться, где он. Единственная возможность была - к "Новому слову" - к его редактору, но я уже отклонил тогда сотрудничество и не мог обратиться. Теперь я повелительно должен его просить. У меня болит душа за родного. Они с Сережечкой были дружны, вместе и в поход вышли в 15-16 гг. Помочь бы чем ему...
Крестик нательный..! Я плачу сердцем. Буду умолять - разыскать его, снестись. Я ручаюсь за него, он прямой, честный, - и, конечно, ненавидит большевиков. Это - жертва. Не мог бросить семью, надо было кормить мать, не подросших детей, учившихся.
И вот - рабство в когтях у дьявола… …Буду писать завтра Деспотули, молить его. И вот, придется послать газете рассказ, что ли. О, сколько "проклятых" вопросов надо разрешать нам! Сейчас канонада над Парижем... Шмелев начал «плакать сердцем» и активно наводить справки о своем племяннике у «самого» Деспотули-Гестапули, особенно напирая на его «рабство в когтях у дьявола». Неплохое «рабство» было у этого полковника: служба и квартира в Москве, семья пятеро детей , сын, добровольно поступивший «за три дня до начала войны» в артиллерийское училище и т.
И все это он запросто променял на служение «священному разящему германскому мечу»! Впрочем, с помощью Деспотули?! Любимов Н. Он - в Германии. Судя по письму, играет очень важную роль. Бывает в Берлине.
Он был профессором Артиллерийской академии. Пишет: " Мы? Он вполне моей ориентации, - страстная любовь к Родине и преклонение перед народом, ее освобождающим от красного дьявола. Он - "вполне обеспечен" - "как солдат". У него всегда была светлая голова. О-чень тонкий аналитик и - сильной воли.
Много вынес в лапах у красных… Теперь он сам м. Жду его, с нетерпением. Ему уже 49 лет! Шмелева к немцам и гитлеровской Германии. Ну, а «освобождали» - то тогда Россию как раз гитлеровская Германия и ее народ немцы. Вот перед ними и «преклонялись» в декабре 1942 года, еще ДО «Сталинградской катастрофы» и сам И.
И есть же наивные ослы, которые верят в эту ахинею… Важен и другой ньюанс: посмотрите какие чудесные метаморфозы произошли с племянником Шмелева. Совсем недавно он просил дядюшку всего лишь прислать ему нательный крестик, а тут уже готовится организовать для него встречу в России «с исключительным почетом»! Не иначе, как «Норя» планировал торжественный въезд Шмелева на белой лошади в первопрестольную, под колокольный благовест и в сопровождении почетного караула «освободителей» из дивизии СС. Видимо, в конце марта 1943 года «Норя» приехал на экскурсию! Так пишет. Пишет: "дорогой дядя Ваня!
Вы нужны России и мне... Еще пишет. Я жду с нетерпением. Узнать о судьбе моих родных, обо всем. Какой там радикализм, она вся-то - правая, а это "юный задор", она горячка-спорщица. А со мной всегда - благонравна была, в 36-м г.!
Но тогда ей было 18 лет. Теперь - юрист, готовится должно быть к трибуне говорителя. Ярая жидоедка, и, должно быть, дразнила Норю. Но он только "вежливо и изящно отсмеивался" это от отца! Но склад ума - математик, логик о-о-о! С огромным жизненным опытом!
Всего хлебнул. И - сохранился. Самая пора - строить родину. Глубоко верит в это. Дай Бог. Приехав в Берлин, он позвонил к Земмеринг, а они приехали и увезли к себе.
А Милочка еще хорохорится над ним, в письме ко мне! Наставляла его на путь истины, а ему - как стене горох. Он и юным то был - уп-по-о-р! И от меня отшучивался, бывало, - как отец его. Но тогда это был "юный задор". Теперь - благоговение, судя по письмам.
Что-то из него выкраивается... Ученый, артиллерийские науки, - баллистика и проч. Любимова к Шмелеву не сохранились, поэтому о его настроениях того времени можно судить только по отрывочным сообщениям из переписки Шмелева с Ольгой Бредиус-Субботиной.
Брака нашего мы ни от кого не скрывали, но некоторое время вынуждены были жить врозь, на разных квартирах — он у себя на Петроградской, на улице Скороходова, 22, а я, вместе с Идой и Люшей, на Литейном, 9. Совместный литературный труд был для нас чем-то вроде свадебного путешествия. Все серьезнее и глубже узнавали мы друг друга. Редактировал книгу Маршак. Я ассистентка. Все трое влюблены: Митя и я друг в друга, Маршак в Бронштейна. Редактировать что-либо, не влюбившись в рукопись и в автора, не поверив в его великое будущее, Маршак вообще не умел. В одних случаях от общения с Маршаком рождались прекрасные книги. В работе с ним совершенствовали свой вкус и свой слог начинающие литераторы и шли далее, не нуждаясь уже в маршаковской опеке; другие союзы производили на свет всего лишь одну-единственную, совместно сработанную книжку, а самостоятельно автор не способен был сделать ни шагу; третьи оканчивались плачевно: литературной неудачей, а вослед неудаче личною злобой. О своем литературном романе с Бронштейном Маршак вспоминал с гордостью до конца своих дней: «В работе с Бронштейном мне дорого одно воспоминание. Полная неудача в работе с Дорфманом, который был не только физик, но и профессиональный журналист, и полная удача с Бронштейном. То, что делал Бронштейн, гораздо ближе к художественной литературе, чем журналистика Дорфмана, у которого одна глава якобы беллетристическая — салон мадам Лавуазье! Знакомство с Бронштейном пришлось в самую точку. Ко времени моего нового замужества Маршак был уже о Бронштейне наслышан. Значит — влюбился. Однако нельзя сказать, чтобы работа, начатая при столь благоприятных предзнаменованиях, с самого начала пошла успешно. Она была работой счастливой потому, что увлекала автора, редактора и меня, но поначалу ни Митины познания, ни наша увлеченность ни к чему не вели. Вариантов, отвергнутых Маршаком, были десятки, неудачи длились месяцы. Если бы не упорство Маршака, Митя наверное бросил свои старания. При том, что и сам он отличался завидным упорством. Зачем, собственно, было ему учиться писать для детей? Даже с той приманкой, что хорошая научная книга для подростков неизбежно превращается в общенародную? Он занят был сложнейшими проблемами теоретической физики, да и преподавать студентам умел. Высоко ценили в природоведческих популярных журналах и Бронштейна-«популяризатора». В журнале «Человек и природа» или «Социалистическая реконструкция и наука» статьи его о последних достижениях современной физики или о ее первых шагах публиковались чуть не в каждом номере — случалось, и на самом почетном месте: номер журнала открывался статьей Бронштейна. Его популярные статьи пользовались успехом среди редакторов, рецензентов, среди коллег-ученых и, как он надеялся, среди читателей. Параллельно с чисто научными и научно-популярными статьями написал он и две научно-популярные книги: «Атомы, электроны, ядра» и «Строение вещества». Предстояла в ближайшее время защита докторской диссертации. Правда, защита в этом случае была всего лишь формальностью, но и подготовка к пустой формальности отнимает силы и время. Зачем было ему обучать себя какому-то художеству для двенадцатилетних, если занят он был разработкой теории квантования гравитационных волн, признан всеми как серьезный ученый и прекрасный лектор? Но Маршак умел заманивать людей и увлекать их. Очередная неудача разжигала в Мите желание попробовать еще и еще раз. Он к неудачам не привык, а воля у него была сильная. Любое свое неумение в любой — даже далекой, казалось бы, области, он во что бы то ни стало старался преодолеть. Не знаешь — узнай Митя был неразлучен со словарями и энциклопедиями на всех европейских языках , не умеешь — научись. Это касалось не только мира литературы или науки. Так, например, настал день, когда Митя осознал недостатки своего физического воспитания — ни в детстве, ни в юности не научили его ни гребле, ни лыжам, ни конькам. Осознал и примириться не захотел. Под свое физическое развитие он подвел строго научную базу: записался в яхт-клуб, где, прежде чем усадить клиента в лодку, учили грести в каком-то особом ящике — если не ошибаюсь, на суше… Это размахивание веслами на суше меня неудержимо смешило. Записался он и в клуб велосипедистов, где тоже научно овладевал велосипедом. Я спрашивала: «предварительно на воде? Спуску себе он не давал никогда и ни в чем. Убедившись в своем неумении художественно писать для детей, мог ли он отступить? Долгонько, однако, пришлось ему размахивать веслами посуху. Безуспешные попытки написать детскую книгу о спектральном анализе длились и длились. Как я помню бедные Митины листки! Вырваны из блокнота; наверху — зубчики; а буквы и строки бегут мелко и скупо, от края до края, точно опасаются, что им не хватит места… Каждый раз, переписав очередной вариант первой главы, Митя уверяет меня, что лучше, нагляднее, понятнее написать немыслимо. На этот раз Самуил Яковлевич уж непременно останется доволен. Я согласна с ним. Веселыми ногами идем мы в Дом Книги, на Невский, минуем вращающуюся стеклянную дверь и надолго запираемся вместе с Самуилом Яковлевичем в маленькой угловой комнатушке с балконом. Балкон на углу Невского и канала Грибоедова. Клеенчатый казенный диван, канцелярский стол, весь в чернильных пятнах. Вещам и людям в комнатушке тесно: Самуил Яковлевич, Митя и я еле протискиваемся между столом и диваном. Зато запирается комнатка изнутри на замок, тут можно надежно укрыться от редакционного шума. Уличный — трамвайный — не помеха. Митя читает, Маршака не велено звать к телефону. Маршак слушает, опустив на руку большую, круглую, седеющую голову. Слушанье — вслушиванье — для него труд, и труд напряженный. Существует истасканное, банальное выражение: «он весь обратился в слух». Банально; а если отнести к Маршаку — иначе не скажешь. Маршак в самом деле слушает ушами, лбом, подбородком, всеми порами, сердцем. И глазами. Я убеждена: слушая Митин голос, он видит услышанное набранным, напечатанным и уж конечно напрягает все силы, чтобы увидеть не одни лишь графические начертания слов, но и то, о чем речь идет: пробирки, колбы, светящиеся линии. От окружающего он отключен совершенно. Сейчас он не он, а тот двенадцатилетний школьник, который будет эту книгу читать. Он сейчас весь в напряжении: нелегко быть самим собой, весьма искушенным сорокапятилетним литератором, и в то же время нетронутым цивилизацией подростком, нелегко слышать и видеть одновременно. В такие минуты он не замечает ни меня, ни Мити, не слышит ни уличного шума, ни смутного гула разговоров в соседней комнате. Он слышит и видит читаемое — нет Невского, нет канала Грибоедова, нет по соседству телефонных звонков… Впрочем, чаще встречались мы не в редакции, а у Самуила Яковлевича дома, на углу Литейного и улицы Пестеля Пантелеймоновской в большом, уставленном книгами кабинете окнами на Литейный. Дома Самуил Яковлевич сидит не за казенным, грязноватым, пустым, неуклюжим столом, а за собственным, красивым, письменным. Мы с Митей в мягких, радушных креслах. Стол Самуила Яковлевича знаком мне во всех подробностях не менее чем мой: круглая плоская чернильница, квадратная металлическая пепельница с крышкой; пресс-папье; томы Даля; порыжелый, со сломанным замочком, набитый до отказа, портфель. Где что на столе и на полках, и в портфеле, и в ящиках, знаю я не хуже хозяина: он близорук и каждую минуту просит найти и подать то одно, то другое. Стол, стулья и оба подоконника и даже диван завалены рукописями: Маршак требовал от себя и от нас, чтобы не одни лишь «договорные рукописи», но и «самотек» прочитан был им или нами: ах, не упустить бы новоявленного Ломоносова, Чехова или Толстого!.. Чужие рецензенты упустят, мы же, просвещенные ученики его, заметим, выловим, покажем друг другу, обрадуемся. Слушает Самуил Яковлевич у себя дома так же внимательно и страстно, как там, в редакции. Кашель, дым. Папироса зажигается одна о другую. Сложил свои листки. Самуил Яковлевич глядит на него бережно, ласково — я-то уж понимаю: значит, опять не то! Тут я хватаюсь за карандаш. Мне необходимо понять, в чем же, собственно, опять неудача? А мне только что казалось, что все тут последовательно, логично, толково. Так оно и было: последовательно, со знанием дела, логично, толково, без беллетристических потуг, с доверием к науке и к читателю. Но всего лишь толково. Всего лишь последовательно. Всего лишь логично. Читатель, уже прежде заинтересованный в истории открытия новых газов, таким текстом был бы вполне удовлетворен. Он нашел бы ответ на давно уже занимавшие его вопросы. Читатель же, никогда не слыхавший о каких-то там особенных газах и спектрах, не перевернул бы и одной страницы. Его надобно было увлечь, заарканить с первой строки, а Митя преподносил ему лекцию — весьма полезную для человека заинтересованного, но человека равнодушного оставляющую равнодушным. Черновики первой детской книги Бронштейна не сохранились. По ним можно было бы проследить, как развивался и рос в ученом, в открывателе нового, в ученом, авторе популярных статей — художник. Как менялось его отношение к работе над словом. Как изменился словарь: из узенького, специфически профессионального, изобилующего «измами», звуковой какофонией, превращался он в общерусский: общерусский располагает неисчерпаемым словесным запасом. Как проникали в книгу интонации живой, разговорной речи: то удивленной, то восхищающейся, то опечаленной. Как мысль начинала развертываться, подчиняясь не одной лишь логике, но и воображению: не лекция, а драма. Как мысль накалялась эмоциями. Как, сохраняя хронологию событий, повествование обретало сюжет и подчинялось повелителю всякого художества — ритму. Как книга строго научная приобретала содержание этическое. Книга о спектральном анализе оборачивалась книгой о великом единении ученых. О единении людей, отделенных друг от друга пространством и временем и, случается, даже не знающих о существовании друг друга — но связанных один с другим: каждый — звено незримой цепи. Черновики Митиной книги, повторяю, не сохранились. Но чтобы показать, откуда он шел к первой своей книжке для детей и какой проделал путь, приведу отрывок из его статьи для взрослых до встречи с Маршаком. Из статьи научно-популярной. Вот образчик: «В своем докладе на Конференции Ф. Перрен упомянул о гипотезе, предложенной его отцом, знаменитым французским физиком Жаном Перреном. Согласно этой гипотезе, основными элементарными частицами ядра являются [4] не протоны и электроны, а нейтроны и позитроны, и сам протон по этой гипотезе, тоже является сложной частицей, а именно комбинацией из нейтрона и позитрона. Преимуществом этой гипотезы является то, что нет никаких затруднений с механическими и магнитными моментами ядер, так как моменты нейтрона и позитрона еще не были измерены, а потому им можно приписать такие значения моментов, чтобы объяснить экспериментальные величины моментов ядер. Перрен предложил поэтому считать, что позитрон имеет механический момент нуль и подчиняется статистике Бозе». Значение этого пассажа для неподготовленного читателя, для читателя-профана — тоже нуль. Тот, к кому обращался М. Ни ему самому, ни его близким еще неизвестно: гуманитарий он в будущем или математик? Неискушенный подросток берет в руки книгу об открытии гелия — а что это за гелий? Мне бы интересную книжечку! Хорошо выполненная детская книга, книга не от ремесла, а от искусства, всегда интересна не только ребенку, но и взрослому. Маршак называл детскую книгу сестрой книги общенародной. И был прав: его же строка «рассеянный с улицы Бассейной» ушла в толщу народа, сделалась народной поговоркой. Когда первая детская книжка Бронштейна вышла в свет, ее с увлечением прочли дети, а за ними взрослые. Читают те и другие и в наши дни. Совершать открытия в науке — трудно. В литературе — тоже. В своих научно-популярных статьях, что греха таить, Митя не чуждался оборотов, изобилующих отглагольными существительными, не чуждался протокольного, бюрократического стиля. Это производилось посредством погружения в воду специально сконструированных электрометров или же посредством опускания самого наблюдателя под воду в подводной лодке». Это язык казенного протокола. Не сразу, далеко не сразу вынырнул Митя из-под всех безобразных несообразностей канцелярского слога на простор складной и ладной живой русской речи. Не сразу избавился он от рокового предрассудка: если сказать «люди в специальной лодке опустили приборы под воду» — это будет ненаучно, а вот если «совершили опускание прибора под воду» — о! Трудных наук нет, есть только трудные изложения, т. Вы правы, отвечу я, но не следует к изначальной трудности прибавлять синтаксическую. Толстой утверждал, что нет такой сложной мысли, которую не мог бы объяснить образованный человек необразованному на общепринятом языке, если объясняющий действительно понимает предмет. От того и оказался в конце концов победителем. Ему следовало только отучить себя писать для одних лишь специфически образованных, принимая канцелярский язык за научный. Обернуться к существам первозданным: к детям. К людям-неучам, у кого и самому есть чему поучиться: например, воображению, способности конкретизировать отвлеченное, мыслить образами. Толстой сформулировал задачу на удивление точно. Ты, Лидочка, пожалуйста, не сердись и не огорчайся. Ты сделала все, что могла. Ты отучила меня от бюрократических отглагольных существительных, от нагромождения «которых» и «является», от бесконечных деепричастий. Ну и хорошо. Но писать для двенадцатилетних — это, видимо, выше моих сил. Пожалуйста, не огорчайся. У меня докторская на носу. Я не сердилась, но огорчалась очень. И корила себя. Митя с такою охотой, с такой жадностью готов был одолевать любое свое неумение — и вот! До того мы довели его своим редактированием, что отбили охоту писать! Сколько он истратил уже времени и труда на эту несчастную книжку! Втянула-то его в это безнадежное предприятие — я. Как же мне было не огорчаться? Кроме научного, писательского и педагогического труда, Митя взвалил себе на плечи хлопоты о нашем совместном жилье. Об обмене. Он хотел, чтобы съехались мы поскорее. Его прекрасная комната в коммунальной квартире и моя убогая, но все же отдельная двухкомнатная квартира давали нам надежду на трехкомнатную. Митя торопился, я — нет. В том, что нам будет хорошо вместе, я не сомневалась.
Один из них время от времени подымал руку по направлению к киоску, тыкал туда пальцем и с расплывшейся физиономией произносил: «Гы-ы-ы! В «Письмах к писателю» Зощенко приводит характерный телефонный разговор, который ему пришлось вести 28 января 1929 года: «— Простите, что беспокою вас… Вот нас пять человек… Мы скучаем… Буквально умираем от скуки… Что нам делать?.. Как развлечься?.. Куда пойти?.. Разговор зашел о вас. Как вы сумели сохранить свою веселость, жизнерадостность… Что вы для этого делаете?.. Я скучный и мрачный человек… Откуда я знаю, как вам нужно развлекаться… — Простите в таком случае… Два-три слова, надеюсь, вас не затруднят… — Ну, пойдите в кино. Трубка резко повешена. Что же принесло ему эту славу и каково подлинное содержание его творчества? Биографическая справка Зощенко несколько раз печатал свою автобиографию[2]. Наиболее подробную справку о своих жизненных скитаниях он напечатал в своей книге «Возвращенная молодость». Предлагаю читателю извлечения из этих справок. Зощенко родился 10 августа 1895 года в Петербурге в дворянской семье.
Лидия Чуковская - биография, новости, личная жизнь
В 1933 году Вольпе, работавший в журнале «Звезда», на свой страх и риск напечатал в журнале произведение Мандельштама «Путешествие в Армению» и за это был уволен. В самарском зоопарке 18 апреля 2023 года не стало льва Цезаря. Об этом сообщили сотрудники учреждения. К этому призывал, например, литературовед и критик Цезарь Самойлович Вольпе, печатавший в до войны журнале «Звезда» упаднические произведения Мандельштама. Японская фармакологическая компания Astellas решила прекратить производство антибиотиков «Вильпрафен» и «Вильпрафен солютаб» (международное наименование — джозамицин) в России. Об этом 22 декабря сообщает РБК.«В компании «Зио-Здоровье», сообщили, что. Некоторые считают, что настоящая фамилия этого человека Мосивич или же Цезарь Самойлович Вольпе.
Вольпе Цезарь Самойлович - 9 книг. Главная страница.
Explore historical records and family tree profiles about Лидия Бронштейн on MyHeritage, the world's family history network. Вольпе, Цезарь Самойлович. Цезарь Самойлович Вольпе в действительности «погиб в возрасте тридцати семи лет осенью 1941 г. при переправе через Ладожское озеро из блокадного Ленинграда». Цезарь Самойлович Вольпе (17 октября 1904 — осень 1941) — советский литературовед и критик. По мнению ряда исследователей, под этим псевдонимом скрывался зять известного детского писателя Корнея Чуковского Цезарь Самойлович Вольпе.
Вольпе Цезарь Самойлович - 9 книг. Главная страница.
Lydia married Matvei Petrovich Bronstein. They had one child: Yelena Chukovskaya. Lydia then married Caesar Volpe. Her occupation was Writer, Critic, Poet, Publicist. Lydia passed away on February 7 1996, at age 88 in Peredelkino. Lydia passed away on February 7 1996, at age 88 in Moscow, Russia.
Зощенко, «Лит. Если честно, о своём отце я знаю очень немного, пожалуй лишь то, что в Баку он учился в семинарии [7] , в которой преподавал известный в то время поэт Вячеслав Иванов, а также то, что любовью к Мандельштаму он заразил и мою маму, и Корнея Ивановича [Чуковский]. Кстати, мой отец был последним редактором, печатавшим стихи Мандельштама в журналах. Родители расстались, когда мне было всего три года, и об их любви, совместной жизни мама мне ничего не рассказывала.
О моём отце ходили разные слухи, вплоть до того, что якобы во время войны он служил у генерала Власова политруком, но, к счастью, сейчас доказано, что это была клевета. Мама считала, что мой отец погиб в конце июля 1941 года в Ленинграде, куда поехал, чтобы спасти нас. Из предисловия к сборнику работ Ц. Вольпе «Искусство непохожести», М. Составитель Фредерика Львовна Николаевская-Вольпе. Вольпе, разбомбили немецкие самолеты, и оно затонуло вместе с пассажирами. Вероятно, он погиб в начале августа 41-го, направляясь за оставшимися в Ленинграде дочерью и бывшей женой. Однако ходили слухи, что Цезарь Вольпе якобы стал в армии генерала Власова политруком!
В 1933 г.
Вольпе, работавший тогда в журнале «Звезда», на свой страх и риск напечатал в журнале произведение Мандельштама «Путешествие в Армению» и за это был уволен. Смерть Цезаря Вольпе окружена завесой неизвестности.
В 1933 г. Вольпе, работавший тогда в журнале «Звезда», на свой страх и риск напечатал в журнале произведение Мандельштама «Путешествие в Армению» и за это был уволен. Смерть Цезаря Вольпе окружена завесой неизвестности.