Новости цезарь самойлович вольпе

Муж мой, литературовед Цезарь Самойлович Вольпе, хоть приблизительно понимал, о чем речь, я же и не пыталась. Брат — Абрам Самойлович Вольпе (1894—1941, расстрелян), возглавлял финансовую группу Госплана Азербайджанской ССР. Матч-центр Новости Топ-матчи Билеты Видео ы. В “Краткой литературной энциклопедии” сообщается, что Цезарь Самойлович Вольпе умер в 1941 году. Цезарь Самойлович Вольпе (17 октября 1904 — осень 1941) — советский литературовед и критик.

Главный идеолог РОА — еврей?

Все главные виды сырья здесь налицо: уголь, руда, металл, однако нефти нет. В Сибири имеются до сих пор мало использованные месторождения нефти… Этой индустрии в Кузнецкой области будет достаточно для обеспечения до некоторой степени нужд Красной Армии в тяжёлом вооружении, даже при потере Донецкой области. Полностью нельзя будет обойтись без украинского зерна, однако в Сибири имеются значительные вновь освоенные площади». По мнению автора статьи, Зыков-Вольпе немцам «навешал лапши на уши», со страху сначала назвался большим авторитетом, а потом по ходу придумывал-импровизировал, сам реально ничего не зная… Зыкова затем использовали в департаменте «Вермахт Пропаганда», отчасти под начальством полковника Мартина, а отчасти — главы русского Отдела капитана фон Гроте. Считается, что еврей Зыков участвовал в составлении некоторых ключевых документов «Русского Освободительного движения». Власов очень ценил его.

Зыков редактировал коллаборационистскую газету «Заря», иногда даже диктуя фальшивые письма читателей. Став редактором «Зари», Зыков решительно «спустил на тормозах» попытки гитлеровцев навязать газете антисемитские статьи. В Германии женился на русской эмигрантке. Характерно, что Зыков не относился к революции большевиков в 1917 году как к отрицательному факту. Еврей считал это началом народной революции, конец которой положил антинародный сталинский режим.

Зыков положительно относился к идеям Ленина, а также Бухарина, но особо при немцах не распространялся. Этот факт свидетельствует о том разброде и шатании, который был в т.

В плен добровольно сдался под Батайском, Ростовской обл.

В лагере попытался выслужиться любой ценой. Там он написал меморандум о политическом аспекте военных действий, который произвёл впечатление на офицера разведгруппы армий «Юг» фон Фрейтаг-Лорингхофена, который назначил его в «Вермахт Пропаганда». Там он написал технический доклад о состоянии советской экономики и назван: «Неминуемый крах советской экономики» , который Вольпе написал в течение всего нескольких дней после прибытия в Отдел «Вермахт Пропаганда» без пособий, без справочника, от первого до последнего слова по памяти.

Вольпе немцам «навешал лапши на уши» , со страху- сначала назвался большим авторитетом, а потом по ходу придумывал-импровизировал, сам реально ничего не зная… Вольпе затем использовали в департаменте «Вермахт Пропаганда» , отчасти под начальством полковника Мартина, а отчасти - главы русского Отдела капитана фон Гроте. Считается, что еврей Вольпе участвовал в составлении некоторых ключевых документов «Русского Освободительного движения». Власов очень ценил его.

Вольпе редактировал коллаборационистскую газету «Заря» , иногда даже диктуя фальшивые письма читателей. Став редактором «Зари» , Вольпе решительно «спустил на тормозах» попытки гитлеровцев навязать газете антисемитские статьи.

Также в 1929 году он женился на дочери Корнея Чуковского : Лидии Чуковской.

От этого союза в 1931 году родилась их дочь Елена ru. Но пара рассталась в 1933 году. В том же году, 1933, Volpe рискнули публикации в количестве 5 его обзора Путешествие в Армению из Мандельштама , которая принесла ему потерять свою работу.

Lydia passed away on February 7 1996, at age 88 in Peredelkino. Lydia passed away on February 7 1996, at age 88 in Moscow, Russia. She was buried in Peredelkino Cemetery, Russia. Лидия had 3 siblings: Николай Корнеевич Чуковский and 2 other siblings.

Лидия married Цезарь Самойлович Вольпе in 1929, at age 22. Цезарь was born in 1904, in birth place.

Вольпе, Цезарь Самойлович

Зыков также говорил, что в качестве журналиста сотрудничал в «Известиях» с Бухарином, был женат на дочери наркома просвещения Бубнова. По его словам, когда Бухарин был исключен из партии, он сам был арестован и отправлен в концлагерь на Магадан. Когда разразилась война, его выпустили на фронт, где он стал комиссаром батальона. Многое из его рассказов «святая» ложь, чтобы «набить себе цену» у немцев, скрыть свою собственную биографию. Есть данные, что документы на имя погибшего Зыкова присвоил именно еврей- литературный критик Вольпе.

Этим и объясняется его писательский талант при Власове. В плен добровольно сдался под Батайском, Ростовской обл. В лагере попытался выслужиться любой ценой. Там он написал меморандум о политическом аспекте военных действий, который произвёл впечатление на офицера разведгруппы армий «Юг» фон Фрейтаг-Лорингхофена, который назначил его в «Вермахт Пропаганда».

Предлагаю читателю извлечения из этих справок. Зощенко родился 10 августа 1895 года в Петербурге в дворянской семье. Отец его был художником[3]. Зощенко окончил петербургскую гимназию. И особенно плохо по русскому — на экзамене на аттестат зрелости я получил единицу по русскому сочинению». Сочинение было на тему о тургеневской героине Лизе Калитиной[4]. В 1913 году Зощенко поступил на юридический факультет Петербургского университета. В 1914 году был исключен за невзнос платы. Окончил краткосрочные военные курсы и уехал на фронт прапорщиком.

После Февральской революции он вернулся в Петроград. Был назначен начальником почт и телеграфа и комендантом Главного почтамта. Затем был в Архангельске адъютантом Архангельской дружины и секретарем полкового суда. Вернулся в Петроград и поступил в пограничную охрану в Стрельне, затем служил в пограничной охране в Кронштадте.

В 5-й части Зощенко, как на подбор, приводит факты героизма террористов: Балмашёва Степан Валерьянович Балмашёв 1881—1902 — революционер.

В 1900 году участвовал в студенческих забастовках в Киеве, был приговорён к трём месяцам тюремного заключения. После освобождения сблизился с социал-демократами и социалистами-революционерами. В 1902 году убил министра внутренних дел Дмитрия Сипягина. Был приговорён к смертной казни через повешение. С 1898 года был членом «Союза борьбы за освобождение рабочего класса».

За участие в студенческой забастовке был выслан в Екатеринослав. При попытке провезти через германо-австрийскую границу нелегальные русские издания был выдан российским властям и опять сослан, на этот раз в Ярославль. В 1903 году выехал в Женеву. Год спустя участвовал в покушении на министра внутренних дел Вячеслава Плеве. В 1905 году попытался убить великого князя Сергея Александровича, но не смог бросить бомбу в карету, поскольку с князем находились жена и племянники.

Совершил убийство князя два дня спустя. Был казнён через повешение. С 1877 года сблизился с членами общества «Земля и воля». Спустя год был арестован за революционную агитацию. После освобождения совершил неудачное покушение на шефа жандармов генерала Александра Дрентельна.

Мирский был приговорён к смертной казни, но затем приговор был заменён на бессрочную каторгу находясь в тюрьме, Мирский выдал тюремной администрации план побега революционера Сергея Нечаева. Во время революции 1905 года издавал газету «Верхнеудинский листок», за что был ещё раз арестован и приговорён к смертной казни. Приговор был опять заменён на каторгу. Умер в Верхнеудинске. Сблизился с социалистами во время учёбы в университете.

После отчисления стал членом революционного кружка Феликса Волховского. В 1875—1877 годах участвовал в «хождении в народ». Был арестован, но затем оправдан. В 1879 году Желябов стал членом «Земли и воли», а после раскола организации — «Народной воли». Участвовал в неудавшемся покушении на Александра II и организации взрыва в Зимнем дворце.

В 1881 году был арестован за два дня до повторного покушения на Александра II, на этот раз закончившегося смертью императора. Был повешен. Сблизился с народниками во время пребывания за границей. После возвращения был арестован и помещён под полицейский надзор. В 1877 году стал одним из организаторов революционного общества «Земля и воля».

Через год был арестован и приговорён к смертной казни через повешение. В длинных рассуждениях Зощенко проповедует христианское непротивление злу, по-обывательски призывает к мирной жизни, к прекращению борьбы с инакомыслящими». Не устраивало цензуру и формальное отношение Зощенко к Ленину: «В мелкой хронике, наряду с пышными восхвалениями террористов, Зощенко ограничивается лишь следующими беспредметными строчками о Ленине: «17 апреля 1917 г. Закономерный финал: «Сейчас листы с материалом Зощенко изымаются из журнала. Советская цензура в эпоху тотального террора.

Но я буквально остолбеваю, когда гляжу на свои нижние конечности, описанию которых не место в художественной литературе Михаил Зощенко Именно на этом этапе возникает фигура тогдашнего главного редактора «Красной нови», бывшего рапповца Российская ассоциация пролетарских писателей. Возникла в 1925 году. В организации состояло около 4 тысяч человек, её генеральным секретарём был Леопольд Авербах. Секретарь РАПП 1928—1932. Редактор журнала «Молодая гвардия» 1926—1929 , главред журнала «Красная новь» 1932—1938 , «Литературной газеты» 1946—1950.

Маяковский упомянул Ермилова в своей предсмертной записке: «Ермилову скажите, что жаль — снял лозунг, надо бы доругаться». По воспоминаниям современников, Ермилов был доносчиком и клеветником. Этот критик и редактор известен ныне как один из одиознейших погромщиков и доносчиков советской литературы. Впрочем, в тот период он обращался с Зощенко довольно нежно, учитывая то ли неоднозначность политики партии в области культуры, то ли достаточную известность своего подопечного. Видимо, поэтому Зощенко, которого расстраивали редакторские правки и отношение к себе «как к ученику, начинающему писателю» 5 Жолнина Е.

Зощенко: Текст и контекст. Писателю предлагалось исправить «политические ошибки» «народовольцы были одиночками, не связанными с народным движением, сам путь террора партия считает вредным, особенно сейчас, после убийства С. Кирова» 6 Жолнина Е. Некоторые замечания кажутся совсем незначительными, но и за ними скрывается некая политическая логика к которой Ермилов был особенно чувствителен : «Фраза о том, что нет никого, о ком бы мы так жалели, как о Рылееве, вызвала сомнение у Ермилова, и в журнале она приобрела следующий вид: «И, пожалуй, мало о ком мы так же горько пожалели» 7 Жолнина Е. Точечным цензурным переработкам подверглось и отдельное книжное издание.

Например, Елена Жолнина предполагает, что изъятие упоминаний об Аттиле связано с так и не поставленной пьесой Евгения Замятина «Аттила», в которой недвусмысленно проводилась аналогия между варварами и большевиками.

Он считался выдающимся специалистом по творчеству Жуковского подготовил посвященные Жуковскому тома Большой 2 т. В 1933 году Вольпе, работавший тогда в журнале «Звезда», на свой страх и риск напечатал в журнале произведение Мандельштама «Путешествие в Армению» и за это был уволен. Погиб в 1941 году при эвакуации из осажденного Ленинграда по «Дороге жизни» через Ладожское озеро.

Все книги Вольпе Цезарь Самойлович

одно и то же лицо. Цезарь Самойлович Вольпе Род деятельности: литературовед и критик Дата рождения: 1904 год(1904). Некоторые считают, что настоящая фамилия этого человека Мосивич или же Цезарь Самойлович Вольпе. Цезарь Самойлович Вольпе (1904—1941) — литературовед и критик.

Голубая книга

Впрочем, в тот период он обращался с Зощенко довольно нежно, учитывая то ли неоднозначность политики партии в области культуры, то ли достаточную известность своего подопечного. Видимо, поэтому Зощенко, которого расстраивали редакторские правки и отношение к себе «как к ученику, начинающему писателю» 5 Жолнина Е. Зощенко: Текст и контекст. Писателю предлагалось исправить «политические ошибки» «народовольцы были одиночками, не связанными с народным движением, сам путь террора партия считает вредным, особенно сейчас, после убийства С. Кирова» 6 Жолнина Е. Некоторые замечания кажутся совсем незначительными, но и за ними скрывается некая политическая логика к которой Ермилов был особенно чувствителен : «Фраза о том, что нет никого, о ком бы мы так жалели, как о Рылееве, вызвала сомнение у Ермилова, и в журнале она приобрела следующий вид: «И, пожалуй, мало о ком мы так же горько пожалели» 7 Жолнина Е.

Точечным цензурным переработкам подверглось и отдельное книжное издание. Например, Елена Жолнина предполагает, что изъятие упоминаний об Аттиле связано с так и не поставленной пьесой Евгения Замятина «Аттила», в которой недвусмысленно проводилась аналогия между варварами и большевиками. При этом не следует связывать все изменения в тексте с цензурой или автоцензурой ; ощущая себя именно советским писателем, Зощенко всерьёз размышлял в политэкономической логике, которая была характерна для его эпохи. Об этом свидетельствуют разнообразные сохранившиеся рабочие материалы к книге. Издательство «Советский писатель».

Москва, 1935 год Как её приняли? Реакция на «Голубую книгу» была неоднозначной. Центральный партийный орган, «Правда», опубликовал крайне резкий, погромный текст критика Арона Гурштейна, в котором Зощенко прямо сопоставлялся со своими персонажами традиция, восходящая ещё к многочисленным критическим публикациям 1920-х. Но Зощенко виновен был и в идеологической ошибке 8 Гурштейн А. По аллеям истории.

Зощенко: pro et contra. Всё богатство исторической жизни он свёл к анекдоту. На всё богатство исторических явлений он реагирует тягуче-однообразным, монотонным «сказом». Ни чувства истории, ни гнева, ни страсти. Мысль бедная, убогая.

Более спокойную, но также негативную оценку «Голубой книге» как и вышедшей за год до этого другой книге Зощенко, «Возвращённая молодость» дал в одном из центральных тогдашних журналов, «Литературном критике», Игорь Сац 9 Сац И. Герой Михаила Зощенко. Неприятно, когда тем же языком, основанным на странных, угловатых, чрезмерно прямолинейных и всё же неясных ассоциациях, говорится о великих и трагических событиях в истории человечества. Впрочем, эта реакция была не всеобщей. И если Цезарь Вольпе не успел при жизни опубликовать «Книгу о Зощенко», где заинтересованно и глубоко писал о «Голубой книге», то некоторые другие критики и писатели выступали поощрительно.

Участник и теоретик литературной группы «Перевал». Публиковался в «Правде», «Красной нови», «Новом мире». Писал о Пастернаке, Горьком, Тютчеве, Вс. Первым из литературоведов предположил, что авторство «Тихого Дона» не принадлежит Шолохову. Автор книги «Вопросы литературы и критики» 1926.

В 1937 году был арестован за участие в «контрреволюционной организации» и расстрелян. Мысли об искусстве. Она находится где-то посередине между публицистикой и беллетристикой, между трактатом и рассказом, между фельетоном и статьёй. И эта её промежуточность, этот уход в сторону от привычных и тесных форм прозы к более свободным, дающим простор мысли, делает её интересной и важной для всего нашего литературного развития. В числе поддержавших книгу был и её адресат Максим Горький, и это было очень важно.

Столп соцреализма оценил работу Зощенко высоко, но предрёк её непонимание. Критик Абрам Лежнев писал, что «Голубая книга» находится «посередине между публицистикой и беллетристикой, между трактатом и рассказом, между фельетоном и статьёй» «Кое-что смешно, — писал критик Игорь Сац о «Голубой книге», — но часто совсем не смешно и даже неприятно» Критик Арон Гурштейн считал, что Зощенко свёл «всё богатство исторической жизни» к анекдоту Что было дальше? Несмотря на неоднозначный приём книги, под запрет она не подпала, скорее напротив. В 1936 году в «Библиотеке «Огонёк» выходит книга Зощенко «Исторические рассказы», в которую вошли незначительно переработанные фрагменты «исторической» части «Голубой книги». Некоторые рассказы из неё, опять-таки с небольшими изменениями, выходили позднее и в других его сборниках.

Зощенко продолжал публиковаться и вести жизнь признанного советского литератора: его комедии ставились в центральных театрах, а гастроли собирали полные залы. Во время войны Зощенко оказывается в эвакуации и работает над автобиографической повестью «Перед восходом солнца» — историей самоизлечения от глубокой депрессии. Новую повесть Зощенко признают неактуальной и вредной, её публикацию останавливают — это первый сигнал о том, что творчество Зощенко уже не соответствует официальной литературной норме. Из-за него был сменён состав редколлегии «Звезды», закрылся журнал «Ленинград», а печатавшиеся там Ахматова и Зощенко были исключены из Союза писателей. В нём Зощенко был назван «пошляком и подонком литературы»: …Зощенко давно специализировался на писании пустых, бессодержательных и пошлых вещей, на проповеди гнилой безыдейности, пошлости и аполитичности, рассчитанных на то, чтобы дезориентировать нашу молодёжь и отравить её сознание.

Зощенко изображает советские порядки и советских людей в уродливо карикатурной форме, клеветнически представляя советских людей примитивными, малокультурными, глупыми, с обывательскими вкусами и нравами. Злостно хулиганское изображение Зощенко нашей действительности сопровождается антисоветскими выпадами. Через две недели после публикации постановления Зощенко и Анну Ахматову исключили из Союза писателей СССР как писателей, не принимающих «участия в социалистическом строительстве». Зощенко был лишён средств к существованию и предан литературному остракизму; перебивался анонимными переводами, продажей вещей и даже сапожным ремеслом. Нападки на Зощенко не прекратились даже после смерти Сталина; писатель умер в 1958 году, так и не восстановленный в литературных правах.

После посмертной «полуреабилитации» Зощенко «Голубая книга» выходила в СССР несколько раз, и каждый раз текст несколько варьировался.

Эта посмертная книга о Блоке не была, конечно, первой. Уже в 1922 году появилась биографическая книга М. Бекетовой «А. Блок», в том же году В. Княжнин издал свою книгу «А. Блок», в 1924 году.

Атттукин составил «Блок в воспоминаниях современников и его письмах».

И у нас есть такие книги. Они написаны по большей части людьми, которые сделали большое дело в истории нашего строительства. Я бы назвал 3 книжки: первая — « Чапаев » Фурманова , которая построена на материале личной работы Фурманова в чапаевской дивизии; вторая — « Как закалялась сталь » Островского и третья — « Педагогическая поэма » А. Макаренко, потому что эта книга также есть результат огромного дела, о котором читаешь с совершенным удивлением и о котором потом, я думаю, с полным основанием, будут складывать легенды.

Я должен сказать, что если говорить о книжках А. Макаренко, то следует отметить, что в литературном плане они обладают огромным достоинством — мы обнаруживаем в них необычайное умение автора видеть человека насквозь. В нескольких словах писатель даёт такое представление о герое своего произведения, что вы потом ни с кем его не смешаете.

В возрасте 72 лет совершила самоубийство. Интересная была еврейская коллаборационистская организация в Варшаве «Жагев» «Факел». Это были евреи, сотрудничающие с гестапо, её состояла в том, чтобы выявлять поляков, которые укрывали евреев за пределами гетто. В организации состояло до 1000 агентов гестапо, евреев по происхождению. Некоторым из агентов даже разрешалось владеть огнестрельным оружием. Под одноименным названием издавалась газета редактор — Шайн , содержавшая провокационные левацкие лозунги, даже призывы к восстанию.

Во время восстания варшавского гетто многие из членов «Жагева» были убиты членами еврейскими подпольщиками, другие — самими немцами. Так 59 из 60 сотрудников газеты «Жагев» были убиты подпольщиками в дни восстания. В Варшавском гетто в составе «юденрата» находился агент Абвера со стажем — Альфред Носсиг. Был очень старым родился в 1864 году и образованным человеком имел ученые степени по юриспруденции, медицине, философии, писал пьесы, статьи, делал скульптуры. Был сионистом, мечтал о еврейском государстве. Поэтому он и стал активно сотрудничать с нацистами, в гетто он видел объединение евреев. Глава варшавского «юденрата» уже в конце 1940 года получил приказ включить в состав «юденрата» Носсига, что настораживало. Почтенный Носсиг постоянно слал в гестапо свои рапорты. Был застрелен у себя дома подпольщиками в 1943 году.

По мнению ряда современников, еврей смог поучаствовать даже в т. Речь идёт о неком загадочном Мелентии Александровиче Зыкове, человеке с ярко выраженными еврейскими чертами лица. Немцы большие специалисты в деле выявления евреев его не уличили в этом, но это ничего не значит. Дело в том, что нацисты человека полуеврея отец или мать евреи считали т. Некоторые считают, что настоящая фамилия этого человека Мосивич или же Цезарь Самойлович Вольпе. Своё еврейство он скрывал, о прошлом говорил путаницу, сначала представился с отчеством Евлампиевич, т.

два замечания о м.а.зыкове

Портал НЭБ предлагает скачать бесплатно или читать онлайн книгу «Вольпе Цезарь Самойлович опись фонда», автора Российская национальная библиотека Отдел рукописей. В “Краткой литературной энциклопедии” сообщается, что Цезарь Самойлович Вольпе умер в 1941 году. Скачать бесплатно книги Вольпе Цезарь Самойлович в формате fb2, txt, epub, pdf, mobi, rtf или читать онлайн без регистрации. Скачать бесплатно книги Вольпе Цезарь Самойлович в формате fb2, txt, epub, pdf, mobi, rtf или читать онлайн без регистрации. Цезарь Вольпе окончил Бакинский Государственный Университет, где учился у поэта-символиста Вячеслава Иванова. В "Краткой литературной энциклопедии" сообщается, что Цезарь Самойлович Вольпе умер в 1941 году.

Голубая книга

В 1941 г. Рано утром, когда мы ещё спали, пришёл немецкий фельдфебель и, подойдя к койке З. Через минуту, придя в себя, З. Больше мы З…. Когда М.

Китаев в мемуарах указывает, что Зыков попал в армию в качестве старшего политрука. С этими знаками различия его видели многие русские офицеры в интернациональном лагере на Шлиффенуфер, где он провёл один или два дня. Попавший в плен со Второй ударной армией Чугунов летом 1943-го перебежал к партизанам. При обыске в комендатуре у меня обнаружили орденскую книжку, за что после избиения посадили в одиночную камеру.

Через месяц в мою камеру привели ст. Зыков рассказал мне своё прошлое, что он как будто шурин Бубнова и в одно время работал зам. Последнее время он будто бы работал директором одной из текстильных фабрик и в марте 1942 г. Когда я отказался сотрудничать в газете и изменять своей родине, Зыков пытался запугать меня будущим, стремился доказать, что он мне делает услугу и т.

Оставим за скобками содержание разговора… но обратим внимание на дату. Середина августа — это никак не начало сентября, о котором рассказывает Поздняков. А ведь в его версии Зыков только прилетел в Берлин.

И смех и грех: наш заботливый директор, Лев Борисович Желдин, выхлопотал нам обеденные талоны в какую-то привилегированную столовую, и сегодня мы собирались уж непременно, уж во что бы то ни стало, пойти пообедать: Александра Иосифовна, Зоя Моисеевна, Тамара Григорьевна и я. И вот опять ночь началась раньше, чем мы успели поднять головы… Шура от примечаний к юбилейному трехтомнику Пушкина, я — от книги о железнодорожной диспетчерской службе, Тамара — от сказок северных народов, Зоя Моисеевна — от нового перевода «Гекльберри». И течет, течет самотек. Еще смешнее дело с обедом обстоит у Самуила Яковлевича: он работает дома, у него жена, дети, экономка, домработница, налаженный и благоустроенный быт, но он не обедает, случается, по 3—4 дня: не выносит, когда его отрывают от слушания, чтения, беседы с писателем и в ответ на скромную просьбу жены: «Семочка, иди обедать! К вечеру ему приносят поесть в кабинет и он мстительно, не жуя, глотает холодные котлеты.

Митя перезнакомился и передружился со всеми моими друзьями, в особенности с товарищами по редакции. Наши замыслы и эксперименты, наши стычки с критиками и начальниками тревожили и занимали его. Он полюбил проверять детские книги на Люше и на других ребятишках. Заходил иногда в школу или в детский сад — послушать, как Пантелеев читает «Пакет» или Корней Иванович «Муху-Цокотуху». Смеются и хмурятся, хлопают или молчат разные дети одного и того же возраста в самых разных аудиториях — смеются, хмурятся, хлопают на одних и тех же местах! Это давало ему пищу для обобщающих раздумий о педагогике — о труднейшем умении превращать сложное не в упрощенное, а в простое. С Корнеем Ивановичем у него сложились особые, взаимно-заинтересованные и взаимно-уважительные отношения. К формально родственным оба они были мало склонны.

Корней Иванович впервые близко познакомился с ученым, с представителем точных наук. Знавал он в своей жизни актеров, художников, писателей, а вот физик — это было впервые. Конечно, и Митино литературное дарование привлекало его. Но главным было другое. Митя был человек, как бы выделанный природой и культурой специально по его, Чуковского, заказу. Вюности Корней Иванович прошел путь самоучки, а потом совершил нелегкий шаг: из мещанства в интеллигенцию. Он невысоко ценил официальные университетские дипломы, но способность человека до всего доходить собственным умом, но волю к неустанному умственному труду, но уменье, вопреки любой обязательной нагрузке, распределять время так, чтобы успевать делать свое, — ценил превыше всего на свете. Бронштейн вызывал в моем отце уважительное изумление.

Помню, как было с испанским. Однажды Митя мельком сказал, что намерен в ближайшие месяцы непременно изучить испанский. Он показал Корнею Ивановичу набор инструментов: крошечный, карманный, испано-русский словарь, лупу и толстый том испанского «Дон Кихота». Через три месяца он читал уже свободно и без словаря. От нашего дома до Института пятьдесят минут, да пятьдесят минут обратно… Итак, час сорок. Для изучения языка час сорок в день — вполне довольно». Широта, разносторонность познаний всегда и во всех пленяла Корнея Ивановича. Корней Иванович, старший по возрасту, жизненному опыту и «положению в обществе», никогда, даже в разговоре со мною, не называл Митю — Митей, а, как и многие мои молодые друзья, как и Маршак, только Матвеем Петровичем.

Корней Иванович не раз прочитывал Мите свои, только что написанные, страницы. Он любил его. А Митя, покончив с испанским, принялся за японский. Но далеко продвинуться ему уже не довелось. Начав изучать чужой язык, мог ли он предчувствовать, что скоро и на родном языке будет месяцами слышать одну лишь гнусную брань? Из коренных, давних друзей Матвея Петровича часто бывали у нас трое. Чаще всех Герш Исаакович или попросту Геша Егудин. С ним Митя постоянно обходил букинистов, оба они были превеликие книжники, читатели и собиратели книг.

Затем Лева Ландау. С ним Митя уединялся обычно у себя в комнате, и они обменивались длиннейшими монологами, из которых я, если случалось мне присутствовать, не понимала ни единого слова, разве что u или а. Лева непоседливо расхаживал по комнате, а Митя взбирался на верхнюю ступеньку деревянной лесенки и произносил свои тирады из-под потолка. Разговаривали они весьма глубокомысленно и при этом соблюдали очередность, будто на заседании, не позволяя себе перебивать один другого. Иногда Ландау продолжал расхаживать, а Митя садился за письменный стол. Разговор продолжался, но уже не только устный: Митя писал. Митя спускался со своей высоты, и оба, прекратив обмен монологами, приходили ко мне. Не знаю, как на семинарах или в дружеском общении с собратьями по науке, но с простыми смертными Ландау никакой формы собеседования, кроме спора, не признавал.

Однако меня в спор втягивать ему не удавалось: со мной он считал нужным говорить о литературе, а о литературе — наверное, для эпатажа! Увидя на столе томик Ахматовой: «Неужели вы в состоянии читать эту скучищу? То ли дело — Вера Инбер», — говорил Ландау. В ответ я повторяла одно, им же пущенное в ход словечко: «Ерундовина». Тогда он хватал с полки какую-нибудь историко-литературную книгу — ну, скажем, Жирмунского, Щеголева, Модзалевского или Тынянова. Все гуманитарии были, на его взгляд, «профессора кислых щей», то есть «кислощецкие». И в любимые Левой разговоры об «эротехнике» тоже не удавалось ему меня втянуть. Разве вы не знаете, что я — Дау?

А я кисло-щецкий редактор, всего лишь. Не хочу притворяться, будто я тоже принадлежу к славной плеяде ваших учеников или сподвижников. Митя, придерживаясь строгого нейтралитета, вслушивался в нашу пикировку. Его занимало: удастся ли в конце концов Ландау втянуть меня в спор или нет. Третьим Митиным другом, часто посещавшим наш дом, был Дмитрий Дмитриевич Иваненко, по прозванию Димус. Ландау — «Дау»; Митя — «М. Признаюсь: Димуса я невзлюбила сразу. Прежде всего вечный хохот — не смех, а победно-издевательский хохот, округляющий и без того круглое лицо, обнажающий белые, безупречно ровные, один к одному, блестящие зубы.

Насколько Ландау долговяз, длинноног, длиннорук, угловат, нелеп и при всей своей нелепости — привлекателен вероятно, по той причине, что открыт, прям и резок , настолько Димус и не длинен, и не короток, а, что называется, «в самый раз». Нарочитых, дразнящих глупостей не произносил он ни всерьез, ни наподобье Дау «для эпатажа»; был многосторонне образован и безусловно умен. Нелепого, задиристого, как в Леве, или житейски-наивного, как в Мите, в нем ни грамма, зато обдуманный цинизм — через край. Однажды он зашел к нам в редакцию: «Беда… заболел приятель… надо известить тетушку, а до автомата километр… разрешите позвонить…». Димус долго искал тетушкин номер, перелистывая нашу новую, только что нам выданную толстенную общегородскую адресно-телефонную книгу. Потом долго говорил. Потом ушел. К концу рабочего дня наша секретарша хватилась этой необходимейшей изо всех книг.

Я позвонила Димусу — не унес ли он с собой по рассеянности? Я нарочно за ней и приходил. Мне она нужна, а нигде не продается. Вот и придумал тетушку». Снова хохот. Я спрашивала Митю, почему он переносит этакого враля и циника? Марьянка — дочь его, Люшина сверстница. Напрасно мы уверяли нежного отца, что у Люши всего только насморк, что насморк через третье лицо не передается, что, наконец, он имеет полную возможность поужинать с нами, не сделав ни шага через Люшину комнату… Он ушел… Я уверена, испугался он вовсе не за Марьянку, а за собственную свою персону.

Случай с телефонной книгой доставил много огорчений — Мите. Он ходил к Димусу трижды, пытаясь выцарапать нашу редакционную собственность. Димус — ни за что. Тут они чуть не рассорились — «навсегда». Однако мне не хотелось вносить в Митину жизнь раздор из-за вздора, и я сама настояла, чтобы они помирились. Ну, раз интересно, я дружбе старых друзей не помеха. Митя и с ним — как с Левой! Димус рассказывал анекдоты, острил и хохотал без устали.

В отличие от наших редакционных шутников — Олейникова, Шварца, Андроникова, которые, заставляя нас смеяться до упаду, сами оставались серьезными, Димус первый смеялся своим шуткам. Одно лето жили мы неподалеку друг от друга в Сестрорецке на даче. Люша подружилась с Марьянкой, жена Дмитрия Дмитриевича, Оксана Федоровна, была приветлива и гостеприимна. Помню, как однажды мы с Митей пришли в гости к Оксане и Димусу; пили чай в саду за ветхим, обросшим мхом, деревянным столиком, и Димус с хохотом предложил Мите издавать газету: название «Наш бюст», подзаголовок «Вестник сестрорецкого пляжа». Дальше названия и подзаголовка дело не шло, но по дороге домой мы с Митей не уставали смеяться. Он человек остроумный… И, главное, в физике он понимает…» «В Димусовом смехе — ты не заметил разве? Но не всё в нашей тогдашней жизни труд или смех. Было и горе.

Мы едва не потеряли Люшу. Температура 39. Я сразу заподозрила аппендицит, потому что в юности сама перенесла его. На беду, доктора Михаила Михайловича Цимбала, лечившего Люшу с младенческих дней, в городе не оказалось. Я пригласила крупнейшего специалиста по аппендициту, профессора Буша. Он успокоил меня, сказав, что это случайное отравление, что температура завтра пойдет на убыль. Завтра — 39,5. На боль Люша, правда, не жаловалась, но все время дремала, неохотно поднимая веки и отказываясь есть.

Послезавтра вернулся из какой-то командировки и сразу приехал к нам Михаил Михайлович. Он наклонился над Люшиной постелью и ничего не спросил, не стал ее выслушивать, выстукивать, даже одеяла не откинул. Только поглядел на нее. Люша вяло поздоровалась и задремала снова. С операцией уже опоздали. Гной уже в брюшине. Нельзя ее переворачивать, выстукивать, щупать. Да ведь и по лицу видно.

Она не любит жаловаться, — сказал Михаил Михайлович и пошел к телефону вызывать «скорую». У детей иначе. В машине Люша дремала. Мы с Митей сидели, прижавшись друг к другу, боясь, что нас высадят. Митю в здание больницы не пустили, он сказал, что подождет меня в парке. Это было на Выборгской, в больнице при Институте материнства и младенчества. Когда Люшу везли по коридору, мимо комнаты для выздоравливающих, где стояли цветы и рояль, она подняла голову, вытянула шею и сказала: — Хорошо, что я здесь не потеряю времени зря. Я буду учиться музыке.

И уронила голову. Ее повезли сразу в операционную, прямо на операционный стол. Меня оставили ждать в той комнате, где Люша собиралась учиться музыке. Операцию делал дежурный врач, Иван Михайлович. Меня позвали к нему тогда, когда Люшу из опе рационной перевезли уже в палату. Это была палата на одну коечку в самом конце коридора. Люша еще не очнулась. В палату внесли раскладушку, с трудом втиснули возле Люшиной постели.

Сестра сказала, что я, если желаю, могу ночевать здесь. Я побежала к дежурному врачу. Вы опоздали на двое суток. Я не знала, куда бежать — к Люше в палату или к Мите в парк. Люша все спала. Я выбежала в парк. Митя стоял, прислонившись к стволу липы. Порывами сыпался косой мелкий снег.

Я позвоню тебе в 7 утра. Спать не пришлось ни мне, ни Люше. Наркоз отошел, пришла боль. Рану оставили незашитой. Рана гноилась. Да в эту палату только таких и кладут. Это была особая палата, недаром на одного. Чтобы других детей не пугать зрелищем умирания.

Палата для смертников. Каждые два часа приходил врач — Иван Михайлович — и сестра. Сестра брала у Люши кровь. Анализ крови показывал, как быстро нарастает общее заражение. У Люши не было сил плакать. Мучила гноящаяся рана. По-видимому, не было сил и глядеть — она с мукой в глазах опускала веки. Не разговаривала ни с кем, отвечала движением век.

Пальцы исколоты. Бледные, они казались мне мертвыми. Один раз, когда Люша помедлила, прежде чем протянуть руку, я сдуру протянула свою. Я так чувствовала ее собой, а себя ею. Пусть бы меня кололи, меня резали, а не ее.

Теперь дело обстоит так, что хозяин в выигрыше, ибо помогает нам против Германии, но не спешит разгромить Германию, чтобы вернее изнурять оба ненавистных ему вида социализма.

Мы значительно слабее немцев. Второго фронта нет и не будет, союзники ежеминутно готовы нас предать, заключив соглашение с Гитлером за наш счет. Нас ждут огромные лишения, люди будут ни за что погибать на фронтах, а мы здесь, в тылу, голодать, пухнуть от голода и холода, гибнуть от фашистских бомб. Заявление Совинформбюро ко второй годовщине войны о невозможности разбить врага без второго фронта - это официальное признание нашей слабости, полной неизбежности нашего поражения. Поэтому незачем работать, напрягать свои силы, голодать, терпеть лишения. Наша пропаганда тупа и бездарна.

Я не могу без злобы читать то, что пишется в газетах, сводки Информбюро, то, что мы передаём по радио. Это всё стандартная, глупая, противная ложь. Я проклинаю свою профессию журналиста, мы пишем не то, что есть, а то, что нам диктуют свыше, о чём нас заставляют писать. Я устал от этой вечной лжи, от этого давления сверху, от этих бездарных, тупых идиотов — цензоров и политредакторов, которые убивают живую мысль, заставляют глупо и тупо лгать по стандарту. Всё это для того, чтобы убедить народ, что у нас всё хорошо, народ крепок и един и мы продержимся и победим. А на деле — мы слабы и на победу нет надежды».

Тренев намекнул, что он сознательно отходит от общественной работы и старается пребывать в тени, подготовляя безболезненный переход на сторону «нового режима», который будет, по его убеждению, установлен после войны. Что касается нашей страны, то она больше выдержать войны не в состоянии, тем более что за сохранение существующего режима вряд ли многие согласятся бороться. Надо быть последовательным. Коминтерн разогнали, надо пересмотреть гимн "Интернационал", он не может понравиться союзникам. Всё равно это произойдет в результате войны. Не может одна Россия бесконечно долго стоять в стороне от капиталистических стран, и она перейдёт рано или поздно на этот путь, правительство это само поймёт.

Неужели не будут предприняты реформы после войны? Так больше нельзя. Коли сейчас нельзя, то завтра надо сделать. Сколько крови пролито, кровь даёт свои плоды. Несчастья, которые принесла война, должны искупиться улучшением условий жизни и политики. Бюрократы сидят на шее народа.

Революция не оправдала затраченных на неё сил и жертв. Нужны реформы, преобразования. Иначе нам не подняться из пропасти, из разорения, в которое ввергла нас война. Я рад, что начинается новая разумная эпоха. Они нас научат культуре. Без помощи американцев мы уже давно бы выдохлись.

У нас всё дезорганизовано. Мужики и бабы в деревнях не хотят работать. Надо распустить колхозы, тогда положение изменится. Союзники, вероятно, жмут на Сталина в этом вопросе и, возможно, добьются своего, как добились роспуска Коминтерна. Русский народ несёт главное бремя войны, он понес неслыханные жертвы. А что он получит в случае победы?

Опять серию пятилеток, голод, очереди. Перспектива у нас грустная, и не хочется думать о том, что будет завтра. Он и не хочет, чтобы немцы остались в России, и не хочет возвращения советской власти с колхозами и непосильными для него госпоставками. Наше правительство должно было бы ликвидировать колхозы ещё в начале войны, и если бы мужик поверил, что это всерьёз и надолго, он пошёл бы драться с немцами по-настоящему. Теперь же он воюет неохотно, по принуждению, а он в нашей армии главная сила, на нём все держится. Возьмите растущий национальный шовинизм.

Чем он вызывается? Прежде всего настроениями в армии — антисемитскими, антинемецкими, анти по отношению ко всем нацменьшинствам, о которых сочиняются легенды, что они недостаточно доблестны, и правительство наше всецело идёт навстречу этим настроениям армии, не пытаясь её перевоспитать, менять её характер. Для большевиков наступил серьёзный кризис, страшный тупик. И уже не выйти им из него с поднятой головой, а придётся ползать на четвереньках, и то лишь очень короткое время. За Коминтерном пойдёт ликвидация более серьёзного порядка. Это не уступка, не реформа даже, целая революция.

Это — отказ от коммунистической пропаганды на Западе как помехи для господствующих классов, это отказ от насильственного свержения общественного строя других стран. Для начала — недурно. Гитлер будет разбит, и союзники сумеют, может быть, оказать на нас давление и добиться минимума свобод. Партийные чиновники уничтожили литературу, нужно создавать новую, настоящую литературу, свободно мыслящую и талантливую. Для этого нужны люди. Народ помимо Сталина выдвинул своих вождей — Жукова, Рокоссовского и других.

Эти вожди бьют немцев и после победы они потребуют себе места под солнцем. Кто-либо из этих популярных генералов станет диктатором либо потребует перемены в управлении страной. Вернувшаяся после войны солдатская масса, увидев, что при коллективизации не восстановить сельское хозяйство, свергнет советскую власть. В результате войны гегемония компартии падёт и уступит место гегемонии крестьянской партии, которая создаст новую власть и освободит народ от колхозов. Союзники плохо оказывают своё влияние, если бы они нажали по-настоящему, то можно было бы надеяться на кое-какие облегчения, на раскрепощение. Правительство будет праветь, а значит — снисходительнее смотреть на то, как ведёт себя общество.

Именно замешательство, которое произойдёт в правительстве в связи с изменением политики, даст нам и многим другим, временно отстранённым людям, поднять голову и напомнить о своём существовании. Меня по-прежнему больше всего мучает та же мысль: победа ничего не даст хорошего, она не внесет никаких изменений в строй, она не даст возможности писать по-своему и печатать написанное. А без победы — конец, мы погибли. Значит, выхода нет. Наш режим всегда был наиболее циничным из когда-либо существовавших, но антисемитизм коммунистической партии — это просто прелесть. Никакой надежды на благотворное влияние союзников у меня нет.

Они будут объявлены империалистами с момента начала мирных переговоров. Нынешнее моральное убожество расцветет после войны. Обескровленная страна может не выдержать нового натиска гитлеровцев. У меня вся надежда на Англию и Америку, которые нанесут немцам решающий удар. Но очевидно, что и Англия, и Америка не хотят целиком поддерживать сталинское правительство. Они добиваются мирной революции в СССР.

Одним из её звеньев является ликвидация Коминтерна. В случае, если Сталин не пойдёт на все требования Англии и Америки, они могут бросить Россию в руки Германии, и это будет катастрофой. Мои симпатии всегда на стороне демократических держав. В случае победы советской власти мне, старому демократу, ученику В. Короленко, остаётся только одно — самоубийство! Но я искренне надеюсь, что царство тьмы будет побеждено и восторжествует справедливость.

Из этих целей я уже сейчас подумываю о необходимости объединения демократических журналистов, то есть людей, которые могли бы работать в настоящей непартийной печати. Я готов терпеть войну ещё хоть три года, пусть погибнут ещё миллионы людей, лишь бы в результате был сломлен деспотический, каторжный порядок в нашей стране. Поверьте, что так, как я, рассуждают десятки моих товарищей, которые, как и я, надеются только на союзников, на их победу и над Германией, и над СССР. За кровь, пролитую на войне, народ потребует плату, и вот здесь наступит такое. Может быть, опять прольется кровь. Ничего мы сделать без Америки не сможем.

Продав себя и весь свой народ американцам со всеми нашими потрохами, мы только тогда сможем выйти из этого ужаса разрушения. Отдав свою честь, превратившись в нищих и прося рукой подаяния, — вот в таком виде мы сейчас стоим перед Америкой. Ей мы должны поклониться и будем ходить по проволоке, как дрессированные собаки. Службу в армии для себя он считает бессмысленной и губительной, так как она подавляет творческую индивидуальность писателя. Со страстным нетерпением Сафонов ожидает мира, надеясь, что "после войны наступят разные свободы и будет легче жить и дышать». Он считает, что даже потеря Украины не является достаточным препятствием для заключения мира».

Печататься негде, платят гроши, на каждом шагу писатель встречает цензурные рогатки. Если бы я знал, что в ближайшие 5—10 лет общая ситуация не изменится, я переквалифицировался бы из писателя хоть в бухгалтера. Своего сына, у которого есть интерес к литературе, я стараюсь всячески отвратить от нее... Давно уже пишу роман "для души", в котором говорю свободно всё, что хочу сказать. В близком будущем придётся допустить частную инициативу — новый НЭП, без этого нельзя будет восстановить и оживить хозяйство и товарооборот. Я думаю, что мы стоим на грани отказа союзников от помощи нам.

Ответ Сталина Рузвельту был явно неудовлетворительным для "Демократий". Рузвельт, как мне говорили многие, требовал роспуска колхозов, а Сталин ответил, что это одна из основ советского строя. Можно было бы пойти на некоторую реорганизацию в сельском хозяйстве, ибо личные стимулы у колхозников ещё до войны, и особенно сейчас, очень ослабли. Мы, видимо, раздражаем союзников своей резкостью в постановке вопросов о Польше, Прибалтике, Украине и проч. От всего этого можно было бы в известной мере воздержаться. А то ведь странно: сами же говорим, что без второго фронта нельзя победить Германию, а ведём с этим вторым фронтом рискованную игру.

У нас что-то неладно в самом механизме, и он нет-нет, да и заедает и скрипит. У нас неладно что-то в самой системе. Особенно он это относит к советскому периоду, "когда в литературу и журналистику пришло много нерусских людей, жидовствующих эренбургов, которым непонятно значение художника. Они публицисты и того же требуют от остальных литераторов". Противопоставляя себя «эренбургам», газетчикам, Ценский заявил: — В Москве невозможно было работать, редакции осаждали просьбами написать статью. И как хотелось сказать им, что я писатель, а не журналист, что я занят более важным и нужным делом.

В своей общественной практике Ценский не отступает от этих своих взглядов. Так, со слов поэта Марка Тарловского, когда ЦК партии Казахстана пригласил его редактировать текст письма казахского народа бойцам-казахам, Ценский уклонился от этой работы, заявив, что это не дело писателя. Говоря о войне, Ценский заявил, что в результате войны наступит период одичания на долгие годы". Какие бы то ни было перемены в сторону улучшения жизни, освобождения мысли, творчества у нас исключены, ибо есть инерция власти, раз навсегда установившегося порядка. Власть не в состоянии сделать, если бы она того и захотела, даже маленьких послаблений в общественной жизни и колхозном быте, хозяйстве, ибо это может образовать щель, в которую хлынет всё накопившееся недовольство. Просвета в будущем не видно.

Мы бедны, каждое творческое лицо для нас бесценно — зачем нам самих себя грабить? Украинские девушки, полюбившие немцев и вышедшие за них замуж, не виноваты в том, что у них нет патриотизма, а виноваты те, кто этого патриотизма в них не сумел воспитать, то есть мы сами, вся система советского воспитания, не сумевшая пробудить в человеке любви к родине, чувства долга, патриотизма. Ни о какой каре не может быть речи, должны быть прощены все, если только они не проводили шпионской работы. Тема обличения порочности советского воспитания, никчемности советского педагога, ошибочности пропаганды и трагических результатов этого должна стать основной темой советского искусства, литературы и кино на ближайшее время.

Перед отъездом в Ленинград Цезарь Самойлович пробыл у нас целый день. Тогда мы увиделись в последний раз» Погиб в 1941 году при эвакуации из осаждённого Ленинграда по «Дороге жизни» через Ладожское озеро. След в историко-биографическом макаренковедении Ц. Вольпе вошёл в макаренковедение, как литературовед, представлявший произведения А.

Макаренко на его встрече с ленинградскими читателями в середине октября 1938 г. И у нас есть такие книги. Они написаны по большей части людьми, которые сделали большое дело в истории нашего строительства. Я бы назвал 3 книжки: первая — «Чапаев» Фурманова, которая построена на материале личной работы Фурманова в чапаевской дивизии; вторая — «Как закалялась сталь» Островского и третья — «Педагогическая поэма» А. Макаренко, потому что эта книга также есть результат огромного дела, о котором читаешь с совершенным удивлением и о котором потом, я думаю, с полным основанием, будут складывать легенды.

Цезарь Самойлович Вольпе

Вольпе, Цезарь Самойлович. Искусство непохожести / Ц. С. Вольпе ; составитель Ф. Николаевская-Вольпе ; автор вступительной статьи А. Нинов. В 1933 году Вольпе, работавший в журнале «Звезда», на свой страх и риск напечатал в журнале произведение Мандельштама «Путешествие в Армению» и за это был уволен. Цезарь Самойлович Вольпе в действительности «погиб в возрасте тридцати семи лет осенью 1941 г. при переправе через Ладожское озеро из блокадного Ленинграда».

Камень на шее России, её предатели – гуманитарная интеллигенция

По документам, воспоминаниям, письмам, заметкам, дневникам, статьям и другим материаламСоставители О. Немеровская и Ц. Барбышев На авнтитуле: Ю. Иллюстрация к поэме «Двенадцать». От издательства Вначале 1930 года в тогдашнем уже Ленинграде, в Государственной типографии им. Соколовой проспект Красных Командиров, 29 было отпечатано для Издательства Писателей Ленинграда 4200 экз. Кемеровской и Ц.

Учебу в аспирантуре совмещал с преподаванием на Высших курсах искусствознания и в худож. Был дружен с Н. Харджиевым, историком новейшей лит-ры и искусства, текстологом и коллекционером, другом О. Мандельштама и А. В 1930 возглавил редакцию нового ж. Горьким, а с 1930 по 1933 заведовал критич. Интересы совр. Был знаком с семьей О. Мандельштам, и в 1933 на свой страх и риск, несмотря на цензурный запрет, напеч.

Мандельштама , за что был снят с должности ред. Знакомый с А. Ахматовой, В. С 1933 в Л-де начала выходить лит. Горьким в помощь читателям ж. Под рук. Тынянова «БП» стала образцовым науч. После увольнения из «Звезды» В. При участии В.

Жуковского в МС 1936 [одновременно: Жуковский В. Участвовал в создании кн. Антология» ред. Вольпе, Г. Гуковского, В. Орлова, И. Автор мн. Козлов » в кн. Козлов, А.

Сотрудничал с ж. Писал рец. Гиппиуса; ред. Стихотворения [Рец. Особое место среди лит. Немировской В. В 1934, после смерти А. Белого, В. В очерке « О поэзииАндрея Белого », помещ.

И хотя сегодня можно заметить некот. Поводом к написанию ст.

Цезарь Вольпе с дочерью Второй муж - Матвей Петрович Бронштейн 1906-1938 , советский физик-теоретик, доктор физико-математических наук, профессор, популяризатор науки, писал научно-художественные книги для детей «Солнечное вещество», «Лучи Икс», «Изобретатели радиотелеграфа». Вклад Бронштейна в создание квантовой теории гравитации и популяризацию науки высоко оценивали физики и литераторы. Были женаты с 1934 года. Жили в доме на перекрестке Пяти углов. Расстрелян в тот же день, через несколько минут после оглашения приговора.

Все обращения К. Чуковского, а также Л. Ландау, С. Маршака лично к Сталину остались без реакции. Лидии Чуковской было объявлено, что приговор мужу - «десять лет без права переписки». Лишь в конце 1939 года узнала, что мужа нет в живых. Предположительно захоронен на Левашовской пустоши, где Лидия Чуковская в 1990-е годы установила памятник.

Судьбе М. Бронштейна посвящена автобиографическая повесть Чуковской «Прочерк». Ленинград - Одесса, 1928; Углов А. Повесть о Тарасе Шевченко, 1931; Углов А. На волге, 1931; Чуковская Л. История одного восстания. Борис Житков.

В лаборатории редактора. Опустелый дом Софья Петровна. Спуск под воду. Открытое слово. По эту сторону смерти. Софья Петровна.

Вольпе вошёл в макаренковедение, как литературовед, представлявший произведения А. Макаренко на его встрече с ленинградскими читателями в середине октября 1938 года. Погиб в сентябре 1941 года при эвакуации из осаждённого Ленинграда по «Дороге жизни» через Ладожское озеро. Книги автора Вольпе Ц. Жуковский в портретах и иллюстрациях. Искусство непохожести, Сборник. Лившиц, А.

Похожие новости:

Оцените статью
Добавить комментарий