Электронная библиотека, скачать книги, читать рецензии, отзывы, книжные рейтинги. вся информация о книге на ReadRate. Третья книга: Любовь без правил. Что касается романа «НОВОСТИ ЛЮБВИ», то единственно достоверная вещь здесь – география. это один из самых популярных жанров литературы, который привлекает миллионы читателей со всего мира.
ТОП-15 самых красивых любовных романов 2023 года
Живут поэты Любовь Сердечная. Современные любовные романы Читать онлайн полностью бесплатно без регистрации на ТОП-сайте Приятного чтения). Читать книгу «Любовь напоказ» онлайн или скачать бесплатно в формате fb2. Нет ничего лучше, чем бесплатно читать книги в жанре Современные любовные романы, тем более полные версии без сокращений. Романы о любви современных русских и зарубежных авторов доступны полностью без сокращений 40 тысяч книг. читать бесплатно, скачать и слушать на портале Литмаркет.
Современные любовные романы - читать книги онлайн
Книга прочитана: 1465 раз Описание книги «Новости любви» — один из самых известных романов американки Барбары Виктор. Это откровенный и интригующий рассказ о любви молодой тележурналистки Мэгги Саммерс и сильного, уверенного в себе человека — генерала Ави Герцога. Это история вполне современной независимой женщины, которая верит в собственную карьеру, но не верит мужчинам и предпочитает рисковать жизнью, снимая репортажи о террористах, чем довериться любимому человеку. Впервые на американском телевидении женщине-репортеру доверяют вести не кулинарные конкурсы и прогноз погоды, а криминальную хронику.
Не менее крутыми зигзагами идет интимная жизнь Мэгги. Раннее несчастливое замужество, развод, сексуальные эксцессы, разочарования и наконец любовь. Ее избранник красив, умен и добр. У него один недостаток — он женат… Рецензии читателей для того что бы написать рецензию Комментарии читателей Авторизуйтесь или войдите с помощью: E-mail.
Братец приелся, нашла Синдром властного негодяя Нравится 3 Если в качестве новогоднего подарка вам подарили курс у ненормального коуча — нужно что-то менять в своей жизни! Но как? Своих сил не хватает, коуч больше похож на киноактера или модель из рекламы Дурнушка для мажора, или Уроки соблазнения Нравится 7 — Ты всерьёз предлагаешь мне сделать из тебя конфетку и скормить её своему врагу?! Только Босс и голый торс Нравится 2 Елена никогда не знала отказа. Получала все, чего захочет. И кого захочет. Она даже и не предполагала, что новый начальник окажется настолько строптивым и непокорным, что не поддастся на ее чары.
Горечь твоей любви Нравится 7 Когда-то мы любили друг друга, но он бросил меня, женился на другой. А меня оставил с разбитым сердцем и сломанными мечтами. Прошло семь лет. У меня своя жизнь, отличная работа, любящий мужчина Чужая любовь Нравится 6 У меня была спокойная размеренная жизнь, стабильная работа и устраивающий меня парень. Так было до тех пор, пока в мою жизнь не ворвался потрясающий мужчина и сделал мне непристойное предложение. Я тебя отвоюю Нравится 1 Первая любовь — чаще всего трагедия. Дашина не стала исключением.
Стас — лучший друг ее старшего брата, а по совместительству тот, из-за кого сердце билось быстрей, — женился, не дав Даше ни единого Семья не на один год Нравится 4 — Теперь ты свободна. Наша сделка закончилась. Вместо них Разрешаю стонать Нравится 1 Представьте, что в знаменитом романе про оттенки серого вместо невинной девицы была молодая скромная мать-одиночка, а вместо роскошного Мистера — наш отечественный бизнесмен, у которого слишком много Мистер Генофонд Нравится 1 — Договоримся сразу. Между нами не будет никаких отношений. Только секс. Я не собираюсь требовать от тебя верности после того, как все закончится. У меня не будет никаких претензий.
Она облизала свои Любовь в заказе не значится Нравится 0 Она красивая стерва, журналистка, известная разоблачениями знаменитостей. Он успешный бизнесмен, создавший собственную силиконовую долину и спасающий больных детей. У нее в прошлом тайна, которая не Грозный Шторм Нравится 10 — Какого чёрта? Точнее, не проговаривал, а практически орал. Взглядом молнии метал. И все в меня. И тут Викинг.
Я пыталась сбежать от него - но у меня не Викинг. Его прозвали Викингом за то, что он убил двоих людей, отрубив им головы. Лишенный эмоций, двухметровый великан стал негласным главарем выходцев из скандинавских стран, которые Босс и беременный торс Нравится 7 Моя история начинается с того, что меня бросил муж. Ушел к своей секретарше, которая носила ему кофе… в постель, как потом оказалось. Бывший супруг оправдывал себя тем, что я никак не могла от него Босс для подруги Нравится 2 Заметив бородатого красавчика, моя подруга тут же присвоила его себе. И я, конечно, не собиралась переходить ей дорогу. Вот только бородатый оказался моим новым боссом, который зачем-то решил со мной Не отец моей дочери Нравится 4 - Садись в машину!
Я бормочу, дрожа от страха: - Я отдам деньги, украшения... У меня маленькая дочь!
Мы заботимся о наших читательницах и предоставляем актуальную информацию на различные темы, которые волнуют женщин: красота, здоровье, психология, дети, семья, деньги, образ жизни и отдых. Здесь вы найдете полезные советы и рекомендации от наших экспертов и опытных авторов, которые помогут вам решить множество жизненных вопросов. Мы верим, что каждая женщина заслуживает быть счастливой и успешной, и наша цель - помочь вам достичь этого.
Современный любовный роман
Полная версия "Новости любви" бесплатно, без регистрации в формате FB2, EPUB, PDF, DOCX, MOBI, TXT, HTML Автор Крупнейшая электронная онлайн библиотека насчитывающая более 328 942 произведений в 270 жанрах. Барбара Виктор без сокращений! Современные любовные романы Читать онлайн полностью бесплатно без регистрации на ТОП-сайте Приятного чтения).
Любовь с уведомлением
Книги современные любовные романы читать без регистрации Заходите и читайте книги онлайн бесплатно полностью -библиотека Канал автора «Женские романы о любви» в Дзен: Про: жизнь, любовь, приключения Здравствуй, дорогой читатель! 15 книг про любовь, которые стоит прочитать.
«Новости любви»
А между тем я здесь как раз для того, чтобы доискаться причин этого кровавого хаоса. Я должна рассказать о лагерях беженцев, стертых с лица земли и засыпанных щебенкой. О руинах на том самом месте, где еще недавно текла мирная жизнь. О драме людей, потерявших все.
Он будет неистово отсуживать у меня все, включая последнюю бутылку из-под апельсинового сока, какая только отыщется на кухне. Я была уверена в этом, как была уверена в своей беременности. Однако я даже не подумала о том, что в таком случае он будет отсуживать и ребенка. Я не подумала об этом, потому что ребенка не могло быть. В тот день он отправился в Дахау один, а я осталась в номере, продолжая размышлять над тем, как такое могло со мной приключиться.
Я вспоминала большой дом на Лонг-Айленде, где проводила в детстве летние месяцы, — тогда все казалось простым. Родительница отпечатывала свои очаровательные приглашения на семейные экстравагантные вечеринки. Сейшены у Саммерсов. Простенько и со вкусом. Лучших аргументов нельзя было придумать… А может быть, не так уж легко и просто все было и тогда. Клара и я сидели под огромным драным зонтом в патио за кухней и жевали бутерброды. Родитель и родительница ссорились в доме. Бутерброды лежали стопочкой на тарелке посреди стола из красного дерева.
Кусочки хлеба, с которых были обрезаны корки. Арахисовое масло, желе, желтый американский сыр, тунец. Подхватывая языком желе, Клара, кажется, забывала обо всем на свете. По тем обрывкам злых слов, которые долетали до меня, я старалась составить цельное впечатление о разговоре. Речь, кажется, шла о секретарше, которая работала у родителя в адвокатской конторе. Родительница была весьма расстроена. Она предупреждала родителя, что, если подобное будет продолжаться, она уйдет. И ни слова о нас, о детях, отметила я про себя.
Я готова была зареветь. Куда денемся мы? Я была ужасно напугана появлением в нашей жизни незваной гостьи. Я взглянула на Клару, но та была слишком увлечена поеданием бутерброда, от которого уже оставался маленький кусочек с капелькой желе и арахисового масла. Вряд ли Клара испытывала такую же боль, как я. А если испытывала, то, вероятно, реагировала на это по-своему. Ни одна из нас не могла успокоить и ободрить другую, потому что не было никого, кто бы нас этому научил. Родительница выскочила из двери кухни, когда я была готова приняться за бутерброд с тунцом.
Следом за ней родитель. Ослепнув от горьких слез, мать стремительно бежит по направлению к теннисному корту, даже не оглянувшись на меня. Отец усаживается рядом с нами, и я поражаюсь способности Клары тут же втянуть его в разговор о собственных планах на вторую половину лета. Что же, так у Саммерсов заведено — каждый за себя. Однако тут вмешиваюсь я. В свои девять лет я не слишком разбираюсь в хитросплетениях отношений между полами. Однако даже в девять лет трудно удовольствоваться подобным объяснением. Впрочем, годы спустя я поняла, что ошибалась.
В том-то и дело, что у взрослых действительно очень часто случаются недоразумения, а шикса — для мужчин, вроде моего родителя — действительно означает глупая женщина. Когда Эрик в тот вечер не вернулся в отель к ужину, я почувствовала детский сосущий страх где-то внутри живота. Да, я помнила этот страх еще с тех пор, когда в конце дня, прислушиваясь, ждала, что в замке входной двери начнет поворачиваться ключ и отец снова войдет в мою жизнь. Я никогда не знала, что случится на этот раз и когда начнется ссора. Я размышляла о том, сколько мне пришлось вытерпеть от него — от моего родителя. Когда ему было это выгодно, он становился евреем. Когда же он вращался в кругу знакомых моей матери, в кругу титулованных русских аристократов, изгнанных с Родины, то вдруг превращался в нееврея. Он был евреем, когда тщеславно благотворительствовал своими ссудами Нью-Йорк, где влиятельные коллеги резервировали ему местечко за богатыми столами.
Он был неевреем, когда наведывался к своим клиентам, нефтяным магнатам в Техасе, которые дружески шлепали его по заду, отпуская антисемитские шуточки. Все это, без сомнения, имело самое прямое отношение к тому, как складывалось мое детство, которое прошло в богатом жилом доме, стоявшем особняком на Пятой авеню. Я росла в окружении бесчисленных лифтеров и вахтеров, чьи лица я научилась не замечать на улице, когда эти люди, переодетые в цивильное платье, выпадали из служебного контекста. Я рассматривала их исключительно в качестве прислуги для богатых — для таких семей, как наша, — и смущалась, когда кто-то из них вдруг приветствовал меня, встретив на Медисон авеню. Между тем в отличие от других квартировладельцев мне приходилось проводить в их обществе довольно много времени, потому что отец имел обыкновение не пускать меня в квартиру, если я возвращалась домой позже указанного часа. Пристыженная и оскорбленная, я сидела в фойе на потертом кожаном диванчике около ночного вахтера. Разве не ужасно провести всю ночь на этом диванчике, а под утро смотреть, как над мрачными зданиями Центрального парка начинает заниматься заря? Может быть, мне следовало бы разъяснить ночному вахтеру по имени Отис, что подобное ночное времяпрепровождение — как нельзя более естественная вещь для молоденькой девушки моего сословия?
Может быть, мне нужно было разобъяснить ему, что это для него замечательный повод заняться социологическими наблюдениями на предмет того, как богатеи третируют своих отпрысков?.. Между тем Отис смотрел, как я сижу, забившись в угол дивана, и на его лице прочитывалась боль за меня. Он скорбно качал головой и начинал чистить апельсин, который извлекал из пакета, приготовленного для него миссис Отис. Иногда он по-братски делился со мной апельсином или даже пирогом и занимал меня любезной болтовней до тех пор, пока не звонил родитель и не распоряжался пропустить меня в квартиру. Мимо меня проходили жильцы, спускавшиеся поутру выгуливать собак. Проходил почтальон с громадной кожаной сумкой через плечо — он тоже был свидетелем того, как я униженно тоскую в фойе. Приходил на дежурство утренний вахтер и начинал судачить о том о сем с коллегами. Иногда я впадала в своего рода отрешенную созерцательность, размышляя, что безнравственнее в такой непомерной родительской строгости: отцовское пренебрежительное отношение к вахтеру, которого он считал просто низшей формой жизни, или же его бессердечие, когда он не пускал домой собственную дочку, наказывая ее за десять минут опоздания после школьной вечеринки.
Когда я ждала возвращения Эрика той ночью в Мюнхене, я пришла к заключению, что, наказывая меня, родитель наказывал и мучил самого себя. Чтобы понять эту простую вещь, мне потребовалось сделаться взрослой и стать миссис Орнстайн. Однако как все это объяснить Эрику — человеку, который купился на фальшивый фасад моего богатенького и презентабельного семейства, — разве он может понять, как муторно и пакостно на душе у этой позолоченной девушки, которую он взял в жены?.. Подобные размышления навели меня на мысль о возможной нерасторжимости нашего союза. Перед моими глазами даже проплыло видение надгробной плиты, на которой были отчеканены слова: «Здесь покоится Маргарита Орнстайн, возлюбленная супруга Эрика Орнстайна».
Еще школьницей девочка грезила о столичной жизни и засыпала с глянцевыми журналами... Пора вставать, — Светлана ласково прикоснулась к плечу полного мужчины в майке и потянула одеяло вниз.
Странно, не бывало такого раньше. Мария постоянно моталась к матери на морском трамвайчике, что занимало всего лишь около получаса...
Раннее несчастливое замужество, развод, сексуальные эксцессы, разочарования и наконец любовь. Ее избранник красив, умен и добр. У него один недостаток — он женат… Барбара Виктор.
Барбара Виктор - Новости любви краткое содержание
- Лучшие любовные романы 2023 года
- Новости любви читать онлайн бесплатно
- Барбара Виктор - Новости любви
- Виктор Барбара - Новости любви
- Любовь с уведомлением (Алина Аркади)
Главная новость - любовь - Лорен Фелпс:
Я сидела, поджав под себя ноги, в шелковой ночной рубашке розового цвета. Всякий раз, когда я что-нибудь брала с подноса, моя левая грудь слегка приоткрывалась. Если бы только Эрик мог осознать, что к осмотру Дахау невозможно относиться иначе как к всеисторическому позору человечества — так и только так, — то, пожалуй, я была бы век ему верна. Эрик уставился на меня долгим взглядом, который мог означать только одно — мне опять придется смотреть в потолок взглядом страждущей камбалы. Я поспешила запахнуть грудь, чтобы не дать ему лишнего повода, однако его не так-то просто было провести. Он ухватил меня за запястье, потянул к себе и завалил на постель. Пробормотав что-то нечленораздельное, он принялся гладить мои груди и ловить один из сосков губами, попутно инструктируя меня, чтобы я взялась рукой за его набухающий отросточек. Я не сопротивлялась по той простой причине, что сопротивление отняло бы у меня гораздо больше сил, чем если бы я без лишних слов покорилась домогательствам Эрика. Я ощутила его штуку — как он учил меня называть это самое — горячо пульсирующую в моем захвате. Однако я продолжала трогать его, сообразив, что то, что для него означает «кончить», для меня означает «начать».
Потом, когда он уже вошел в меня, я вспомнила, что забыла вставить диафрагму. Я могу себе это позволить. В момент оргазма Эрик был почти задумчив, словно прикидывал, во сколько именно обойдется ему ребенок — включая мое платье для беременности, больницу, сиделку на первые шесть недель, страховку, а также, возможно, и обучение его в начальной школе и колледже. Надо же было этому случиться!.. Я как могла старалась отвлечь его внимание от моих прелестей, а он таки оплодотворил меня в дешевом отеле — город Мюнхен, Германия. Ковыляя в ванную, я чувствовала, как его теплая жидкость стекает по моим бедрам, и понимала, что все мечты как-то убежать от этой жизни с Эриком в качестве супруга рушились напрочь. Я уже чувствовала себя беременной. Когда я погружалась в воду, у меня не было никаких сомнений в том, что мое существо уже удвоилось. И сколько бы я теперь ни подмывалась, не было никакой возможности воспрепятствовать одному из тысяч его сперматозоидов успешно атаковать мою яйцеклетку.
Чувство безнадежности, обрушившееся на меня в этот момент, было намного острее, чем тоска, терзавшая меня перед раввином несколькими днями раньше. Эрик что-то бездарно насвистывал, когда я вернулась в комнату совершенно нагая и бесстрашная. Больше бояться было нечего. Он встал у меня за спиной, я видела его отражение в зеркале, он улыбался. Машина уже ждет нас, чтобы ехать в Дахау! Это был первый, но отнюдь не последний раз, когда я возразила ему. Ведь это запланировано! Я не могу. Мы теперь одно целое, — заявил он.
Как он был в данный момент не прав. Он отнюдь не был частью целого. Он был просто нуль. И кому, интересно, достались бы эти фотографии при разводе? Снимки были сделаны его фотоаппаратом, заявил бы Эрик. Так-то оно так, ответила бы я, но вот улыбочка на фоне мемориала принадлежит мне. Он будет неистово отсуживать у меня все, включая последнюю бутылку из-под апельсинового сока, какая только отыщется на кухне. Я была уверена в этом, как была уверена в своей беременности. Однако я даже не подумала о том, что в таком случае он будет отсуживать и ребенка.
Я не подумала об этом, потому что ребенка не могло быть. В тот день он отправился в Дахау один, а я осталась в номере, продолжая размышлять над тем, как такое могло со мной приключиться. Я вспоминала большой дом на Лонг-Айленде, где проводила в детстве летние месяцы, — тогда все казалось простым. Родительница отпечатывала свои очаровательные приглашения на семейные экстравагантные вечеринки. Сейшены у Саммерсов. Простенько и со вкусом. Лучших аргументов нельзя было придумать… А может быть, не так уж легко и просто все было и тогда. Клара и я сидели под огромным драным зонтом в патио за кухней и жевали бутерброды. Родитель и родительница ссорились в доме.
Бутерброды лежали стопочкой на тарелке посреди стола из красного дерева. Кусочки хлеба, с которых были обрезаны корки. Арахисовое масло, желе, желтый американский сыр, тунец. Подхватывая языком желе, Клара, кажется, забывала обо всем на свете. По тем обрывкам злых слов, которые долетали до меня, я старалась составить цельное впечатление о разговоре. Речь, кажется, шла о секретарше, которая работала у родителя в адвокатской конторе. Родительница была весьма расстроена. Она предупреждала родителя, что, если подобное будет продолжаться, она уйдет. И ни слова о нас, о детях, отметила я про себя.
Я готова была зареветь. Куда денемся мы? Я была ужасно напугана появлением в нашей жизни незваной гостьи. Я взглянула на Клару, но та была слишком увлечена поеданием бутерброда, от которого уже оставался маленький кусочек с капелькой желе и арахисового масла. Вряд ли Клара испытывала такую же боль, как я. А если испытывала, то, вероятно, реагировала на это по-своему. Ни одна из нас не могла успокоить и ободрить другую, потому что не было никого, кто бы нас этому научил. Родительница выскочила из двери кухни, когда я была готова приняться за бутерброд с тунцом. Следом за ней родитель.
Ослепнув от горьких слез, мать стремительно бежит по направлению к теннисному корту, даже не оглянувшись на меня. Отец усаживается рядом с нами, и я поражаюсь способности Клары тут же втянуть его в разговор о собственных планах на вторую половину лета.
А между тем я здесь как раз для того, чтобы доискаться причин этого кровавого хаоса. Я должна рассказать о лагерях беженцев, стертых с лица земли и засыпанных щебенкой. О руинах на том самом месте, где еще недавно текла мирная жизнь. О драме людей, потерявших все. Каждый день я появляюсь перед камерой на фоне развалин, которые еще недавно были домами. Палестинские ребятишки с широко распахнутыми глазами выискивают среди руин остатки домашнего скарба. Спокойный добряк Джой Валери, звукорежиссер, который обеспечивает мои выходы в эфир. Он слушает, как я невозмутимым тоном декламирую текст страхового полиса, перечисляя по пунктам все замечательные выгоды этого документа.
Он просит меня читать как можно громче. Ему кажется, что мой голос заглушает ужасную музыку смерти. Когда я перехожу к пунктам, касающимся непосредственно страхования жизни, то поднимаю глаза на Джоя Валери и обнаруживаю, что ему оторвало голову. Кровавые ошметки забрызгали землю вокруг и мою белую футболку. Я же чувствую себя так, как будто происшедшее меня нисколько не касается. Человек в военной форме оттаскивает меня от Джоя Валери. Я осматриваю себя и обнаруживаю, что с головы до ног забрызгана Джоем Валери.
На которых так просто отыскать свой идеал — нужно лишь ввести требуемые параметры и поисковик выдаст целую кучу результатов. Потом остается лишь написать понравившемуся объекту или нескольким и сделать окончательный выбор. Все просто. Но кто ждет тебя по ту сторону экрана? Насколько правдивы его ответы? Стоит ли открывать свою душу тому, о ком известно только то, что он сам решил рассказать?
Впервые на американском телевидении женщине-репортеру доверяют вести не кулинарные конкурсы и прогноз погоды, а криминальную хронику. Мэгги Саммерс предстоит встречаться с боссами мафии и убийцами-насильниками. Посещать притоны наркоманов и полицейские участки. Рассказывать о кровавых ужасах мира — обо всем, до чего так охоч современный телезритель.
«Новости любви»
Ищите вдохновение и наслаждайтесь читая рассказы и истории о любви. Предлагаем вам бесплатно и без регистрации скачать книгу Новости любви, автором которой является Барбара Виктор. Любите читать книги? На нашем книжном портале вы можете скачать бесплатно книги в формате fb2, rtf или epub.
Книги в жанре Любовные романы
Читать «Современные любовные романы» онлайн бесплатно можно здесь. Электронная библиотека книг» Лорен М. Фелпс» Главная новость — любовь» Текст книги (страница 1). Скачать книги о любви, в fb2 c электронной библиотеки без регистрации. Читать «Современные любовные романы» онлайн бесплатно можно здесь.
Читать современные любовные романы
Насколько правдивы его ответы? Стоит ли открывать свою душу тому, о ком известно только то, что он сам решил рассказать? Люди склонны все приукрашивать, создавать в голове образ, опираясь на свое восприятие, свои «додумки» и прочее. Не ждет ли в итоге болезненное разочарование? Героиня Алины Аркади познакомилась с удивительным человеком в сети. Не станет ли это началом конца?
Впрочем, это уже не имеет никакого значения. Больше это платье мне не надевать. Итак, моя родительница, то бишь мать, выполнила свое жизненное предназначение. А именно, успешно сбыла с рук двух дочерей, выдав их за безусловно состоятельных евреев. В общем, семейство Саммерсов преспокойно игнорировало всякую чепуху вроде баптистской бодяги в заведении святого Эндрью, предало забвению темное прошлое, когда наши предки с материнской стороны направо-налево мочили кагал Орнстайнов в старорежимные времена, и уж, конечно, даже не поинтересовалось, желает ли их маленькая Мэгги выходить замуж за этого человека. В положенный момент оркестр Петера Духина грянул вальс-бостон — специально для молодоженов. Уже будучи супругами, Эрик и я танцевали свой первый танец. Эрик крепко прижал меня к себе и, шумно дыша прямо в ухо, доверительно сообщил: — Уж сегодня я тебя оттрахаю до полусмерти! Одобрительно покачивая головами, гости смотрели, как мы изображаем нечто, лишь отдаленно напоминающее танец. Родительница в своих бриллиантах. Родитель с дешевой сигарой. Приторно-сердечное выражение на лице матери Эрика и развратная физиономия его отца. Да еще все эти друзья, столпы еврейской общины, празднующие событие, которое было для меня все равно что дурной сон. Даже напарник родителя по теннису был тут как тут — таиландский посланник, тот самый, который в прошлом году голосовал против Израиля в Объединенных Нациях. Его пригласили, чтобы продемонстрировать общеизвестный демократизм Орнстайнов. Другой демократический жест состоял в том, что была приглашена наша домработница, чернокожая Джонези, которую усадили на всеобщее обозрение в первых рядах… И вот посреди этого миленького пиршества находилась я — Маргарита Саммерс, двадцати одного года, с дипломом колледжа по специальности «английская литература», мечтающая о карьере журналистки, и танцевала я с человеком, который намеревался не просто поиметь меня, а поиметь до полусмерти. Два дня спустя Эрик и я отправились в Мюнхен, где, можно сказать, и начался наш медовый месяц — запланированное турне по Европе с остановками в кемпингах. В то первое утро я сидела в гостиничном номере, размышляя о тех страстях, свидетельницей которых он хотел меня сделать, и удивляясь, как я могла разделить его намерения. Жуя пирожные и запивая их кофе, я размышляла, а действительно ли упомянутые страсти имели место. К тому же мне было досадно, что я не нашла в себе сил хотя бы отказать ему, — ведь другого такого случая, увы, не представится. Эрик, тот человек, с которым я делила теперь ванную комнату, пока что не поимел меня до полусмерти. Я пришла к такому заключению на том простом основании, что еще могла вполне спокойно и трезво мыслить. Вообще-то, когда он проткнул мое тело, я действительно испытала несколько мгновений дискомфорта — что-то наподобие гинекологического обследования усилиями незабвенного доктора Дрисдейла, который двумя неделями раньше установил мне контрацептивную диафрагму. Не обращая внимания на мои крики, Дрисдейл орудовал своими гинекологическими железяками — в том числе специальным зеркальцем для обследования девственниц, — еще один подлог, учитывая дело об аборте в моей медицинской карточке. Эрик тоже игнорировал мои крики, шумно дышал, сопел, после чего издал странного свойства всхлип и разрядился в меня, выплеснув наших нерожденных детей в резиновую преграду доктора Дрисдейла. Шесть раз Эрик впрыскивал в мою плоть свою жидкость. Откуда мне знать, что такое хорошо, если мой единственный сексуальный опыт при участии Скипа Гиллингворта имел место еще в школе? Просто в тот вечер играли мою любимую музыку… — Нет… — снова прервал он. На том наша доверительная беседа и закончилась, и я так никогда и не рассказала ему, как мы все были возмущены войной, задолбаны школьными порядками, как мы напились дешевого вина из надтреснутой бутыли, в которой болталась какая-то прокисшая фруктина. И было так естественно, что потом мы отправились в захламленную комнатенку Скипа в одном из общежитий Гарварда, где он нежно уложил меня на свою измятую койку. Было бы неправдой, если бы я сказала, что не понимала, к чему идет у нас дело. Но, с другой стороны, было бы такой же неправдой сказать, что я понимала, что «засунуть самую малость» — уже вполне достаточное дело. Два месяца спустя я отправилась в Пуэрто-Рико, а Скип закончил Гарвард. Через год я едва узнала его, когда он подхватил меня под руку на углу Блумингдейл. И едва помнила о том, что это его ребенка я убила тем дождливым утром в Пуэрто-Рико. Эрик вышел из ванной, где только что принимал душ, и вокруг бедер у него было обернуто банное полотенце. Он сел. Его плечи и грудь покрывали черные курчавые волосы, влажная оливковая кожа лоснилась, а лицо было сплошь усеяно ярко-красными прыщами. Рассматривая моего мужа, я пришла к вполне объективному заключению, что если бы у него имелся подбородок, а нос был немного покороче, то он, возможно, был бы не так уж и плох. Да еще эта буйная волосяная растительность… Он, плотоядно потирая руки, немедленно приступил к завтраку. Я сидела, поджав под себя ноги, в шелковой ночной рубашке розового цвета. Всякий раз, когда я что-нибудь брала с подноса, моя левая грудь слегка приоткрывалась. Если бы только Эрик мог осознать, что к осмотру Дахау невозможно относиться иначе как к всеисторическому позору человечества — так и только так, — то, пожалуй, я была бы век ему верна. Эрик уставился на меня долгим взглядом, который мог означать только одно — мне опять придется смотреть в потолок взглядом страждущей камбалы. Я поспешила запахнуть грудь, чтобы не дать ему лишнего повода, однако его не так-то просто было провести. Он ухватил меня за запястье, потянул к себе и завалил на постель. Пробормотав что-то нечленораздельное, он принялся гладить мои груди и ловить один из сосков губами, попутно инструктируя меня, чтобы я взялась рукой за его набухающий отросточек. Я не сопротивлялась по той простой причине, что сопротивление отняло бы у меня гораздо больше сил, чем если бы я без лишних слов покорилась домогательствам Эрика. Я ощутила его штуку — как он учил меня называть это самое — горячо пульсирующую в моем захвате. Однако я продолжала трогать его, сообразив, что то, что для него означает «кончить», для меня означает «начать». Потом, когда он уже вошел в меня, я вспомнила, что забыла вставить диафрагму. Я могу себе это позволить. В момент оргазма Эрик был почти задумчив, словно прикидывал, во сколько именно обойдется ему ребенок — включая мое платье для беременности, больницу, сиделку на первые шесть недель, страховку, а также, возможно, и обучение его в начальной школе и колледже. Надо же было этому случиться!.. Я как могла старалась отвлечь его внимание от моих прелестей, а он таки оплодотворил меня в дешевом отеле — город Мюнхен, Германия. Ковыляя в ванную, я чувствовала, как его теплая жидкость стекает по моим бедрам, и понимала, что все мечты как-то убежать от этой жизни с Эриком в качестве супруга рушились напрочь. Я уже чувствовала себя беременной. Когда я погружалась в воду, у меня не было никаких сомнений в том, что мое существо уже удвоилось. И сколько бы я теперь ни подмывалась, не было никакой возможности воспрепятствовать одному из тысяч его сперматозоидов успешно атаковать мою яйцеклетку. Чувство безнадежности, обрушившееся на меня в этот момент, было намного острее, чем тоска, терзавшая меня перед раввином несколькими днями раньше. Эрик что-то бездарно насвистывал, когда я вернулась в комнату совершенно нагая и бесстрашная. Больше бояться было нечего. Он встал у меня за спиной, я видела его отражение в зеркале, он улыбался. Машина уже ждет нас, чтобы ехать в Дахау! Это был первый, но отнюдь не последний раз, когда я возразила ему. Ведь это запланировано!
Бедный, бедный Эрик Орнстайн. Вот это я и скажу ему, как только он вернется в отель. Впрочем, ему этого не понять. На его лице отразилось смущение, рука замерла на дверной ручке. И, помедлив, добавил многозначительно: — Знаешь, Мэгги, то, что ты отказываешься быть со мной во время свадебного путешествия, не что иное как начало недопустимого с твоей стороны поведения… Хотя Эрик так или иначе покончил с осмотром мемориальных достопримечательностей, связанных с кошмарами прошлого, я все еще была поглощена кошмарными воспоминаниями о своем детстве. В конце концов мы оказались в лондонском «Коннот-отеле», и первое впечатление об этом городе никогда не изгладится у меня из памяти. Я как будто попала в закрытый мужской клуб, причем незваным гостем. Я проникла в запретную зону, где висел густой сигарный смог и бил в нос крепкий перегар бренди, где жизнь Эрика потекла в соответствии с финансовыми газетными сводками, а я оказалась из нее выключена. Эрик прибыл в Лондон, чтобы повидать нужных ему людей, занятых бизнесом, и более чем прозрачно дал мне понять, что в течение дня мне лучше заняться какими-нибудь своими делами. Во время одного из моих бесцельных блужданий по городу я забрела в «Шотландский Дом», чтобы присмотреть себе юбку, и там повстречала Куинси Рейнольдс. Она была моя абсолютная противоположность. У нее было все, чего не было у меня. Миниатюрная фигурка, рыжие волосы, веснушки и нежный голосок. Несмотря на внешность, она была стойким оловянным солдатиком и придерживалась того мнения, что человек может выжить в любом аду. Куинси похоронила ребенка, который был неизлечимо болен уже в момент рождения. Именно Куинси приняла решение отключить систему жизнеобеспечения ребенка, когда он лежал в глубокой коме, и его мозг был мертв по меньшей мере двадцать недель. Но и это было еще не все, что довелось испытать Куинси. В тот самый момент, когда она занималась больным ребенком, муж известил ее, что уходит к какой-то женщине, с которой познакомился в самолете. Куинси рассматривала жизнь как бесконечную полосу препятствий и ухитрилась — да, ухитрилась — сделаться одним из самых удачливых телевизионных агентов. Она вела дела на пару со своим вторым мужем Дэном Перри, весьма известным специалистом по бухгалтерскому учету, который к тому же был достаточно умен, чтобы понять, что горе заставляет человека иначе взглянуть на окружающий мир. Он понимал, что Куинси нуждается в успехе более, чем в чем-нибудь другом. На двери их офиса была вывешена табличка «Рейнольдс и Перри». Однажды кто-то вывел под ней губной помадой надпись: «вместе до гроба». Ни Куинси, ни Дэн даже не сделали попытки ее стереть. Человек, считала Куинси, может пережить что угодно, если только не потерял чувства юмора. Это самое чувство и объединило нас, когда мы нашли друг друга в дебрях мохеровых свитеров и кашемировых шалей. Я бродила между прилавками, заваленных всякой всячиной, и была погружена в мысли о моем замужестве. Эрик уже отчаялся каким-либо образом возбудить во мне энтузиазм и вознаградить за то, что мне приходилось делить с ним супружеское ложе. Когда я думала о том, что наше супружество безнадежно прокисло, по моим щекам текли слезы. Эрик даже перестал интересоваться моим мнением о технике секса. До него дошло, что я не только не пылаю к нему страстью, но в лучшем случае стараюсь отнестись к этому стоически. Куинси заметила меня сразу. Когда я взглянула на нее в первый раз, то заметила обручальное кольцо и испытала что-то вроде облегчения: блеск золота, символизирующий узы Гименея, говорил о том, что у нее есть муж, а значит, как женщина она самореализовалась. Она улыбнулась. Мы обе рассмеялись. Потом занялись шерстяными тканями, потом рассматривали мохеровые кофточки. И наконец направились к выходу, чтобы где-нибудь отметить знакомство. Отыскав маленькое кафе, мы устроились поудобнее и начали наш разговор. Мы только что вернулись из… — начала я и умолкла, не решаясь поведать ей, какого рода развлекательную программу запланировал Эрик, чтобы достойно провести медовый месяц. А может быть, потому что все это для вас так ново? Мне кажется, что в моей жизни уже больше ничего не будет… кроме надписи на надгробной плите… — Вы хотели сказать — на стене? Кажется, Куинси поняла меня. По крайней мере, она больше не спрашивала, что я имела в виду. Все говорили нам, что такие съемки вещь совершенно невозможная. Никто еще не смог получить на это разрешения — как-никак королевская резиденция. Мне стало любопытно. Еще никогда я не встречала женщину, которая, кроме того, что носила обручальное кольцо, занималась собственным бизнесом. Ничего подобного у меня еще не было, — продолжала она. Его прямо-таки скрючило от зависти, что именно мне удалось добиться этого разрешения. Ведь он сам безрезультатно выпрашивал его два года. А на телевидении — тем более… Ну а вы что поделываете? В данном случае я интересуюсь вашей работой. Замужество — вещь недостаточная во всех отношениях. Особенно если вы не очень счастливы. Обратите внимание, прошло только две недели, как вы замужем, а вы уже удивлены тем, что происходит. Разве бы мне полегчало? В любом случае вам следует подумать, чем заняться. Вас что-нибудь интересует? Сначала робко, а потом смелее я принялась объяснять, что хочу стать журналисткой, причем специализироваться на международной тематике, заниматься событиями мирового масштаба. Может быть, даже делать репортажи о войне. Она слушала меня очень внимательно и заговорила только, когда я иссякла. Что я могла сказать? По иронии судьбы это было то самое, о чем я только могла мечтать, но облекать свои призрачные мечты в слова, да еще говорить об этом вслух… — Для телевидения, вы говорите, — сказала я и вспыхнула. Ведь это дело непростое. Куинси опять улыбнулась. Другой такой, пожалуй, и не сыскать. Я это знаю, потому что я этим занимаюсь. Хотя, так сказать, с другого конца. Вот до чего мы договорились в нашей первой беседе, которая началась вполне светски. Речь шла о самом сокровенном, о чем я только когда-либо думала в своей жизни. Я умолчала о том, что Эрик Орнстайн бывает весьма недоволен, когда ему приходится ждать. Не стоило упоминать и о том, что в качестве супружницы я одариваю его чрезвычайно скромно, а он многого и не требует, — так что мне, по крайней мере, нужно постараться не доставлять ему слишком много хлопот вне постели. Я обещаю. Покачав головой, я встала и бережно запрятала ее визитную карточку в свой бумажник. Я шла в отель с легким сердцем. Настроение было таким, словно я только что почувствовала себя самостоятельным человеком, пройдя акт символической инициации. Впрочем, в действительности дело, может быть, обстояло куда серьезнее, чем какая-нибудь инициация. Я сделала свой жизненный выбор, и еще неизвестно, к чему это могло привести. Эрик дожидался меня в фойе, сидя на столе и попивая чай. Его нетерпение было очевидным. Он то и дело вытягивал шею, устремляя взоры по направлению к дверям. Он ждал моего появления и моих оправданий после почти пятнадцатиминутного опоздания. В нашей семье за все плачу я. Ему понадобилось всего две недели и четыре экскурсии по концентрационным лагерям, чтобы определить правила игры, в которой, как я с удивлением узнала, мне заранее была отведена роль проигравшей стороны. Моя рука покоится на сером цинковом гробу, который вот-вот должен быть загружен в чрево самолета. Накануне у меня был еще один прямой выход в эфир во время очередной бомбежки лагеря беженцев в Сабре, которая унесла немало жизней. Я стояла перед камерой, рассказывая о текущей ситуации в самом пекле войны, а также рассуждая о том, каким образом война повлияет на дела израильтян, палестинцев и ливанцев. Я говорила и о многом другом, и все это связалось в одно целое — в один из самых потрясающих и драматических телевизионных репортажей, какой только удавалось записать. Впрочем, маловероятно, что американские телезрители действительно способны понять весь ужас того, что целая страна разорвана на части, каждая из которых захвачена противоборствующими группировками, сражающимися за право выжить. Голос мой прерывался, а на глаза наворачивались слезы, когда я рассказывала о том, как всего несколько часов назад залпом из ручного гранатомета Джою Валери снесло голову. Мой режиссер делал знаки, чтобы я продолжала, и отказывался прервать съемку, несмотря на то, что я со своей стороны показывала ему, что мне необходима передышка. Он сожалел лишь об одном — о том, что у него закончилась пленка, когда все это случилось. Если бы ему только удалось это заснять, то главная премия в соответствующей номинации была бы у него в кармане. Он уверял меня, что материал отснят грандиозный, и самое главное, нам удалось сделать эпизод прямо с места событий. Что ж, теперь и Джой Валери превратился в эпизод. Ави Герцог по-прежнему рядом. Генерал с двумя звездами на погонах. Он был рядом со мной, когда погиб Джой Валери. Теперь он поддерживает меня под руку, пока офицеры проверяют все необходимые документы для сопровождения тела Джоя домой в Штаты. Может быть, мне нужно еще раз попытаться дозвониться родителям Джоя в Стейтен-Айленд, даже если редакция в Нью-Йорке уже известила их о смерти сына. Может быть, им будет чуть легче, если они услышат о случившемся от той, кому это не совсем безразлично, от той, которой Джой рассказывал о своем детстве и о том, каково быть сыном местного полицейского. Джой, отчаянный парнишка, чей отец иногда сажал в кутузку его дружков, — подростками они были одной шайкой-лейкой. Может быть, миссис Валери будет тронута, если я расскажу ей, как переживал Джой из-за того, что когда-то нагрубил ей, сказав, чтобы она заткнулась со своим богом. Джой в лицах показывал, как глаза у матери испуганно распахнулись, а ладошкой она прикрыла отвисшую челюсть. Она была в шоке, не в состоянии поверить, что у сыночка, выросшего в доброй католической семье, мог повернуться язык на такие слова… А может быть, и к лучшему, что она больше никогда не услышит о том давнишнем инциденте и будет свято верить, что ее Джой теперь на небесах. Единственное, о чем ей в этом случае останется вопрошать, — почему Всевышний при всей своей бесконечной мудрости отнял у нее единственного сыночка. Слезы текут по моим щекам, когда я вспоминаю, как всего неделю назад Джой приглашал меня к себе домой на День Благодарения. Я должна сказать миссис Валери: — «Я с вами незнакома, но я знала вашего сына. Я любила вашего сына. И он приглашал меня домой на День Благодарения. Он меня уверял, что у вас дома больше всего заботятся о том, как принести пользу душе. Понимаете ли, миссис Валери, вот у нас, у Саммерсов, совсем наоборот. У нас заботятся о том, как добиться успеха в жизни, а духовная пища совершенно исключена из нашего рациона». Мои рыдания все явственнее, и генерал Ави Герцог молча подает мне мятый носовой платок, который извлекает из кармана своих галифе. Я беру платок, даже не взглянув на генерала, и начинаю вытирать глаза и сморкаться. Потом на меня находит что-то вроде столбняка, потому что четверо мужчин поднимают серый цинковый гроб, погружают его на транспортер, и гроб медленно исчезает во чреве самолета. Джой Валери отправляется домой на День Благодарения. Интересно, было бы ему приятно узнать, что есть люди, которые грустят и печалятся о нем, которые любят его и даже с нетерпением ждут, чтобы получить то немногое, что от него осталось?.. Сегодня в лагере беженцев в Сабре погибли тридцать семь палестинцев. В том числе семья из шести человек. И не осталось никого, кто бы мог их оплакать. Восемь израильских солдат сложили головы где-то в южном секторе Ливана. Их смерть разобьет сердца всему народу Израиля. Сегодня я должна вести репортаж от здания министерства обороны Израиля и обсуждать вопрос о текущей позиции израильских вооруженных сил, а также об ответных действиях со стороны палестинского сопротивления в лагере беженцев Шатиллы. Я сую руку в карман моего голубого блайзера и сжимаю грязный клочок бумаги — пресловутый страховой полис Джоя Валери, который теперь можно считать гарантийным талоном для оставшегося от него карманного плеера. Дело сделано. Створки грузового отсека самолета захлопываются, и публика начинает расходиться. Я медленно бреду прочь, мысленно воспроизводя картину: контейнер с телом исчезает, и больше я его никогда не увижу. Навстречу мне бежит режиссер и пытается докричаться до меня сквозь рев самолета, который выруливает для взлета. Я киваю. Прямая трансляция, не прямая трансляция — какая к дьяволу разница?.. Вопрос, разрешат ли мне рассказать о том, зачем и почему на войне убивают людей — даже тех, кто просто приехал отснять безумие этой бойни. Не помню, кто именно это сказал. Кто-то из палестинцев, израильтян, а может быть, Куинси? Подумав о ней, я непроизвольно улыбаюсь. Уж она бы несомненно подобрала достойные слова, чтобы охарактеризовать весь этот содом. Я улыбаюсь вопреки смертельной тоске. Куинси… Кажется, уже сто лет прошло, как мы обедали с ней в Русской чайной, болтали и хохотали до слез. Куинси, которая была в курсе всех моих дел, включая ту последнюю ночь, когда я наконец ушла от Эрика Орнстайна. Я помню, как она выслушивала все мои жалобы, а я выслушивала всю горькую правду о моем замужестве и о человеке по имени Эрик Орнстайн, которого она терпела только потому, что он был моим мужем. И была права. Меня подбросит кто-нибудь из Ай-би-эн, — говорю я. Глядя на него, я сознаю, почему вот уже на протяжении шести месяцев я упорно отвергаю ухаживания этого человека. Много раз я видела его крупную сильную фигуру, когда он широкими шагами спешил по коридорам министерства обороны, но всегда притворялась, что не замечаю его. И всякий раз он старался заговорить со мной, а я слушала его симпатичный мелодичный акцент и притворялась, что не слышу. В конце концов я научилась узнавать его издалека — по взлохмаченным волосам и своеобразной походке. Он держал руки в карманах и его плечи были слегка приподняты. И я успевала предусмотрительно улизнуть прежде, чем он подходил. Однажды, когда мы столкнулись с ним лицом к лицу на повороте одного из многочисленных коридоров, я с трудом удержалась, чтобы не улыбнуться, взглянув в его смущенные карие глаза. Он показался мне очень красивым, и, пробормотав какую-то чепуху, я поспешила пройти мимо. Он был так привлекателен, что даже становился опасен. А как вы узнали? Не берусь описывать его автомобиль типа «седан». Скажу лишь, что у него было четыре колеса, две двери и один руль. Впрочем, это так же ясно, как и то, что генеральская форма включает в себя черные ботинки и штаны цвета хаки. Я сама села в автомобиль, памятуя об обычаях Израиля, где не знают, что такое помогать женщинам усаживаться в машину, вылезать из нее, предлагать огонь для сигареты, а также не ведают о том, что, позанимавшись любовью с женщиной, не слишком вежливо тут же лезть под кровать в поисках своих носков, кальсон и прочих принадлежностей. Пока Ави заводит машину, я искоса поглядываю на него, быстро прикидывая, сколько ему может быть лет. Пожалуй, около сорока. Таким образом, у нас разница в возрасте пять-шесть лет. Впрочем, сегодня Мэгги Саммерс, американская тележурналистка, не чувствует себя на тридцать четыре года. Я кажусь себе столетней развалиной, хотя ума у меня не больше, чем у пятилетнего ребенка. Я чувствую себя так, словно по мне прошелся дорожный каток. Ави направляет автомобиль на хайвей Иерусалим-Тель-Авив. Он обращает мое внимание на всяческие придорожные знаки, указывающие, где располагались стратегические позиции иорданских солдат до Шестидневной войны 1967 года. Он показывает мне место, откуда иорданские подразделения при помощи полевых биноклей могли бы рассмотреть через окна кнессета, что происходит внутри — в частности, побрился ли с утра израильский премьер. Подобные доводы я уже слышала много раз, — нечего сказать, уважительные причины для того, чтобы тысячи иорданцев продолжали гнить в ужасных лагерях для беженцев. Откинувшись на сиденье, я прикрываю глаза. В висках у меня стучит, а все тело невыносимо, как никогда раньше, ноет. Я каждый день надеялся вас увидеть, а вы даже отказывались говорить со мной. Сказав это, Ави продолжает смотреть на дорогу. Открывая глаза, я вижу его чудесные руки, которые мягко лежат на руле. О прикосновении таких рук можно только мечтать, даже не зная, кому они принадлежат. Вероятно, я просто не видела вас. Он поворачивается и смотрит прямо мне в глаза, а я перевожу взгляд на окружающий пейзаж. Иногда прямо на середине фразы. Он улыбается. Я не удерживаюсь и прыскаю от смеха. Я же сказала, что мне очень жаль. Давайте будем считать, что мы познакомились только сегодня и начнем все сначала. Он берет мою руку, которая лежит на сиденье между нами. Я снова прикрываю глаза, чтобы перетерпеть приступ боли. Конечно, он совершенно прав. Остальную часть пути до Тель-Авива мы молчим. Автомобиль сворачивает к площадке перед моим отелем. Мне не хочется оставлять вас одну, — заявляет он. Я в полном порядке и… — Это не имеет значения. Я должен быть уверен, что вы благополучно устроились и у вас есть все необходимое. Должно быть, у мужчин Израиля появился какой-то новый обычай — всенепременно сопровождать женщин при посадке в лифт и ни в коем случае не отпускать их в подобное путешествие в одиночестве. Они почему-то не отличаются такой удивительной заботливостью, когда дело касается другого — например, войны. Или, скажем, постели. Мы идем в фойе, где Гила, администратор отеля и моя самая близкая подруга в Израиле, немедленно меня окликает. Она тут же выходит из-за стойки, у нее осиная талия, синее платье-джерси, и она протягивает мне розовый конверт. Кажется, это уже третье за эту неделю… Она улыбается и смотрит на Ави, словно он полноправный участник нашего разговора. Уверяю тебя, что он в самом деле все еще с тобой. Ну ничего, не беспокойся, я сегодня на дежурстве и буду поблизости. Все будет в порядке. Это от родительницы, которая интересуется, намерена ли я посетить во время отпуска родной дом. Надеюсь, этого удастся избежать, — отвечаю я. У меня нет никакого желания гробить еще один отпуск в обществе Саммерсов. Был День Благодарения 1961 года. Клара и я заливались смехом, глядя, как из кулька высыпаются всяческие гостинцы — воздушная кукуруза, виноград, хурма, а также картинки с изображениями святых. Около меня сидел дедушка Малков — в превосходном расположении духа по причине того, что вышел победителем в марафонском шахматном турнире в русском эмигрантском шахматном клубе. Он легонько трепал меня по колену, пробуя остановить мой смех. Бабушка Малкова была, напротив, расстроена. Она не смогла попасть в музей искусств «Метрополитен», где экспонировалось собрание раритетов из царской России, и чувствовала себя почти униженной. Джонези, моя няня и наперсница, торжественно внесла на огромном синем подносе жареную индейку. Джонези, которая однажды взялась помогать мне разгадывать кроссворд в учебнике грамматики за третий класс и там, где требовался овощ на «а», ни мало не сомневаясь посоветовала вписать «агурец». Джонези, которая даже не удосужилась воспользоваться государственной образовательной программой для цветных, выдвинутой борцами за гражданские права. Приехав из Алабамы, бедная девушка осталась на вечную службу у Саммерсов… Роза, помощница Джонези, несла еще два синих блюда. На одном был разваренный дикий рис, а на другом молодой горошек — дары родных полей. Родитель уже готов был наброситься на индейку, когда родительница, прочистив горло, громогласно объявила: — Сначала возблагодарим его!.. Впрочем, он тут же вспомнил, о ком именно шла речь. Однако мы с Кларой успели захихикать. Все это напоминало нам школьную рутину. Мы ничуть не удивились, когда он церемонно поправил галстук-бабочку, снял несуществующую пылинку со своего пиджака и, склонив голову, начал декламировать: — Благодарим Тебя, Боже, за все то, чем Ты облагодетельствовал это семейство! Во имя Иисуса Христа, Господа нашего, аминь. Итак, он произнес благодарение, несмотря на все прочие свои убеждения. Благодарение есть благодарение, дань отцам-основателям. Это означало, что на сегодня наше семейство безраздельно перешло в епископальную конфессию, плавно перекочевав из Ветхого завета в Новый. Пробубнив все, что приличествовало случаю, родитель уже почти приступил к расчленению индейки, как вдруг остановился. Сегодня День Благодарения, и я отпускаю их тебе. После небольшой паузы я поинтересовалась: — А что такое прегрешения, отец? Я могла не знать теорему Пифагора, но что такое прегрешения, я, конечно, догадывалась. Однако в мои тринадцать лет мне было хорошо известно, что иногда казаться глупее и наивнее, чем ты есть на самом деле, — весьма полезная вещь. Эта милая ложь зачастую помогала избежать неминуемой кары. Родительница улыбалась, довольная. Ее супруг и отец двух ее детей был еще, кроме всего прочего, справедливым главой семейства, который милостиво отпускал прегрешения своей младшей дочери. Стало быть, Мэгги Саммерс получит назад все отнятые у нее привилегии, невзирая даже на двойки по математике и истории. Словарем у нас называлась огромная книга, которая покоилась на старинном шкафу в прихожей. Я очень осторожно поднялась. Осторожно — чтобы, не дай бог, не поцарапать наш до блеска отполированный белый мраморный пол. С серьезным видом я отправилась листать гигантский «Вебстер», чтобы отыскать там слово «прегрешение». Каков же был мой ужас, когда я не смогла этого сделать по причине никудышного знания грамматики. Если я не отыщу это проклятое «прегрешение», мне не разрешат говорить по телефону, смотреть телевизор, слушать магнитофон, а также пользоваться губной помадой во время уикэндов и каникул. Повторяя про себя найденную формулировку, я медленно вернулась обратно в столовую и осторожно уселась на свое место. Клара была уже готова заплакать, а дед пытался ее развеселить, демонстрируя свои вставные челюсти. Бабушка качала головой. Одна родительница чинно восседала на краешке стула, и ее обильные жемчуга едва не клацали о тарелку. Я отбарабанила только что затверженное, не забыв добавить «спасибо тебе, отец, теперь я это хорошо усвоила» — тем же самым тоном, как будто это было частью определения, которое я нашла в словаре. Родитель выглядел удовлетворенным. Он тут же переключил внимание на индейку — ту самую, что все еще лежала на синем подносе. Вдруг Клара, пробормотав извинения, взахлеб зарыдала и выбежала из-за стола. Мать устремилась следом. В столовой воцарилось напряженное молчание, посредством которого Саммерсы пытались возобновить подобие радостно-праздничной трапезы. Когда наконец Клара вернулась, я адресовала ей благодарную улыбку. И все-таки, несмотря на все мои страдания, мне почему-то казалось, что это именно я виновата в подпорченном праздничном обеде. Ави Герцог стоит на открытой террасе, примыкающей к гостиной моего номера. Отсюда открывается широкая Панорама — море и прибрежная полоса вдоль всего Тель-Авива. Подобрав под себя ноги, я сижу на софе и смотрю на него. Очень умно и деликатно он расспрашивает меня о моей жизни. В умении вести беседу ему никак нельзя отказать.
Каждый день я появляюсь перед камерой на фоне развалин, которые еще недавно были домами. Палестинские ребятишки с широко распахнутыми глазами выискивают среди руин остатки домашнего скарба. Спокойный добряк Джой Валери, звукорежиссер, который обеспечивает мои выходы в эфир. Он слушает, как я невозмутимым тоном декламирую текст страхового полиса, перечисляя по пунктам все замечательные выгоды этого документа. Он просит меня читать как можно громче. Ему кажется, что мой голос заглушает ужасную музыку смерти. Когда я перехожу к пунктам, касающимся непосредственно страхования жизни, то поднимаю глаза на Джоя Валери и обнаруживаю, что ему оторвало голову. Кровавые ошметки забрызгали землю вокруг и мою белую футболку. Я же чувствую себя так, как будто происшедшее меня нисколько не касается. Человек в военной форме оттаскивает меня от Джоя Валери. Я осматриваю себя и обнаруживаю, что с головы до ног забрызгана Джоем Валери. Фигура в военной форме обретает контрастность. Знакомый израильский генерал крепко держит меня и гладит по голове. Я прячу лицо у него на груди. Некоторое время я вообще не могу ни о чем думать. Потом перед моим мысленным взором вспыхивает картинка вечерних телевизионных новостей: я в эфире — с головы до ног забрызганная Джоем Валери. Вы, люди добрые, которым подавай репортажи покруче и покровавее, ведущиеся не иначе как в прямом эфире!.. А задумывались вы, хотя бы на мгновение, почему вы так бесчувственны к войне?.. Остался плеер и страховка в придачу. Такие дела, Джой. Мне приходит мысль о его последней воле, если бы таковая существовала. Я, такой-то и такой-то, скоропостижно скончавшийся в окрестностях лагеря беженцев города Сабры и чья страховка действительна на сорок лет вперед…» Несколько часов спустя обычная компания журналистов собралась в баре бейрутского «Коммандор-отеля», чтобы за дружеским столом упиться вусмерть. Израильский генерал все еще со мной. Я познакомилась с ним случайно, еще в начале войны. Его зовут Ави Герцог, и его рука слегка обнимает меня за плечи. Я едва ощущаю его прикосновение. Где-то внутри я чувствую острую боль, но еще не могу определить ее точного местоположения. Вокруг меня и как бы издалека слышатся голоса. Кажется, обращаются ко мне. Ужас какой, а?.. Голову снесло! Это ж надо, шальной выстрел из гранатомета — и нет больше Валери… — говорит кто-то, прищелкивая пальцами. Словно соглашаясь со сказанным, Ави обнимает меня чуть крепче. Значительно позже, обгрызая ноготь и уставившись в облупленный потолок, освещенный слабосильной лампочкой, я вспоминаю о своем единственном посещении психоаналитика. Тридцать минут из пятидесяти я просто проревела. Это не смутило его ни на мгновение. Наклонившись ближе, он сказал: «Счастья я вам гарантировать не могу, но если вы не утратите самоуважения, то отсутствие боли вам обеспечено». Мой брак с Эриком Орнстайном был не только общественно значимым событием, но, кроме того, гарантировал моему родителю, что он как и прежде будет получать свое ежегодное вознаграждение в престижной на Уолл-стрит брокерской конторе «Орнстайн и Орнстайн», где он состоял на службе в качестве юрисконсульта. В тот день меня осыпали цветами. В его голосе все еще слышалась горечь. Он никогда не простит мне плохих отметок, украденной в мелочной лавке губной помады, а также, конечно, беременности, узнав о которой он поволок меня в Сан Хуан. Огромные темные очки и куртка цвета хаки. Он протестовал против войны во Вьетнаме и против того, что случилось со мной. Самые живые воспоминания остались у меня после пригородной женской клиники, где свиноподобный вивисектор за сотню баксов в неделю расправлялся с несчастными зародышами. Родитель и я уже были на полпути к цели, как вдруг родитель прошептал: — А тебе действительно этого хочется, дочка? Появился слабый луч надежды, что он даст задний ход, и мы преспокойно отправимся обратно и впредь будем делать вид, будто ничего и не было. Однако вместо этого родитель успокоил меня, уверив, что любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда, — намекая, к тому же, на мою склонность к полноте. Надо полагать, что и меня он зачинал с чувством, которое никак нельзя назвать страстью. Теперь он спроваживал меня, предавая в руки человека, который отнимет у меня саму душу. Я была ужасно смущена. Сначала еврей-родитель со славянофильствующей родительницей, немного баптизма в лоне епископальной церкви, и вот теперь — этот Орнстайн. Когда я стояла, покрытая дорогим покрывалом — что было частью еврейской свадебной церемонии, — то не чувствовала в этом никакого высокого символического значения, разве что одну беспросветную показуху. Богато расшитое покрывало, на котором вытканы миленькие веночки, розовые лепесточки, замысловатый средневековый орнамент, а также пухленькие ангелочки, игриво плескающие водицей в алчущие ротики сластолюбивым девственницам. Все это, очевидно, не имело ничего общего с тем, как будет выглядеть мой новый дом — мистер и миссис Орнстайны-младшие в своих четырехкомнатных апартаментах с кухней вместо столовой и с окнами на восток. Эрик взял мою руку и слегка пожал. Оказывается, у этого чужого мужчины, чья фамилия уже вписана в мой паспорт, липкие ладони. Я искоса взглянула на него. Будем надеяться, у нас с ним никогда не будет дочерей. А если и будут, то не дай им бог такого носа, как у их папаши. Я уже готова была завопить, что все происходящее — не что иное, как ужасная ошибка, однако раввин заговорил по-еврейски. Может быть, я смогу потом заявить, что ни бельмеса не поняла, а потому наш брачный контракт не может быть признан законным. Кроме всего прочего, Ваша Честь, примите во внимание мое епископальное вероисповедание!.. Догадайся я минутой раньше, можно было просто извиниться перед собравшимися и улизнуть, — пусть, мол, продолжают без меня. Однако теперь поздно, слишком поздно — теперь уж я не я, а мужняя жена. Даже если я и не растолстею по причине замужества, то все равно отныне в каждом своем движении буду зависеть от некоего Эрика Орнстайна. Итак, я обречена на исполнение супружеских обязанностей и никакой страстью здесь даже не пахло.