Новости 1820 бунт семеновского полка

Бунт Семёновского полка (генеральная репетиция восстания на Сенатской площади). лишь как проявление стихийного протеста солдат против жестокости своего полкового командира, представителя ненавистной. Бунт семеновского полка в 1820 году был одним из наиболее значимых событий в истории Российской империи. Бунт Семёновского полка (генеральная репетиция восстания на Сенатской площади). В 1820 г. произошло восстание Семеновского полка. Просвещенные офицеры установили в этом полку сравнительно гуманные порядки.

Семеновцы в красных чулках

  • Причины бунта
  • Бунт Семёновского полка (генеральная репетиция восстания на Сенатской площади)
  • СЕМЁНОВСКОГО ПОЛКА́ ВЫСТУПЛЕ́НИЕ 1820
  • Бунт Семёновского полка
  • Восстание Семёновского полка — "Энциклопедия. Что такое Восстание Семёновского полка
  • Бунт Семёновского полка

Семеновский полк: история части от Петра Первого до наших дней

Тогда Орлов сказал, что в таком случае он выходит из тайного общества, и действительно ушел. Больше он в тайных обществах не состоял. Что это было, не понял никто, потому что Михаил Федорович был серьезным человеком и подозревать его в таком безумном авантюризме — мол, ни с того, ни с сего возьму, подниму свою дивизию и начну восстание — было странно и нелепо. И когда на этом фоне Михаил Орлов объявляет, что готов затеять восстание, исследователей это очень интригует, потому что, с одной стороны, сложно считать, что он кидает пустые слова, а с другой стороны, невозможно считать, что он такой безумный авантюрист. Может быть, так. Про себя при этом центральные члены, которые принимали это решение, думали, что они таким образом переформатируют, говоря современным языком, организацию — то есть избавятся от случайных людей. Некоторые говорили, что хотели избавиться и от слишком радикальных, таких как Пестель, и учредить новое тайное общество уже с какими-то более близкими себе людьми. В сущности, так потом и получилось. От южных членов на съезде были Бурцев и Комаров, они вернулись в Тульчин и сообщили, что общество распущено. Тульчинские члены во главе с Пестелем не приняли это решение и сказали, что съезд не имел права так поступать.

Они тоже решили продолжать тайное общество. Это не формальные названия, которые были приняты самими обществами. В чем была, собственно, разница с предыдущими обществами?

Через несколько месяцев последовал бунт. Взбунтовавшуюся роту отправили в крепость. Однако остальной полк поддержал ее. Шварцу с трудом удалось спастись. Расправа с бунтовщиками была короткой. Зачинщиков прогнали сквозь строй и отправили на каторгу, несколько сот участников волнений перевели в различные армейские полки. Александр I расценил восстание в Семеновском полку как следствие неумеренного либерализма.

Это стало для него свидетелством несвоевременности реформ.

Первоначально он дислоцировался на Петербургской стороне. Затем Семёновскому полку выделили участок, ограниченный Загородным и Московским проспектами, Звенигородской улицей и Обводным каналом. Этот район в Петербурге до сих пор известен под именем «Семенцы». Офицерские дома и казармы для рядовых строили вдоль пробитых в заболоченном лесу линий-просек. Уже тогда появились первые неофициальные адреса семёновцев. Они были шуточными: «В Семёновском полку, на уголку, в пятой роте, на Козьем болоте», или: «В Сам Петербурге, в Семёновском полку, дом плесивый, фундамент соломенный, хозяин каменный, номер 9». Козьими болотами в то время в Петербурге называли заболоченные, безлесные, то есть плесивые плешивые пастбища для выгона мелкого рогатого скота. Их в границах нынешнего Петербурга было много. Напротив современного Витебского вокзала для Семёновского полка построили лазарет, в котором сегодня находится Военно-медицинский музей.

Перед зданием лазарета разбили безымянный сквер, известный как «Лазаретный садик». В 1920-х годах его фольклорным названием, по воспоминаниям старожилов, стало «Тошниловка». В сквере в 1837—1842 годах по проекту архитектора Константина Тона возвели Введенский собор лейб-гвардии Семёновского полка. В 1932 году его закрыли, а в следующем — разрушили. В подвальных помещениях взорванного храма обнаружили полковое знамя. Согласно легенде, его привезли с фронтов Первой мировой войны несколько офицеров и солдат Семёновского полка. Спасённое ими знамя они решили спрятать в подвалах храма в надежде, что «окаянные дни» пройдут и они смогут извлечь полковую реликвию.

В английском клубе только об этом и говорили. Весь полк в крепости... Все это кончится бедствием многих солдат. Солдаты показали необыкновенное благородство во время всего происшествия. Все им удивляются, все о них сожалеют... Я не могу без душевной горести думать о солдатах... Тысячи людей, исполненных благородства, гибнут за человека, которого человечество отвергает». Через несколько дней 28 октября А. Тургенев снова писал П. Вяземскому: «Семеновцы все еще в крепости и крепки мужеством и своею правдою и страданием. Товарищи их в других крепостях. Всеобщее участие в их пользу. Один голос за них: от либералов до ультра глупцов». Также сочувственно отнеслось к семеновской истории и московское общество. Не только образованное общество сочувствовало положению семеновцев. И другие слои петербургского населения были на их стороне. Пока команда собирались, к ее начальнику Михайлову подошел человек, по виду купец и, подавая ему 100 рублей, просил истратить их на угощение солдат в походе. На вопрос офицера, нет ли у него родственников среди семеновцев, купец отвечал, что нет, но что он привык уважать семеновцев, как добрых и порядочных людей, и всех их считает своими. Сочувственное отношение петербуржцев к восставшим семеновцам выразилось еще в том, что они относились к вновь сформированному по приказу царя полку с презрением и враждебностью. Особенно недружелюбно относились к новым собратьям гвардейцы других столичных полков. Даже высшее офицерство проявляло это недружелюбие довольно откровенно. Так, Васильчиков сообщал Волконскому, для передачи царю, что прежний командир Семеновского полка, ген. Потемкин, позволял себе заступаться за восставших, везде проповедовал, что они не виновны, что Васильчиков «хотел погубить войско, которое оказало столь большие услуги государству, наконец, он не снимал семеновского мундира, рисуясь им на разводе; можете себе представить, какое действие должно было производить на войска его поведение; Левашев громко объявлял, что рота его величества совершенно невинна и что военно-судная комиссия должна оправдать ее». Таково же было, как жаловался Васильчиков, поведение генералов Милорадовича, Розена начальник гвардейской дивизии и других. Жаловался он еще на других «болтунов» из гвардейских офицеров, в том числе на П. Пестеля, будущего главного деятеля заговора 1825 года, и добился того, что царь велел перевести Пестеля в армию. Что Васильчиковым руководили в этом случае только соображения карьерного свойства видно из следующих строк одного его письма к Волконскому: «Энергические меры, вызванные важностью обстоятельств, навлекли на меня осуждение всех тех, которые не знают ни солдат, ни дисциплины; к этим лицам присоединялись мои личные враги и изменившие мне друзья, которые нашли минуту эту благоприятной для обнаружения своих замыслов и искали случая повредить мне... Женщины подняли крик против тиранства, и нашлись военные, которые, подражая женщинам, как эхо отвечали на подобные вопли; это малообдуманное поведение сделало мое положение весьма щекотливым». Васильчиков переслал царю и стихи под заглавие «Гений отечества», написанные по поводу семеновских событий, авторство которых приписывалось полковнику Шелехову и которые были распространены в столице во многих списках. Собирались гвардейские офицеры подать царю адрес с просьбой простить офицеров-семеновцев, но из этого, конечно, ничего бы не вышло хорошего. Движение грозило принять обширные размеры. Были обнаружены признаки готовности солдат других полков встать на защиту семеновцев. Так, после ареста, восставшего полка был задержан унтер-офицер гвардейского егерского полка Степан Гущевозов и заключен в Шлиссельбургскую крепость за разговор с одним солдатом Преображенского полка о том, что «если не возвратят арестованных батальонов, то они докажут, что революция в Испании ничего не значит в сравнении с тем, что они сделают». Взбунтуется вся гвардия — не Гишпании чета, все подымет». Бенкендорф писал Волконскому: «более чем вероятно, что если бы настоящая катастрофа потребовала вмешательства сооруженной силы, то сия последняя отказалась бы повиноваться, так как, большая часть полков уже давно разделяла неблагоприятное мнение семеновцев о полковнике Шварце». Тем не менее Бенкендорф высказывал сожаление, что Васильчиков поступил слишком мягко с восставшими солдатами. В числе проектов расправы с непокорными были предложения отправить семеновцев на Кавказ, в обстановку вечной войны с горцами. Когда Милорадович объявил об этом заключенным, они ответили: пойдем, когда отдадут нам государеву роту». Так стойко держались семеновцы, несмотря на тягостное положение в крепости. Теснота в казематах вызвала усиленные заболевания среди заключенных. Уже 1 ноября А. Тургенев писал брату Сергею: «батальон в крепости, и от сырости и дурной пищи без кваса, но с водою, в которую кладут уксус, несколько солдат уже занемогли, особливо глазами». Тургенев занес в свой дневник: «солдат и крепости содержат дурно». Пришлось даже оборудовать специальный лазарет на несколько десятков человек. Начальство над отправленными в Финляндию батальонами поручено было полковнику Bадковскому, которого торопили так, что он даже не успел попрощаться с родными и собраться к походу. В столице при этой приняты были чрезвычайные меры предосторожности. Троицкий мост у крепости был занят казачьим, кавалергардским и гренадерским полками. Начальство обнаруживало необычайную трусливость перед безоружными людьми, опасаясь взрыва народного сочувствия к ним. Боялись, что солдаты откажутся идти без первой роты, и хотели картечью принудить их повиноваться. Рассказав, как высшее начальство ухаживало за ним и льстило ему при отправке из Петербурга, И. Вадковский пишет: «Вот каким образом 19 октября, сопутствуемый ветром и дождем, я поплыл из Санктпетербурга, предводительствуя восемью стами в ветхих шинелях одетых людей, из коих половинное число было почти без обуви. В Кронштадт приехал я весьма поздно; людей, обмокших и целый день не евших, в самый город не впустили, а поместили на военный корабль «Память Евстахия». Оный стоял на рейде в самом жалком положении, без окошек, без рам, без бортов и налитый водою. На корабле, по малой помощи, данной мне начальством, едва я мог устроить между подчиненными какой-либо порядок касательно их пищи. Если я счастливо доплыл до Свеаборга, то я это приписываю не попечению и не старанию начальников, но единственно Провидению, избавившему от гибели суда, которые, по ветхости своей, нисколько не казались способными к дальнему пути. Морозы, ветры, снега и дожди беспокоили нас во всю переправу, что тем тягостнее было, что люди почти никакой одежды не имели». После целого ряда невольных остановок в пути и других приключений семеновцы были доставлены к месту назначения. В числе приключений была история в Пскове, где вследствие грубой придирчивости к семеновцам местного начальства едва не возник бунт. При этом несколько высланных из столицы солдат были «нещадно наказаны» розгами, якобы за буйство и обиды жителям города, хотя губернатор доносил в Петербург, что семеновцы «обывателям стеснения не делали». Выяснилось еще, что солдат в пути морили голодом и что бывшие их офицеры устроили складчину для облегчения участи высланных. Вадковскому же был сделан выговор за раздачу солдатам денег вопреки приказанию начальства. Такова была расправа со вторым и третьим батальонами, впредь до решения дальнейшей участи всего полка, а над первым батальоном был наряжен военный суд под председательством ген. Это был милый, светский офицер, «душа общества», любимец царя и его братьев, свитский генерал и командир гвардейских гусар. Под внешним лоском аристократа и культурного представителя высшего общества в этом выхоленном господние жила душа аракчеевца, пред которым грубый, необразованный армеец Шварц должен считаться образцом человечности. Муравьев-Апостол передает про него в своих воспоминаниях такой случай. Однажды в Царском Селе Левашев приказывает вахмистру собрать на другой день в манеж его эскадрон, а сам отправляется в Петербург, Вахмистр сообщил об этом эскадронному начальнику полк. Злотвицкому, который обращает внимание вахмистра на то, что «завтра — великий церковный праздник», и, не дав ему более определенных указаний, также уезжает в Петербург. Вахмистр заключил из этого, что эскадрона собирать не надо. Вернулся Левашев, узнал обо всем и, ничего не говоря вахмистру, посылает за розгами. В это время генералу подали обед, и он садится за стол, приказав наказать вахмистра и крича из столовой несколько раз: «не слышу ударов! А когда любимец царя наелся, старого, заслуженного вахмистра унесли и госпиталь, где он через пару дней умер. Для Левашева это дело имело только приятные последствия: его продолжали осыпать наградами. И надо сказать, что Левашев был не из худших представителей тогдашнего правящего класса. Такова была среда, в которой, по замечанию М. Муравьева-Апостола, «жестокость и грубость, заведенные Павлом, не искоренялись, а поддерживались и высоко ценились». Пока наряжался суд, Васильчиков посылал царю донесения о событиях одно на них послано было с известным другом Пушкина П. Чаадаевым , рисуя Александру поведение офицеров и солдат в мрачных красках. Он велел распределить всех солдат-семеновцев и офицеров по разным армейским полкам и образовать новый Семеновский полк из состава других полков. Приказав предать Шварца суду за неумение удержать полк в должном повиновении, царь одновременно писал Аракчееву, что никто на свете не убедит его, чтобы сие происшествие было вымышлено солдатами, или происходило единственно от жестокого обращения с оными полк. Он был всегда известен за хорошего и исправного офицера и командовал с честью полком, отчего же вдруг сделаться ему варваром? В то же время прибывшему к нему Чаадаеву царь говорил: «надо признаться, что семеновцы, даже совершая преступление, вели себя отлично хорошо». И хотя царь писал Аракчееву что «если бы с первою гренадерскою ротою поступлено было приличнее при самом начале, ничего другого важного не было бы», он раскассировал свой «любимый» полк, раскассировал даже вопреки советам Васильчикова, который указывал, что это «произведет слишком много шуму и представит дело более серьезным, нежели оно есть». При этом царю хотелось скрыть от Европы всю историю. Он как бы стыдился восстания гвардии и ареста целого полка. По рассказу Чаадаева, первый вопрос Александра при приеме его был следующий: — Иностранные посланники смотрели с балконов, когда увозили Семеновский полк в Финляндию? Затем царь спросил Чаадаева, где он остановился в Лайбахе и узнав, что у князя А. Меньшикова, начальника канцелярии главного штаба при царе, сказал: — Будь осторожен с ним, не говори о случившемся с Семеновским полком. Меньшиков был известен как салонный балагур, и царь, опасался только, что начальник канцелярии его штаба, ведавшего все военные тайны государства, разболтает о волнении нескольких тысяч человек, происходившем в столице в течение нескольких дней на глазах всех жителей. Между тем, европейские дипломаты доносили из Петербурга своим правительствам, что «негодование против Шварца всеобщее; раздаются общие жалобы против гибельной мании всей императорской фамилии, особенно вел. Разослав мятежных семеновцев в разные армейские полки, царь предписал соответственным начальствующим лицам иметь за ними неослабный надзор как для предотвращения их тлетворного влияния на других офицеров и солдат, так и для выпытывания подробностей восстания, особенно причин его. В начале января 1821 года кн. Волконский писал из Лайбаха главнокомандующему первой армии ген. Сакену, что царю «угодно», чтобы генерал дал «секретное предписание всем полковым командирам под начальство которых поступили б семеновцы строжайше наблюдать, чтобы штаб и обер-офицеры исправляли службу со всею должною точностью, не позволяя им ни под каким предлогом уклоняться от оной и не принимать от них прошений ни в отставку, ни в отпуск без особого на то разрешения; а за поведением нижних чинов иметь наистрожайший надсмотр». Сверх того, было «государю угодно, чтобы через ротных командиров или через нижних же чинов стараться во всех полках через разговоры с поступившими нижними чинами выведывать из них о настоящем начале происшествия, бывшего в Семеновском полку, что подало повод оному, не были ли они к сему подучаемы и кем именно, и о таковых разговорах каждого чина немедленно доносили бы».

СЕМЁНОВСКОГО ПОЛКА́ ВЫСТУПЛЕ́НИЕ 1820

Что такое СЕМЁНОВСКОГО ПОЛКА ВОССТАНИЕ 1820? первое крупное выступление в царской армии против крепостного угнетения. Главная» Новости» Восстание семеновского полка. Восстание Семеновского полка произошло в октябре 1820 года.

Следствие и суд над декабристами

  • Следствие и суд над декабристами
  • Следствие и суд над декабристами
  • Бунт Семёновского полка (генеральная репетиция восстания на Сенатской площади)
  • Элита русской армии
  • А. Алтаев – Семеновский бунт. Из истории революционного движения 1820 года, скачать djvu

А. Алтаев – Семеновский бунт. Из истории революционного движения 1820 года, скачать djvu

16 октября 1820 года на плацу выстроились солдаты Семеновского полка, выражая свое недовольство чрезмерной строгостью и неоправданной жестокостью их командира. 29 мар 2012. 3 865. Восстание Семеновского полка в 1820 году. Освободительные войны России с Наполеоном в начале XIX века имели огромное значение не только для распространения революционных идей среди офицеров — представителей привилегированных. С другой стороны, осенью 1820 года произошло восстание Семеновского полка, того самого, офицеры которого создали Союз спасения. Восстание Семеновского полка и русская жизнь в 1820-х годах. Возмущение старого Лейб-Гвардии Семеновского полка. лишь как проявление стихийного протеста солдат против жестокости своего полкового командира, представителя ненавистной.

Восстание Семеновского полка в 1820 году. С.Я. Штрайх

Семёновского Полка Восстание 1820. первое крупное выступление в царской армии против крепостного угнетения. О сервисе Прессе Авторские права Связаться с нами Авторам Рекламодателям Разработчикам. Незадачливый новый командир расформированного Семеновского полка Шварц был от греха подальше отправлен в отставку. Незадачливый новый командир расформированного Семеновского полка Шварц был от греха подальше отправлен в отставку. Восстание лейб-гвардии Семёновского полка Российской императорской гвардии против аракчеевского начальства (так называемая «Семёновская история») произошло в 1820 году в Санкт-Петербурге и закончилось раскассированием (переформированием) полка. Выступление Семёновского полка 1820, первое крупное организованное выступление солдат в истории российской регулярной армии против жестокого.

[BadComedian] - Союз Спасения (ПРОТЕСТ НА КОЛЕНЯХ)

Товарищи их в других крепостях. Всеобщее участие в их пользу. Один голос за них: от либералов до ультра глупцов». Также сочувственно отнеслось к семеновской истории и московское общество. Не только образованное общество сочувствовало положению семеновцев. И другие слои петербургского населения были на их стороне. Пока команда собиралась, к ее начальнику Михайлову подошел человек, по виду купец, и, подавая ему 100 рублей, просил истратить их на угощение солдат в походе. На вопрос офицера, нет ли у него родственников среди семеновцев, купец отвечал, что нет, но что он привык уважать семеновцев, как добрых и порядочных людей, и всех их считает своими. Сочувственное отношение петербуржцев к восставшим семеновцам выразилось еще в том, что они относились к вновь сформированному по приказу царя полку с презрением и враждебностью. Особенно недружелюбно относились к новым собратьям гвардейцы других столичных полков. Даже высшее офицерство проявляло это недружелюбие довольно откровенно.

Так, Васильчиков сообщал Волконскому, для передачи царю, что прежний командир Семеновского полка, ген. Таково же было, как жаловался Васильчиков, поведение генералов Милорадовича, Розена начальник гвардейской дивизии и других. Жаловался он еще на других «болтунов» из гвардейских офицеров, в том числе на П. Пестеля, будущего главного деятеля заговора 1825 года, и добился того, что царь велел перевести Пестеля в армию. Что Васильчиковым руководили в этом случае, только соображения карьерного свойства видно из следующих строк одного его письма к Волконскому: «Энергические меры, вызванные важностью обстоятельств, навлекли на меня осуждение всех тех, которые не знают ни солдат, ни дисциплины; к этим лицам присоединились мои личные враги, и изменившие мне друзья. Женщины подняли крик против тиранства, и нашлись военные, которые, подражая женщинам, как эхо отвечали на подобные вопли; это мало-обдуманное поведение сделало мое положение весьма щекотливым». Васильчиков переслал царю и стихи под заглавием «Гений отечества», написанные по поводу семеновских событий, авторство которых приписывалось полковнику Шелехову и которые были распространены в столице во многих списках. Собирались гвардейские офицеры подать царю адрес с просьбой простить офицеров-семеновцев, но из этого, конечно, ничего бы не вышло хорошего. Движение грозило принять обширные размеры. Были обнаружены признаки готовности солдат других полков встать на защиту семеновцев.

Так, после ареста восставшего полка был задержан унтер-офицер гвардейского егерского полка Степан Гущевозов и заключен в Шлиссельбургскую крепость за разговор с одним солдатом Преображенского полка о том, что «если не возвратят арестованных батальонов, то они докажут, что революция в Испании ничего не значит в сравнении с тем, что они сделают». Взбунтуется вся гвардия — не Гишпании чета, — все подымет». Бенкендорф писал Волконскому: «более чем вероятно, что если бы настоящая катастрофа потребовала вмешательства вооруженной силы, то сия последняя отказалась бы повиноваться, так как большая часть полков уже давно разделяла неблагоприятное мнение семеновцев о полковнике Шварце». Тем не менее Бенкендорф высказывал сожаление, что Васильчиков поступил слишком мягко с восставшими солдатами. В числе проектов расправы с непокорными были предложения отправить семеновцев на Кавказ, в обстановку вечной войны с горцами. Так стойко держались семеновцы, несмотря на тягостное положение в крепости. Теснота в казематах вызвала усиленные заболевания среди заключенных. Уже 1 ноября А. Тургенев писал брату Сергею: «батальон в крепости, и от сырости и дурной пищи без кваса, но с водою, в которую кладут уксус, несколько солдат уже занемогли, особливо глазами». Тургенев занес в свой дневник: «солдат в крепости содержат дурно» Пришлось даже оборудовать специальный лазарет на несколько десятков человек.

Начальство над отправленными в Финляндию батальонами поручено было полковнику Вадковскому, которого торопили так, что он даже не успел попрощаться с родными и собраться к походу. В столице при этом приняты были чрезвычайные меры предосторожности. Троицкий мост у крепости был занят казачьим, кавалергардским и гренадерским полками. Начальство обнаруживало необычайную трусливость перед безоружными людьми, опасаясь взрыва народного сочувствия к ним. Боялись, что солдаты откажутся идти без первой роты, и хотели картечью присудить их повиноваться. Рассказав, как высшее начальство ухаживало за ним и льстило ему при отправке из Петербурга, И. Вадковский пишет: «Вот каким образом 19 октября, сопутствуемый ветром и дождем, я поплыл из Санктпетербурга, предводительствуя восемьюстами в ветхих шинелях одетых людей, из коих половинное число было почти без обуви. В Кронштадт приехал я весьма поздно; людей, обмокших и целый день не евших, в самый город не впустили, а поместили на военный корабль «Память Евстахия». Оный стоял на рейде в самом жалком положении, без окошек, без рам, без бортов и налитый водою. На корабле, по малой помощи, данной мне начальством, едва мог я устроить между подчиненными какой-либо порядок касательно их пищи.

Если я счастливо доплыл до Свеаборга, то я это приписываю не попечению и не старанию начальников, но единственно Провидению, избавившему от гибели суда, которые, по ветхости своей, нисколько не казались способными к дальнему пути. Морозы, ветры, снега и дожди беспокоили нас во всю переправу, что тем тягостнее было, что люди почти никакой одежды не имели». После целого ряда невольных остановок в пути и других приключений семеновцы были доставлены к месту назначения. В числе приключений была история в Пскове, где вследствие грубой придирчивости к семеновцам местного начальства едва не возник бунт. При этом несколько высланных из столицы солдат были «нещадно наказаны» розгами, якобы за буйство и обиды жителям города, хотя губернатор доносил в Петербург, что семеновцы «обывателям стеснения не делали». Выяснилось еще, что солдат в пути морили голодом и что бывшие их офицеры устроили складчину для облегчения участи высланных. Вадковскому же был сделан выговор за раздачу солдатам денег вопреки приказанию начальства. Такова была расправа со вторым и третьим батальонами, впредь до решения дальнейшей участи всего полка, а над первым батальоном был наряжен военный суд под председательством ген. Это был милый, светский офицер, «душа общества», любимец царя и его братьев, свитский генерал и командир гвардейских гусар. Под внешним лоском аристократа и культурного представителя высшего общества в этом выхоленном господине жила душа аракчеевца, пред которым грубый, необразованный армеец Шварц должен считаться образцом человечности.

Муравьев-Апостол передает про него в своих воспоминаниях такой случай. Однажды в Царском Селе Левашев приказывает вахмистру собрать на другой день в манеж его эскадрон, а сам отправляется в Петербург. Вахмистр сообщил об этом эскадронному начальнику полк. Злотвицкому, который обращает внимание вахмистра на то, что «завтра — великий церковный праздник», и, не дав ему более определенных указаний, также уезжает в Петербург. Вахмистр заключил из этого, что эскадрона собирать не надо. Вернулся Левашев, узнал обо всем и, ничего не говоря вахмистру, посылает за розгами. В это время генералу подали обед и он садится за стол, приказав наказать вахмистра и крича из столовой несколько раз: «не слышу ударов! А когда любимец царя наелся, старого, заслуженного вахмистра унесли в госпиталь, где он через пару дней умер. Для Левашева это дело имело только приятные последствия: его продолжали осыпать наградами. И надо сказать, что Левашев был не из худших представителей тогдашнего правящего класса.

Такова была среда, в которой, по замечанию М. Муравьева-Апостола, «жестокость и грубость, заведенные Павлом, не искоренялись, а поддерживались и высоко ценились». Пока наряжался суд, Васильчиков посылал царю донесения о событиях одно из них послано было с известным другом Пушкина П. Чаадаевым , рисуя Александру поведение офицеров и солдат в мрачных красках. Он велел распределить всех солдат-семеновцев и офицеров по разным армейским полкам и образовать новый Семеновский полк из состава других полков. Приказав предать Шварца суду за неумение удержать полк в должном повиновении, царь одновременно писал Аракчееву, что никто на свете не убедит его, «чтобы сие происшествие было вымышлено солдатами, или происходило единственно от жестокого обращения с оными полк. Он был всегда известен за хорошего и исправного офицера и командовал с честью полком, отчего же вдруг сделаться ему варваром? И хотя царь писал Аракчееву, что «если бы с первою гренадерскою ротою поступлено было приличнее при самом начале, ничего другого важного не было бы», он раскассировал свой «любимый» полк, раскассировал даже вопреки советам Васильчикова, который указывал, что это «произведет слишком много шуму и представит дело более серьезным, нежели оно есть». При этом царю хотелось скрыть от Европы всю историю. Он как бы стыдился восстания гвардии и ареста целого полка.

По рассказу Чаадаева, первый вопрос Александра при приеме его был следующий: — Иностранные посланники смотрели с балконов, когда увозили Семеновский полк в Финляндию? Затем царь спросил, Чаадаева,, где он остановился в Лайбахе, и узнав, что у князя А. Меншикова, начальника канцелярии главного штаба при царе, сказал: — Будь осторожен с ним, не говори о случившемся с Семеновским полком. Меньшиков был известен как салонный балагур, и царь опасался только, что начальник канцелярии его штаба, ведавшего все военные тайны государства, разболтает о волнении нескольких тысяч человек, происходившем в столице в течение нескольких дней на глазах всех жителей. Между тем европейские дипломаты доносили из Петербурга своим правительствам, что «негодование против Шварца всеобщее; раздаются общие жалобы против гибельной мании всей императорской фамилии, особенно вел. Разослав мятежных семеновцев в разные армейские полки, царь предписал соответственным начальствующим лицам иметь за ними неослабный, надзор как для предотвращения их тлетворного влияния на других офицеров и солдат, так и для выпытывания подробностей восстания, особенно причин его. В начале января 1821 года кн. Волконский писал из Лайбаха главнокомандующему первой армии ген. Сакену, что царю «угодно», чтобы генерал дал «секретное предписание всем полковым командирам под начальство которых поступили б. Сверх того, было «государю угодно, чтобы через ротных командиров или через нижних же чинов стараться во всех полках через разговоры с поступившими нижними чинами выведывать из них о настоящем начале происшествия, бывшего в Семеновском полку, что подало повод оному, не были ли они к сему подучаемы и кем именно, и о таковых разговорах каждого чина немедленно доносили бы».

Аракчееву Волконский писал, что «необходимо нужно дойти до источника сего возмущения», ибо он уверен, что «оное произошло не от нижних чинов». В письме к ген. Дибичу он также высказывал уверенность в том, что «подстрекателями смуты» были офицеры, которых можно найти, если расположить солдат к болтливости». Через полгода после этого, в мае 1821 года, Сакен еще предписывал своим генералам доставить ему для сообщения царю сведения: «каково ныне ведут себя как офицеры, так и нижние чины, поступившие из Семеновского полка» в армию. Царь и его приближенные не ошибались в своих предположениях, что в семеновской истории без влияния офицеров дело не обошлась. Клейнмихель уже через 4 дня после первого волнения в полку , писал Аракчееву, что он «в душе своей уверен, что заговор сей происходит не от солдат; к сему делу есть наставники, и хотя пишут, что офицеры в оном не участвуют, но верить сему мудрено». Закревский высказывал в письме к царю сомнение в том, чтобы солдаты сами решились на возмущение, «если бы не были кем-нибудь особенно к тому подучены и даже руководимы. Зачинщики и руководители, вероятно, окажутся не из нижних чинов сего полка... Офицера доказали свою неспособность командовать и даже не заслуживают звания ими носимого. По одной разве молодости и неопытности извинительно иметь к ним некоторое снисхождение.

Уже утром 14 декабря стало ясно, что диспозиция рухнула. Каховский и Якубович отказываются выполнять свои задачи, также как и Булатов. Измайловцы и финляндцы не выйдут. Конные саперы тоже. Кавалергарды Анненков и Арцыбашев отказываются вести агитацию среди сослуживцев, а Свистунов и вовсе уезжает в Москву. На штурм Зимнего идут гренадеры во главе с Пановым, но там стоит саперный батальон, преданный Николаю, и гренадеры уходят из двора Зимнего дворца. Встретившийся им Николай отправляет их на Сенатскую площадь. Сначала удалось вывести только часть Московского полка. Александр и Михаил Бестужевы с Щепиным-Ростовским сказали солдатам, что их обманули, не показав завещания покойного императора. Что в нем объявлена свобода крепостным и уменьшение срока службы до 15 лет.

Что императором должен стать Константин, но его, как и Михаила Павловича, Николай держит в цепях. Солдаты кричали «Ура! Московский полк за исключением тех, кто не пошел за людьми, с оружием напавших на их командиров — генералов Шеншина и Фредерикса и полковника Хвощинского первым строится на Сенатской площади, в надежде заговорщиков не дать Сенату присягнуть Николаю. Выстроившихся солдат пытаются уговорить военный генерал-губернатор Санкт-Петербурга Милорадович и полковник лейб-гвардии гренадер Стюрлер, но оба гибнут от рук Каховского. К ним подходят митрополит Петербургский Серафим и митрополит Киевский Евгений, но их прогоняют. Великий князь Михаил Павлович пытается убедить солдат, как это уже удалось в оставшейся части Московского полка, что Константин добровольно отрекся и он тому свидетель, и в него пытается выстрелить Кюхельбекер, но матросы морского экипажа выбивают у него пистолет. К этому моменту Рылеев и Пущин уже убедились, что Сенат благополучно присягнул новому императору до их прихода и разъехался, и стоят они перед пустым зданием. Не дождавшись диктатора Трубецкого, они отправляются его искать. Хотя сам Трубецкой периодически выходя из Генерального штаба все прекрасно видит.

Это был милый, светский офицер, «душа общества», любимец царя и его братьев, свитский генерал и командир гвардейских гусар. Под внешним лоском аристократа и культурного представителя высшего общества в этом выхоленном господине жила душа аракчеевца, пред которым грубый, необразованный армеец Шварц должен считаться образцом человечности. Муравьев-Апостол передает про него в своих воспоминаниях такой случай. Однажды в Царском Селе Левашев приказывает вахмистру собрать на другой день в манеж его эскадрон, а сам отправляется в Петербург. Вахмистр сообщил об этом эскадронному начальнику полк. Злотвицкому, который обращает внимание вахмистра на то, что «завтра — великий церковный праздник», и, не дав ему более определенных указаний, также уезжает в Петербург. Вахмистр заключил из этого, что эскадрона собирать не надо. Вернулся Левашев, узнал обо всем и, ничего не говоря вахмистру, посылает за розгами. В это время генералу подали обед и он садится за стол, приказав наказать вахмистра и крича из столовой несколько раз: «не слышу ударов! А когда любимец царя наелся, старого, заслуженного вахмистра унесли в госпиталь, где он через пару дней умер. Для Левашева это дело имело только приятные последствия: его продолжали осыпать наградами. И надо сказать, что Левашев был не из худших представителей тогдашнего правящего класса. Такова была среда, в которой, по замечанию М. Муравьева-Апостола, «жестокость и грубость, заведенные Павлом, не искоренялись, а поддерживались и высоко ценились». Пока наряжался суд, Васильчиков посылал царю донесения о событиях одно из них послано было с известным другом Пушкина П. Чаадаевым , рисуя Александру поведение офицеров и солдат в мрачных красках. Он велел распределить всех солдат-семеновцев и офицеров по разным армейским полкам и образовать новый Семеновский полк из состава других полков. Приказав предать Шварца суду за неумение удержать полк в должном повиновении, царь одновременно писал Аракчееву, что никто на свете не убедит его, «чтобы сие происшествие было вымышлено солдатами, или происходило единственно от жестокого обращения с оными полк. Он был всегда известен за хорошего и исправного офицера и командовал с честью полком, отчего же вдруг сделаться ему варваром? И хотя царь писал Аракчееву, что «если бы с первою гренадерскою ротою поступлено было приличнее при самом начале, ничего другого важного не было бы», он раскассировал свой «любимый» полк, раскассировал даже вопреки советам Васильчикова, который указывал, что это «произведет слишком много шуму и представит дело более серьезным, нежели оно есть». При этом царю хотелось скрыть от Европы всю историю. Он как бы стыдился восстания гвардии и ареста целого полка. По рассказу Чаадаева, первый вопрос Александра при приеме его был следующий: — Иностранные посланники смотрели с балконов, когда увозили Семеновский полк в Финляндию? Затем царь спросил, Чаадаева,, где он остановился в Лайбахе, и узнав, что у князя А. Меншикова, начальника канцелярии главного штаба при царе, сказал: — Будь осторожен с ним, не говори о случившемся с Семеновским полком. Меньшиков был известен как салонный балагур, и царь опасался только, что начальник канцелярии его штаба, ведавшего все военные тайны государства, разболтает о волнении нескольких тысяч человек, происходившем в столице в течение нескольких дней на глазах всех жителей. Между тем европейские дипломаты доносили из Петербурга своим правительствам, что «негодование против Шварца всеобщее; раздаются общие жалобы против гибельной мании всей императорской фамилии, особенно вел. Разослав мятежных семеновцев в разные армейские полки, царь предписал соответственным начальствующим лицам иметь за ними неослабный, надзор как для предотвращения их тлетворного влияния на других офицеров и солдат, так и для выпытывания подробностей восстания, особенно причин его. В начале января 1821 года кн. Волконский писал из Лайбаха главнокомандующему первой армии ген. Сакену, что царю «угодно», чтобы генерал дал «секретное предписание всем полковым командирам под начальство которых поступили б. Сверх того, было «государю угодно, чтобы через ротных командиров или через нижних же чинов стараться во всех полках через разговоры с поступившими нижними чинами выведывать из них о настоящем начале происшествия, бывшего в Семеновском полку, что подало повод оному, не были ли они к сему подучаемы и кем именно, и о таковых разговорах каждого чина немедленно доносили бы». Аракчееву Волконский писал, что «необходимо нужно дойти до источника сего возмущения», ибо он уверен, что «оное произошло не от нижних чинов». В письме к ген. Дибичу он также высказывал уверенность в том, что «подстрекателями смуты» были офицеры, которых можно найти, если расположить солдат к болтливости». Через полгода после этого, в мае 1821 года, Сакен еще предписывал своим генералам доставить ему для сообщения царю сведения: «каково ныне ведут себя как офицеры, так и нижние чины, поступившие из Семеновского полка» в армию. Царь и его приближенные не ошибались в своих предположениях, что в семеновской истории без влияния офицеров дело не обошлась. Клейнмихель уже через 4 дня после первого волнения в полку , писал Аракчееву, что он «в душе своей уверен, что заговор сей происходит не от солдат; к сему делу есть наставники, и хотя пишут, что офицеры в оном не участвуют, но верить сему мудрено». Закревский высказывал в письме к царю сомнение в том, чтобы солдаты сами решились на возмущение, «если бы не были кем-нибудь особенно к тому подучены и даже руководимы. Зачинщики и руководители, вероятно, окажутся не из нижних чинов сего полка... Офицера доказали свою неспособность командовать и даже не заслуживают звания ими носимого. По одной разве молодости и неопытности извинительно иметь к ним некоторое снисхождение. По тем же причинам могли они быть завлечены к неуважению начальства нынешними событиями в Европе, событиями, произведенными вольнодумством и т. Закревский признает, что «сия зараза гнездится, между офицерами и других полков... Офицеры-семеновцы, многие из которых впоследствии приняли видное участие в декабрьском восстании 1825 года, — почти все были в 1820 г. Правда, они не стремились использовать восстание 17 октября в революционных целях и даже старались успокоить волнующихся солдат, не дать бунту разростись, хотя это было возможно, если бы офицеры проявили только безучастность к движению. Тургенев говорил в те дни члену тайного общества, будущему видному участнику заговора И. Пущину, служившему тогда в гвардейской артиллерии: «что же вы не в рядах восстания Семеновского полка? Глинка говорил в день восстания члену тайного общества Перетцу: «у нас начинается революция». Но либеральные гвардейские офицеры не участвовали в восстании потому, что считали солдат еще недостаточно созревшими для серьезного политического выступления и опасались печальных последствий неизбежной в таком случае анархии. В самой офицерской среде не была еще в 1820 году так широко и глубоко распространена идея революции, как спустя 4-5 лет, хотя многие потом высказывали сожаление, что упустили случай с Семеновским восстанием и полагали, что «впредь не должно повторить ошибок». Рылеев писал в 1822 году, что «офицеры не только не старались остановить солдат, но еще внутренно радовались сему движению. Хотя из осторожности никто из них не принимал деятельного участия, но чувства каждого, вырываясь невольно, более и более воспламеняли угнетенных страдальцев. Все кипели к волновались». В самый разгар событий, 18—19 октября 1820 г. Ермолаев, сообщая находившемуся в отпуску однополчанину своему, капитану князю И. Щербатову, о волнениях 17 октября, не побоялся писать ему в сочувственном для солдат тоне. Известный впоследствии участник революции 1825 года С. Муравьев-Апостол в том же письме Щербатову говорил: «Что будет, чем все кончится, неизвестно. Жаль, что для одного человека, подобного Шварцу, должны теперь погибнуть столько хороших людей... Мы остались здесь. Участь наша неизвестна... Впрочем, что бы ни было, совесть наша чиста; мы не могли остановить зло, и кто бы его остановил? Он же посылал своего кучера на Охтенский пороховой завод, чтобы завязать сношения с арестованными там солдатами, и пытался лично видеться с ними. Муравьев-Апостол послал каптенармуса своей роты Бобровского человека грамотного в Петропавловскую крепость, чтобы завязать сношения с находившимися там в заключении семеновцами. Для этого он переодел Бобровского в мундир другой воинской части, и Бобровский беседовал в крепости со своими бывшими сослуживцами. Они говорили посланному Муравьева, что никуда не пойдут из крепости добровольно без знамени, и без своего шефа государя , причем старики добавляли, что они уже вообще выслужили срок и считают себя свободными, от воинской повинности. Бобровский неосторожно проговорился о посещении крепости одному случайному знакомому, который оказался доносчиком. Возникло дело. Бобровского арестовали, и он вынужден был сознаться, что его посылал в крепость Муравьев-Апостол, но будто бы затем, чтобы проверить провиант в роте. При этом он добавил, что заключенные в крепости семеновцы уже несколько дней не получают казенного хлеба и кормятся за счет ротной экономии. Был привлечен к делу и Муравьев-Апостол, который подтвердил ссылку Бобровского на посещение последним заключенных товарищей исключительно в целях проверки провианта. О происшедшем сообщено было царю, который приказал посадить Муравьева-Апостола под арест на трое суток за то, что он «осмелился» посылать Бобровского в крепость «утайкою», тогда как мог сделать это открыто с позволения начальства. Бобровский был отослан в одну из крепостных частей, а начальству Петропавловской крепости строго приказано было следить, чтобы к заключенным не проникли люди с воли и не вели с ними «посторонних разговоров». Полковнику Ермолаеву за сношения с восставшими солдатами, пришлось пострадать более серьезно. Дело о нём было соединено с делами полк. Вадковского, кап. Кошкарева и кап. При аресте Ермолаева у него были найдены письма Щербатова, который, например, 30-го октября 1820 года писал: «ты не поверишь, как жалко было мне узнать, что офицеры не остались при солдатах ибо я полагал, что их заперли в казематах , теперь же, так как они, так сказать, живут в крепости, то я вижу, что нашему брату нужно было не отставать, в благородной решимости от сих необыкновенно расположенных, хотя некоторым образом преступных людей». Очевидно, как говорит В. Семевский, кн. Щербатов желал этим сказать, что и офицеры Семеновского полка должны были принять участие в протесте солдат. Позднее, когда кн. Щербатов внук знаменитого историка М. Щербатова был разжалован в рядовые и отправлен для выслуги на Кавказ, он жил и спал вместе с солдатами, ел с ними из артельного котла, стал курить махорку, вообще старался ни в чем не отличаться от своих товарищей-солдат. С производством в унтер-офицеры и выше он умер на Кавказе штабс-капитаном в 1829 году кн. Щербатов всегда в образе жизни сообразовался с материальным положением беднейших из своих сослуживцев. Во время службы своей в Семеновском полку Щербатов делал пожертвования из собственных средств для увеличения солдатских артельных сумм. Военно-судная комиссия под председательством А. Орлова признала кн. Щербатова виновным в одобрительном отзыве о благородном поведении семеновских солдат и в том, что позволял в своем присутствии нижним чинам забавляться неприличными шутками насчет полк.

Солдаты возмутившихся рот хотели только сделать заявление, что просят Шварца впредь не прибегать к таким мерам. Офицеры — между ними С. Муравьев-Апостол — старались их от этого отговорить, понимая, что солдаты этим ничего не достигнут; но убеждения эти не привели в конце концов к цели, и в результате весь полк был посажен в крепость. Это обстоятельство произвело на Александра огромное впечатление. Он был в это время на конгрессе в Лайбахе. Этот бунт совпал с другим очень тяжелым впечатлением — от второго варшавского сейма 1820 г. К этому присоединились вести о революции в Неаполе, которая и была предметом обсуждения Лай- бахского конгресса. Все это подготовило такое настроение Александра, при котором бунт Семеновского полка произвел на него чрезвычайно острое впечатление, которое было тем больнее, что Семеновским полком он когда-то сам командовал и полк этот был его любимым полком.

Мода на революцию

  • Восстание Семёновского полка — Рувики
  • Восстание Семёновского полка
  • Бунт Семёновского полка
  • Мятеж без единого выстрела

Восстание Семёновского полка

Мятеж без единого выстрела Казалось, спокойная жизнь личной гвардии царя будет продолжаться долгие годы. Однако все переменилось в считанные недели. Полк хотя и был подчинен Александру, все семёновцы были искренне преданы своему непосредственному командиру Потёмкину, назначенному в полк еще во время Отечественной войны 1812 года. Но реакционная политика, проводимая Аракчеевым при молчаливом согласии Александра, дошла и до элитного полка. Причём начал Аракчеев с «головы» - при поддержке великого князя Михаила Павловича он убедил государя в том, что Потёмкин не способен командовать полком в силу мягкости характера и своей чрезмерной либеральности. Новый командир полка, ставленник Аракчеева, Шварц командовал недолго. В середине октября 1820 года одна из рот самовольно вышла на перекличку и, отказавшись идти в караул, осталась стоять на плацу, несмотря на приказ начальства разойтись по казармам. Спустя несколько часов мятежники были окружены двумя ротами лейб-гвардии Павловского полка и взяты «под штыки».

Причем семёновцы прекрасно видели, что их окружают вооруженные до зубов солдаты, но принципиально оружия в руки не брали, выражая свой протест против молчаливым построением на плацу. Не стали они сопротивляться и когда им приказали в окружении павловцев двигаться к Петропавловской крепости. Офицеры и солдаты роты гордо прошествовали через полгорода, чтобы быть заточенными в казематах грозной крепости. Но Аракчеев «со товарищи» успокоились рано — другие роты Семёновского полка потребовали освобождения арестованной роты. Когда им было отказано, семёновцы выразили желание присоединиться к арестантам, что и было сделано. Под конвоем казаков, демонстративно сложив оружие, остальные роты всё в том же горделивом молчании прошествовали в Петропавловку. По сути, мятеж был подавлен — причём без единого выстрела.

В то время мятежи, в том числе и кровавые, вспыхивали во многих районах России. И, возможно, «тихий бунт» семёновцев вообще остался бы незамеченным, если бы бунтарями не были офицеры и солдаты элитного гвардейского полка. Это тебе уже не крестьяне, насильно одетые в солдатскую форму.

К государю с донесением был послан Чаадаев , адъютант командира гвардейского корпуса после этого поручения он подал в отставку.

Полк был усмирен, «государева рота» загнана в Петропавловку. Наказание[ ] «…Нижние чины, — вспоминал И. Якушкин , — были развезены по разным крепостям Финляндии; потом многие из них были прогнаны сквозь строй, другие биты кнутом и сосланы в каторжную работу, остальные посланы служить без отставки, первый батальон — в сибирские гарнизоны, второй и третий размещены по разным армейским полкам. Офицеры же следующими чинами все были выписаны в армию с запрещением давать им отпуска и принимать от них просьбу в отставку; запрещено было также представлять их к какой бы то ни было награде».

Четверо из офицеров были отданы под суд; «при этом, — как пишет Якушкин, — надеялись узнать у них что-нибудь положительное о существовании Тайного общества » [2]. Комитет отправил все роты полка кроме государевой, оставленной до времени в крепости в Кронштадт , откуда их развезли в приморские крепости Финляндии. Был установлен секретный полицейский надзор за офицерами полка, солдатам по окончании службы было отказано в отставке. Военному суду были преданы: капитан , полковник И.

Вадковский , майор И. Щербатов , отставной полковник Д.

Щербатова был разжалован в рядовые и отправлен для выслуги на Кавказ, он жил и спал вместе с солдатами, ел с ними из артельного котла, стал курить махорку, вообще старался ни в чем не отличаться от своих товарищей солдат.

С производством в унтер-офицеры и выше он умер на Кавказе штабс-капитаном в 1929 году кн. Щербатов всегда в образе жизни сообразовался с материальном положением беднейших из своих сослуживцев. Во время службы своей в Семеновском полку Щербатов делал пожертвования из собственных средств для увеличения солдатских артельных сумм Военно-судная комиссия под председательством A.

Орлова признала кн. Щербатова виновным в одобрительном отзыве о благородном поведений семеновских солдат и в том, что позволял в своем присутствии нижним чинам забавляться неприличными шутками насчет полк. Присудили «наказать его на теле», по лишении чинов, дворянства и княжеского достоинства.

Любопытно, что офицеры-семеновцы в письмах к Щербатову высказывали уверенность в том, что, если бы он был в середине октября в Петербурге, то своим влиянием предупредил бы волнения солдат и последовавшее затем несчастье всего полка. Полковник Ермолаев, у которого нашли письма от солдат-семеновцев, переведенных в армию, был признан комиссией Орлова виновным в том, что «по выходе в отставку изготовил вчерне оскорбительное письмо» полк. Шварцу; что на ученьях смеялся над полковым командиром при солдатах, и в публике говорил о нем много дурного; что и письмах к бывшим семеновским солдатам выражал мнение о виновности их только в выходе 17 октября на площадь, а не на ротный двор; что добивался свидания с арестованными солдатами.

Вследствие всего этого полковник Ермолаев был приговорен к смертной казни. Капитан Кошкарев был признан виновным в том, что, имея «полное право не только употребить сейчас, в случае упрямства и. За это Кошкарев приговорен к «лишению чести, имения и живота».

К смертной казни был приговорен и полковник Вадковский, признанный виновным, между прочим, в том, что после ареста первой роты обещал другим собравшимся ротам ходатайствовать о прощении виновных и дал остальным солдатам возможность производить беспорядки, — а также в беспокойном поведения, выразившемся в дерзких объяснениях на суде и в указании, что сообщения ген. Васильчикова о событиях 17—20 октября не согласны с строгой справедливостью. Казни эти не были совершены, но Вадковский, Ермолаев, Кошкарев и Щербатов содержались в заключении в Витебске, где они томились до 1826 года, когда Николай I приказал Щербатова и Ермолаева разжаловать в рядовые и сослать на Кавказ, а остальных отправить туда же без лишения чинов.

Все эти 6 лет власти безуспешно пытались вытянуть у заключенных офицеров признания об участии офицеров-членов тайных обществ в подготовке восстания семеновцев, причем им обещаны были за доносы разные милости. Следует, однако, согласиться с В. Семевским, справедливо полагающим, что офицеры Семеновского полка имели серьезные основания для тайных сношений с восставшими солдатами и что возможность условиться с последними относительно их показаний на допросах не была для этих офицеров исключена.

Семеновцы-солдаты держали себя на допросах с достоинством, не называли имен, из их показаний нельзя было ничего установить во вред офицерам. Возмущение свое они объясняли жестокостью начальствующих лиц, мучивших их непомерными, совершенно ненужными для службы, тяготами. Военно-судная комиссия признала виновными: трех рядовых второй роты и одного первой роты в подстрекательстве нижних чинов к неповиновению начальству и в ослушании, выразившемся словами и действием; 164 рядовых первой роты и 52 рядовых второй роты, не возвратившихся в казарму после выхода роты, в подании примера общего беспорядка; 172 человека роты его величества комиссия нашла виновными в нарушении порядка службы и неповиновении фельдфебелю; 147 рядовых фузелерной роты признаны виновными в следовании примеру других рот.

Приговор этот поступил на рассмотрение начальника гвардейской дивизии барона Розена, дежурного генерала главного штаба Закревского и командира гвардейского корпуса ген. Первые двое согласились, хотя и не вo всем, с решением комиссии, Васильчиков нашел, что суд был очень снисходителен к солдатам. Не требуя смертной казни для солдат, oн предлагал усилить им наказание.

Васильчиков «мнением полагал» наказать нескольких рядовых кнутом до 50 paз, других — шпицрутенами по 2000 раз, иных плетьми до 50 раз, около четырех сот человек «в уважении участия в сражениях и получения ран» — только прогнать через батальон сквозь строй шпицрутенов до трех раз и т. Остальных он великодушно предлагал разослать в армейские полки. Раздав так щедро солдатам тысячи палок и сотни кнутов, Васильчиков относительно Шварца полагал «вместо приговоренной ему судом казни, в уважение прежней отличной службы, лишить его штаб-офицерских чинов то есть понизить в капитаны и орденов и определить на службу в армию».

Комиссия Орлова нашла Шварца виновным в том, что он занимался во время церковных парадов обучением; не искал любви подчиненных и потому потерял доверенность офицеров и нижних чинов; в унижении привилегий, установленных в память военных действий, то есть телесном наказании солдат, имеющих знаки отличия военного ордена; в производстве презрительных наказаний, на которые не давали ему права ни военные, ни гражданские узаконения; в предосудительной для военного робости и в том, что пришел в уныние и, пользуясь ночным временем, был зрителем беспорядка. В виду этого комиссия признала Шварца подлежащим смертной казни. Но царь нашел его только виновным «в несообразном выборе времени для учений и в нерешительности лично принять должные меры для прекращения неповиновения во вверенном ему полку» и велел отставить Шварца от службы с тем, чтобы впредь никуда его не определять.

Однако, Аракчеев через 2 года принял Шварца с чином полковника в корпус военных поселений, где нужны были командиры, умевшие доводить людей учением до смерти или до восстаний, кончавшихся массовыми расстрелами. В начале 1826 года Шварц получил отставку по прошению, а через год вел. Розен сообщает в своих записках, что Шварц все-таки дослужился до чина генерал-лейтенанта.

В заключении своего «мнении» Васильчиков указывал на незакономерную снисходительность комиссии, судившей семеновских солдат, и на поведение семеновских офицеров, «обративших негодование своих солдат на полкового своего командира». Царь приказал объявить членам комиссии строгий выговор и произвести дополнительное расследование. Дело перешло в другое судилище, где решено было из 802 привлеченных солдат наказать около 600 человек шпицрутенами в том числе из 216 солдат — десятого по жребию и плетьми.

Резолюцией царя, писанной рукою Аракчеева, было приказано; восемь солдат прогнать по 6 раз сквозь строй через батальон и отослать на работу в рудники; всех остальных разослать в армию, причем они должны присутствовать при наказании товарищей, наказании, представлявшем худший вид смертной казни. Этим не ограничилось правительство в своей мести семеновским офицерам и солдатам за дело 17 октября. О злопамятности Александра, пишут все современники, расценивающие его мстительность и жестокость хуже отцовской.

Переведенных в армию всячески преследовали. Офицерам не давали отпусков и не позволяли выйти в отставку. Так, М.

Бестужеву-Рюмину позднее деятельный участник заговора 1825 года на юге не позволили поехать домой для свидания с отцом в виду смерти матери. Тютчев признавался впоследствии, что, «просившись в отставку и получив на все отказ, в отчаянии решился, чего бы ни стоило, выйти из сего положения». Каховский в письме к Николаю I из Петропавловской крепости говорил о мстительности правительства по отношению к семеновским офицерам, указывая на то, что по переводе офицеров в армию «тайно отняты у них права, данные дворянской грамотой, и те, которые просили себе отставку, отставлены от службы по неспособности и по слабости ума».

Что касается солдат, то, по удостоверению официального историка семеновского восстания, генерала М. Богдановича, — «судьба нижних чинов, переведенных в армию, была горестна. Там смотрели на них, как на людей, совершивших самое важное преступление, и столь уважаемое прежде имя Семеновцев, для некоторых из новых их командиров, сделалось однозначащим с именем мятежников.

Малейшие их проступки были непростительны в глазах начальников, усердных не по разуму, либо думавших, преувеличенною взыскательностью, угодить государю»... По приказу царя было предписано не давать, отставки солдатам, выслужившим свои сроки, не представлять их к производству в унтер-офицеры, а последних за выслугу лет — в офицеры. В июле 1821 г.

Еще раньше велено было детей бывших семеновцев, отданных в кантонисты, ни куда на службу не назначать, иметь за ними особенный присмотр, о каждом их проступке доносить инспекторскому департаменту. В связи с Семеновской историей Васильчиков придумал учредить в гвардии тайную полицию для наблюдения за поведением и образом мыслей солдат и офицеров. Волконскому, — есть, по моему мнению, вещь необходимая.

Я считаю нужным высказать вам, как подобная мера мне противна, но теперь таковы обстоятельства, что надо заставить молчать свои предубеждения и удвоить бдительность надзора». Через несколько недель он снова писал Волконскому что «ежедневно чувствует необходимость учреждения» в гвардии «хорошо организованной тайной полиции», которая сумеет предупредить злонамеренную агитацию таких «болтунов», как Пестель и др. При этом он сам заявлял, что «все тревожные, сведения полиции вызываются жадностью агентов, которые, чтобы поддержать свое достоинство и добыть деньг, выдумывают, что им вздумается».

В конце концов, тайная полиция при гвардии была учреждена и начальником «мерзавцев» был назначен: некий Грибовский, усердно взявшийся лично наблюдать за настроением офицеров и насадивший своих шпионов для наблюдения за солдатами всюду, где они бывают, вплоть до бань. Следить было за чем. Не успело еще начальство опомниться от событий 17—19 октября, как было повергнуто в ужас другим происшествием.

В конце октября 1820 года на дворе Преображенских казарм была найдена прокламация следующего, очень интересного содержания: «Божиим благоволением приношу жалобу от Семеновского полка Преображенскому полку за притеснение оных начальниками. Господа воины Преображенского полка. Вы почитаетесь первый полк Российский, потому вся Российская Армия должна повиноваться вам.

Смотрите на горестное наше положение! Ужасная обида начальников довела весь полк до такой степени, что все принуждены оставить орудия и отдаться на жертву злобе сих тиранов, в надежде, что великий из воинов, увидя невинность, защитит нас от бессильных и гордых дворян. Они давно уже изнуряют Россию чрез общее наше слепое к ним повиновение.

Ни великого князя, ни всех вельмож не могли упросить, чтоб выдали в руки тирана своего начальника, для отмщения за его жестокие обиды; из такового поступка наших дворян мы, все российские войска, можем познать явно, сколь много дворяне сожалеют о воинах и сберегают тех, которые им служат; за одного подлого тирана заступились начальники и весь полк променяли на него. Вот полная награда за наше к ним послушание! Истина: тиран тирана защищает!

У многих солдат от побоев переломаны кости, а многие; и померли от сего! Но за таковое мучение ни один дворянин не вступился. Скажите, что должно ожидать от царя, разве того, чтобы он нас заставил друг с друга кожу сдирать!

Поймите всеобщую нашу глупость и сами себя спросите: кому вверяете себя и целое отечество и достоин ли сей человек, чтоб вручить ему силы свои, да и какая его послуга могла доказать, что он достоин звания царя? И если рассмотрите дела своего царя, то совершенно не вытерпите, чтобы публично не наказать его. Александр восстановлен на престол тиранами, теми, которые удавили отца его Павла.

Войско, или вы, в то время были в таких же варварских руках, в каких и ныне находится. Граждан гоняли к присяге в признании государя Александра, но присяга сия не вольная, а потому Бог от народа оную не принимает, ибо всякий гражданин и солдат для избежания смерти обязан принять присягу! Следственно, царь никто иной, значит, как сильный разбойник.

Он не спрашивает народа, что желают ли его признать царем, или не желают; а военную силу побуждает называть себя царем, — поныне берет в жертву наши головы и угнетает отечество; точно так и разбойник поступает со встретившимся путешественником. Он его грабит, и великая милость, если ограбленного оставит живого! Неужели и вы, господа воины, должны просить царя, как разбойника, о помилования себя тогда, когда он без вашей силы не в состоянии обидеть вас?

Страшитесь, чтоб он не приказал вам самих себя пересечь кнутом. Не напрасно дворяне почитают воинов скотами, ибо воины себя не спасают от несчастия, а сами себе соделывают оное! Удивительное заблуждение наше!

У государя много войска, но это вы сами и есть, а потому вы составляете силу государя, без вашего же к нему послушания он должен быть пастухом. Потому войско должно себя почитать в лице царя, ибо оно ограждает своими силами отечество, а не царь. Царь же значит приставник или сторож всеобщего имущества и спокойствия, но вы воины почитаете его не только полным владетелем имущества, но и в жизни вашей хозяином.

Жалуйтесь, что солдатская жизнь несносна; но жалуйтесь себе и на себя, ибо от самих вас бедствие происходит. Беспечность и слабость к царю навлекла на вас великое несчастие: если и еще продолжите не радеть о своем благе, то сделаетесь виною своей погибели. Бесчестно Российскому войску содержать своими силами царя.

Вы, гвардейские воины, противу напольных полков имеете двойное продовольствие, но хотя бы имели весьма хорошую жизнь, то и тогда, должны несчастным подать руку помощи. Нет христианской веры там, где друг другу помощи не творят. Честно истребить тирана и вместо его определить человека великодушного, который бы всю силу бедности народов мог ощущать своим сердцем и доставлять средства к общему благу.

Про себя при этом центральные члены, которые принимали это решение, думали, что они таким образом переформатируют, говоря современным языком, организацию — то есть избавятся от случайных людей. Некоторые говорили, что хотели избавиться и от слишком радикальных, таких как Пестель, и учредить новое тайное общество уже с какими-то более близкими себе людьми. В сущности, так потом и получилось. От южных членов на съезде были Бурцев и Комаров, они вернулись в Тульчин и сообщили, что общество распущено. Тульчинские члены во главе с Пестелем не приняли это решение и сказали, что съезд не имел права так поступать. Они тоже решили продолжать тайное общество. Это не формальные названия, которые были приняты самими обществами. В чем была, собственно, разница с предыдущими обществами? Ничего этого нет.

Поэтому мы можем судить о том, что между ними происходило, только по их мемуарам но только отчасти — мемуары дают очень мало информации и по их показаниям на следствии. Если говорить о событийной стороне истории тайных обществ, то в Петербурге членам было проще — они все жили в одном городе и могли периодически собираться. Северное общество при этом довольно вяло существовало где-то до 1824 года, потому что Трубецкой надолго уезжал за границу, Никита Муравьев женился, вышел было в отставку и жил в своем имении. Был некоторый разброд.

Восстание Семёновского полка

Офицеры-семеновцы, многие из которых впоследствии приняли видное участие в декабрьском восстания 1825 года, — почти все были в 1820 г. Правда, они не стремились использовать восстание 17 октября в революционных целях и даже старались успокоить волнующихся солдат, не дать бунту разрастись, хотя это было возможно, если бы офицеры проявили только безучастность к движению. Флигель-адъютант Бутурлин полагал даже, и высказывал это в письме к царю, что стоило кому-нибудь из гвардейских офицеров стать во главе солдат и побудить их взяться за оружие, и «все пошло бы к черту! Тургенев говорил в те дни члену тайного общества, будущему видному участнику заговора И. Пущину, служившему тогда в гвардейской артиллерии: «что же вы не в рядах восстания Семеновского полка? А член тайного общества, адъютант генерал-губернатора Ф. Глинка говорил в день восстания члену тайного общества Перетцу: «у нас начинается революция». Но либеральные гвардейские офицеры не участвовали в восстании потому, что считали солдат еще недостаточно созревшими для серьезного политического выступления и опасались печальных последствий неизбежной в таком случае анархии. В самой офицерской среде не была еще в 1820 году так широко и глубоко распространена идея революции, как спустя 4-5 лет, хотя многие потом высказывали сожаление, что упустили случай с Семеновским восстанием и полагали, что «впредь не должно повторить ошибок». Рылеев писал в 1822 году, что «офицеры не только не старались остановить солдат, но еще внутренне радовались сему движению. Хотя из осторожности никто из них не принимал деятельного участия, но чувства каждого, вырываясь невольно, более и более воспламеняли угнетенных страдальцев.

Все кипели и волновались». В самый разгар событий, 18-19 октября 1820 г. Ермолаев, сообщая находившемуся в отпуску однополчанину своему, капитану князю И. Щербатову, о волнениях 17 октября, не побоялся писать ему в сочувственном для солдат тоне. Известный впоследствии участник революции 1825 года С. Муравьев-Апостол в том же письме Щербатову говорил: «Что будет, чем все кончится неизвестно. Жаль, что для одного человека, подобного Шварцу, должны, теперь погибнуть столько хороших людей... Мы остались здесь. Участь наша неизвестна... Впрочем, что бы ни было, совесть наша чиста; мы не могли остановить зло, и кто бы его остановил?

Ермолаев, при отправлении семеновцев в крепость, проявил лихорадочную деятельность и несколько раз успел за это время съездить в казармы, чтобы передать арестованным вещи и деньги от их семей. Он же посылал своего кучера на Охтенский пороховой завод, чтобы завязать сношения с арестованными там солдатами, и пытался лично видеться с ними. Муравьев-Апостол послал каптенармуса своей роты Бобровского человека грамотного в Петропавловскую крепость, чтобы завязать сношения с находившимися там в заключении семеновцами. Для этого он переодел Бобровского в мундир другой воинской части, и Бобровский беседовал в крепости со своими бывшими сослуживцами. Они говорили посланному Муравьева, что никуда не пойдут из крепости добровольно без знамени и без своего шефа государя , причем старики добавляли, что они уже вообще выслужили срок и считают себя свободными от воинской повинности. Бобровский неосторожно проговорился о посещении крепости одному случайному знакомому, который оказался доносчиком. Возникло дело. Бобровского арестовали, и он вынужден был сознаться, что его посылал в крепость Муравьев-Апостол, но будто бы затем, чтобы проверить провиант в роте. При этом он добавил, что заключенные в крепости семеновцы уже несколько дней не получают казенного хлеба и кормятся за счет ротной экономии. Был привлечен к делу и Муравьев-Апостол, который подтвердил ссылку Бобровского на посещение последним заключенных товарищей исключительно в целях проверки провианта.

О происшедшем сообщено было царю, который приказал посадить Муравьева-Апостола под арест на трое суток за то, что он «осмелился посылать Бобровского в крепость утайкою», тогда как мог сделать это открыто с позволения начальства. Бобровский был отослан в одну из крепостных частей, а начальству Петропавловской крепости строго приказано было следить, чтобы к заключенным не проникли люди с воли и не вели с ними «посторонних разговоров». Полковнику Ермолаеву, за сношения с восставшими солдатами, пришлось пострадать более серьезно. Дело о нем было соединено с делами полк. Вадковского, кап. Кошкарева и кап. При аресте Ермолаева у него были найдены письма Щербатова, который, например, 30-го октября 1820 года писал: «ты не поверишь, как жалко было мне узнать, что офицеры не остались при солдатах ибо я полагал, что их заперли в казематах , теперь же, так как они, так сказать, живут в крепости, то я вижу, что нашему брату нужно было не отставать в благородной решимости от сих необыкновенно расположенных, хотя некоторым образом преступных людей». Очевидно, как говорит В. Семевский, кн. Щербатов желал этим сказать, что и офицеры Семеновского полка должны были принять участие в протесте солдат.

Позднее, когда кн. Щербатов внук знаменитого историка М. Щербатова был разжалован в рядовые и отправлен для выслуги на Кавказ, он жил и спал вместе с солдатами, ел с ними из артельного котла, стал курить махорку, вообще старался ни в чем не отличаться от своих товарищей солдат. С производством в унтер-офицеры и выше он умер на Кавказе штабс-капитаном в 1929 году кн. Щербатов всегда в образе жизни сообразовался с материальном положением беднейших из своих сослуживцев. Во время службы своей в Семеновском полку Щербатов делал пожертвования из собственных средств для увеличения солдатских артельных сумм Военно-судная комиссия под председательством A. Орлова признала кн. Щербатова виновным в одобрительном отзыве о благородном поведений семеновских солдат и в том, что позволял в своем присутствии нижним чинам забавляться неприличными шутками насчет полк. Присудили «наказать его на теле», по лишении чинов, дворянства и княжеского достоинства. Любопытно, что офицеры-семеновцы в письмах к Щербатову высказывали уверенность в том, что, если бы он был в середине октября в Петербурге, то своим влиянием предупредил бы волнения солдат и последовавшее затем несчастье всего полка.

Полковник Ермолаев, у которого нашли письма от солдат-семеновцев, переведенных в армию, был признан комиссией Орлова виновным в том, что «по выходе в отставку изготовил вчерне оскорбительное письмо» полк. Шварцу; что на ученьях смеялся над полковым командиром при солдатах, и в публике говорил о нем много дурного; что и письмах к бывшим семеновским солдатам выражал мнение о виновности их только в выходе 17 октября на площадь, а не на ротный двор; что добивался свидания с арестованными солдатами. Вследствие всего этого полковник Ермолаев был приговорен к смертной казни. Капитан Кошкарев был признан виновным в том, что, имея «полное право не только употребить сейчас, в случае упрямства и. За это Кошкарев приговорен к «лишению чести, имения и живота». К смертной казни был приговорен и полковник Вадковский, признанный виновным, между прочим, в том, что после ареста первой роты обещал другим собравшимся ротам ходатайствовать о прощении виновных и дал остальным солдатам возможность производить беспорядки, — а также в беспокойном поведения, выразившемся в дерзких объяснениях на суде и в указании, что сообщения ген. Васильчикова о событиях 17—20 октября не согласны с строгой справедливостью. Казни эти не были совершены, но Вадковский, Ермолаев, Кошкарев и Щербатов содержались в заключении в Витебске, где они томились до 1826 года, когда Николай I приказал Щербатова и Ермолаева разжаловать в рядовые и сослать на Кавказ, а остальных отправить туда же без лишения чинов. Все эти 6 лет власти безуспешно пытались вытянуть у заключенных офицеров признания об участии офицеров-членов тайных обществ в подготовке восстания семеновцев, причем им обещаны были за доносы разные милости. Следует, однако, согласиться с В.

Семевским, справедливо полагающим, что офицеры Семеновского полка имели серьезные основания для тайных сношений с восставшими солдатами и что возможность условиться с последними относительно их показаний на допросах не была для этих офицеров исключена. Семеновцы-солдаты держали себя на допросах с достоинством, не называли имен, из их показаний нельзя было ничего установить во вред офицерам. Возмущение свое они объясняли жестокостью начальствующих лиц, мучивших их непомерными, совершенно ненужными для службы, тяготами. Военно-судная комиссия признала виновными: трех рядовых второй роты и одного первой роты в подстрекательстве нижних чинов к неповиновению начальству и в ослушании, выразившемся словами и действием; 164 рядовых первой роты и 52 рядовых второй роты, не возвратившихся в казарму после выхода роты, в подании примера общего беспорядка; 172 человека роты его величества комиссия нашла виновными в нарушении порядка службы и неповиновении фельдфебелю; 147 рядовых фузелерной роты признаны виновными в следовании примеру других рот. Приговор этот поступил на рассмотрение начальника гвардейской дивизии барона Розена, дежурного генерала главного штаба Закревского и командира гвардейского корпуса ген. Первые двое согласились, хотя и не вo всем, с решением комиссии, Васильчиков нашел, что суд был очень снисходителен к солдатам. Не требуя смертной казни для солдат, oн предлагал усилить им наказание. Васильчиков «мнением полагал» наказать нескольких рядовых кнутом до 50 paз, других — шпицрутенами по 2000 раз, иных плетьми до 50 раз, около четырех сот человек «в уважении участия в сражениях и получения ран» — только прогнать через батальон сквозь строй шпицрутенов до трех раз и т. Остальных он великодушно предлагал разослать в армейские полки. Раздав так щедро солдатам тысячи палок и сотни кнутов, Васильчиков относительно Шварца полагал «вместо приговоренной ему судом казни, в уважение прежней отличной службы, лишить его штаб-офицерских чинов то есть понизить в капитаны и орденов и определить на службу в армию».

Комиссия Орлова нашла Шварца виновным в том, что он занимался во время церковных парадов обучением; не искал любви подчиненных и потому потерял доверенность офицеров и нижних чинов; в унижении привилегий, установленных в память военных действий, то есть телесном наказании солдат, имеющих знаки отличия военного ордена; в производстве презрительных наказаний, на которые не давали ему права ни военные, ни гражданские узаконения; в предосудительной для военного робости и в том, что пришел в уныние и, пользуясь ночным временем, был зрителем беспорядка. В виду этого комиссия признала Шварца подлежащим смертной казни. Но царь нашел его только виновным «в несообразном выборе времени для учений и в нерешительности лично принять должные меры для прекращения неповиновения во вверенном ему полку» и велел отставить Шварца от службы с тем, чтобы впредь никуда его не определять. Однако, Аракчеев через 2 года принял Шварца с чином полковника в корпус военных поселений, где нужны были командиры, умевшие доводить людей учением до смерти или до восстаний, кончавшихся массовыми расстрелами. В начале 1826 года Шварц получил отставку по прошению, а через год вел. Розен сообщает в своих записках, что Шварц все-таки дослужился до чина генерал-лейтенанта. В заключении своего «мнении» Васильчиков указывал на незакономерную снисходительность комиссии, судившей семеновских солдат, и на поведение семеновских офицеров, «обративших негодование своих солдат на полкового своего командира». Царь приказал объявить членам комиссии строгий выговор и произвести дополнительное расследование. Дело перешло в другое судилище, где решено было из 802 привлеченных солдат наказать около 600 человек шпицрутенами в том числе из 216 солдат — десятого по жребию и плетьми. Резолюцией царя, писанной рукою Аракчеева, было приказано; восемь солдат прогнать по 6 раз сквозь строй через батальон и отослать на работу в рудники; всех остальных разослать в армию, причем они должны присутствовать при наказании товарищей, наказании, представлявшем худший вид смертной казни.

Этим не ограничилось правительство в своей мести семеновским офицерам и солдатам за дело 17 октября. О злопамятности Александра, пишут все современники, расценивающие его мстительность и жестокость хуже отцовской. Переведенных в армию всячески преследовали. Офицерам не давали отпусков и не позволяли выйти в отставку. Так, М. Бестужеву-Рюмину позднее деятельный участник заговора 1825 года на юге не позволили поехать домой для свидания с отцом в виду смерти матери. Тютчев признавался впоследствии, что, «просившись в отставку и получив на все отказ, в отчаянии решился, чего бы ни стоило, выйти из сего положения». Каховский в письме к Николаю I из Петропавловской крепости говорил о мстительности правительства по отношению к семеновским офицерам, указывая на то, что по переводе офицеров в армию «тайно отняты у них права, данные дворянской грамотой, и те, которые просили себе отставку, отставлены от службы по неспособности и по слабости ума». Что касается солдат, то, по удостоверению официального историка семеновского восстания, генерала М. Богдановича, — «судьба нижних чинов, переведенных в армию, была горестна.

Там смотрели на них, как на людей, совершивших самое важное преступление, и столь уважаемое прежде имя Семеновцев, для некоторых из новых их командиров, сделалось однозначащим с именем мятежников. Малейшие их проступки были непростительны в глазах начальников, усердных не по разуму, либо думавших, преувеличенною взыскательностью, угодить государю»... По приказу царя было предписано не давать, отставки солдатам, выслужившим свои сроки, не представлять их к производству в унтер-офицеры, а последних за выслугу лет — в офицеры. В июле 1821 г.

На штурм Зимнего идут гренадеры во главе с Пановым, но там стоит саперный батальон, преданный Николаю, и гренадеры уходят из двора Зимнего дворца. Встретившийся им Николай отправляет их на Сенатскую площадь. Сначала удалось вывести только часть Московского полка. Александр и Михаил Бестужевы с Щепиным-Ростовским сказали солдатам, что их обманули, не показав завещания покойного императора. Что в нем объявлена свобода крепостным и уменьшение срока службы до 15 лет. Что императором должен стать Константин, но его, как и Михаила Павловича, Николай держит в цепях. Солдаты кричали «Ура! Московский полк за исключением тех, кто не пошел за людьми, с оружием напавших на их командиров — генералов Шеншина и Фредерикса и полковника Хвощинского первым строится на Сенатской площади, в надежде заговорщиков не дать Сенату присягнуть Николаю. Выстроившихся солдат пытаются уговорить военный генерал-губернатор Санкт-Петербурга Милорадович и полковник лейб-гвардии гренадер Стюрлер, но оба гибнут от рук Каховского. К ним подходят митрополит Петербургский Серафим и митрополит Киевский Евгений, но их прогоняют. Великий князь Михаил Павлович пытается убедить солдат, как это уже удалось в оставшейся части Московского полка, что Константин добровольно отрекся и он тому свидетель, и в него пытается выстрелить Кюхельбекер, но матросы морского экипажа выбивают у него пистолет. К этому моменту Рылеев и Пущин уже убедились, что Сенат благополучно присягнул новому императору до их прихода и разъехался, и стоят они перед пустым зданием. Не дождавшись диктатора Трубецкого, они отправляются его искать. Хотя сам Трубецкой периодически выходя из Генерального штаба все прекрасно видит. Таким образом, порядок прибытия восставших полков на площадь был следующий: первым пришел лейб-гвардии Московский полк. За ним значительно позже — отряд лейб-гренадер — 1-я фузилерная рота Сутгофа со своим командиром во главе; далее — гвардейский морской экипаж под командой Николая Бестужева и Арбузова. Вслед за гвардейским экипажем вступили на площадь последние участники восстания — остальная, наиболее значительная часть лейб-гренадеров, приведенная поручиком Пановым. На площади собралось около трех тысяч восставших солдат при 30 офицерах. Все восставшие войска были с оружием и при боевых патронах.

Сею дипломатическою тонкостью, вероятно, надеялись они заслужить милость царя. По сей причине не взяли они и ружей Легко, впрочем, быть может, что они в душе были уверены, что царь не обвинит их, потому что они правы; они же государя, который лично давно ими командовал, любили, думали, что его обманывают и ни единого оскорбительного слова против его лица во все время волненья сказано не было. Потом прехладнокровно отрядили 130 человек убить Шварца, но его не нашли. Он, как будто желая оправдать всеобщее к себе презрение, спрятался в навоз. В доме ничего не тронули, кроме семеновского мундира, от которого оторвали воротник, говоря, что Шварц недостоин носить его. Мальчик, у него воспитанный и которого почитали его сыном, попался им; они бросили его в воду, но один унтер-офицер его вытащил, говоря, что он невинен. Никакого буйства и излишества не было, хотя некоторые и были пьяны. Хотели-было освободить арестантов, но Преображенского полка офицер, который стоял в карауле, попросил их отойти, и они не покушались более. Все сии несообразности и противоречия их поступков объясняются, когда вникнешь в их положение. Они думали справедливо, что их притесняют против воли и без ведома государя, и не взяли ружей. Они чувствовали свою справедливость и думали, что им отдадут оную — и ошиблись! Они видели, что Шварц достоин наказанья и хотели его наказать, никак не разбирая, имеют ли на то право. Мщение в сем случае раздраженной толпы превосходило природную доброту человека, которая оказалась на мальчике. Впрочем, в поступках их оказались те-же чувства и мысли, которые замечаются во всяком необразованном, естественном человеке. Действия привычек и мнений, принятых без рассужденья, или управляли. Так они бросились освободить арестантов по какому-то сочувствию, но вспомнив слово: преступник, оставили их в покое; оторвали воротник от мундира по внушенному уважению к лоскуткам. Впрочем, как требовать сообразности и рассудка от тех людей, которые в первый раз в жизни только догадались, что они мыслить и рассуждать могут? Однако-же со всем основательным страхом не показаться бунтовщиками, они главной цели — спасения товарищей — из виду не теряли. В сем волнении проходит ночь. Полковник Ватковский извещает Великого князя. Полковой адъютант Васильчикова 1-го — Бибиков и прочие офицеры, ничего не зная, готовились в караул, но приехав в казармы, с тем, чтобы взять свои отделенья, очень удивились, найдя полк неодетым и в сборе. Они узнали причину, немногие были опечалены. Солдаты обходились со всегдашним почтением и вообще дисциплина не слишком была нарушена. Генералы, удивленные, встревоженные, но еще более испуганные, вскоре собираются. Они опасались гнева императора и всякий спешил употребить свое красноречие, которое однако-же успеха не имело, потому что справедливые и резки ответы солдат вскоре заставили замолчать людей, привыкших говорить пред молчаливым строем. Первый приехавший, Закревский, сказал им, "что ему стыдно смотреть на них! Милорадович и великий князь Михаил Павлович приехали за ним. Первого слушали с почтением, но жаловались на притесненья, говоря, что при нем сего не было; второму отвечали прежним молчаньем... Наконец Васильчиков 1-й, который, под предлогом болезни, присылал только повеления, видя тщету оных, решился выехать сам. Его встретили не радостные клики; неизвестно почему, не взирая на его строгий вид и привлекательную наружность, к нему Солдаты никакого почтенья не имели. Приехав верхом, он спросил причину неудовольствия и почему не хотят строиться. Мы рады служить с вашим превосходительством! Вы своих на работу пускаете! Удивительно было видеть сей полк прежде блестящий, однообразный, одному движению покорный, а теперь превращенный в шумную, нестройную толпу; но еще более удивленья было достойно единомыслие, одушевляющее эту нестройную толпу людей, единомыслие, которым она горела только в часы битвы, предвидимые любимым начальником. Тогда почитали их героями, теперь — бунтовщиками! Тогда они забывали себя для пользы общей, — теперь хотят напомнить о своих страданиях! Благодарность тяжела, мщение легко! Между тем Васильчиков 1-й послал повеление егерскому полку занять семеновский казармы, где находились ружья; приказал вывесть все прочие пехотные полки. Оба полка кирасирские, гвардейская артиллерия и два загородные полка были приготовлены. Все генералы вместе и по одиночке уговаривали семеновцев повиноваться, идти в караул, — они всякому отвечали с почтением и покорностью, но пребыли, тверды в своем намерении. Потемкину сказал: — Ваше превосходительство! Великий князь ничего от них добиться не мог — молчали. Желая солдат попугать, распустили под рукою слухи, что на них идет конница и готовы 6 пушек. После сего с радостью приняли вызов идти в крепость. Хотели полк вести рядами, но они не пошли, говоря: "мы под арест идем, как, ни идти — лишь бы там там спешили пользоваться минутным облегчением бесполезного и тягостного бремени. Офицеры пошли с ними. В крепости, сойдясь с государевою ротою, они сказали: "вы вчерась за нас заступались, а мы нынче — за вас! Полки ходили беспрестанно; пушки везли, снаряды готовили, адъютанты скакали, народ толпился, в домах было недоумение, не знали, что придумать и что предпринять, опасаясь бунта, я даже мудрено, как страх никакой опасности не произвел настоящей. Васильчиков 1-й не расчел, что ежели Семеновский полк бунтует от того только, что он недоволен Шварцем, то два взвода достаточно для усмирения безоружной толпы; ежели он предполагал другие причин, то сии семена неудовольствия существовали уже во всех гвардейских полках, и принятые меры могли обратиться во вред, потому что все угнетенные и негодующие были собраны вместе, и одна искра могла воспламенить всеобщий пожар бунта. Но на бунт ничего похожего не было, чего Васильчиков 1-йу нельзя было не знать, если знать только он что-нибудь мог, или хотел. Вероятно, что Васильчиков 1-й всеми этими приготовлениями желал в главах государевых волнения Семеновцев показать бунтом и придать мнимою опасностью важность делу, которое само по себе ничего назначило и до сей даже точки были доведены солдаты только его неосмотрительностью. Посему видно, что неудовольствие государя и сопряженная с ним потеря места, его более ужасали, нежели клятва несчастных и справедливое негодование России. Еслж-б он знал расположение умов, как счет пуговицам, то легко бы мог предвидеть последствия своей строгости неуместной. Узнавши обстоятельнее о первом движении, он бы увидел в нем не частное неудовольствие одной роты, но справедливое неудовольствие всего полка, равно угнетенного выбранным им самим начальником. Если-б он тогда же назначил инспекторский смотр, вместо того, чтоб сажать солдат в крепость, а на смотру принял бы дельные жалобы и, уважив справедливость оных, отрешил бы Шварца, так как он чрев несколько часов и сделал, то смело можно ручаться, что полк никогда бы не дошел до крайности неповиновения, но еще благословил бы его справедливость, а посторонние похвалили бы его благоразумие. Он неповиновение власти принял за бунт, не рассмотревши не только что законна-ли она, но даже благоразумна-ли и есть-ли способы исполнить ее предписанья. Ежели солдат не должен рассуждать, и так как нет возможности повиноваться безрассудству, то не всякое неповиновение достойно наказания. Васильчиков 1-йу показалось гораздо легче за свою вину казнить других. Ежели бунтом назвать неповиновение законам, то первый бунтовщик — Шварц, потому что он поступал против законов; но нарушенье законов солдатами было природным следствием "поступков Шварца. Если-б вздумалось Шварцу приказать разграбить дворец, вероятно, что и самые страстные охотники дисциплины скажут, что полк имел право не слушаться его и представить его повеленье на вид высшему начальству, не для того, что дворец тут замешан, но потому, что поступок сей противозаконный, а высшее начальство не терпит нарушенья законов. Тут случай подобный. Шварц учинил в непозволительное время, не соблюдал праздников, бил солдат за ученье, и за всякие безделицы наказывал строжайшим образом, чем преступил законы не только здравого смысла и человеколюбия, но и законы военного устава, где подобные поступки именно запрещаются. Следовательно, полк, упираясь на существующий устав и предполагая, что и высшее начальство сего терпеть, не может, решился принесть прописанную выше жалобу на нарушителей законов; а тот не бунтует тем, что выставляет беззаконные поступки бунтовщика. Пусть один здравый смысл разберет и решит, кого тут обвинять надобно? Солдат-ли, которые, не в состоянии будучи более сносить все несправедливые истязания начальника, пришли сказать прямо, законным порядком, потому что рота во всякое время может говорить с своим капитаном, — или тех, которые дали им начальника неспособного управлять ими? Всякий бунт предполагает насилие.

Всё было облагорожено так, что, право, со стороны любо-дорого было смотреть. Развитие событий Весной 1820 года великий князь Михаил Павлович и Аракчеев добились перемещения Потёмкина, представив его Александру I «неспособным, по излишнему мягкосердию, командовать полком». На его место был назначен ставленник Аракчеева по имени Шварц. Солдаты роты Его Величества , недовольные непомерной строгостью и взыскательностью нового полкового командира, собрались вечером 16 октября [1] , самовольно «вышли на перекличку», отказались идти в караул, требовали ротного командира и не хотели расходиться, несмотря на увещания начальства; тогда эта рота была окружена двумя ротами лейб-гвардии Павловского полка и посажена в Петропавловскую крепость. Остальные роты решили заступиться за товарищей и выказали непослушание явившемуся высшему начальству, потребовали освобождения товарищей из-под ареста или отправить в крепость весь полк. Начальство приняло второй вариант. Под конвоем казаков, без оружия, полк проследовал в Петропавловскую крепость. Эти события, продолжавшиеся дня четыре, произошли в отсутствие государя, который тогда находился на конгрессе в Троппау. Распоряжения исходили от комитета, составившегося из санкт-петербургского генерал-губернатора Милорадовича , генералов Васильчикова и Закревского. О событиях в полку каждые полчаса слались со специальными нарочными донесения Милорадовичу, «все меры для сохранности города были взяты. Через каждые полчаса, — вспоминает современник событий, — сквозь всю ночь являлись квартальные [в штаб-квартиру Милорадовича], через каждый час частные пристава привозили донесения изустные и письменные… отправляли курьеров, беспрестанно рассылали жандармов, и тревога была страшная…».

Community Imperial: Восстание Семеновского полка в 1820 году - Сообщество Империал

Что такое СЕМЁНОВСКОГО ПОЛКА ВОССТАНИЕ 1820? первое крупное выступление в царской армии против крепостного угнетения. О сервисе Прессе Авторские права Связаться с нами Авторам Рекламодателям Разработчикам. В 1820 г. произошло восстание Семеновского полка. Возмущение старого Лейб-Гвардии Семеновского полка. О сервисе Прессе Авторские права Связаться с нами Авторам Рекламодателям Разработчикам. Главная» Новости» Восстание семеновского полка.

Похожие новости:

Оцените статью
Добавить комментарий