Первый фортепианный концерт п и Чайковского 2 часть. Первый концерт Чайковского, записанный Мацуевым, играл на Олимпийских играх взамен государственного гимна РФ. 3 декабря 1875 года впервые в Москве был исполнен Первый концерт для фортепиано с оркестром Петра Ильича Чайковского. «Концерт для фортепиано с оркестром №1», — это первый фортепианный концерт, написанный русским композитором, и одно из самых известных произведений Чайковского. Первый концерт Чайковского (а это первый русский фортепианный концерт) оказался настолько важным и влиятельным, что современная критика отмечает: «Первый концерт П. Чайковского — целая эпоха в русской фортепианной музыке.
Знаменитые фортепианные концерты - Чайковский - Первый концерт
Полагаю, стоит ещё раз перечитать великолепный рассказ Чайковского о первом показе его концерта Рубинштейну: "В декабре 1874 года я написал фортепианный концерт. Так как я не пианист, то мне необходимо было обратиться к специалисту-виртуозу, для того чтобы указать мне, что в техническом отношении неудобоисполнимо, неблагодарно, неэффектно и т. Мне нужен был строгий, но, вместе, дружественно расположенный ко мне критик только для этой внешней стороны моего сочинения. Не хочу вдаваться в подробности, не хочу разъяснять все антецеденты, чтоб не вдаваться в бездну мелких дрязг, но должен констатировать тот факт, что какой-то внутренний голос протестовал против выбора Рубинштейна в эти судьи механической стороны моего сочинения. Тем не менее, он не только первый московский пианист, но и действительно превосходный пианист, и, зная заранее, что он будет глубоко оскорблён, узнавши, что я обошёл его, я предложил ему прослушать концерт и сделать замечания насчет фортепианной партии. Это был канун рождества 1874 года.
В этот вечер мы оба приглашены были на ёлку к Альбрехту, и Николай Григорьевич предложил мне до ёлки поместиться в одном из классов консерватории. Так мы и сделали. Я явился с своим манускриптом, а вслед за мной и Николай Григорьевич с Губертом. Имеете ли Вы, друг мой, понятие о последнем? Это очень добрый и умный человек, совершенно лишённый всякой самостоятельности, очень многоречивый, нуждающийся в целом предисловии, чтобы сказать простое ДА или НЕТ, неспособный высказать решительного мнения в простой форме, всегда льнущий к тому, который в данном случае смелее и решительнее выражается.
Спешу оговориться, что это делается не из подлости, а из бесхарактерности. Я сыграл первую часть. Ни единого слова, ни единого замечания! Если бы Вы знали, какое глупое, невыносимое положение человека, когда он преподносит своему приятелю кушанье своего изделия, а тот ест и молчит! Ну, скажи хоть что-нибудь, хоть обругай дружески, но, ради бога, хоть одно сочувственное слово, хотя бы и не хвалебное.
Рубинштейн приготавливал свои громы, а Губерт ждал, чтобы выяснилось положение и чтобы был повод пристать к той или другой стороне. А главное, я не нуждался в приговоре над художественной стороной. Мне нужны были замечания насчет техники виртуозной, фортепианной. Красноречивое молчание Рубинштейна имело очень знаменательное значение. Он как бы говорил мне: «Друг мой, могу ли я говорить о подробностях, когда мне самая суть противна!
Я вооружился терпением и сыграл до конца. Опять молчание. Я встал и спросил: «Ну что же? Тогда из уст Николая Григорьевича полился поток речей, сначала тихий, потом всё более и более переходивший в тон Юпитера-громовержца. Оказалось, что концерт мой никуда не годится, что играть его невозможно, что пассажи избиты, неуклюжи и так неловки, что их и поправлять нельзя, что как сочинение это плохо, пошло, что я то украл оттуда-то, а то оттуда-то, что есть только две-три страницы, которые можно оставить, а остальное нужно или бросить или совершенно переделать.
А это? Да разве это возможно! Я не могу передать Вам самого главного, т. ТОНА, с которым всё это говорилось. Ну, словом, посторонний человек, попавший бы в эту комнату, мог подумать, что я—маниак, бездарный и ничего не смыслящий писака, пришедший к знаменитому музыканту приставать с своей дребеденью.
Губерт, заметивши, что я упорно молчу, изумлённый и поражённый, что человеку, написавшему уже очень много и преподающему в консерватории курс свободной композиции, делают такой выговор, произносят над ним такой презрительно-безапелляционный приговор, которого и ученику, сколько-нибудь способному, нельзя произнести, не просмотревши внимательно его задачи,— стал разъяснять суждение Николая Григорьевича и, не оспаривая его нисколько, лишь смягчать то, что его превосходительство выразил уж слишком бесцеремонно. Я был не только удивлён, но и оскорблён всей этой сценой. Я уже не мальчик, пытающий свои силы в композиции, я уже не нуждаюсь ни в чьих уроках, особенно выраженных так резко и недружественно. Я нуждаюсь и всегда буду нуждаться в дружеских замечаниях, но ничего похожего на дружеское замечание не было. Было огульное, решительное порицание, выраженное в таких выражениях и в такой форме, которые задели меня за живое.
Я вышел молча из комнаты и пошёл наверх. От волнения и злобы я ничего не мог сказать. Скоро явился Рубинштейн и, заметивши моё расстроенное состояние духа, позвал меня в одну из отдалённых комнат. Там он снова повторил мне, что мой концерт невозможен, и, указав мне на множество мест, требующих радикальной перемены, сказал, что если я к такому-то сроку переделаю концерт согласно его требованиям, то он удостоит меня чести исполнить мою вещь в своём концерте. Так я и сделал".
Стасова — абсолютно разгромный и безапелляционный, из которого можно сделать вывод не только о том, что даже маститые критики редко оценивают творения своих современников по достоинству, но и об ограниченности взглядов самого Стасова. В ту эпоху в "Новом времени" печатались «Письма из чужих краев» В. В корреспонденциях о концертах на Всемирной выставке Стасов обвинял Н. Рубинштейна в нежелании показать парижской публике образцы лучшей русской музыки — петербургских композиторов, представителей «могучей кучки». Вот он, этот чудовищный текст: "Появление в концерте такого прекрасного пианиста, как г.
Николай Рубинштейн, должно производить здесь самое радостное впечатление. Его встретили и провожали с великим восторгом, и это по всей справедливости. Он далеко не обладает ни художественностью, ни поэтичностью своего изумительного брата, его исполнение гораздо будет погрубее, поординарнее, попрозаичнее и попроще исполнения ТОГО Рубинштейна, у него нет никакой своей собственной физиономии, никакого собственного характера, потому что он есть только разжижённое эхо своего брата, но, тем не менее, в его игре есть немало и действительно хороших качеств. У него есть сила, блеск, лёгкость, беглость, иной раз даже некоторая тонкость исполнения. Концерт г.
Чайковского не принадлежит к числу лучших произведений этого композитора, так что даже было бы, может быть, выгоднее со стороны музыкальной, если бы г. Николай Рубинштейн сыграл одну первую часть, достаточно длинную, снабженную раскатистым и блестящим заключением вообще это была лучшая часть всего этого сочинения , но г. Николаю-Рубинштейну хотелось, по-видимому, кончить ещё блестящее: он продержал довольно долго слушателей на скучном и незначительном Andante и потом на столько же незначительном финале, всё для того только, чтобы добраться до нарастания, нарастания, нарастания, идущего столпом в гору и приведшего, наконец, к очень громкому и банальному развалу всего оркестра, на фоне которого медь ревёт во всю глотку банальную некую тему, по всей вероятности, назначенную представлять что-то вроде апофеоза. Музыки тут мало, — но публика кричит и аплодирует с яростью, и дело в шляпе". Чайковского, кажется, далеко не могут служить полными представлениями новых русских музыкантов и их стремлений: оба они недостаточно самостоятельны и недостаточно сильны и национальны".
А нам какое дело до его желаний или нежеланий! Что он за хозяин в нашем отечестве и в нашем искусстве? Почему все должны быть жертвами его капризов или невежества?.. Русское искусство вдруг будет зависеть от г. Николая Рубинштейна!
Что за стыд и позор! Хочу указать в связи с этим упоминаемую ниже Л. Не в этом ли отношении к концерту коренятся причины того, что за корректуру взялись и "виртуозы", дабы "улучшить" как им думалось ф-п партию концерта, сделать её более приемлемой для них, более соответствующей их тогдашним представлениям о пианизме? Много позднее Асафьев, в отличие от "виртуозов" в положительном ключе писавший о пианистической изобретательности Чайковского, нимало не ставя под сомнение его новаторство и В ЭТОЙ области тоже, отметил фундаментальное значение его фортепианного стиля для русской музыки: "Историю современного русского пианизма надо начинать с рождения Первого фортепианного концерта Чайковского, где великий композитор по-русски, в условиях интенсивно возраставшей общей московской художественной культуры, обобщив лучшие завоевания тогдашнего Запада, создал русский симфонический пианистический стиль.
Ещё бы! Ведь само собой, что пианисты, следуя соблазнам зилотиевской редакции, начинают форсировать звучание! Об этом пишет и Флиер: "Один мой ученик с восторгом говорил о зарубежном пианисте, который так сыграл начало, словно стремился раздавить оркестр". Разумеется, пианисты будут стремиться "раздавить", ибо сие стремление заложено в самой редакции, непосредственно следует из родовЫх пороков её замысла!
Полагаю, достаточно комментариев: каждый желающий может самостоятельно изучить слова знаменитых пианистов и сопоставить их с данностью текста различных редакций и с укоренившимися традициями исполнения этого концерта. Выводы будут неутешительными! Вообще интересно наблюдать, что иной раз вытворяли виртуозы с фортепианной фактурой Чайковского, исходя всё из того же убеждения, что автор, дескать, "не пианист", а потому им, стало быть, виднее, что и как играть! В частности, любопытные воспоминания оставил Аксельрод об исполнении некоторых моментов 1-го концерта Г. Гинзбургом: "Поразительное знание природы инструмента позволило Гинзбургу невероятно дерзко решить проблему исполнения не очень удобного пассажа в I части Концерта b-moll Чайковского. Я, вероятно, не должен был бы открывать этот секрет, но не могу не поделиться своим восхищением изобретательностью и остроумием профессора: Левая рука в авторском варианте чувствует себя более скованно. Последование шестнадцатых, предложенное Гинзбургом, более естественно. В медленном движении партия левой руки вместе с правой звучит резким диссонансом, в быстром — заметить это невозможно".
Знакомый сюжет! Так сказать, "вариация на тему": "Чайковский не пианист, следовательно, мы можем вытворять с его фортепианным изложением всё, что захотим"! Особенно горько то обстоятельство, что подобные решения изобретались отнюдь не последними и не второстепенными нашими исполнителями: и Оборин, и Флиер, и Гинзбург — это же буквально столпы отечественного пианизма! Куда уж выше "жаловаться" на искажения композиторского замысла — если только самому богу! В этом аспекте интересно отметить замечание Наседкина: "Arpeggiati в последних аккордах вступления остатки первой редакции весьма желательны, так как дают ясное ощущение завершённости темы в оркестре". Эти слова звучат "подобно надписи надгробной"! Мне всегда, даже в те времена, когда я ещё не изучил с достаточным тщанием отличия редакций, переход во вступлении от слитных аккордов к арпеджированным казался нелогичным и несуразным. Вот как выглядит этот переход в зилотиевской редакции: В авторских вариантах никакого "перехода" нет: Легко заметить, что в авторской редакции эти арпеджиато звучат логично, так как являются продолжением ранее задействованной фактуры, а в редакции Зилоти это выглядит как несуразный переход к другому виду изложения.
Абсурдность этого решения бросалась в глаза и вызывала реальные подозрения, что автор "что-то недодумал", в то время как на самом деле это Зилоти "перемудрил". Результатом внедрения редакции Зилоти в концертную практику как раз и явилась вся та "тяжкая борьба" педагогов со своими учениками за музыкальную логику концерта, которую педагоги смутно ощущали даже сквозь неудачные нововведения Зилоти. Хочется продемонстровать подлинный облик ещё нескольких моментов концерта, искажённых руками виртуозов. Я хочу напомнить, что Зилоти явился "редактировать" не на пустое место, а на уже, так сказать, "подготовленную" предшествующими искажениями "почву": многие изменения, внесённые предшествующими редакторами, Зилоти принял, добавив свои собственные, ещё более одиозные. Но если партия фортепиано, помещённая в первом издании партитуры, была если и не написана, то хотя бы санкционирована Чайковским, то редакцию Зилоти уже никто не санкционировал. Любопытный момент имеется в авторском клавире перед кульминацией 1-й части: А вот что помещено в первом издании партитуры, то есть задолго до вмешательства Зилоти, но вполне им одобренное: Удивляет прежде всего отсутствие необходимости в подобном вмешательстве: ЗАЧЕМ надо было менять ясную и прозрачную логику пассажа, заменяя её этой выморочной конструкцией, долженствующей, очевидно, "придать разнообразия" и "внести дополнительные голоса" в композиторское решение, показавшееся не в меру ретивому редактору слишком прямолинейным? По всей видимости, ответ следует искать в плоскости субъективных воззрений пианиста, осуществившего эту правку: кто её сделал, история благоразумно умалчивает. Но, как писал по подобному поводу С.
Фейнберг, "сверхтрудности", встречающиеся в фортепианных произведениях выдающихся композиторов, являются крайним выражением высокого фортепианного стиля. Он же отмечал, что понятие "фортепианность" часто бывает неправильно истолковано и что "хороший фортепианный стиль далеко не всегда предполагает лёгкость исполнения". Запомним эти замечательные слова! Это не означает, что я призываю корёжить концерт в духе Зилоти — вовсе нет! Но небольшую ЛИЧНУЮ услугу автору с учётом достижений более позднего пианизма, в частности, рахманиновского, можно оказать. Но я должен отметить, что целью моей правки, в отличие от исправлений, допустим, Зилоти, является не самопоказ солиста и не стремление выделить фортепианную партию или сделать её более блестящей, или противопоставить её оркестру, а всего лишь необходимость УСИЛИТЬ звучание солирующего инструмента на подходе к кульминации, дабы звучность рояля перед его же дальнейшими октавными пассажами не оказалась задавленной грандиозно усилившимся звучанием оркестра. Эти варианты должны основываться на принципе "наибольшего подобия", при этом следует либо максимально сохранять изменяемую фактуру, либо заимствовать фактурные решения из аналогичных моментов концерта, К примеру, в рассмотренном выше подходе к кульминации экспозиции можно задействовать фактурное решение аналогичного фрагмента репризы на подходе к каденции: Почему бы и нет? Всё же это вариант композитора, следовательно, он вполне может быть адаптирован и использован в рассматриваемом случае.
Однако я тут же хотел бы отметить, что авторский фактурный вариант в репризе менее экспрессивен, нежели вариант в экспозиции. Это наталкивает на мысль, что Чайковский, используя столь "неудобную" для пианистов фактуру в экспозиции, преследовал некую цель, которую неплохо было бы распознать, прежде чем принимать решение об изменении авторского текста. Именно поэтому я предложил свой фактурный вариант, так как он, сохраняя внешнюю схожесть с фактурой Чайковского в экспозиции, имеет преимущество перед перенесённым из репризы фактурным вариантом по причине бОльшей экспрессивности, в то же время позволяя усилить звук за счёт использования веса падающих на клавиши рук. Но я повторяю, что ЛЮБОЕ изменение авторского текста, вообще говоря, является нелегитимным, и если уж пианист приходит к необходимости осуществления каких-либо изменений, то он должен тщательно и всесторонне обдумать свои действия с точки зрения соответствия вносимых поправок авторскому стилю. Вообще, касаясь вопроса текстуальных вариантов одного и того же фрагмента или пассажа, я должен напомнить, что, к примеру, Рахманинов в своём 3-м концерте поступил более мудро: поскольку он понимал, что каждому исполнителю не угодишь, он САМ вписал прямо в текст своего произведения варианты, отличающиеся не только фактурно, но и по музыке. Самым поразительным в этом плане является наличие двух принципиально отличающихся вариантов каденции к 1-й части — в зависимости от того, какой из них исполняется, буквально меняется облик не только 1-й части, но и всего концерта в целом: в каком-то смысле этот пример остаётся уникальным в мировой музыкальной практике; композитор как бы предлагает исполнителю "принять участие" в процессе формообразования, прикоснуться к творческим истокам, из которых вырос концерт. Мне представляется, что если бы виртуозы, вместо того, чтобы заставлять Чайковского корёжить собственный текст, пошли бы подобно Рахманинову по пути добавления текстуальных вариантов после получения на них санкции автора, то, я уверен, исполнительская судьба 1-го концерта Чайковского была бы совершенно иной. К чести исполнителей последней редакции следует заметить, что некоторые её несуразности они всё же решительно отринули.
Например, одну из кульминаций в разработке 1-й части концерта в редакции Зилоти предлагается начинать в скромной динамике и в партии солиста, и в партии оркестра, постепенно наращивая громкость. Нет нужды говорить, насколько сильно подобное решение искажает замысел Чайковского! Хочу отметить любопытное обстоятельство: в разных изданиях динамика начала этого эпизода отличается, что само по себе вызвано, по-видимому, колебаниями издателей ввиду радикальных отличий динамических указаний в авторской и зилотиевской редакциях. На самом же деле в этом гениальнейшем эпизоде после удара литавр на фоне негромкого! Замысел Чайковского предельно заострён: экстатически-ораторское звучание рояля символизирует ликование творческой личности, восторженно принимающей жизнь, голос которой должен звучать "на весь мир", всё сотрясая. Постепенно фортепиано своим энтузиазмом раскачивает оркестр, энергия солиста передаётся ему и звучание достигает кульминации. Весь этот эпизод пианист должен играть "в полный голос", проявляя предельную активность, чтоб казалось, что солист хочет перевернуть само мироздание; его задача — расшевелить оркестр. Зилоти этого совершенно не понял и в своей редакции предлагал развивать звучность рояля параллельно с оркестром, лишая музыку яркого контраста, тем самым сводя замысел автора к нулю.
Любопытно, что остаточные явления этого подхода — параллелизма динамики солиста и оркестра в данном эпизоде — до сих пор иногда встречаются в исполнительской практике, в частности, подобное мне довелось услышать в 2002 году на конкурсе Чайковского у одного из финалистов. Нет нужды подчёркивать, что пОшло это звучит. Сами собой всплывают в памяти слова Скрябина о "голосе человека-творца, победное пение которого звучит торжествующе" — разве не такие ассоциации должны посещать музыкантов, реализующих сей эпизод в звучании? В этом эпизоде посредством музыки воплощаются какие-то ВНЕмузыкальные идеи — эта особенность композиторского мышления, основывающегося на примате сценария и на внемузыкальных аналогиях, чуть позже ярко расцвела в творчестве Скрябина, но она вовсе не чужда была и Чайковскому, создавшему большое количество программных симфонических и камерных произведений, среди которых наиболее ярко внемузыкальная природа авторского замысла выступала, конечно же, в музыке его гениальных балетов. Таким образом, как ни парадоксально на первый взгляд, но в русской музыке предтечей Скрябина на этом пути явился столь нелюбимый им Чайковский! Легко представить, как примерно рассуждал Зилоти: музыка прекрасна, но зачем такие контрасты? Это же нелогично, неудобно и трудноисполняемо! Сгладить и все дела!
На самом же деле очевидно, что Зилоти проявил не просто "музыкальное", а человеческое и творческое непонимание Чайковского: он продемонстрировал ограниченность своего интеллекта, не смог выйти за рамки примитивного музыкального чувствования и осознать всю широту и щедрость творческого мышления композитора, коренящегося далеко не в одной только музыке и вырывавшегося за пределы узкоцехового понимания и восприятия музыкального искусства. Ещё один момент необходимо отметить: сразу после каденции первой части, которую, несмотря на указание допустимости её неисполнения, все всегда играют что правильно из соображений сохранения формы , имеется раздел, на протяжении которого в первой авторской редакции руки солиста непрерывно работают. Полагаю, что новый вариант ф-п партии в данном эпизоде в первом издании партитуры был создан именно для того, чтобы дать возможность пианисту избавиться от скованности рук, обеспечив регулярную смену способа изложения материала. Благодаря появлению маркированных аккордов, на которых опытный солист получает возможность мгновенно сбросить напряжение, задача пианиста существенно упрощается. Хочется заметить, что подобные "забеги на длинные дистанции" не являются в творчестве Чайковского чем-то исключительным: стоит вспомнить хотя бы грандиозную каденцию в первой части 2-го фортепианного концерта или длиннющую каденцию в первой части 3-го, буквально "проверяющую" пианистов на выносливость....
Этот мотив заслуженно можно назвать эмблемой композитора. Содержание Концерта для фортепиано Чайковского Музыкальная часть концерта основана на украинских народных мелодиях, как композитор и задумывал с самого начала. Первая часть открывается интродукцией с блестящей темой. Она не похожа ни на что, особенная, выражающая торжество и мощь в ослепительном сиянии. Ее можно назвать по праву Гимном жизни. Главная партия основана на народном напеве лирников песня под аккомпанемент лиры. Это не прямая цитата, Чайковский использовал лишь часть напева. Оригинал построен на жалобных интонациях, здесь же тема приобретает скерцозность. Первая часть является наиболее важной и определяет характер всего цикла. Вторая часть совершенно иная. В ней композитор попытался совместить традиционную медленную часть и скерцо впоследствии этот прием использовали другие композиторы. В этой части Чайковский использовал французскую народную песню, красивая и плавная начальная мелодия построена на народных интонациях. По свидетельствам Модеста Петровича, они часто в детстве напевали ее. Финал концерта необычайно яркий, он всегда привлекал особое внимание публики. Здесь композитор использовал украинскую хороводную песню «Выйди, выйди, Иваньку». Даже Бюлов отмечал в своих письмах, что на концертах публика требовала повторить исполнение финала. Оригинально трактует Чайковский форму третьей части, используя рондо-сонату. В конце звучит торжественная кода, построенная на отдельных мотивах, звучащих ранее. Исследователи отмечают близость концерта к симфонии.
По вопросам, связанным с использованием контента заявленных выше Правообладателей, просьба обращаться на support advmusic. По вопросам, связанным с использованием контента Правообладателей, не имеющих Лицензионных Договоров с ООО «АдвМьюзик», а также по всем остальным вопросам, просьба обращаться в службу технической поддержки сайта на skymuz yandex.
Чайковский концерт 1 для фортепиано с оркестром
Увы, он услышал то, что был совершенно не готов услышать от близких людей. В письме к Надежде фон Мекк композитор так описывает эту печальную сцену: «Из уст Николая Григорьевича полился поток речей, сначала тихий, потом все более и более переходивший в тон Юпитера-громовержца. Оказалось, что концерт мой никуда не годится, что играть его невозможно… что как сочинение это плохо, пошло, что я то украл оттуда-то, а то оттуда-то, что есть только две-три страницы, которые можно оставить. Удивительно, что в этом письме, написанном спустя три года после «провала», все еще так живо ощущается обида. Для Чайковского мнение Рубинштейна, поддержанное Губертом, стало жестоким ударом. Спустя время обида все же забудется. Николай Рубинштейн изменит свое отношение к Концерту и не раз обратится к нему и как пианист, и как дирижер. Посвящение Но пока мысль о посвящении сочинения Рубинштейну была отвергнута.
На первой рукописной странице партитуры хорошо читается: «Посвящается Сергею Ивановичу Танееву».
Его концерты и пьесы концертного типа для фортепиано, скрипки или виолончели с оркестром, соединяющие богатство и яркость материала с широким виртуозным размахом и симфоничностью масштабов, стали новым словом в отечественном, а в значительной степени и мировом музыкальном искусстве. Из трех написанных Чайковским фортепианных концертов особенно высокое признание по праву получил Первый благодаря лирической воодушевленности музыки, удивительной сочности красок и щедрости мелодического изобретения, восходящего, с одной стороны, к славянской русско-украинской народной песенности, а с другой — к индивидуально окрашенной патетической романсной мелодике. Продолжая путь симфонизации концертного жанра, идущий от Бетховена к Листу и Брамсу, он наполняет музыку своего концерта ярко выраженным национальным интонационно-образным содержанием. Виртуозно-технические элементы фортепианной партии всецело подчинены выявлению содержательного замысла, составляя не внешний наряд, а «тело произведения» Асафьев , его живую плоть, непрерывно дышащую и трепетную.
Оркестр и солист выступают как два равноправных партнера, то противоборствуя и соревнуясь между собой, то поддерживая друг друга. Работая над Первым концертом, написанным в 1874 году, Чайковский ориентировался на великолепный пианизм Н. Рубинштейна, в исполнительском искусстве которого огромная виртуозность, сила и мощь, оказывавшие неотразимое действие на слушателей, сочетались с проникновенной мягкостью выражения, тонкостью и гибкостью нюансировки. Изобилуя всевозможными приемами «крупной» пианистической техники стремительные «раскатистые» пассажи, лавины грохочущих октав, массивные аккордовые наслоения и т. Как известно, Рубинштейн, вопреки надеждам Чайковского, не стал первым исполнителем предназначавшегося для него концерта.
Поначалу он критически отнесся к произведению своего друга-композитора и решился его сыграть только в 1877 году, после того как оно получило всеобщее признание в России и ряде зарубежных стран. Не согласившись с требованием Рубинштейна о коренной переделке концерта, Чайковский позже воспользовался некоторыми советами исполнителей и внес в фортепианную партию ряд фактурных изменений. Особым богатством творческой фантазии отличается широко развернутая по форме первая часть концерта с ее смелыми, порой неожиданными контрастами, чередованием бурных драматических подъемов, мощных продолжительных кульминаций и моментов тишины и самоуглубленного покоя. При некоторой ее импровизационности ни на один момент не снижается напряжение роста и обновления музыкальной ткани. Грандиозная интродукция с широкой песенной темой, излагаемой струнными в октаву на фоне полнозвучных аккордов фортепиано, сразу овладевает вниманием слушателя, приготавливая его к чему-то большому и значительному.
Несмотря на свою тематическую самостоятельность и отсутствие непосредственных интонационных связей с дальнейшим, это вступительное построение играет чрезвычайно важную роль в концерте, как бы «задавая тон» целому и определяя его общий светлый утверждающий характер. Следующее за интродукцией Allegro con spirito основано на контрасте ритмически острой главной партии с некоторым оттенком скерцозности Известно, что Чайковский использовал для этой темы слышанный им на Украине напев слепцов-лирников, придав ему, однако, совершенно иной характер. В отличие от несколько «рассредоточенной» экспозиции разработка носит сжатый целеустремленный характер: постепенное неуклонное нарастание приводит к генеральной кульминации в виде канона, образуемого перекличкой оркестра и мощных аккордовых последований у фортепиано. Та высшая степень энергии, которую проявляет пианист, вступая с этой фразою, сообщается им оркестру», — писал Танеев по поводу этого места, подчеркивая, что его следует играть «сильно и энергично».
В настоящее время подавляющее число пианистов исполняет этот концерт в третьей редакции, которая была опубликована А. Зилоти уже после смерти П. Ещё при жизни автора Зилоти уговаривал Чайковского внести угодные ему изменения, но Пётр Ильич на это согласия не дал. Зилоти после смерти Чайковского всё же опубликовал свою редакцию и именно эту редакцию исполняют современные пианисты.
Авторскую редакцию в конце XX века исполнял Лазарь Берман [1]. Есть ещё и редакция Юргенсона.
Суд громовержца Сыграв Концерт до конца, Чайковский замер в ожидании реакции. Увы, он услышал то, что был совершенно не готов услышать от близких людей. В письме к Надежде фон Мекк композитор так описывает эту печальную сцену: «Из уст Николая Григорьевича полился поток речей, сначала тихий, потом все более и более переходивший в тон Юпитера-громовержца.
Оказалось, что концерт мой никуда не годится, что играть его невозможно… что как сочинение это плохо, пошло, что я то украл оттуда-то, а то оттуда-то, что есть только две-три страницы, которые можно оставить. Удивительно, что в этом письме, написанном спустя три года после «провала», все еще так живо ощущается обида. Для Чайковского мнение Рубинштейна, поддержанное Губертом, стало жестоким ударом. Спустя время обида все же забудется. Николай Рубинштейн изменит свое отношение к Концерту и не раз обратится к нему и как пианист, и как дирижер.
Посвящение Но пока мысль о посвящении сочинения Рубинштейну была отвергнута.
1 Концерт Чайковского
Чайковский — Первый концерт для ф-но с орк. Первый концерт Чайковского действительно отличный вариант, хотя мнение куда лучше нас с вами понимающего в классической музыке Гаврилова тоже имеет право на существование. Концерт для фортепиано с оркестром № 1, часть I. Андрей Гугнин.
Пётр Чайковский - Концерт Для Фортепьяно №1, Ч.1
Чайковский (Рихтер) – Первый концерт, часть 1. Чайковский — Первый концерт для ф-но с орк. Концерт Чайковского стал первым русским фортепианным концертом, который смог конкурировать с признанными классическими шедеврами этого жанра.
Знаменитые фортепианные концерты - Чайковский - Первый концерт
Вы можете прослушать на странице или сохранить аудиофайл музыкального произведения Чайковский — Концерт N1. Слушайте и скачивайте 1 концерт чайковского бесплатно на Хотплеере в mp3 (ID: cc60). Вы можете прослушать на странице или сохранить аудиофайл музыкального произведения Чайковский — Концерт N1. Первый концерт для фортепиано с оркестром Первый фортепианный концерт Чайковского превратился во всем мире в один из символов русского искусства.